Страница:
Теперь он мог не только разговаривать с Рранкаром, но и пользоваться его органами чувств. Точно так же, как и органами чувств других животных с развитой центральной нервной системой. Гурьева не слишком интересовала физика этого процесса. Он понимал, что это как-то связано с жизненной силой и излучениями мозга, не регистрируемыми никакими известными сегодняшней науке приборами. Главным было то, что он это умел.
Его тело, повинуясь сознанию, легко входило в боевой режим. Движения сделались - даже в спокойном, обычном состоянии - текучими, словно ртуть. В боевом же режиме его реакции и движения ускорялись неимоверно, так, что даже Накадзима не мог вступить с ним в бой на равных. Гурьев научился не только читать, в общем-то, простейшие моторики человеческих лиц и тел, но и самые малейшие, неуловимые мало- или нетренированным глазом движения, которые открывают самые сокровенные мысли и стремления. Его собственные органы чувств обрели такую степень глубины восприятия, о которой ему прежде не доводилось даже мечтать. И прошло немало времени, прежде чем он научился их правильной "калибровке", чтобы запахи или интенсивность света не доводили его мозг до исступления. Многое из того, чему учил его Мишима и что Гурьев запоминал лишь механически, обрело смысл, звук и цвет. Знание - это лишь информация, которую забывают, не могут и не умеют использовать полноценно. Осознание - это знание, которое растворилось внутри, стало частью сознания. Осознание - это знание, впитанное и встроенное настолько, что позволяет применять его не только по прямому назначению, но и в совершенно, казалось бы, независимых, не граничащих с этим знанием областях. Осознать - значит овладеть. Гурьев - овладел.
Он узнал, что это значит, - жить каждый день, зная о том, что никогда не сможешь никому рассказать. Всего рассказать. Всего?! Ха-ха. Всего. Почти ничего. Почти ничего - это, на самом деле, просто ничего. Потому что… А нужно было научиться снова улыбаться и делать вид, что всё как прежде. Хотя теперь уже ничего не будет, как прежде, думал Гурьев. Ничего и никогда. Никогда не говори - "никогда".
Нет, он не перестал учиться и работать над своими способностями. Напротив, он понял, как ещё далёк от истинного могущества. Один лишь вопрос занимал Гурьева. Для чего ему такое могущество и не будет ли поздно?
Три года назад Гурьев непременно выпалил бы вопрос. Но он стал другим за это время. И потому промолчал, будто слова Накадзимы были обращены вовсе не к нему.
– Иди за мной.
Вслед за Накадзимой он вошёл в комнату для молитв. Накадзима сел и указал Гурьеву место напротив себя. И заговорил, глядя на Гурьева немигающим взглядом чёрных, как агатовые кабошоны, глаз:
– Ты не можешь не знать, почему всё это время я ни разу не похвалил тебя. Ты нуждаешься в похвалах меньше, чем кто-либо из моих учеников, потому что ты - лучший. Вероятно, предание всё же правдиво. - И, убедившись, что Гурьев даже и не думает его переспрашивать, кивнул. - Великий Идзуми Оютиро основал Начало Пути не потому, что увидел его во сне, как рассказывают простым ученикам, Гуро-сан. Не Будда Амида и не Аматерасу Оомиками поведали Оютиро-о-сэнсэю о Пути. Путь сам пришёл к Оютиро-о-сэнсэю. Пришёл точно так, как пришёл к тебе, Гуро-сан. Так - и иначе. Ты и есть тот самый Воин - Хранитель Пути, Страж Равновесия, о котором говорил в завещании мастер Идзуми.
–Разве это я? - Гурьев медленно вдохнул. - Это молния.
– Да. Но это случилось с тобой. Не ты ли сам говорил мне, что случайностей не бывает?
После долгого молчания Гурьев спросил:
– Что я должен делать, сэнсэй?
– Я больше не сэнсэй, Гуро-сан. Ты сам принимаешь решения. Я не могу научить тебя тому, чего не знаю. Тебе предстоит узнать ещё многое, но без меня. Ты ещё молод. Ты научишься учиться у мира. Всему, что считаешь нужным и правильным. А сейчас - я выполню волю учителя Идзуми.
Накадзима поднялся, подошёл к алтарю и надавил на какой-то рычаг, спрятанный под материей. Платформа со статуей бодхисатвы плавно отъехала в сторону. Накадзима наклонился, достал из алтаря большую шкатулку и, поставив её перед Гурьевым, распахнул крышку.
– Из этого железа родится твой меч, Гуро-сан. И когда он родится, вы вместе вернётесь в мир, который нуждается в Равновесии. В тебе и в нём. В вас обоих.
Гурьев пододвинул шкатулку к себе и заглянул внутрь. То, что он увидел там, походило больше всего на сильно вытянутую огромную каплю. Оплавленный камень.
– Это железо прилетело с небес. Я вижу по твоему лицу, что ты догадался.
– Да, - подтвердил Гурьев, не удивившись. - Придётся поработать над ним.
– Никто не торопит тебя, Гуро-сан. Оружие воина не терпит суеты. Всё готово для очищения. Можешь начинать.
Первые опыты с небесным железом были не слишком удачными. Оно не хотело даже раскаляться как следует и совершенно не поддавалось молоту. Гурьев знал, что в металлических метеоритах обычно довольно много никеля, но в этом - никеля не было практически вовсе: Гурьев определил это с помощью реактивов, заказанных и доставленных весьма быстро. Для почти химически чистого железа это было довольно странное поведение. Накадзима, судя по всему, переживал куда больше Гурьева, который, казалось, не замечал ни беспокойства старого буси, ни того, что весь замок ходил на цыпочках, боясь дышать. Гурьев решил, что ковать такое железо нужно относительно холодным, хотя сначала хотел его переплавить. Но соорудить нужную печь здесь, в замке, было просто непосильной технической задачей, и он отказался от этой затеи. Прошло, однако, немало времени, прежде чем он смог довести заготовку до нужной кондиции. С этого момента начался отсчёт.
Меч родился через восемь недель и три дня. Гурьев задумал его давно - ещё тогда, когда понял, что обе его руки владеют мечом одинаково хорошо. И теперь - отличное время и место воплотить это в жизнь. Здесь и сейчас.
Это будет, решил он, ширасайя. Когда клинок находится в ножнах, рукоять плотно примыкает к ним - так, что стык малозаметен и предмет можно и в самом деле принять за посох, за трость. Два клинка, смыкающихся точно посередине, прямых и обоюдоострых. Из этого же металла он изготовил нечто вроде пружины, которая при освобождении фиксатора должна была слегка расталкивать рукояти, чтобы облегчить и ускорить боевой хват. Он даже успел поэкспериментировать немного с чем-то вроде прототипа ножен-рукоятей, о материале которых пока предметно не задумывался.
Клинки получились. В хамоне с таким составом металла не было никакой необходимости - структура метеорита была слоистой, как настоящий булат. Всё, читанное Гурьевым прежде о найденных на земле метеоритах, нимало не походило на эту "заготовку", однако ломать голову над тем, откуда взялось такое небывалое чудо и возможно ли оно вообще, ему не хотелось. Надо было работать, а не рефлексировать.
Форму сечения клинка определила ковка - классическая "чечевица", трудно придумать что-нибудь совершеннее того, что создавалось и шлифовалось столетиями. И двойной неглубокий дол в грани перехода, с обеих сторон. Точно такой - двойной - меч, что едва ли не снился ему всё это время.
Когда Накадзима увидел результат его работы, он, забыв о всяком самообладании, изменился в лице:
– Вот как.
– Да. Городскому воину нужен меч, который всегда будет с ним.
– Ты прав, Гуро-сан. Значит, и это пророчество исполнилось.
– Что ещё? - Гурьев подавил готовый вырваться вздох.
– Подожди.
Накадзима ушёл и вернулся со свёртком из тёмно-красного шёлка.
– В пророчестве сказано, что материал для рукояти я должен принести только в том случае, если увижу клинок, не похожий ни на что. То, что я увидел, и в самом деле ни на что не похоже. Возьми это, Гуро-сан.
– Что это? - Гурьев развернул материю. - Это… дерево?
– Нет. Это Гребень Дракона.
– Вот как, - на этот раз вздохнул Гурьев.
Он дотронулся до странного, коричневого, как морёный дуб, вещества. Оно было тёплым. Действительно, похоже на кость, подумал Гурьев. Но вот странно, - почему тёплая? И почему такая лёгкая? Когда углерод в окаменевших костях замещается кремнием, они становятся тяжёлыми и холодными, как настоящие камни. Что произошло здесь? Похоже, я никогда этого не узнаю. А рукояти из него будут шедевром. Если я смогу. Даже страшно браться. Какая фактура. Не может быть.
Мечи - меч - ширасайя - в сложенном и спокойном виде был похож на массивную трость, разве что чуть шире обычной и овальной в сечении, а не круглой. Место, где ножны-рукояти смыкались, можно было разглядеть лишь при помощи лупы. Хитрый замок не позволил бы чужаку освободить клинки. В рукоятях спрятались эластичные петли из витого тонкого шнура, позволявшие в случае необходимости носить ширасайя скрыто - например, подмышкой. Да, подумал Гурьев, доводя своё детище до последней готовности. С таким произведением не стыдно и в Париж заявиться.
– Как ты назовёшь его? - Накадзима с поклоном вернул ему меч.
– Близнецы, - повинуясь какому-то странному наитию, медленно проговорил Гурьев. - Близнецы, верные спутники воина в Пути.
Потом они - Гурьев и Близнецы - притирались друг к другу. Это тоже заняло немало времени. В руках Гурьева мечи были не просто клинками, и даже не просто отличными клинками. И не только мечем самурая, который, как известно, есть душа воина. Близнецы ещё не пробовали человеческой крови - в том, что попробуют, сомнений, к сожалению, у Гурьева не было - но всё остальное… Неплохо у меня получилось, со странной смесью иронии и восхищения думал Гурьев, разглядывая сделанные Близнецами ровные срезы стекла или пучка железных прутьев. Это не заточка, заточка тут ни при чём. Сила ведёт мечем, и Сила наносит удар, от которого нет спасения. Главное - не мешать. Следовать за мечем - мечами, и они сами, лишь слегка направляемые мышцами, сделают всё правильно.
Пора было двигаться в Путь. В конце концов, жить - значит двигаться. А ведь я, подумал Гурьев, ещё ничего так по-настоящему и не решил.
Гурьев не спешил покидать замок. Не торопясь, он готовился к отъезду, запасался тем, что ни за что и нигде не купишь и за очень большие деньги - золотые и серебряные акупунктурные иглы, например. И массу всего разного прочего.
Его провожала вся деревня. Гурьев за годы своего ученичества завоевал немало симпатий - в том числе искусством лечебного массажа и умением ставить иглы. Все давно забыли, что он белый и варвар. К нему приходили даже из других селений округи, - пошёл слух, что у него "лёгкая рука". Накадзиме пришлось даже отваживать особо настырных, иначе Гурьеву не дали бы заниматься. До свидания, Хоккайдо, подумал Гурьев. Мне захочется сюда непременно вернуться.
Он уже собирался вскочить в седло, когда Накадзима вдруг поманил его к себе. Гурьев подошёл.
– Да, сэнсэй.
– Возьми это, - Накадзима протянул ему кисет. Гурьев, принимая мешочек, ощутил внутри острые грани кристаллов.
– Правильно, - кивнул Накадзима в ответ на его невысказанный вопрос. - В том мире, куда ты уходишь, полно несчастных, с радостью отдающих за горстку сверкающих камешков не только собственную душу, но и души других людей. Используй это правильно.
– Учитель!
– Используй это правильно, - Накадзима улыбнулся. - Там и тогда, когда это будет необходимо. Ты теперь сумеешь почувствовать такое.
– Как мне благодарить вас, учитель?
– Не упусти удачу, мой мальчик. Путь начался.
И Накадзима замер в глубоком поклоне.
Лондон, клуб "White's". Май 1934 г.
Лондон. Май 1934 г.
Лондон. Май 1934 г.
Лондон. Май 1934 г.
Его тело, повинуясь сознанию, легко входило в боевой режим. Движения сделались - даже в спокойном, обычном состоянии - текучими, словно ртуть. В боевом же режиме его реакции и движения ускорялись неимоверно, так, что даже Накадзима не мог вступить с ним в бой на равных. Гурьев научился не только читать, в общем-то, простейшие моторики человеческих лиц и тел, но и самые малейшие, неуловимые мало- или нетренированным глазом движения, которые открывают самые сокровенные мысли и стремления. Его собственные органы чувств обрели такую степень глубины восприятия, о которой ему прежде не доводилось даже мечтать. И прошло немало времени, прежде чем он научился их правильной "калибровке", чтобы запахи или интенсивность света не доводили его мозг до исступления. Многое из того, чему учил его Мишима и что Гурьев запоминал лишь механически, обрело смысл, звук и цвет. Знание - это лишь информация, которую забывают, не могут и не умеют использовать полноценно. Осознание - это знание, которое растворилось внутри, стало частью сознания. Осознание - это знание, впитанное и встроенное настолько, что позволяет применять его не только по прямому назначению, но и в совершенно, казалось бы, независимых, не граничащих с этим знанием областях. Осознать - значит овладеть. Гурьев - овладел.
Он узнал, что это значит, - жить каждый день, зная о том, что никогда не сможешь никому рассказать. Всего рассказать. Всего?! Ха-ха. Всего. Почти ничего. Почти ничего - это, на самом деле, просто ничего. Потому что… А нужно было научиться снова улыбаться и делать вид, что всё как прежде. Хотя теперь уже ничего не будет, как прежде, думал Гурьев. Ничего и никогда. Никогда не говори - "никогда".
Нет, он не перестал учиться и работать над своими способностями. Напротив, он понял, как ещё далёк от истинного могущества. Один лишь вопрос занимал Гурьева. Для чего ему такое могущество и не будет ли поздно?
* * *
– Я думаю, пора, - проговорил Накадзима.Три года назад Гурьев непременно выпалил бы вопрос. Но он стал другим за это время. И потому промолчал, будто слова Накадзимы были обращены вовсе не к нему.
– Иди за мной.
Вслед за Накадзимой он вошёл в комнату для молитв. Накадзима сел и указал Гурьеву место напротив себя. И заговорил, глядя на Гурьева немигающим взглядом чёрных, как агатовые кабошоны, глаз:
– Ты не можешь не знать, почему всё это время я ни разу не похвалил тебя. Ты нуждаешься в похвалах меньше, чем кто-либо из моих учеников, потому что ты - лучший. Вероятно, предание всё же правдиво. - И, убедившись, что Гурьев даже и не думает его переспрашивать, кивнул. - Великий Идзуми Оютиро основал Начало Пути не потому, что увидел его во сне, как рассказывают простым ученикам, Гуро-сан. Не Будда Амида и не Аматерасу Оомиками поведали Оютиро-о-сэнсэю о Пути. Путь сам пришёл к Оютиро-о-сэнсэю. Пришёл точно так, как пришёл к тебе, Гуро-сан. Так - и иначе. Ты и есть тот самый Воин - Хранитель Пути, Страж Равновесия, о котором говорил в завещании мастер Идзуми.
–Разве это я? - Гурьев медленно вдохнул. - Это молния.
– Да. Но это случилось с тобой. Не ты ли сам говорил мне, что случайностей не бывает?
После долгого молчания Гурьев спросил:
– Что я должен делать, сэнсэй?
– Я больше не сэнсэй, Гуро-сан. Ты сам принимаешь решения. Я не могу научить тебя тому, чего не знаю. Тебе предстоит узнать ещё многое, но без меня. Ты ещё молод. Ты научишься учиться у мира. Всему, что считаешь нужным и правильным. А сейчас - я выполню волю учителя Идзуми.
Накадзима поднялся, подошёл к алтарю и надавил на какой-то рычаг, спрятанный под материей. Платформа со статуей бодхисатвы плавно отъехала в сторону. Накадзима наклонился, достал из алтаря большую шкатулку и, поставив её перед Гурьевым, распахнул крышку.
– Из этого железа родится твой меч, Гуро-сан. И когда он родится, вы вместе вернётесь в мир, который нуждается в Равновесии. В тебе и в нём. В вас обоих.
Гурьев пододвинул шкатулку к себе и заглянул внутрь. То, что он увидел там, походило больше всего на сильно вытянутую огромную каплю. Оплавленный камень.
– Это железо прилетело с небес. Я вижу по твоему лицу, что ты догадался.
– Да, - подтвердил Гурьев, не удивившись. - Придётся поработать над ним.
– Никто не торопит тебя, Гуро-сан. Оружие воина не терпит суеты. Всё готово для очищения. Можешь начинать.
Первые опыты с небесным железом были не слишком удачными. Оно не хотело даже раскаляться как следует и совершенно не поддавалось молоту. Гурьев знал, что в металлических метеоритах обычно довольно много никеля, но в этом - никеля не было практически вовсе: Гурьев определил это с помощью реактивов, заказанных и доставленных весьма быстро. Для почти химически чистого железа это было довольно странное поведение. Накадзима, судя по всему, переживал куда больше Гурьева, который, казалось, не замечал ни беспокойства старого буси, ни того, что весь замок ходил на цыпочках, боясь дышать. Гурьев решил, что ковать такое железо нужно относительно холодным, хотя сначала хотел его переплавить. Но соорудить нужную печь здесь, в замке, было просто непосильной технической задачей, и он отказался от этой затеи. Прошло, однако, немало времени, прежде чем он смог довести заготовку до нужной кондиции. С этого момента начался отсчёт.
Меч родился через восемь недель и три дня. Гурьев задумал его давно - ещё тогда, когда понял, что обе его руки владеют мечом одинаково хорошо. И теперь - отличное время и место воплотить это в жизнь. Здесь и сейчас.
Это будет, решил он, ширасайя. Когда клинок находится в ножнах, рукоять плотно примыкает к ним - так, что стык малозаметен и предмет можно и в самом деле принять за посох, за трость. Два клинка, смыкающихся точно посередине, прямых и обоюдоострых. Из этого же металла он изготовил нечто вроде пружины, которая при освобождении фиксатора должна была слегка расталкивать рукояти, чтобы облегчить и ускорить боевой хват. Он даже успел поэкспериментировать немного с чем-то вроде прототипа ножен-рукоятей, о материале которых пока предметно не задумывался.
Клинки получились. В хамоне с таким составом металла не было никакой необходимости - структура метеорита была слоистой, как настоящий булат. Всё, читанное Гурьевым прежде о найденных на земле метеоритах, нимало не походило на эту "заготовку", однако ломать голову над тем, откуда взялось такое небывалое чудо и возможно ли оно вообще, ему не хотелось. Надо было работать, а не рефлексировать.
Форму сечения клинка определила ковка - классическая "чечевица", трудно придумать что-нибудь совершеннее того, что создавалось и шлифовалось столетиями. И двойной неглубокий дол в грани перехода, с обеих сторон. Точно такой - двойной - меч, что едва ли не снился ему всё это время.
Когда Накадзима увидел результат его работы, он, забыв о всяком самообладании, изменился в лице:
– Вот как.
– Да. Городскому воину нужен меч, который всегда будет с ним.
– Ты прав, Гуро-сан. Значит, и это пророчество исполнилось.
– Что ещё? - Гурьев подавил готовый вырваться вздох.
– Подожди.
Накадзима ушёл и вернулся со свёртком из тёмно-красного шёлка.
– В пророчестве сказано, что материал для рукояти я должен принести только в том случае, если увижу клинок, не похожий ни на что. То, что я увидел, и в самом деле ни на что не похоже. Возьми это, Гуро-сан.
– Что это? - Гурьев развернул материю. - Это… дерево?
– Нет. Это Гребень Дракона.
– Вот как, - на этот раз вздохнул Гурьев.
Он дотронулся до странного, коричневого, как морёный дуб, вещества. Оно было тёплым. Действительно, похоже на кость, подумал Гурьев. Но вот странно, - почему тёплая? И почему такая лёгкая? Когда углерод в окаменевших костях замещается кремнием, они становятся тяжёлыми и холодными, как настоящие камни. Что произошло здесь? Похоже, я никогда этого не узнаю. А рукояти из него будут шедевром. Если я смогу. Даже страшно браться. Какая фактура. Не может быть.
Мечи - меч - ширасайя - в сложенном и спокойном виде был похож на массивную трость, разве что чуть шире обычной и овальной в сечении, а не круглой. Место, где ножны-рукояти смыкались, можно было разглядеть лишь при помощи лупы. Хитрый замок не позволил бы чужаку освободить клинки. В рукоятях спрятались эластичные петли из витого тонкого шнура, позволявшие в случае необходимости носить ширасайя скрыто - например, подмышкой. Да, подумал Гурьев, доводя своё детище до последней готовности. С таким произведением не стыдно и в Париж заявиться.
– Как ты назовёшь его? - Накадзима с поклоном вернул ему меч.
– Близнецы, - повинуясь какому-то странному наитию, медленно проговорил Гурьев. - Близнецы, верные спутники воина в Пути.
Потом они - Гурьев и Близнецы - притирались друг к другу. Это тоже заняло немало времени. В руках Гурьева мечи были не просто клинками, и даже не просто отличными клинками. И не только мечем самурая, который, как известно, есть душа воина. Близнецы ещё не пробовали человеческой крови - в том, что попробуют, сомнений, к сожалению, у Гурьева не было - но всё остальное… Неплохо у меня получилось, со странной смесью иронии и восхищения думал Гурьев, разглядывая сделанные Близнецами ровные срезы стекла или пучка железных прутьев. Это не заточка, заточка тут ни при чём. Сила ведёт мечем, и Сила наносит удар, от которого нет спасения. Главное - не мешать. Следовать за мечем - мечами, и они сами, лишь слегка направляемые мышцами, сделают всё правильно.
Пора было двигаться в Путь. В конце концов, жить - значит двигаться. А ведь я, подумал Гурьев, ещё ничего так по-настоящему и не решил.
Гурьев не спешил покидать замок. Не торопясь, он готовился к отъезду, запасался тем, что ни за что и нигде не купишь и за очень большие деньги - золотые и серебряные акупунктурные иглы, например. И массу всего разного прочего.
Его провожала вся деревня. Гурьев за годы своего ученичества завоевал немало симпатий - в том числе искусством лечебного массажа и умением ставить иглы. Все давно забыли, что он белый и варвар. К нему приходили даже из других селений округи, - пошёл слух, что у него "лёгкая рука". Накадзиме пришлось даже отваживать особо настырных, иначе Гурьеву не дали бы заниматься. До свидания, Хоккайдо, подумал Гурьев. Мне захочется сюда непременно вернуться.
Он уже собирался вскочить в седло, когда Накадзима вдруг поманил его к себе. Гурьев подошёл.
– Да, сэнсэй.
– Возьми это, - Накадзима протянул ему кисет. Гурьев, принимая мешочек, ощутил внутри острые грани кристаллов.
– Правильно, - кивнул Накадзима в ответ на его невысказанный вопрос. - В том мире, куда ты уходишь, полно несчастных, с радостью отдающих за горстку сверкающих камешков не только собственную душу, но и души других людей. Используй это правильно.
– Учитель!
– Используй это правильно, - Накадзима улыбнулся. - Там и тогда, когда это будет необходимо. Ты теперь сумеешь почувствовать такое.
– Как мне благодарить вас, учитель?
– Не упусти удачу, мой мальчик. Путь начался.
И Накадзима замер в глубоком поклоне.
Лондон, клуб "White's". Май 1934 г.
– И что же? - один из внимавших повествованию Ротшильда, статный пожилой мужчина с аккуратно подбритыми усиками и жёсткими вертикальными складками у губ, небрежно поставил стакан на услужливо протянутый лакеем поднос. - Вы так его и не нашли?
– Проклятая птица как сквозь землю провалилась, - кивнул Виктор, сбрасывая карты. - Признаться, я до сих пор нахожусь в недоумении по этому поводу. Мало того, что беркут - редкий гость в нашей местности, да ещё и такой великолепный экземпляр! При мысли о том, что подранка забил палкой до смерти какой-нибудь арендатор, мне становится не по себе. Одно дело - погибнуть в честном поединке с охотником, и совсем другое…
Так вот что называют "честным поединком" настоящие британские джентльмены, подумал Гурьев, сдерживая усмешку и покидая кабинет. Интересно, как ты запоёшь, когда на своей шкуре испробуешь такой вот "честный поединок"?
Прислугу здесь не замечали до такой степени, что Гурьеву не составило большого труда проникнуть в клуб под видом одного из тех, кто обихаживает сильных мира сего. Конечно, обман тотчас раскроется, но это мало его беспокоило.
Извинившись перед собеседниками, Виктор поднялся и направился в туалет. Остановившись перед зеркалом, он с удовольствием посмотрел на своё отражение. Ротшильд поднял руку, чтобы поправить галстук, и в этот момент погас свет. Виктор открыл рот, чтобы чертыхнуться, и в то же мгновение его сознание последовало возмутительному примеру лампочки под потолком.
Вид барона Виктора Ротшильда, ползущего по вестибюлю клуба в разорванной и перепачканной одежде, был настолько невероятен, что дворецкий клуба застыл, как вкопанный, не в силах пошевелиться. Левая рука его милости безжизненно волоклась за телом, а рот барона издавал странные, кашляюще-фыркающие звуки. Приглядевшись, дворецкий понял, что его милость, пытаясь что-то сказать, вместо слов выплёвывает чёрные перья - много, очень много перьев.
И только тогда, решив, что сходит с ума, дворецкий закричал.
– Проклятая птица как сквозь землю провалилась, - кивнул Виктор, сбрасывая карты. - Признаться, я до сих пор нахожусь в недоумении по этому поводу. Мало того, что беркут - редкий гость в нашей местности, да ещё и такой великолепный экземпляр! При мысли о том, что подранка забил палкой до смерти какой-нибудь арендатор, мне становится не по себе. Одно дело - погибнуть в честном поединке с охотником, и совсем другое…
Так вот что называют "честным поединком" настоящие британские джентльмены, подумал Гурьев, сдерживая усмешку и покидая кабинет. Интересно, как ты запоёшь, когда на своей шкуре испробуешь такой вот "честный поединок"?
Прислугу здесь не замечали до такой степени, что Гурьеву не составило большого труда проникнуть в клуб под видом одного из тех, кто обихаживает сильных мира сего. Конечно, обман тотчас раскроется, но это мало его беспокоило.
Извинившись перед собеседниками, Виктор поднялся и направился в туалет. Остановившись перед зеркалом, он с удовольствием посмотрел на своё отражение. Ротшильд поднял руку, чтобы поправить галстук, и в этот момент погас свет. Виктор открыл рот, чтобы чертыхнуться, и в то же мгновение его сознание последовало возмутительному примеру лампочки под потолком.
Вид барона Виктора Ротшильда, ползущего по вестибюлю клуба в разорванной и перепачканной одежде, был настолько невероятен, что дворецкий клуба застыл, как вкопанный, не в силах пошевелиться. Левая рука его милости безжизненно волоклась за телом, а рот барона издавал странные, кашляюще-фыркающие звуки. Приглядевшись, дворецкий понял, что его милость, пытаясь что-то сказать, вместо слов выплёвывает чёрные перья - много, очень много перьев.
И только тогда, решив, что сходит с ума, дворецкий закричал.
Лондон. Май 1934 г.
Помогая Рэйчел усесться на сиденье, Гурьев увидел, что она готова взорваться - не то от бешенства, не то от смеха.
– Что-нибудь случилось? - вкрадчиво поинтересовался он.
– Вам обязательно нужно было проделать это? - прошипела Рэйчел и тут же прыснула, вырвав ладонь из его руки безуспешно пытаясь прикрыть улыбку, предательски растягивающую уголки её губ, несмотря на невероятные усилия с её стороны выглядеть рассерженной и возмущённой. - Боже, Боже! Если бы я не была… представлена вашему пернатому другу… Бог знает, что я могла бы подумать о вас! Вы просто… невозможны!
– Но вы же не думаете обо мне "Бог знает что", - передразнил её Гурьев. - Кстати, а что вы думаете?
– Я думаю… - Рэйчел закусила нижнюю губу, сдерживая приступ хохота, распирающего всё её существо. - Я думаю, что Виктор никогда не простит того унижения, которому вы его подвергли. Если он каким-то образом узнает, что это сделали вы, он вас просто уничтожит, - сердито закончила она. - Неужели вы можете быть настолько безрассудны?! О, Боже, как я хотела бы иметь такого друга, как вы, но…
– Вы уже имеете такого друга, как я, - Гурьев уселся рядом с нею на кожаный диван и посмотрел на Рэйчел, чуть наклонив голову, сделавшись при этом невероятно похожим на беркута, - так, что Рэйчел застыла от восторга. - И даже гораздо больше того, Рэйчел. Именно я и являюсь вашим другом. И Рранкар, между прочим, тоже. И вы это прекрасно знаете. Поэтому я просто не могу поверить, что вам жаль Ротшильда.
– Думаю, ему было действительно очень больно. Собственно, я вовсе не кровожадна.
– В отличие от меня? Ошибаетесь. Я просто являюсь твёрдым и последовательным противником глупейшей идеи посмертного воздаяния. И сторонником прижизненного.
– Око за око?
– Какою мерою меряете, такою же и вам отмерено будет.
– Ну, ещё бы. Вы просто несносный дикарь. Тарзан. Лиз была, похоже, совершенно права. Господи! Когда я поняла, что… Кто… Я была сама готова расцарапать Виктору физиономию… Это немыслимо! Я до сих пор не могу представить себе… вы хоть понимаете, кому вы бросили вызов?!
– А мне кажется, это маленькое происшествие с бароном вас позабавило.
– Это было бы так, если бы вы не сломали ему руку.
– Он просто неудачно упал на каменный пол. Было темно, и ему не повезло несколько раз подряд.
– Я сразу же поняла, чья это выходка. Никто другой никогда в жизни не решился бы на это! И я была просто вне себя от беспокойства…
– И совершенно напрасно, - автомобиль набрал скорость, и Гурьев расслабленно положил руку на спинку сиденья. - Когда в следующий раз вы решите выйти из себя от беспокойства, посоветуйтесь со мной. Тогда мне не придётся взвешивать каждое слово во время нашей с вами пикировки, как теперь.
– Джейк.
– Да?
– Вы… - Рэйчел чуть отодвинулась и испытующе посмотрела на Гурьева, не замечая, что кусает губы. - Вы всегда…
– Ну же. Леди Рэйчел, - он подбодрил молодую женщину кивком головы.
– Вы всегда так защищаете своих друзей?
– Ну разумеется, - Гурьев пожал плечами и улыбнулся с обескураживающим простодушием. - А что, ваши британские друзья ведут себя как-то иначе?
– Цивилизация и настоящая дружба несовместимы, Джейк, - грустно сказала Рэйчел, глядя на него каким-то новым взглядом. - К счастью или к сожалению, вы не желаете ни на йоту с этим считаться. Именно поэтому вы - совершенно невозможное, восхитительное чудовище. Если бы я не умирала от страха за вашу жизнь, эта сплетня из моих уст стала бы гвоздём светского сезона.
– У вас ещё будет шанс выпустить её на простор.
– Что вы задумали?! Вы скажете когда-нибудь?!
– Вероятнее всего, да. И очень скоро.
– Если прежде не загоните меня в гроб и не окажетесь в Тауэре за свои вос… возмутительные выходки!
– Не возводите на себя напраслину. Вашим крепким нервам и самообладанию позавидует любой мужчина. А от экскурсии по закоулкам Тауэра я не откажусь - особенно если вы пообещаете носить мне передачи хотя бы пару раз в неделю.
Больше Рэйчел не могла сдерживаться - смех её наполнил салон лимузина, так, что Осоргин в недоумении оторвал взгляд от дороги и уставился на пассажирку.
– Что-нибудь случилось? - вкрадчиво поинтересовался он.
– Вам обязательно нужно было проделать это? - прошипела Рэйчел и тут же прыснула, вырвав ладонь из его руки безуспешно пытаясь прикрыть улыбку, предательски растягивающую уголки её губ, несмотря на невероятные усилия с её стороны выглядеть рассерженной и возмущённой. - Боже, Боже! Если бы я не была… представлена вашему пернатому другу… Бог знает, что я могла бы подумать о вас! Вы просто… невозможны!
– Но вы же не думаете обо мне "Бог знает что", - передразнил её Гурьев. - Кстати, а что вы думаете?
– Я думаю… - Рэйчел закусила нижнюю губу, сдерживая приступ хохота, распирающего всё её существо. - Я думаю, что Виктор никогда не простит того унижения, которому вы его подвергли. Если он каким-то образом узнает, что это сделали вы, он вас просто уничтожит, - сердито закончила она. - Неужели вы можете быть настолько безрассудны?! О, Боже, как я хотела бы иметь такого друга, как вы, но…
– Вы уже имеете такого друга, как я, - Гурьев уселся рядом с нею на кожаный диван и посмотрел на Рэйчел, чуть наклонив голову, сделавшись при этом невероятно похожим на беркута, - так, что Рэйчел застыла от восторга. - И даже гораздо больше того, Рэйчел. Именно я и являюсь вашим другом. И Рранкар, между прочим, тоже. И вы это прекрасно знаете. Поэтому я просто не могу поверить, что вам жаль Ротшильда.
– Думаю, ему было действительно очень больно. Собственно, я вовсе не кровожадна.
– В отличие от меня? Ошибаетесь. Я просто являюсь твёрдым и последовательным противником глупейшей идеи посмертного воздаяния. И сторонником прижизненного.
– Око за око?
– Какою мерою меряете, такою же и вам отмерено будет.
– Ну, ещё бы. Вы просто несносный дикарь. Тарзан. Лиз была, похоже, совершенно права. Господи! Когда я поняла, что… Кто… Я была сама готова расцарапать Виктору физиономию… Это немыслимо! Я до сих пор не могу представить себе… вы хоть понимаете, кому вы бросили вызов?!
– А мне кажется, это маленькое происшествие с бароном вас позабавило.
– Это было бы так, если бы вы не сломали ему руку.
– Он просто неудачно упал на каменный пол. Было темно, и ему не повезло несколько раз подряд.
– Я сразу же поняла, чья это выходка. Никто другой никогда в жизни не решился бы на это! И я была просто вне себя от беспокойства…
– И совершенно напрасно, - автомобиль набрал скорость, и Гурьев расслабленно положил руку на спинку сиденья. - Когда в следующий раз вы решите выйти из себя от беспокойства, посоветуйтесь со мной. Тогда мне не придётся взвешивать каждое слово во время нашей с вами пикировки, как теперь.
– Джейк.
– Да?
– Вы… - Рэйчел чуть отодвинулась и испытующе посмотрела на Гурьева, не замечая, что кусает губы. - Вы всегда…
– Ну же. Леди Рэйчел, - он подбодрил молодую женщину кивком головы.
– Вы всегда так защищаете своих друзей?
– Ну разумеется, - Гурьев пожал плечами и улыбнулся с обескураживающим простодушием. - А что, ваши британские друзья ведут себя как-то иначе?
– Цивилизация и настоящая дружба несовместимы, Джейк, - грустно сказала Рэйчел, глядя на него каким-то новым взглядом. - К счастью или к сожалению, вы не желаете ни на йоту с этим считаться. Именно поэтому вы - совершенно невозможное, восхитительное чудовище. Если бы я не умирала от страха за вашу жизнь, эта сплетня из моих уст стала бы гвоздём светского сезона.
– У вас ещё будет шанс выпустить её на простор.
– Что вы задумали?! Вы скажете когда-нибудь?!
– Вероятнее всего, да. И очень скоро.
– Если прежде не загоните меня в гроб и не окажетесь в Тауэре за свои вос… возмутительные выходки!
– Не возводите на себя напраслину. Вашим крепким нервам и самообладанию позавидует любой мужчина. А от экскурсии по закоулкам Тауэра я не откажусь - особенно если вы пообещаете носить мне передачи хотя бы пару раз в неделю.
Больше Рэйчел не могла сдерживаться - смех её наполнил салон лимузина, так, что Осоргин в недоумении оторвал взгляд от дороги и уставился на пассажирку.
Лондон. Май 1934 г.
А это, похоже, не кто иной, как Иосида, подумал Гурьев, незаметно рассматривая чопорного, полноватого и круглолицего человека во фраке и женщину рядом, в тёмно-бордовом кимоно, качество шёлка и тщательность выделки которого были им по достоинству оценены, и традиционной причёской. Как можно поверить в такую удачу, - или в то, что это случайность?! А ведь это всего лишь второй ваш выход, мистер Гур. Вам не кажется, что вам уж слишком мягко стелют?
– Следующую партию я хочу играть с японцем, - Гурьев произнёс это, почти не разжимая губ и не глядя на Рэйчел.
Тем не менее, она едва не подпрыгнула:
– С мистером Иосидой?!
– Да.
– Но… Я не понимаю…
– Леди Рэйчел. Я всё вам когда-нибудь объясню. Не сейчас.
– Всё-таки вы шпион, - Рэйчел была рассержена не на шутку.
– Я дал слово, что это не так, - Гурьев улыбался, и его странно посветлевшие - ещё более, чем обычно, - глаза смеялись. - Шпионаж - это не мой масштаб. Слишком мелко. Леди Рэйчел.
И опять она ему поверила:
– Хорошо, - ресницы Рэйчел дрогнули, и у Гурьева в сердце царапнул крошечный коготок. - Я попробую. Учтите, это будет нелегко.
– Не сомневаюсь, - он вздохнул, как показалось Рэйчел, сочувствуя ей.
Партия закончилась, ко всеобщему удовольствию, выигрышем японца. Рэйчел, уже догадавшись, что Гурьев просто-напросто помнит все карты до одной и элементарно, к тому же - с невероятной скоростью вычисляет расклады на руках партнёров после двух, много - трёх, ходов, была потрясена. И не столько тем, что они не выиграли, сколько изяществом, с которым Гурьев сдал партию дипломату. Эта игра продолжалась долго, значительно дольше, чем за другими столиками. В том, что Гурьев - сильный противник, Иосида отдавал себе отчёт. Правда, не полностью. Гурьев, сбросив оставшиеся карты рубашками вниз, поднялся, согнулся почти пополам в поклоне и произнёс:
– Это была большая честь для меня, Иосида-сама. Пусть ваше превосходительство не сочтёт это грубой лестью. Немногие могут записать себе на счёт такую победу. Я чрезвычайно польщён и горд, что мне посчастливилось сразиться с вами, Иосида-сама.
И Гурьев поклонился ещё раз.
Стараясь не выдать своего замешательства, дипломат поклонился в ответ:
– Ваш японский великолепен, Гуро-сан. Позволено ли мне будет называть вас так?
– Именно так называют меня мои японские друзья, Иосида-сама.
– Не будет ли бесчестием для вас, Гуро-сан, удовлетворить моё любопытство? Откуда у вас такой ясный сацумский акцент?
– О, нет, разумеется, нет, Иосида-сама. Мой учитель, Мишима Нисиро-о-сэнсэй, буси из клана Сацумото. Это он научил меня практически всему, что я знаю. Этот достойнейший воин много лет был членом нашей семьи. Именно ему я обязан своими более чем скромной осведомлённостью в японском и некоторому представлению о земле богов и её жителях, Иосида-сама.
Иосида снова учтиво поклонился, полностью овладев собой:
– Пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени. Я буду чрезвычайно счастлив видеть вас своим гостем, Гуро-сан. Ваши познания в карточной игре, столь популярной среди моих британских друзей, потрясли меня. Пожалуйста, не возражайте. Я смею надеяться, что вы почтите своим вниманием мой скромный дом и будете столь щедры и любезны, что согласитесь дать мне, новичку, несколько уроков, которые будут для меня совершенно бесценны. Прошу вас, Гуро-сан.
– Вы несказанно добры и необычайно снисходительны к моим познаниям, Сигэру-сама. Конечно же, для меня будет огромной радостью вновь встретиться с вами и принять поражение из ваших рук, как награду. Благодарю вас, Сигэру-сама.
Иосида достал из кармана жилета серебряный плоский футляр для визиток, вытащил одну и с поклоном протянул Гурьеву:
– Куда я могу прислать своего слугу с приглашением, Гуро-сан?
Гурьев принял карточку, долго и внимательно читал текст, и только после этого протянул Иосиде в ответ - обеими руками - кусочек картона со своими адресом и телефоном:
– Я с огромным почтением принимаю ваше приглашение, Сигэру-сама. Хотя я и не могу считать себя достойным такой чести, как быть вашим гостем. Только, если вы соизволите настаивать на этом.
– Конечно же, я буду настаивать, - улыбнулся Иосида, - и тем больше, чем сильнее вы станете отказываться, Гуро-сан.
– В таком случае, извините, но я не позволю вам оказывать мне столь глубокое уважение и почтение, какого я, разумеется, недостоин, и немедленно соглашаюсь быть вашим гостем в любое удобное для вас время.
Они снова поклонились и, попрощавшись, разошлись, необычайно довольные друг другом. Рэйчел, ошалело слушая этот почти пятиминутный обмен любезностями на чужом языке, села рядом с Гурьевым и, похоже, забыв обо всех своих правилах, выпалила:
– Немыслимо. Что, в самом деле возможно выучиться стрекотать по-японски с такой скоростью?!
– Всё можно, леди Рэйчел. Нужно только захотеть.
– Вы не сказали мне, что обзавелись визитными карточками.
– Не хотел причинять вам чрезмерных хлопот. Вы и так от меня не отходите.
– Я?!? - изумилась Рэйчел. И спохватилась. Впрочем, иронию в тоне ей удалось скрыть с большим трудом, да и то - не от Гурьева, а от окружающих: - Как любезно с вашей стороны. Пожалуйста, в следующий раз, когда вам захочется сыграть в крик-крак с китайским посланником, соблаговолите поставить меня в известность заранее.
– Вы ведь не откажетесь нанести вместе со мной визит к Иосиде? - Гурьев, кажется, пропустил её шпильку мимо ушей так, как только он умел пропускать - словно не было произнесено ни звука. - Вам будет интересно, ручаюсь. Мидори-сан покажет вам, как следует составлять букеты из совершенно невероятных вещей. Говорят, она выдающийся мастер икэбана. Соглашайтесь. Леди Рэйчел.
Она посмотрела на него с ужасом:
– Есть что-нибудь, чего вы не знаете?!
Я не знаю, как мне сказать тебе о том, что я чувствую, Рэйчел. О том, чего я не должен, не имею права чувствовать - и всё-таки чувствую, и скоро, кажется, у меня не останется сил молчать. Гурьев улыбнулся и беспечно пожал плечами. Им ещё предстояла третья партия.
– Следующую партию я хочу играть с японцем, - Гурьев произнёс это, почти не разжимая губ и не глядя на Рэйчел.
Тем не менее, она едва не подпрыгнула:
– С мистером Иосидой?!
– Да.
– Но… Я не понимаю…
– Леди Рэйчел. Я всё вам когда-нибудь объясню. Не сейчас.
– Всё-таки вы шпион, - Рэйчел была рассержена не на шутку.
– Я дал слово, что это не так, - Гурьев улыбался, и его странно посветлевшие - ещё более, чем обычно, - глаза смеялись. - Шпионаж - это не мой масштаб. Слишком мелко. Леди Рэйчел.
И опять она ему поверила:
– Хорошо, - ресницы Рэйчел дрогнули, и у Гурьева в сердце царапнул крошечный коготок. - Я попробую. Учтите, это будет нелегко.
– Не сомневаюсь, - он вздохнул, как показалось Рэйчел, сочувствуя ей.
Партия закончилась, ко всеобщему удовольствию, выигрышем японца. Рэйчел, уже догадавшись, что Гурьев просто-напросто помнит все карты до одной и элементарно, к тому же - с невероятной скоростью вычисляет расклады на руках партнёров после двух, много - трёх, ходов, была потрясена. И не столько тем, что они не выиграли, сколько изяществом, с которым Гурьев сдал партию дипломату. Эта игра продолжалась долго, значительно дольше, чем за другими столиками. В том, что Гурьев - сильный противник, Иосида отдавал себе отчёт. Правда, не полностью. Гурьев, сбросив оставшиеся карты рубашками вниз, поднялся, согнулся почти пополам в поклоне и произнёс:
– Это была большая честь для меня, Иосида-сама. Пусть ваше превосходительство не сочтёт это грубой лестью. Немногие могут записать себе на счёт такую победу. Я чрезвычайно польщён и горд, что мне посчастливилось сразиться с вами, Иосида-сама.
И Гурьев поклонился ещё раз.
Стараясь не выдать своего замешательства, дипломат поклонился в ответ:
– Ваш японский великолепен, Гуро-сан. Позволено ли мне будет называть вас так?
– Именно так называют меня мои японские друзья, Иосида-сама.
– Не будет ли бесчестием для вас, Гуро-сан, удовлетворить моё любопытство? Откуда у вас такой ясный сацумский акцент?
– О, нет, разумеется, нет, Иосида-сама. Мой учитель, Мишима Нисиро-о-сэнсэй, буси из клана Сацумото. Это он научил меня практически всему, что я знаю. Этот достойнейший воин много лет был членом нашей семьи. Именно ему я обязан своими более чем скромной осведомлённостью в японском и некоторому представлению о земле богов и её жителях, Иосида-сама.
Иосида снова учтиво поклонился, полностью овладев собой:
– Пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени. Я буду чрезвычайно счастлив видеть вас своим гостем, Гуро-сан. Ваши познания в карточной игре, столь популярной среди моих британских друзей, потрясли меня. Пожалуйста, не возражайте. Я смею надеяться, что вы почтите своим вниманием мой скромный дом и будете столь щедры и любезны, что согласитесь дать мне, новичку, несколько уроков, которые будут для меня совершенно бесценны. Прошу вас, Гуро-сан.
– Вы несказанно добры и необычайно снисходительны к моим познаниям, Сигэру-сама. Конечно же, для меня будет огромной радостью вновь встретиться с вами и принять поражение из ваших рук, как награду. Благодарю вас, Сигэру-сама.
Иосида достал из кармана жилета серебряный плоский футляр для визиток, вытащил одну и с поклоном протянул Гурьеву:
– Куда я могу прислать своего слугу с приглашением, Гуро-сан?
Гурьев принял карточку, долго и внимательно читал текст, и только после этого протянул Иосиде в ответ - обеими руками - кусочек картона со своими адресом и телефоном:
– Я с огромным почтением принимаю ваше приглашение, Сигэру-сама. Хотя я и не могу считать себя достойным такой чести, как быть вашим гостем. Только, если вы соизволите настаивать на этом.
– Конечно же, я буду настаивать, - улыбнулся Иосида, - и тем больше, чем сильнее вы станете отказываться, Гуро-сан.
– В таком случае, извините, но я не позволю вам оказывать мне столь глубокое уважение и почтение, какого я, разумеется, недостоин, и немедленно соглашаюсь быть вашим гостем в любое удобное для вас время.
Они снова поклонились и, попрощавшись, разошлись, необычайно довольные друг другом. Рэйчел, ошалело слушая этот почти пятиминутный обмен любезностями на чужом языке, села рядом с Гурьевым и, похоже, забыв обо всех своих правилах, выпалила:
– Немыслимо. Что, в самом деле возможно выучиться стрекотать по-японски с такой скоростью?!
– Всё можно, леди Рэйчел. Нужно только захотеть.
– Вы не сказали мне, что обзавелись визитными карточками.
– Не хотел причинять вам чрезмерных хлопот. Вы и так от меня не отходите.
– Я?!? - изумилась Рэйчел. И спохватилась. Впрочем, иронию в тоне ей удалось скрыть с большим трудом, да и то - не от Гурьева, а от окружающих: - Как любезно с вашей стороны. Пожалуйста, в следующий раз, когда вам захочется сыграть в крик-крак с китайским посланником, соблаговолите поставить меня в известность заранее.
– Вы ведь не откажетесь нанести вместе со мной визит к Иосиде? - Гурьев, кажется, пропустил её шпильку мимо ушей так, как только он умел пропускать - словно не было произнесено ни звука. - Вам будет интересно, ручаюсь. Мидори-сан покажет вам, как следует составлять букеты из совершенно невероятных вещей. Говорят, она выдающийся мастер икэбана. Соглашайтесь. Леди Рэйчел.
Она посмотрела на него с ужасом:
– Есть что-нибудь, чего вы не знаете?!
Я не знаю, как мне сказать тебе о том, что я чувствую, Рэйчел. О том, чего я не должен, не имею права чувствовать - и всё-таки чувствую, и скоро, кажется, у меня не останется сил молчать. Гурьев улыбнулся и беспечно пожал плечами. Им ещё предстояла третья партия.
Лондон. Май 1934 г.
Чай был великолепен - похоже, жена Иосиды действительно заваривала его сама. Вдохнув аромат, смешавшийся с изысканным ароматом высушенных лепестков розы, Гурьев с благодарностью принял чашку из рук хозяйки.
Иосида понимал, что сидящий перед ним человек необычен. Необычен до такой степени, с которой ему, одному из опытнейших дипломатов Ямато и члену императорского Тайного совета, прежде сталкиваться не доводилось. Он сам был воспитан, как настоящий буси, и понимал, что воин, явившийся гостем в его дом, хотя и остаётся европейцем, белым варваром, но ведёт себя безукоризненно абсолютно во всём, как настоящий самурай. Его учитель может им гордиться, подумал Иосида. О Аматэрасу, как у человека, у буси - он буси, истинный буси, ни капли сомнений, даже в этой стране он умудряется не расставаться с мечом - как у живого человека могут быть такие глаза?!
– Не хотите ли познакомиться с моей оружейной коллекцией, дорогой Гуро-сан?
– О, вы так добры ко мне, Сигэру-сама. Просто бесконечно добры. Я даже не смею надеяться, что такая честь может быть оказана мне.
– Позвольте проводить вас, Гуро-сан. Вы мой гость, и я лишь по мере сил пытаюсь сделать так, чтобы пребывание в моём скромном доме не было для вас скучным.
Гурьев любовался клинками целую вечность. В коллекции Иосиды действительно было, на что взглянуть: три меча работы Канэудзи из школы Тэгаи, и два - самого Масамунэ. Пожалуй, вывезти такие мечи из Ямато, пусть и временно, могли позволить лишь Иосиде или равному ему по положению, подумал Гурьев. Ну, когда же наступит подходящий момент?
Иосида понимал, что сидящий перед ним человек необычен. Необычен до такой степени, с которой ему, одному из опытнейших дипломатов Ямато и члену императорского Тайного совета, прежде сталкиваться не доводилось. Он сам был воспитан, как настоящий буси, и понимал, что воин, явившийся гостем в его дом, хотя и остаётся европейцем, белым варваром, но ведёт себя безукоризненно абсолютно во всём, как настоящий самурай. Его учитель может им гордиться, подумал Иосида. О Аматэрасу, как у человека, у буси - он буси, истинный буси, ни капли сомнений, даже в этой стране он умудряется не расставаться с мечом - как у живого человека могут быть такие глаза?!
– Не хотите ли познакомиться с моей оружейной коллекцией, дорогой Гуро-сан?
– О, вы так добры ко мне, Сигэру-сама. Просто бесконечно добры. Я даже не смею надеяться, что такая честь может быть оказана мне.
– Позвольте проводить вас, Гуро-сан. Вы мой гость, и я лишь по мере сил пытаюсь сделать так, чтобы пребывание в моём скромном доме не было для вас скучным.
Гурьев любовался клинками целую вечность. В коллекции Иосиды действительно было, на что взглянуть: три меча работы Канэудзи из школы Тэгаи, и два - самого Масамунэ. Пожалуй, вывезти такие мечи из Ямато, пусть и временно, могли позволить лишь Иосиде или равному ему по положению, подумал Гурьев. Ну, когда же наступит подходящий момент?