Страница:
– Письма, написанного вашей рукой, будет достаточно, Гуро-сан.
Гурьев поднялся, подошёл к невысокому комоду, достал письменные принадлежности и бумагу. Через несколько минут письмо было готово. Когда окончательно высохла тушь, он свернул письмо в трубку, как традиционный документ, и протянул Такэде:
– Похороны завтра?
– Да, Гуро-сан. Вы ведь придёте, конечно?
– Приду. И сумею сделаться незаметным для всех, кроме тех, кто должен будет меня увидеть. Об этом не беспокойтесь, Сабуро-сан.
– Благодарю вас, Гуро-сан. Мой долг перед Ясито-сама исполнен. Дозволено ли мне будет покинуть вас?
– Оставайтесь, пожалуйста, оставайтесь, Сабуро-сан, - вздохнул Гурьев, снова усаживаясь рядом с майором на татами. - Куда вам сейчас в таком виде? Давайте-ка, пожалуйста, ещё выпьем.
Такэда поклонился. Когда он выпрямился, лицо его было красным и мокрым от слёз. Гурьев кивнул и налил майору полный - до краёв - стаканчик сакэ.
Токио, императорский дворец. Ноябрь 1933 г.
Токио. Январь 1934 г.
Токио, императорский дворец. Май 1934 г.
Поместье "Ботсворт". Май 1934 г.
Лондон. Май 1934 г.
Лондон. Май 1934 г.
Гурьев поднялся, подошёл к невысокому комоду, достал письменные принадлежности и бумагу. Через несколько минут письмо было готово. Когда окончательно высохла тушь, он свернул письмо в трубку, как традиционный документ, и протянул Такэде:
– Похороны завтра?
– Да, Гуро-сан. Вы ведь придёте, конечно?
– Приду. И сумею сделаться незаметным для всех, кроме тех, кто должен будет меня увидеть. Об этом не беспокойтесь, Сабуро-сан.
– Благодарю вас, Гуро-сан. Мой долг перед Ясито-сама исполнен. Дозволено ли мне будет покинуть вас?
– Оставайтесь, пожалуйста, оставайтесь, Сабуро-сан, - вздохнул Гурьев, снова усаживаясь рядом с майором на татами. - Куда вам сейчас в таком виде? Давайте-ка, пожалуйста, ещё выпьем.
Такэда поклонился. Когда он выпрямился, лицо его было красным и мокрым от слёз. Гурьев кивнул и налил майору полный - до краёв - стаканчик сакэ.
Токио, императорский дворец. Ноябрь 1933 г.
Принцесса Тэру
[43]проснулась от холода. Ярко светила луна, и девочка приподнялась на футоне
[44], собираясь окликнуть нерадивую прислугу, которая уснула и не подбросила вовремя углей в жаровню. И тут Тэру увидела незнакомца.
Принцесса не испугалась. Ей почти месяц назад исполнилось восемь лет, и она уже не была крошкой, которая не умеет владеть собой. Незнакомец сидел на полу, на коленях, в спокойной и полной достоинства позе, опустив голову. Рядом с ним лежал прямой посох. Конечно, не посох, это ширасайя, подумала Тэру. Принцесса ждала, что будет дальше. Почему-то она знала, что нужно просто ждать. Всё произойдёт само собой.
– Доброй ночи, Тэру но-мию Шигеко, - проговорил незнакомец. И поднял глаза.
Увидев эти глаза, утонув в их сверкающем серебряном водовороте, девочка прошептала, боясь пошевелиться:
– Здравствуй… Здравствуй, Хатиман [45].
– Пусть будет Хатиман, - согласился незнакомец и улыбнулся. Улыбка эта - улыбка бога - убедила девочку лучше любых слов, что ничего плохого с ней не случится. Тэру затаила дыхание, обмирая от гордости и счастья: ей, именно ей, явился живой, как настоящий человек, Хатиман. Ей, а не какому-нибудь глупому мальчишке.
– Можно тебя потрогать? - шёпотом спросила Тэру.
– Можно, - снова улыбнулся бог.
Тэру поднялась, осторожно ступая, приблизилась. Бог протянул Тэру руку, обычную человеческую руку, и девочка дотронулась до неё. Рука была тёплой. Это бог, Хатиман, подумала девочка. Конечно, это сам Хатиман, - а кто же ещё, кроме бога войны, стреловержца и властелина железа, мог пройти во дворец Сына Неба без единого шороха или скрипа? Так вот почему так тихо вокруг. Хатиман не хотел, чтобы ему помешали разговаривать с Тэру.
Девочка опустилась на колени напротив бога и поклонилась, опершись ладонями о татами. Бог был одет именно так, как и подобает божеству-воину: тёмно-синее кимоно, широкий шёлковый пояс, длинные и широкие хакама [46], на плечах - роскошное сине-голубое катагину [47], расшитое серебряными хризантемами, поверх хаори [48]. Только причёска у него была странной - забранные в пучок на затылке длинные волосы, как у ронина [49]. И лицом бог почему-то совсем не походил на японца.
– Ты пришёл за мной, Хатиман? - тихо спросила Тэру. - Я должна уйти с тобой, как Хиса [50], да? Я не боюсь, ты не думай, - девочка отважно вскинула головку. И вздохнула: - Только отец расстроится. И мама, наверное, будет плакать.
– Нет, - ответил бог, и улыбка его сделалась немного печальной, а глаза засияли ещё нестерпимее. - Нет, дорогая. Ты проживёшь много лет, и твои родители будут радоваться внукам, твоим детям, которые должны вырасти в мире. Так что тебе предстоит очень много работы, принцесса Тэру.
– Почему ты пришёл ко мне, Хатиман?
– Потому что твоя душа открыта свету, принцесса Тэру. Ты должна помочь своему отцу понять, что путь, на который толкают его - это путь гибели, бесславной и бесцельной. Я объяснил, почему я пришёл не к нему, а к тебе. Его сердце пока закрыто, а глаза не видят во тьме. Ты, принцесса Тэру, откроешь ему правду.
– Я?!
– Да. И помни, что ты должна заботиться о своём брате. Он будущий император, и ты должна будешь помочь ему понять, что самое важное - это мир и равновесие. И для этого тебе предстоит очень многое узнать и очень многому научиться.
– Но ведь ты бог войны, - возразила девочка. - Значит, ты должен любить войну, а не мир?
– Нет, - снова улыбнулся бог. - Хатиман - бог воинов, и Хатиману нравится, когда его воины живы, здоровы и радостны. Хатиман - это сила, отвага и доблесть. Но Хатиман - бог, а значит, он мудр. И потому в его сердце нет жестокости. Хатиману вовсе не интересно бродить среди мёртвых тел на полях сражений. Иногда мир стоит того, чтобы за него воевать. И воин должен уметь сражаться. Но мир - мир много важнее и гораздо нужнее войны. В подлунном мире никто не убивает так много и часто, как люди. Богам это перестало нравиться.
– Почему?
– Боги повзрослели, принцесса Тэру. Их больше не интересуют жестокие детские игры. Богам хочется, чтобы люди научились не только ненавидеть, но и любить. Им хочется любить людей, а когда люди сеют смерть, любить их очень, очень трудно. Почти невозможно. Ты понимаешь меня, Тэру?
– Да, Хатиман.
– Я оставлю тебе талисман, принцесса Тэру. Он будет хранить тебя, а ты будешь хранить его. Когда ты покажешь его императору, он поверит тебе. И помни - ты должна набраться терпения и любви, когда станешь рассказывать обо мне. Нельзя сердиться и плакать, если тебе поверят не сразу. Взрослые не любят чудес, им удобнее верить в то, что чудеса невозможны. Но иногда чудеса всё же случаются. И ты должна знать, что правда всё равно найдёт путь к сердцу твоего отца. Будь спокойна и повторяй то, что я сказал. Пока он не поверит. Только так ты сможешь его убедить.
– Хорошо, - согласилась девочка, по-прежнему не в силах отвести взгляда от удивительных глаз божества.
– Ты запомнила, принцесса Тэру? - голос бога налился силой.
– Да, Хатиман.
– Повтори.
– Боги выросли. Им не нравится смотреть, как люди убивают друг друга. Боги любят детей и не хотят, чтобы им было страшно… Мы, люди, должны удерживать равновесие. И тогда боги будут радоваться.
– Всё правильно, принцесса Тэру.
Он достал из-за пояса медальон на кожаном ремешке - овальную тяжёлую подвеску из кованого серебра с чёрным полированным эллипсоидом метеорита внутри:
– Возьми, Тэру. Это капелька небесного огня, остывшая только снаружи, чтобы человек не сгорел от её прикосновения. Если долго-долго смотреть на неё, отрешившись от суеты, то можно увидеть - глубоко-глубоко внутри - искорки звёзд, мимо которых она мчалась многие миллионы и миллионы лет, чтобы оказаться в твоих руках. Береги её, и она будет беречь тебя. А я позабочусь обо всём остальном. Договорились?
– Да. Спасибо, Хатиман, - прошептала девочка, осторожно, словно и в самом деле опасаясь спугнуть чудо, протягивая руки к медальону.
Гость помог Тэру надеть ремешок на шею:
– Мне пора, дорогая. Меня ждут. Прощай.
– Прощай, Хатиман. Я никогда не забуду…
– Прощай, Тэру. Я рад, что мы подружились.
Гурьев погладил девочку по голове и, нащупав точку пониже затылка, осторожно нажал. Маленькая принцесса улыбнулась и закрыла глаза. Её дыхание сделалось ровным и размеренным - она уснула. Гурьев поднял Тэру и перенёс на постель. Заботливо укрыл, подоткнув стёганое ватное одеяло со всех сторон. И, ещё раз дотронувшись до тёмных, блестящих и тонких, как шёлковые нити, волос ребёнка, вышел, бесшумно задвинув за собой сёдзи.
Принцесса не испугалась. Ей почти месяц назад исполнилось восемь лет, и она уже не была крошкой, которая не умеет владеть собой. Незнакомец сидел на полу, на коленях, в спокойной и полной достоинства позе, опустив голову. Рядом с ним лежал прямой посох. Конечно, не посох, это ширасайя, подумала Тэру. Принцесса ждала, что будет дальше. Почему-то она знала, что нужно просто ждать. Всё произойдёт само собой.
– Доброй ночи, Тэру но-мию Шигеко, - проговорил незнакомец. И поднял глаза.
Увидев эти глаза, утонув в их сверкающем серебряном водовороте, девочка прошептала, боясь пошевелиться:
– Здравствуй… Здравствуй, Хатиман [45].
– Пусть будет Хатиман, - согласился незнакомец и улыбнулся. Улыбка эта - улыбка бога - убедила девочку лучше любых слов, что ничего плохого с ней не случится. Тэру затаила дыхание, обмирая от гордости и счастья: ей, именно ей, явился живой, как настоящий человек, Хатиман. Ей, а не какому-нибудь глупому мальчишке.
– Можно тебя потрогать? - шёпотом спросила Тэру.
– Можно, - снова улыбнулся бог.
Тэру поднялась, осторожно ступая, приблизилась. Бог протянул Тэру руку, обычную человеческую руку, и девочка дотронулась до неё. Рука была тёплой. Это бог, Хатиман, подумала девочка. Конечно, это сам Хатиман, - а кто же ещё, кроме бога войны, стреловержца и властелина железа, мог пройти во дворец Сына Неба без единого шороха или скрипа? Так вот почему так тихо вокруг. Хатиман не хотел, чтобы ему помешали разговаривать с Тэру.
Девочка опустилась на колени напротив бога и поклонилась, опершись ладонями о татами. Бог был одет именно так, как и подобает божеству-воину: тёмно-синее кимоно, широкий шёлковый пояс, длинные и широкие хакама [46], на плечах - роскошное сине-голубое катагину [47], расшитое серебряными хризантемами, поверх хаори [48]. Только причёска у него была странной - забранные в пучок на затылке длинные волосы, как у ронина [49]. И лицом бог почему-то совсем не походил на японца.
– Ты пришёл за мной, Хатиман? - тихо спросила Тэру. - Я должна уйти с тобой, как Хиса [50], да? Я не боюсь, ты не думай, - девочка отважно вскинула головку. И вздохнула: - Только отец расстроится. И мама, наверное, будет плакать.
– Нет, - ответил бог, и улыбка его сделалась немного печальной, а глаза засияли ещё нестерпимее. - Нет, дорогая. Ты проживёшь много лет, и твои родители будут радоваться внукам, твоим детям, которые должны вырасти в мире. Так что тебе предстоит очень много работы, принцесса Тэру.
– Почему ты пришёл ко мне, Хатиман?
– Потому что твоя душа открыта свету, принцесса Тэру. Ты должна помочь своему отцу понять, что путь, на который толкают его - это путь гибели, бесславной и бесцельной. Я объяснил, почему я пришёл не к нему, а к тебе. Его сердце пока закрыто, а глаза не видят во тьме. Ты, принцесса Тэру, откроешь ему правду.
– Я?!
– Да. И помни, что ты должна заботиться о своём брате. Он будущий император, и ты должна будешь помочь ему понять, что самое важное - это мир и равновесие. И для этого тебе предстоит очень многое узнать и очень многому научиться.
– Но ведь ты бог войны, - возразила девочка. - Значит, ты должен любить войну, а не мир?
– Нет, - снова улыбнулся бог. - Хатиман - бог воинов, и Хатиману нравится, когда его воины живы, здоровы и радостны. Хатиман - это сила, отвага и доблесть. Но Хатиман - бог, а значит, он мудр. И потому в его сердце нет жестокости. Хатиману вовсе не интересно бродить среди мёртвых тел на полях сражений. Иногда мир стоит того, чтобы за него воевать. И воин должен уметь сражаться. Но мир - мир много важнее и гораздо нужнее войны. В подлунном мире никто не убивает так много и часто, как люди. Богам это перестало нравиться.
– Почему?
– Боги повзрослели, принцесса Тэру. Их больше не интересуют жестокие детские игры. Богам хочется, чтобы люди научились не только ненавидеть, но и любить. Им хочется любить людей, а когда люди сеют смерть, любить их очень, очень трудно. Почти невозможно. Ты понимаешь меня, Тэру?
– Да, Хатиман.
– Я оставлю тебе талисман, принцесса Тэру. Он будет хранить тебя, а ты будешь хранить его. Когда ты покажешь его императору, он поверит тебе. И помни - ты должна набраться терпения и любви, когда станешь рассказывать обо мне. Нельзя сердиться и плакать, если тебе поверят не сразу. Взрослые не любят чудес, им удобнее верить в то, что чудеса невозможны. Но иногда чудеса всё же случаются. И ты должна знать, что правда всё равно найдёт путь к сердцу твоего отца. Будь спокойна и повторяй то, что я сказал. Пока он не поверит. Только так ты сможешь его убедить.
– Хорошо, - согласилась девочка, по-прежнему не в силах отвести взгляда от удивительных глаз божества.
– Ты запомнила, принцесса Тэру? - голос бога налился силой.
– Да, Хатиман.
– Повтори.
– Боги выросли. Им не нравится смотреть, как люди убивают друг друга. Боги любят детей и не хотят, чтобы им было страшно… Мы, люди, должны удерживать равновесие. И тогда боги будут радоваться.
– Всё правильно, принцесса Тэру.
Он достал из-за пояса медальон на кожаном ремешке - овальную тяжёлую подвеску из кованого серебра с чёрным полированным эллипсоидом метеорита внутри:
– Возьми, Тэру. Это капелька небесного огня, остывшая только снаружи, чтобы человек не сгорел от её прикосновения. Если долго-долго смотреть на неё, отрешившись от суеты, то можно увидеть - глубоко-глубоко внутри - искорки звёзд, мимо которых она мчалась многие миллионы и миллионы лет, чтобы оказаться в твоих руках. Береги её, и она будет беречь тебя. А я позабочусь обо всём остальном. Договорились?
– Да. Спасибо, Хатиман, - прошептала девочка, осторожно, словно и в самом деле опасаясь спугнуть чудо, протягивая руки к медальону.
Гость помог Тэру надеть ремешок на шею:
– Мне пора, дорогая. Меня ждут. Прощай.
– Прощай, Хатиман. Я никогда не забуду…
– Прощай, Тэру. Я рад, что мы подружились.
Гурьев погладил девочку по голове и, нащупав точку пониже затылка, осторожно нажал. Маленькая принцесса улыбнулась и закрыла глаза. Её дыхание сделалось ровным и размеренным - она уснула. Гурьев поднял Тэру и перенёс на постель. Заботливо укрыл, подоткнув стёганое ватное одеяло со всех сторон. И, ещё раз дотронувшись до тёмных, блестящих и тонких, как шёлковые нити, волос ребёнка, вышел, бесшумно задвинув за собой сёдзи.
Токио. Январь 1934 г.
– Это действительно метеорит? - тихо спросил Хирохито, поворачиваясь к астроному.
Профессор Кобаяси поклонился:
– Да, Тэнно. Это, если мне позволено будет утверждать, действительно метеорит. Его подробный химический состав можно будет определить позднее, правда, нам для этого потребуется… - учёный замялся.
– Уничтожить медальон, - Хирохито прищурился. - Нет. Не нужно. Того, что я уже знаю, достаточно. Но он такой гладкий…
– Это полировка, извините, Тэнно, - Кобаяси снова отвесил поклон. - Ничего сверхъестественного, Тэнно.
– Благодарю вас, профессор, - император отпустил астронома и снова повернулся к окну, выходящему в дворцовый парк.
Ничего необычного, подумал Хирохито. Абсолютно ничего необычного. Всё как всегда. Тэру, слава богам, здорова, спокойна и даже повеселела. И учителя говорят, что её отношение к учёбе изменилось в лучшую сторону. Она с удовольствием играет с Акихито [51], нянчится с ним, хотя прежде робела и никогда не возражала, если малыша уводили из её детских покоев. Врачи твердят, что это был сон. Чепуха. Детям не снятся такие сны. Боги любят жизнь, а не смерть. Кто, кто мог сказать ребёнку такое?! Никаких следов. Никакого намёка на след. Конечно, я не верю. Или?… О, боги. Если это был человек… Его никто не видел. Никто. Он мог бы уничтожить нас всех. Так же легко, как вошёл и вышел. А вместо этого - говорил с моей дочерью, которая стала взрослой за одну ночь. Как может такое произойти?! И этот медальон. Талисман. Никто не может объяснить, где и когда он изготовлен. И никому ещё не удавалось принести с собою из снов нечто, настолько осязаемое. Даже шнурок - и тот отполирован так, как никто и никогда в Нихон не обрабатывал кожу. Что же это такое?! И что мне делать?!
– Я знаю, что мне делать, - тихо проговорил Хирохито, глядя на невозмутимую зелень внизу. Он вспомнил, как полгода назад, впервые нарушив вековые традиции, заговорил на Совете. Какие лица были у этих каплунов, подумал он, и улыбнулся. - Вы думаете, я сошёл с ума? Вы думаете, я не сумею? Вы ошибаетесь. Теперь я знаю. Спасибо тебе, Тэру. Император не вправе нарушать волю богов. Ты права, Тэру. Ты права.
Профессор Кобаяси поклонился:
– Да, Тэнно. Это, если мне позволено будет утверждать, действительно метеорит. Его подробный химический состав можно будет определить позднее, правда, нам для этого потребуется… - учёный замялся.
– Уничтожить медальон, - Хирохито прищурился. - Нет. Не нужно. Того, что я уже знаю, достаточно. Но он такой гладкий…
– Это полировка, извините, Тэнно, - Кобаяси снова отвесил поклон. - Ничего сверхъестественного, Тэнно.
– Благодарю вас, профессор, - император отпустил астронома и снова повернулся к окну, выходящему в дворцовый парк.
Ничего необычного, подумал Хирохито. Абсолютно ничего необычного. Всё как всегда. Тэру, слава богам, здорова, спокойна и даже повеселела. И учителя говорят, что её отношение к учёбе изменилось в лучшую сторону. Она с удовольствием играет с Акихито [51], нянчится с ним, хотя прежде робела и никогда не возражала, если малыша уводили из её детских покоев. Врачи твердят, что это был сон. Чепуха. Детям не снятся такие сны. Боги любят жизнь, а не смерть. Кто, кто мог сказать ребёнку такое?! Никаких следов. Никакого намёка на след. Конечно, я не верю. Или?… О, боги. Если это был человек… Его никто не видел. Никто. Он мог бы уничтожить нас всех. Так же легко, как вошёл и вышел. А вместо этого - говорил с моей дочерью, которая стала взрослой за одну ночь. Как может такое произойти?! И этот медальон. Талисман. Никто не может объяснить, где и когда он изготовлен. И никому ещё не удавалось принести с собою из снов нечто, настолько осязаемое. Даже шнурок - и тот отполирован так, как никто и никогда в Нихон не обрабатывал кожу. Что же это такое?! И что мне делать?!
– Я знаю, что мне делать, - тихо проговорил Хирохито, глядя на невозмутимую зелень внизу. Он вспомнил, как полгода назад, впервые нарушив вековые традиции, заговорил на Совете. Какие лица были у этих каплунов, подумал он, и улыбнулся. - Вы думаете, я сошёл с ума? Вы думаете, я не сумею? Вы ошибаетесь. Теперь я знаю. Спасибо тебе, Тэру. Император не вправе нарушать волю богов. Ты права, Тэру. Ты права.
Токио, императорский дворец. Май 1934 г.
Карма, подумал Хирохито. Это карма. О, боги. Кто же он такой на самом деле?
– Вы уверены, мой дорогой Сигэру-сан, что правильно описали этого человека?
– Да, Тэнно. Я был точен, насколько это возможно.
– Хорошо, - задумчиво, как показалось Иосиде, произнёс Хирохито. - Немедленно возвращайтесь в Лондон и приступайте к своим обязанностям. Всё как обычно. И сразу же по возвращении свяжитесь с ним. Гуро-сан, правильно?
– Совершенно верно, Тэнно.
– Всё, что он попросит, Сигэру-сан. Всё, понимаете? - тихо проговорил Хирохито. Глаза его за стёклами очков странно блеснули. Или это всё-таки стёкла, подумал Иосида. - Вы получите мой личный код и будете действовать моим именем, если потребуется. Будьте предельно осторожны, не стоит привлекать ничьё внимание раньше времени. Но при этом ничего не бойтесь и не стесняйтесь, мой дорогой Сигэру-сан. Мой дорогой граф Иосида.
– Вы слишком добры ко мне, Тэнно, - Иосида, чтобы скрыть безмерное удивление реакцией императора на его сообщение, задержался в поклоне несколько дольше, чем следовало. Он сам до сих пор находился под впечатлением встречи с Гуро-сан. Но… император?! О, светлая Аматэрасу, что же происходит такое?! - Да, Тэнно. Когда мне будет позволено покинуть столицу?
– Немедленно. Отправляйтесь немедленно, граф Иосида, Сигэру-сан. И помните: всё, что он скажет. Рассматривайте его указания и просьбы, как будто бы это были мои собственные. Вы понимаете меня, Сигэру-сан?
– Я стараюсь, я изо всех сил стараюсь, Тэнно, - голос Иосиды дрогнул. - Простите мне мою невероятную, оскорбительную дерзость, Тэнно. Я осмеливаюсь спросить вас снова, исключительно затем, чтобы как можно более точно, со всей возможной тщательностью исполнить вашу волю, Тэнно. Этот человек, Гуро-сан…
– Это не просто человек, Сигэру-сан. Вы совершенно правильно поняли меня.
– Как это может быть, Тэнно? - тихо спросил Иосида, глядя на императора. - Ведь это… Он даже не японец…
– Нам не дано проникнуть в замысел богов, Сигэру-сан, - ответ императора прозвучал так же тихо. - Я думаю, это хорошо. Если Хатиман выбрал себе аватару [52]- кто мы, чтобы оспаривать его выбор? Мы можем лишь надеяться, что, верно служа ему в этой жизни, сможем исправить наши кармы для будущих. Не стоит пытаться узнать больше, чем боги захотели открыть нам. Вы можете быть свободны, Сигэру-сан.
– Слушаюсь, Тэнно.
– Да хранят вас Будда и Аматэрасу Оомиками, Сигэру-сан.
Хирохито еле заметно кивнул, повернулся и стремительно вышел из кабинета, оставив Иосиду наедине с его смятением. Первой же законченной мыслью дипломата было решение немедленно отправить шифровку военному атташе полковнику Кагомацу. Всё, что скажет или потребует Гуро-сан - как будто бы это сам божественный император принёс клятву верности богу войны и властелину железа. Несомненно, когда солнцу вздумается взойти на западе, он, Иосида Сигэру, просто будет не в силах этому по-настоящему удивиться.
– Вы уверены, мой дорогой Сигэру-сан, что правильно описали этого человека?
– Да, Тэнно. Я был точен, насколько это возможно.
– Хорошо, - задумчиво, как показалось Иосиде, произнёс Хирохито. - Немедленно возвращайтесь в Лондон и приступайте к своим обязанностям. Всё как обычно. И сразу же по возвращении свяжитесь с ним. Гуро-сан, правильно?
– Совершенно верно, Тэнно.
– Всё, что он попросит, Сигэру-сан. Всё, понимаете? - тихо проговорил Хирохито. Глаза его за стёклами очков странно блеснули. Или это всё-таки стёкла, подумал Иосида. - Вы получите мой личный код и будете действовать моим именем, если потребуется. Будьте предельно осторожны, не стоит привлекать ничьё внимание раньше времени. Но при этом ничего не бойтесь и не стесняйтесь, мой дорогой Сигэру-сан. Мой дорогой граф Иосида.
– Вы слишком добры ко мне, Тэнно, - Иосида, чтобы скрыть безмерное удивление реакцией императора на его сообщение, задержался в поклоне несколько дольше, чем следовало. Он сам до сих пор находился под впечатлением встречи с Гуро-сан. Но… император?! О, светлая Аматэрасу, что же происходит такое?! - Да, Тэнно. Когда мне будет позволено покинуть столицу?
– Немедленно. Отправляйтесь немедленно, граф Иосида, Сигэру-сан. И помните: всё, что он скажет. Рассматривайте его указания и просьбы, как будто бы это были мои собственные. Вы понимаете меня, Сигэру-сан?
– Я стараюсь, я изо всех сил стараюсь, Тэнно, - голос Иосиды дрогнул. - Простите мне мою невероятную, оскорбительную дерзость, Тэнно. Я осмеливаюсь спросить вас снова, исключительно затем, чтобы как можно более точно, со всей возможной тщательностью исполнить вашу волю, Тэнно. Этот человек, Гуро-сан…
– Это не просто человек, Сигэру-сан. Вы совершенно правильно поняли меня.
– Как это может быть, Тэнно? - тихо спросил Иосида, глядя на императора. - Ведь это… Он даже не японец…
– Нам не дано проникнуть в замысел богов, Сигэру-сан, - ответ императора прозвучал так же тихо. - Я думаю, это хорошо. Если Хатиман выбрал себе аватару [52]- кто мы, чтобы оспаривать его выбор? Мы можем лишь надеяться, что, верно служа ему в этой жизни, сможем исправить наши кармы для будущих. Не стоит пытаться узнать больше, чем боги захотели открыть нам. Вы можете быть свободны, Сигэру-сан.
– Слушаюсь, Тэнно.
– Да хранят вас Будда и Аматэрасу Оомиками, Сигэру-сан.
Хирохито еле заметно кивнул, повернулся и стремительно вышел из кабинета, оставив Иосиду наедине с его смятением. Первой же законченной мыслью дипломата было решение немедленно отправить шифровку военному атташе полковнику Кагомацу. Всё, что скажет или потребует Гуро-сан - как будто бы это сам божественный император принёс клятву верности богу войны и властелину железа. Несомненно, когда солнцу вздумается взойти на западе, он, Иосида Сигэру, просто будет не в силах этому по-настоящему удивиться.
Поместье "Ботсворт". Май 1934 г.
Гурьев вместе в Тэдди сели в третий ряд для зрителей. У края поля, вместе с автомобилями других гостей, расположился "Ягуар" Осоргина. На зрительские места моряк идти отказался, отговорившись необходимостью подумать в одиночестве. Гурьев оставил ему один из биноклей - так, на всякий случай.
Во время перерыва после первых трёх чаккеров [53]Рэйчел подъехала к Гурьеву и брату - возбуждённая скачкой, разрумянившаяся, с выбившимися из-под шлема волосами. Тёмно синяя атласная амазонка, невероятно шедшая к её глазам, вздымалась на груди, белые лосины были испачканы следами от комочков земли, разлетавшихся от клюшек игроков и лошадиных копыт. Заглянув в её сияющие глаза, Гурьев подумал, что сейчас, наплевав на предупреждение, стащит Рэйчел с седла и начнёт целовать, - прямо при всех. Прямо на глазах у мальчика. Он поднялся:
– Вы очаровательны. Леди Рэйчел.
Она улыбнулась ему открыто и щедро, давая понять, что примирение состоялось и происшествие на прошлой неделе, из-за которого они не виделись целых три дня, окончательно забыто, как мелкое и досадное недоразумение.
– Благодарю вас. В следующий раз вы тоже попробуете, Джейк. Вам понравится! - крикнула Рэйчел и, развернув лошадь и дав ей шенкеля, ускакала к месту сбора.
Бинокль был в руках мальчика, и Гурьев, менее всего желая выказать ему свою тревогу, решил, сцепив зубы, обойтись обычным зрением. И Рранкар, как назло, всё ещё ковыляет, так что… Проклятье.
– Что она делает? - спросил Гурьев, увидев, что Рэйчел спешилась.
Тэдди снова поднёс к глазам окуляры. Опустив бинокль, пожал плечами и, недоумённо улыбаясь, посмотрел на Гурьева:
– Меняет пони. А что?
– Я вижу, что она меняет пони. Как ты думаешь, всё в порядке?
– Ты что, Джейк? Если матч длинный, из шести чаккеров, пони…
– Рэйчел сказала, что матч будет из четырёх чаккеров.
– Джейк… Я не знаю… Четыре… Ну, обычно, конечно, они в четыре играют… Я не знаю, сегодня, наверное… Что такое, Джейк?
– Ничего, Тэдди. Ничего. Всё хорошо.
Спокойно, сказал он себе, спокойно. Ещё два раза по семь минут и два пятиминутных перерыва. И всё. И мы поедем домой. И я скажу ей, наконец. Я больше не могу…
Он был абсолютно уверен, что ничего не случится. Да что, чёрт возьми, может случиться?! И только, взяв в руки бинокль, Гурьев понял, что ошибся. Это не Норма, это не Трэйси, что пообещали ему быть осторожными и беречь Рэйчел, как зеницу ока. Это другая пони. Очень, очень похожая на Норму, просто - как две капли воды. Другая. Да что же это такое, подумал Гурьев. Как же так?! Ведь я абсолютно всё предусмотрел. Абсолютно обо всём позаботился. Как же так, Господи?!
До конца пятого чаккера оставалось меньше пятнадцати секунд. Гурьев увидел, как Рэйчел, столкнувшись с кем-то из команды противника, упала. И услышал крик. Сначала крик Рэйчел, оборвавшийся так страшно, а потом - истошный крик Тэдди:
– Рэ-э-э-эйче-э-э-эл!!!
Гурьев взвился, будто им выстрелили из пушки, и ринулся туда, где лежала Рэйчел. Как она плохо лежит, пронеслось у него в голове. Как поломанная кукла. Да что же это такое?!
Осоргин, молодчина, отреагировал мгновенно. Судья ещё бестолково махал руками, а "Ягуар", надрывно завывая мотором, уже мчался по полю навстречу Гурьеву, туда, где лежала Рэйчел. Я тебя люблю, капитан, успел подумать Гурьев, падая перед телом Рэйчел на колени за несколько секунд до того, как "Ягуар" с заносом остановился рядом, подняв фонтаны перемешанной с дёрном земли.
Во время перерыва после первых трёх чаккеров [53]Рэйчел подъехала к Гурьеву и брату - возбуждённая скачкой, разрумянившаяся, с выбившимися из-под шлема волосами. Тёмно синяя атласная амазонка, невероятно шедшая к её глазам, вздымалась на груди, белые лосины были испачканы следами от комочков земли, разлетавшихся от клюшек игроков и лошадиных копыт. Заглянув в её сияющие глаза, Гурьев подумал, что сейчас, наплевав на предупреждение, стащит Рэйчел с седла и начнёт целовать, - прямо при всех. Прямо на глазах у мальчика. Он поднялся:
– Вы очаровательны. Леди Рэйчел.
Она улыбнулась ему открыто и щедро, давая понять, что примирение состоялось и происшествие на прошлой неделе, из-за которого они не виделись целых три дня, окончательно забыто, как мелкое и досадное недоразумение.
– Благодарю вас. В следующий раз вы тоже попробуете, Джейк. Вам понравится! - крикнула Рэйчел и, развернув лошадь и дав ей шенкеля, ускакала к месту сбора.
Бинокль был в руках мальчика, и Гурьев, менее всего желая выказать ему свою тревогу, решил, сцепив зубы, обойтись обычным зрением. И Рранкар, как назло, всё ещё ковыляет, так что… Проклятье.
– Что она делает? - спросил Гурьев, увидев, что Рэйчел спешилась.
Тэдди снова поднёс к глазам окуляры. Опустив бинокль, пожал плечами и, недоумённо улыбаясь, посмотрел на Гурьева:
– Меняет пони. А что?
– Я вижу, что она меняет пони. Как ты думаешь, всё в порядке?
– Ты что, Джейк? Если матч длинный, из шести чаккеров, пони…
– Рэйчел сказала, что матч будет из четырёх чаккеров.
– Джейк… Я не знаю… Четыре… Ну, обычно, конечно, они в четыре играют… Я не знаю, сегодня, наверное… Что такое, Джейк?
– Ничего, Тэдди. Ничего. Всё хорошо.
Спокойно, сказал он себе, спокойно. Ещё два раза по семь минут и два пятиминутных перерыва. И всё. И мы поедем домой. И я скажу ей, наконец. Я больше не могу…
Он был абсолютно уверен, что ничего не случится. Да что, чёрт возьми, может случиться?! И только, взяв в руки бинокль, Гурьев понял, что ошибся. Это не Норма, это не Трэйси, что пообещали ему быть осторожными и беречь Рэйчел, как зеницу ока. Это другая пони. Очень, очень похожая на Норму, просто - как две капли воды. Другая. Да что же это такое, подумал Гурьев. Как же так?! Ведь я абсолютно всё предусмотрел. Абсолютно обо всём позаботился. Как же так, Господи?!
До конца пятого чаккера оставалось меньше пятнадцати секунд. Гурьев увидел, как Рэйчел, столкнувшись с кем-то из команды противника, упала. И услышал крик. Сначала крик Рэйчел, оборвавшийся так страшно, а потом - истошный крик Тэдди:
– Рэ-э-э-эйче-э-э-эл!!!
Гурьев взвился, будто им выстрелили из пушки, и ринулся туда, где лежала Рэйчел. Как она плохо лежит, пронеслось у него в голове. Как поломанная кукла. Да что же это такое?!
Осоргин, молодчина, отреагировал мгновенно. Судья ещё бестолково махал руками, а "Ягуар", надрывно завывая мотором, уже мчался по полю навстречу Гурьеву, туда, где лежала Рэйчел. Я тебя люблю, капитан, успел подумать Гурьев, падая перед телом Рэйчел на колени за несколько секунд до того, как "Ягуар" с заносом остановился рядом, подняв фонтаны перемешанной с дёрном земли.
Лондон. Май 1934 г.
Тэдди, вцепившись в Гурьева и до крови искусав себе губы, не отрываясь, смотрел на двери, за которыми скрылась каталка с телом сестры.
Наконец, появился врач. Тэдди вскочил, потянув Гурьева за собой:
– Доктор?!.
– Доктор Хадсон, - начал врач, значительно посмотрев на них и пожав руку сначала мальчику, потом Гурьеву. - Я ничего не могу определённого пока сказать. Это…
Гурьев задержал руку врача в своей:
– Снимки. Когда будут готовы рентгеновские снимки?
И врач, и мальчик, вздрогнув почти одновременно, посмотрели на Гурьева. На его каменное лицо. Врач, высвободив руку, поправил галстук, покрутил шеей, поёжился. Он многое повидал за свою профессиональную жизнь, прошёл войну. Вот только такого голоса ему никогда слышать не доводилось. Такой голос, наверное, мог бы быть у дредноута, если бы дредноут мог говорить, подумал врач. Пушками. Всеми четырьмя башнями сразу.
– Я думаю…
– Не думайте, доктор Хадсон. Просто скажите, когда.
– Через час.
– Если через десять минут я не увижу снимков, доктор Хадсон, вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, - улыбнулся Гурьев. - И не только вы.
– Я…
– Поторопите техников, сэр.
Доктор кивнул и попятился. И скрылся за дверями, видимо, сочтя за благо не вступать в дискуссию с главным артиллерийским калибром дредноута.
– Джейк…
– Мы её вытащим, Тэдди, - тихо проговорил Гурьев. - Если она… Мы её вытащим, малыш.
И он прижал к себе мальчика так, что сделал ему больно. Но Тэдди даже и не думал жаловаться.
Врач появился даже раньше, чем через десять минут, держа на вытянутой руке ещё мокрые плёнки рентгеновских снимков. Гурьев, отпустив мальчика, буквально вырвал у врача снимки и шагнул к окну. Прилепив плёнки на стекло, он стал пристально вглядываться в них.
– Простите, сэр… вы… вы медик?
Гурьев не удостоил его ответом, продолжая рассматривать изображение. Увидев всё, что хотел, повернулся к врачу и воткнул в него такой взгляд, от которого доктор Хадсон едва не упал:
– Это, - он досадливо поморщился, громко - словно выстрелил - щёлкнул пальцами, вспоминая нужное слово… Вспомнил, кивнул: - Грыжа в верхнем грудном отделе. Сложное боковое смещение. Ещё вопросы?!
– Э-э-э…
– Она в сознании?
– Э-э…
– Хватит блеять, доктор, - Гурьев опять улыбнулся. - Реакции в конечностях?
Я не знаю, кто это, в ужасе подумал врач. Я только знаю, что ни этого человека, ни, тем более, эту улыбку, я не хочу видеть больше никогда в своей жизни, потому что одного раза мне достаточно… Он шумно сглотнул слюну и хрипло сказал:
– Нет. Она без сознания. Графиня непременно придёт в себя через некоторое время, но… Она парализована от груди и…
Тэдди вскрикнул. Гурьев сжал его ладонь и - опять улыбнулся:
– Идём, Тэдди.
– Послушайте…
– Доктор Хадсон, - улыбка Гурьева сделалась такой, что кишечник врача громко и отчётливо взбунтовался против своего хозяина.
Врач отскочил в сторону, а Гурьев, буквально таща за собой мальчика, влетел в коридор.
Они вошли в палату - вдвоём. Рэйчел лежала на спине. Голова её была чуть запрокинута, а глаза сквозь едва приоткрытые веки невидяще глядели в потолок. Мальчик рванулся было к сестре, но Гурьев силой удержал его. И позвал тихо:
– Рэйчел. Ты слышишь меня? Опусти веки два раза, если слышишь.
Ничего не произошло - лицо Рэйчел оставалось неподвижным. Тэдди уткнулся головой в живот Гурьеву и затрясся в беззвучном плаче.
– Тэдди, - сказал Гурьев. - Тэдди.
Мальчик замер.
– Тэдди, - ещё раз повторил Гурьев. - Ты ведь доверяешь мне, правда?
Мальчик кивнул несколько раз, не в силах произнести ни слова.
– Ну, вот. Тогда я справлюсь. Подожди меня в коридоре, ладно? Что бы ни случилось - ничего не бойся. Слышишь?
Мальчик снова кивнул и, с трудом отцепившись от Гурьева, шагнул к двери. Закрыв её за мальчиком, он повернулся к Рэйчел.
Сорвав с себя галстук и расстегнув рубашку, Гурьев снял со своей шеи амулет Пелагеи и склонился над Рэйчел. Если бы его спросили сейчас, что и зачем он делает, Гурьев вряд ли сумел бы дать вразумительный ответ. Он просто совершенно точно знал, что следует делать. Почему - не знал. Камень опять был горячим, почти обжигая его ладонь. Господи, что же это такое?!
Откинув одеяло, он положил амулет на грудь Рэйчел в области солнечного сплетения и накрыл камень ладонью. Полюшка, взмолился он. Господи. Она должна остаться здесь, со мной. Обязана. Никто не смеет отнять её у меня. Рэйчел. Девочка моя, проснись. Пожалуйста.
Гурьев открыл глаза - и встретился взглядом с Рэйчел. Жива, подумал он. Жива. Всё остальное - неважно.
– Рэйчел, - Гурьев выпрямился. - Рэйчел. Ты слышишь меня?
– Это конец, - тихо проговорила Рэйчел, снова устремляя взгляд в потолок. - Всё кончено, Джейк. Я ничего не чувствую. Совсем ничего.
Смерть есть, подумал Гурьев. Конечно, смерть есть. Я знаю. Я это знаю, моя девочка. Но сегодня - не её день.
– Слушай меня внимательно, Рэйчел, - он снова наклонился так, чтобы она видела его. - Слушай меня внимательно, девочка моя. У тебя есть один шанс из тысячи. Если ты разрешишь мне, я рискну.
– Что?!
– Я не стану тебе объяснять сейчас. Это неважно, и у нас нет ни одной лишней минуты. Если ты разрешишь мне рискнуть, и у нас получится, - через два месяца ты будешь скакать, как серна. Если нет, - ты умрёшь, Рэйчел. Сразу. Мгновенно.
– А ещё?
– Если мы не рискнём, ты умрёшь через год. Или раньше. Всё это время ты не сможешь двигаться. Даже пальцем на руке не сможешь пошевелить.
– Почему, Джейк?
– Что?
– Почему ты здесь?
– Потому что я люблю тебя, Рэйчел.
– Если получится… Я услышу это снова?
– Да. Услышишь, Рэйчел.
– Можешь теперь убить меня, Джейк, - Гурьев увидел, как дрогнули её губы в улыбке. - Я люблю тебя, Джейк.
Рэйчел показалось, что её бросили в колодец. Только этот колодец тянулся почему-то не вниз, а вверх. Там было очень темно. Наверное, не получилось, подумала она. И открыла глаза. Белый потолок. Солнце.
– Джейк… - она хотела закричать, но вместо крика вышел едва слышный шёпот.
– Я здесь, Рэйчел, - он тяжело дышал, и на лбу его вздулись толстые синие вены и выступили капельки пота. Она никогда не видела его таким. - Я здесь. Я с тобой.
– Я…
– Попробуй пошевелить пальцами на руке. Пожалуйста, Рэйчел.
Она подчинилась. И почувствовала сразу себя всю - и руки, и ноги, - всё тело. Всю себя. Себя! И чуть не закричала от радости. Это было такое острое счастье - снова чувствовать себя всю, что слёзы брызнули у неё из глаз.
– Ну, вот, - он вздохнул. - Получилось. Видишь, моя девочка, как у нас с тобой всё получается.
– Ты обещал.
– Обещал. Я люблю тебя, Рэйчел, - Гурьев опустился перед кроватью на колени и сказал по-русски: - Мне осточертел английский, Рэйчел. Я люблю тебя.
– Здесь и сейчас, Джейк. Да? Я это запомнила.
– Нет, Рэйчел. Нет, моя девочка. Раз и навсегда. Прости меня, Рэйчел.
Она немного повернула голову и посмотрела на него. И вдруг - подняла руку. А он перехватил её в воздухе и прижался губами к ладони. Вот, подумал он. Наконец-то. Я так давно хотел сделать это.
Наконец, появился врач. Тэдди вскочил, потянув Гурьева за собой:
– Доктор?!.
– Доктор Хадсон, - начал врач, значительно посмотрев на них и пожав руку сначала мальчику, потом Гурьеву. - Я ничего не могу определённого пока сказать. Это…
Гурьев задержал руку врача в своей:
– Снимки. Когда будут готовы рентгеновские снимки?
И врач, и мальчик, вздрогнув почти одновременно, посмотрели на Гурьева. На его каменное лицо. Врач, высвободив руку, поправил галстук, покрутил шеей, поёжился. Он многое повидал за свою профессиональную жизнь, прошёл войну. Вот только такого голоса ему никогда слышать не доводилось. Такой голос, наверное, мог бы быть у дредноута, если бы дредноут мог говорить, подумал врач. Пушками. Всеми четырьмя башнями сразу.
– Я думаю…
– Не думайте, доктор Хадсон. Просто скажите, когда.
– Через час.
– Если через десять минут я не увижу снимков, доктор Хадсон, вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, - улыбнулся Гурьев. - И не только вы.
– Я…
– Поторопите техников, сэр.
Доктор кивнул и попятился. И скрылся за дверями, видимо, сочтя за благо не вступать в дискуссию с главным артиллерийским калибром дредноута.
– Джейк…
– Мы её вытащим, Тэдди, - тихо проговорил Гурьев. - Если она… Мы её вытащим, малыш.
И он прижал к себе мальчика так, что сделал ему больно. Но Тэдди даже и не думал жаловаться.
Врач появился даже раньше, чем через десять минут, держа на вытянутой руке ещё мокрые плёнки рентгеновских снимков. Гурьев, отпустив мальчика, буквально вырвал у врача снимки и шагнул к окну. Прилепив плёнки на стекло, он стал пристально вглядываться в них.
– Простите, сэр… вы… вы медик?
Гурьев не удостоил его ответом, продолжая рассматривать изображение. Увидев всё, что хотел, повернулся к врачу и воткнул в него такой взгляд, от которого доктор Хадсон едва не упал:
– Это, - он досадливо поморщился, громко - словно выстрелил - щёлкнул пальцами, вспоминая нужное слово… Вспомнил, кивнул: - Грыжа в верхнем грудном отделе. Сложное боковое смещение. Ещё вопросы?!
– Э-э-э…
– Она в сознании?
– Э-э…
– Хватит блеять, доктор, - Гурьев опять улыбнулся. - Реакции в конечностях?
Я не знаю, кто это, в ужасе подумал врач. Я только знаю, что ни этого человека, ни, тем более, эту улыбку, я не хочу видеть больше никогда в своей жизни, потому что одного раза мне достаточно… Он шумно сглотнул слюну и хрипло сказал:
– Нет. Она без сознания. Графиня непременно придёт в себя через некоторое время, но… Она парализована от груди и…
Тэдди вскрикнул. Гурьев сжал его ладонь и - опять улыбнулся:
– Идём, Тэдди.
– Послушайте…
– Доктор Хадсон, - улыбка Гурьева сделалась такой, что кишечник врача громко и отчётливо взбунтовался против своего хозяина.
Врач отскочил в сторону, а Гурьев, буквально таща за собой мальчика, влетел в коридор.
Они вошли в палату - вдвоём. Рэйчел лежала на спине. Голова её была чуть запрокинута, а глаза сквозь едва приоткрытые веки невидяще глядели в потолок. Мальчик рванулся было к сестре, но Гурьев силой удержал его. И позвал тихо:
– Рэйчел. Ты слышишь меня? Опусти веки два раза, если слышишь.
Ничего не произошло - лицо Рэйчел оставалось неподвижным. Тэдди уткнулся головой в живот Гурьеву и затрясся в беззвучном плаче.
– Тэдди, - сказал Гурьев. - Тэдди.
Мальчик замер.
– Тэдди, - ещё раз повторил Гурьев. - Ты ведь доверяешь мне, правда?
Мальчик кивнул несколько раз, не в силах произнести ни слова.
– Ну, вот. Тогда я справлюсь. Подожди меня в коридоре, ладно? Что бы ни случилось - ничего не бойся. Слышишь?
Мальчик снова кивнул и, с трудом отцепившись от Гурьева, шагнул к двери. Закрыв её за мальчиком, он повернулся к Рэйчел.
Сорвав с себя галстук и расстегнув рубашку, Гурьев снял со своей шеи амулет Пелагеи и склонился над Рэйчел. Если бы его спросили сейчас, что и зачем он делает, Гурьев вряд ли сумел бы дать вразумительный ответ. Он просто совершенно точно знал, что следует делать. Почему - не знал. Камень опять был горячим, почти обжигая его ладонь. Господи, что же это такое?!
Откинув одеяло, он положил амулет на грудь Рэйчел в области солнечного сплетения и накрыл камень ладонью. Полюшка, взмолился он. Господи. Она должна остаться здесь, со мной. Обязана. Никто не смеет отнять её у меня. Рэйчел. Девочка моя, проснись. Пожалуйста.
Гурьев открыл глаза - и встретился взглядом с Рэйчел. Жива, подумал он. Жива. Всё остальное - неважно.
– Рэйчел, - Гурьев выпрямился. - Рэйчел. Ты слышишь меня?
– Это конец, - тихо проговорила Рэйчел, снова устремляя взгляд в потолок. - Всё кончено, Джейк. Я ничего не чувствую. Совсем ничего.
Смерть есть, подумал Гурьев. Конечно, смерть есть. Я знаю. Я это знаю, моя девочка. Но сегодня - не её день.
– Слушай меня внимательно, Рэйчел, - он снова наклонился так, чтобы она видела его. - Слушай меня внимательно, девочка моя. У тебя есть один шанс из тысячи. Если ты разрешишь мне, я рискну.
– Что?!
– Я не стану тебе объяснять сейчас. Это неважно, и у нас нет ни одной лишней минуты. Если ты разрешишь мне рискнуть, и у нас получится, - через два месяца ты будешь скакать, как серна. Если нет, - ты умрёшь, Рэйчел. Сразу. Мгновенно.
– А ещё?
– Если мы не рискнём, ты умрёшь через год. Или раньше. Всё это время ты не сможешь двигаться. Даже пальцем на руке не сможешь пошевелить.
– Почему, Джейк?
– Что?
– Почему ты здесь?
– Потому что я люблю тебя, Рэйчел.
– Если получится… Я услышу это снова?
– Да. Услышишь, Рэйчел.
– Можешь теперь убить меня, Джейк, - Гурьев увидел, как дрогнули её губы в улыбке. - Я люблю тебя, Джейк.
Рэйчел показалось, что её бросили в колодец. Только этот колодец тянулся почему-то не вниз, а вверх. Там было очень темно. Наверное, не получилось, подумала она. И открыла глаза. Белый потолок. Солнце.
– Джейк… - она хотела закричать, но вместо крика вышел едва слышный шёпот.
– Я здесь, Рэйчел, - он тяжело дышал, и на лбу его вздулись толстые синие вены и выступили капельки пота. Она никогда не видела его таким. - Я здесь. Я с тобой.
– Я…
– Попробуй пошевелить пальцами на руке. Пожалуйста, Рэйчел.
Она подчинилась. И почувствовала сразу себя всю - и руки, и ноги, - всё тело. Всю себя. Себя! И чуть не закричала от радости. Это было такое острое счастье - снова чувствовать себя всю, что слёзы брызнули у неё из глаз.
– Ну, вот, - он вздохнул. - Получилось. Видишь, моя девочка, как у нас с тобой всё получается.
– Ты обещал.
– Обещал. Я люблю тебя, Рэйчел, - Гурьев опустился перед кроватью на колени и сказал по-русски: - Мне осточертел английский, Рэйчел. Я люблю тебя.
– Здесь и сейчас, Джейк. Да? Я это запомнила.
– Нет, Рэйчел. Нет, моя девочка. Раз и навсегда. Прости меня, Рэйчел.
Она немного повернула голову и посмотрела на него. И вдруг - подняла руку. А он перехватил её в воздухе и прижался губами к ладони. Вот, подумал он. Наконец-то. Я так давно хотел сделать это.
Лондон. Май 1934 г.
Отослав мальчика под надзором Осоргина домой на Мотли-авеню и велев моряку быть при оружии и готовым ко всяким неожиданностям, Гурьев позвал доктора Хадсона. Убедившись, что к врачу вернулась способность соображать и отвечать хотя бы междометиями, он начал отдавать распоряжения:
– Освободите оба смежных помещения и вынесите оттуда всю лишнюю мебель, кроме кушеток. В комнату слева принесите телефон с прямым выходом в городскую сеть и телефон для внутренней связи с персоналом госпиталя. Все ключи, включая дубликаты, отдать мне. Персоналу запретить вход без предварительного уведомления по телефону.
– Но в вестибюле у дежу…
– Молчать. Слушать. Выполнять, - от этого рычания на грани инфразвука у доктора Хадсона в буквальном смысле слова затряслись поджилки. До этого момента истинный смысл выражения - "затряслись поджилки" - был врачу неизвестен, несмотря на богатый клинический и житейский опыт. Доктор Хадсон поспешно закивал и поклялся про себя, что впредь будет крайне осторожен с привычными метафорами.
– Да, сэр. Не беспокойтесь, всё будет… как вы прикажете.
– Чудесно. В следующий раз, прежде чем давать мне советы, сосчитайте про себя хотя бы до трёх, договорились? - почти ласково проворчал Гурьев. - Скажите-ка, в госпитале есть охрана?
– Охрана, сэр?! Простите, я не совсем вас понимаю…
– Ясно. Кто-нибудь ведёт учёт посетителей?
– К-кажется, да… Я не могу ручаться, но…
В самом деле, подумал Гурьев, есть вещи, в которых японцы обогнали своих антиподов-британцев лет на триста. Такой бедлам в Японии просто невозможен. Ладно, реорганизацию и перестройку придётся отложить до лучших времён.
– Освободите оба смежных помещения и вынесите оттуда всю лишнюю мебель, кроме кушеток. В комнату слева принесите телефон с прямым выходом в городскую сеть и телефон для внутренней связи с персоналом госпиталя. Все ключи, включая дубликаты, отдать мне. Персоналу запретить вход без предварительного уведомления по телефону.
– Но в вестибюле у дежу…
– Молчать. Слушать. Выполнять, - от этого рычания на грани инфразвука у доктора Хадсона в буквальном смысле слова затряслись поджилки. До этого момента истинный смысл выражения - "затряслись поджилки" - был врачу неизвестен, несмотря на богатый клинический и житейский опыт. Доктор Хадсон поспешно закивал и поклялся про себя, что впредь будет крайне осторожен с привычными метафорами.
– Да, сэр. Не беспокойтесь, всё будет… как вы прикажете.
– Чудесно. В следующий раз, прежде чем давать мне советы, сосчитайте про себя хотя бы до трёх, договорились? - почти ласково проворчал Гурьев. - Скажите-ка, в госпитале есть охрана?
– Охрана, сэр?! Простите, я не совсем вас понимаю…
– Ясно. Кто-нибудь ведёт учёт посетителей?
– К-кажется, да… Я не могу ручаться, но…
В самом деле, подумал Гурьев, есть вещи, в которых японцы обогнали своих антиподов-британцев лет на триста. Такой бедлам в Японии просто невозможен. Ладно, реорганизацию и перестройку придётся отложить до лучших времён.