Страница:
— Что там? — поинтересовался Топин.
— Понятия не имею.
Все, включая Дензила с Джоди на ладони, высыпали наружу и столпились вокруг подернутых ряской лужиц.
Джоди почувствовала знакомый запах и снова вспомнила об ужасной гибели Эдерна. Девушка отвернулась и уткнулась лицом в большой палец Дензила.
— Как много они, по-вашему, слышали? — спросила Лиззи.
— Это зависит от того, насколько хорошо развит их слух, — ответил Хенки.
Он втолкнул всех внутрь и захлопнул дверь.
— Нам нужен план, — прошептал он так тихо, что остальным пришлось подойти поближе, чтобы ничего не пропустить. — Мы должны сбить старуху с толку. — Он задумчиво взглянул на Лиззи. — Не ссорясь при этом с законом.
— О чем это вы? — насторожился Дензил.
— О ребятишках из Трущоб, — начал Хенки. — Целая ватага ребятишек на велосипедах, крутящихся повсюду, словно назойливые мухи…
Загадка
1
2
3
— Понятия не имею.
Все, включая Дензила с Джоди на ладони, высыпали наружу и столпились вокруг подернутых ряской лужиц.
Джоди почувствовала знакомый запах и снова вспомнила об ужасной гибели Эдерна. Девушка отвернулась и уткнулась лицом в большой палец Дензила.
— Как много они, по-вашему, слышали? — спросила Лиззи.
— Это зависит от того, насколько хорошо развит их слух, — ответил Хенки.
Он втолкнул всех внутрь и захлопнул дверь.
— Нам нужен план, — прошептал он так тихо, что остальным пришлось подойти поближе, чтобы ничего не пропустить. — Мы должны сбить старуху с толку. — Он задумчиво взглянул на Лиззи. — Не ссорясь при этом с законом.
— О чем это вы? — насторожился Дензил.
— О ребятишках из Трущоб, — начал Хенки. — Целая ватага ребятишек на велосипедах, крутящихся повсюду, словно назойливые мухи…
Загадка
1
Если представить, что Орден Серого Голубя — это таинственное озеро, скрытое от глаз в дремучем лесу, то Джона Мэддена можно было бы сравнить с брошенным в воду камнем, от которого расходятся круги.
Установить взаимосвязь не так уж сложно: существовал мир, в нем существовал Орден, а в Ордене Совет Старейшин, Тайный Совет и, наконец, сам Мэдден, дергающий за нити сплетенной им паутины. Каждое его действие вызывало движение на всех уровнях Ордена и отражалось на стаде баранов, для управления коим Мэдден и был, по его глубокому личному убеждению, рожден.
Он всегда получал то, что хотел. И он был терпелив.
Только однажды ему пришлось испытать горечь поражения — причем абсолютного, но зато его отголоски Мэдден ощущал до сих пор. Как, например, сегодня вечером, во время заседания Тайного Совета Ордена.
В этой среде избранных не практиковались спектакли с масками, балахонами и свечами, приберегаемые для молодых членов организации. Не было ни блокнотов, ни ручек, ни секретарей для ведения протоколов. Совет проходил в строгом, со вкусом обставленном зале, который располагался на тридцатом этаже одного из небоскребов Манхэттена. Единственным настенным украшением в сияющем стеклом и сталью помещении был гобелен с изображением серого голубя Ордена, висевший позади кресла председательствующего Мэддена. У длинного деревянного стола стояли еще четыре кожаных кресла.
Справа от Мэддена сидел Роланд Грант, которого еженедельник «Форбс» назвал седьмым по счету богатейшим человеком планеты, не считая монарших особ. Это был крупный, сильный мужчина, настоящий исполин североамериканского делового мира в неизменном костюме-тройке, сшитом на заказ. Он выглядел опрятным и подтянутым, несмотря на внушительный вес, и, невзирая на годы, у него на голове не было ни единого седого волоса. Число же корпораций, в которых Грант держал свои акции, многократно превышало количество игровых клеток в «Монополии».
Если у него и была какая-то слабость, так это его дочь, Лина.
Рядом с Грантом расположился Джеймс Келли — Джей Кей — Хейл, официальный представитель Гонконга в ряде западных компаний, — смуглый худощавый мужчина с тонкими ястребиными чертами лица. Мэдден готовил его к выходу на американскую политическую арену, причем Хейл считал это собственной инициативой.
Слева от Мэддена сидела Эва Дизель, западногерманская писательница и активистка в борьбе за права человека, умело использующая в интересах Ордена свое влияние на правительство и общественность. Эта потрясающая женщина обладала поистине редкостным темпераментом, и даже Мэдден не мог сказать наверняка, во что из пропагандируемого она действительно верила, а что всего лишь служило ширмой для проведения политики Ордена.
Последним членом Тайного Совета был Арманд Монетт, французский магнат, многочисленные компании которого занимались судоходством, добычей и транспортировкой топлива и различными медиа-проектами. Разрушая традиционное представление об облике истинного француза, он часто появлялся на публике в мятой рубашке и криво повязанном галстуке, с взъерошенными волосами, красными глазами и щетиной на лице, однако ум его был столь же остр, сколь внешность неряшлива, и если дела Монетта шли не так хорошо, как у Гранта, то исключительно потому, что Мэдден, не слишком доверявший этому человеку, время от времени натягивал вожжи.
Всем собравшимся было уже за шестьдесят, хотя, просочись подобная информация в прессу, она потрясла бы многих.
Члены Тайного Совета встречались раз в месяц, чтобы оценить работу Ордена и обсудить свои личные проекты. Кое-какие соображения позже высказывались на Совете Старейшин, однако о планах, вынашиваемых внутри Тайного Совета, старейшины могли лишь догадываться, и это, по мнению Мэддена, было абсолютно правильно, ибо большинство из них, несмотря на свою преданность Ордену, в действительности мало чем отличались от обычных баранов.
Иногда — особенно в такие моменты, как сейчас, — Мэддену казалось, что и членов Тайного Совета не мешало периодически ставить на место. Правда, при этом они ни в коем случае не должны были заподозрить, что он их контролирует, — ведь вера в собственную значимость усыпляла их бдительность, в то время как главное оставалось неизменным: правил бал он, Джон Мэдден, и никто другой. Орден Серого Голубя был создан благодаря его идее и его упорству. Все прочие являлись только строительным материалом, тогда как без него, Мэддена, Ордена попросту не было бы.
Итак, сегодня Мэдден позволил коллегам обратиться к нему с вопросами и даже коснуться его провала с секретом Данторна, но сделал это в самом конце заседания, за несколько минут до того, как объявить собрание закрытым. Он воистину правил ими!
— Bien [39], — начал, как и ожидал Мэдден, Арманд Монетт. — Нам еще нужно обсудить вашу корнуэльскую загадку, Джон. Как там успехи?
— Сейчас над ней работают два наших лучших агента.
Мэдден увидел, с какой благодарностью посмотрел на него Грант за столь лестный комплимент в адрес Лины, но притворился, что ничего не заметил.
— Они работают над ней уже вторую неделю, — пожал плечами Монетт. — А где конкретные результаты?
— Да-да, — поддержала его Эва Дизель на своем безупречном английском. — Вы годами интригуете нас этой тайной, но известно ли вам что-нибудь новое?
Мэдден задумался: как объяснить этим людям, что между ним и тайной, спрятанной Данторном, существовала незримая связь; что он чувствовал каждое ее пробуждение, но при этом понятия не имел, как она выглядит, ощущая лишь скрытую в ней власть, равной которой еще не было на земле?
И потом, чего ради он должен был все это им рассказывать?
Он вообще давно уже жалел о том, что однажды обмолвился о своем поединке с Данторном…
— Мне известно только то, что тайна снова проснулась, — ответил он наконец. — И что мы приблизились к ней вплотную.
Джей Кей Хейл выпрямился в своем кресле: — Я хочу спросить вас, Джон: почему мы так Долго ходим вокруг да около этой вашей тайны? Что мешает нам просто взять ее?
Мэдден покачал головой:
— Данторн был в нашем распоряжении два дня, но он ничего не сказал. Действуя слишком быстро, мы рискуем потерять ключ к разгадке еще лет на тридцать пять.
— Но теперь у нас совсем другие методы допроса, — возразил Хейл. — За прошедшие годы было изобретено несколько весьма эффективных средств…
— Плюс ваше личное руководство… — вставил Монетт.
Хейл бросил на него раздраженный взгляд:
— Мы можем заставить говорить кого угодно. Дайте моим людям всего один день и…
— Я осведомлен о фармацевтических успехах как в Америке, которая, кстати, не является моей родиной, так и за границей, — перебил его Мэдден. — Но вы недооцениваете друзей Данторна. Перед их стойкостью все ваши методы бессильны. Кроме того, они могут даже не догадываться о том, чем владеют.
— Но вы же сами сказали, что тайна проснулась, — напомнила ему Эва Дизель. — Стало быть, кто-то ее разбудил?
Мэдден молчал: он не сомневался, что, если бы все в зале вдруг замерли, он услышал бы голос пробудившегося секрета Данторна, взывающий к нему через океан, ибо никогда прежде он не ощущал его биения так отчетливо, как сейчас.
— Возможно, это вообще не предмет, — тихо предположил он. — Возможно, это… место. Нам нужно раздобыть ключ к нему, и тогда…
— Место? — удивился Монетт.
Мэдден нахмурился, рассердившись на себя за то, что ляпнул лишнее, и на Монетта за то, что ухватился за это. Однако Мэдден уже не мог остановиться: шепот тайны в его сознании становился все отчетливее, порождая странные желания и затуманивая мысли.
— О чем это вы? — спросила Эва Дизель, и в глазах ее зажегся неподдельный интерес.
Хейл также заметно оживился:
— Вы что-то выяснили, Джон?
Только Грант не произнес ни слова, и Мэдден был искренне благодарен ему за это.
— Если вы не чувствуете того, что чувствую я, — сказал он, вставая из-за стола, — то вряд ли вы готовы к встрече с загадкой Уильяма Данторна. Это великий дар, но овладеть им сможет лишь достойный. — И поднял руку в знак того, что разговор окончен. — Подумайте об этом, — добавил он, покидая зал.
Установить взаимосвязь не так уж сложно: существовал мир, в нем существовал Орден, а в Ордене Совет Старейшин, Тайный Совет и, наконец, сам Мэдден, дергающий за нити сплетенной им паутины. Каждое его действие вызывало движение на всех уровнях Ордена и отражалось на стаде баранов, для управления коим Мэдден и был, по его глубокому личному убеждению, рожден.
Он всегда получал то, что хотел. И он был терпелив.
Только однажды ему пришлось испытать горечь поражения — причем абсолютного, но зато его отголоски Мэдден ощущал до сих пор. Как, например, сегодня вечером, во время заседания Тайного Совета Ордена.
В этой среде избранных не практиковались спектакли с масками, балахонами и свечами, приберегаемые для молодых членов организации. Не было ни блокнотов, ни ручек, ни секретарей для ведения протоколов. Совет проходил в строгом, со вкусом обставленном зале, который располагался на тридцатом этаже одного из небоскребов Манхэттена. Единственным настенным украшением в сияющем стеклом и сталью помещении был гобелен с изображением серого голубя Ордена, висевший позади кресла председательствующего Мэддена. У длинного деревянного стола стояли еще четыре кожаных кресла.
Справа от Мэддена сидел Роланд Грант, которого еженедельник «Форбс» назвал седьмым по счету богатейшим человеком планеты, не считая монарших особ. Это был крупный, сильный мужчина, настоящий исполин североамериканского делового мира в неизменном костюме-тройке, сшитом на заказ. Он выглядел опрятным и подтянутым, несмотря на внушительный вес, и, невзирая на годы, у него на голове не было ни единого седого волоса. Число же корпораций, в которых Грант держал свои акции, многократно превышало количество игровых клеток в «Монополии».
Если у него и была какая-то слабость, так это его дочь, Лина.
Рядом с Грантом расположился Джеймс Келли — Джей Кей — Хейл, официальный представитель Гонконга в ряде западных компаний, — смуглый худощавый мужчина с тонкими ястребиными чертами лица. Мэдден готовил его к выходу на американскую политическую арену, причем Хейл считал это собственной инициативой.
Слева от Мэддена сидела Эва Дизель, западногерманская писательница и активистка в борьбе за права человека, умело использующая в интересах Ордена свое влияние на правительство и общественность. Эта потрясающая женщина обладала поистине редкостным темпераментом, и даже Мэдден не мог сказать наверняка, во что из пропагандируемого она действительно верила, а что всего лишь служило ширмой для проведения политики Ордена.
Последним членом Тайного Совета был Арманд Монетт, французский магнат, многочисленные компании которого занимались судоходством, добычей и транспортировкой топлива и различными медиа-проектами. Разрушая традиционное представление об облике истинного француза, он часто появлялся на публике в мятой рубашке и криво повязанном галстуке, с взъерошенными волосами, красными глазами и щетиной на лице, однако ум его был столь же остр, сколь внешность неряшлива, и если дела Монетта шли не так хорошо, как у Гранта, то исключительно потому, что Мэдден, не слишком доверявший этому человеку, время от времени натягивал вожжи.
Всем собравшимся было уже за шестьдесят, хотя, просочись подобная информация в прессу, она потрясла бы многих.
Члены Тайного Совета встречались раз в месяц, чтобы оценить работу Ордена и обсудить свои личные проекты. Кое-какие соображения позже высказывались на Совете Старейшин, однако о планах, вынашиваемых внутри Тайного Совета, старейшины могли лишь догадываться, и это, по мнению Мэддена, было абсолютно правильно, ибо большинство из них, несмотря на свою преданность Ордену, в действительности мало чем отличались от обычных баранов.
Иногда — особенно в такие моменты, как сейчас, — Мэддену казалось, что и членов Тайного Совета не мешало периодически ставить на место. Правда, при этом они ни в коем случае не должны были заподозрить, что он их контролирует, — ведь вера в собственную значимость усыпляла их бдительность, в то время как главное оставалось неизменным: правил бал он, Джон Мэдден, и никто другой. Орден Серого Голубя был создан благодаря его идее и его упорству. Все прочие являлись только строительным материалом, тогда как без него, Мэддена, Ордена попросту не было бы.
Итак, сегодня Мэдден позволил коллегам обратиться к нему с вопросами и даже коснуться его провала с секретом Данторна, но сделал это в самом конце заседания, за несколько минут до того, как объявить собрание закрытым. Он воистину правил ими!
— Bien [39], — начал, как и ожидал Мэдден, Арманд Монетт. — Нам еще нужно обсудить вашу корнуэльскую загадку, Джон. Как там успехи?
— Сейчас над ней работают два наших лучших агента.
Мэдден увидел, с какой благодарностью посмотрел на него Грант за столь лестный комплимент в адрес Лины, но притворился, что ничего не заметил.
— Они работают над ней уже вторую неделю, — пожал плечами Монетт. — А где конкретные результаты?
— Да-да, — поддержала его Эва Дизель на своем безупречном английском. — Вы годами интригуете нас этой тайной, но известно ли вам что-нибудь новое?
Мэдден задумался: как объяснить этим людям, что между ним и тайной, спрятанной Данторном, существовала незримая связь; что он чувствовал каждое ее пробуждение, но при этом понятия не имел, как она выглядит, ощущая лишь скрытую в ней власть, равной которой еще не было на земле?
И потом, чего ради он должен был все это им рассказывать?
Он вообще давно уже жалел о том, что однажды обмолвился о своем поединке с Данторном…
— Мне известно только то, что тайна снова проснулась, — ответил он наконец. — И что мы приблизились к ней вплотную.
Джей Кей Хейл выпрямился в своем кресле: — Я хочу спросить вас, Джон: почему мы так Долго ходим вокруг да около этой вашей тайны? Что мешает нам просто взять ее?
Мэдден покачал головой:
— Данторн был в нашем распоряжении два дня, но он ничего не сказал. Действуя слишком быстро, мы рискуем потерять ключ к разгадке еще лет на тридцать пять.
— Но теперь у нас совсем другие методы допроса, — возразил Хейл. — За прошедшие годы было изобретено несколько весьма эффективных средств…
— Плюс ваше личное руководство… — вставил Монетт.
Хейл бросил на него раздраженный взгляд:
— Мы можем заставить говорить кого угодно. Дайте моим людям всего один день и…
— Я осведомлен о фармацевтических успехах как в Америке, которая, кстати, не является моей родиной, так и за границей, — перебил его Мэдден. — Но вы недооцениваете друзей Данторна. Перед их стойкостью все ваши методы бессильны. Кроме того, они могут даже не догадываться о том, чем владеют.
— Но вы же сами сказали, что тайна проснулась, — напомнила ему Эва Дизель. — Стало быть, кто-то ее разбудил?
Мэдден молчал: он не сомневался, что, если бы все в зале вдруг замерли, он услышал бы голос пробудившегося секрета Данторна, взывающий к нему через океан, ибо никогда прежде он не ощущал его биения так отчетливо, как сейчас.
— Возможно, это вообще не предмет, — тихо предположил он. — Возможно, это… место. Нам нужно раздобыть ключ к нему, и тогда…
— Место? — удивился Монетт.
Мэдден нахмурился, рассердившись на себя за то, что ляпнул лишнее, и на Монетта за то, что ухватился за это. Однако Мэдден уже не мог остановиться: шепот тайны в его сознании становился все отчетливее, порождая странные желания и затуманивая мысли.
— О чем это вы? — спросила Эва Дизель, и в глазах ее зажегся неподдельный интерес.
Хейл также заметно оживился:
— Вы что-то выяснили, Джон?
Только Грант не произнес ни слова, и Мэдден был искренне благодарен ему за это.
— Если вы не чувствуете того, что чувствую я, — сказал он, вставая из-за стола, — то вряд ли вы готовы к встрече с загадкой Уильяма Данторна. Это великий дар, но овладеть им сможет лишь достойный. — И поднял руку в знак того, что разговор окончен. — Подумайте об этом, — добавил он, покидая зал.
2
Спустя некоторое время к Мэддену, отдыхавшему у себя в кабинете, присоединился Грант.
Комната была уютной: на полу лежал толстый ковер, кожаная мягкая мебель казалась предназначенной скорее для удобства, нежели для красоты. Одну из стен занимал книжный шкаф от пола до потолка, на другой висели картины импрессионистов. В центре стоял старинный, отполированный до блеска письменный стол. В углу располагался небольшой бар, с другой стороны находилась целая компьютерная система, контролирующая огромную коммерческую империю Мэддена. Сам он стоял у огромного окна, за которым простиралось море огней ночного Нью-Йорка.
Мэдден смотрел на линию небоскребов Манхэттена, но не видел их: взгляд его летел далеко за пределы этих возведенных человеком каменных гор, через темные воды Атлантики, к маленькому полуострову со скалистыми берегами — туда, где проснувшаяся тайна Данторна отчаянно пульсировала, излучая власть, которой он, Джон Мэдден, так страстно жаждал завладеть.
Грант молча налил себе виски, положил в него два кубика льда из мини-холодильника в баре и, усевшись на диван, принялся неторопливо потягивать напиток, ожидая, когда же Мэдден повернется к нему.
— Они не понимают, Ролли, — сказал тот наконец.
— Я тоже. Мэдден кивнул:
— Я знаю. Но у тебя, в отличие от них, есть терпение…
Грант поставил бокал с виски на стеклянный столик перед диваном.
— Их можно заменить, — предложил он.
Мэдден усмехнулся:
— Тогда нам пришлось бы в срочном порядке готовить новых людей — не можем же мы взвалить все на себя! — а это то, на что сейчас ни у тебя, ни у меня нет времени. А главное — этих волков мы, по крайней мере, уже изучили.
— Ты прав.
Грант снова взял свое виски, и на чистой поверхности столика остался мутный кружочек.
— Что ты видишь, когда вглядываешься в ночь, Джон? — спросил он. — Что такое видишь ты, чего не можем видеть мы?
Услышав этот вопрос от кого-нибудь другого, Мэдден счел бы его навязчивым, но Роланд Грант был не просто его старейшим партнером — он являлся для него тем, кого обычно называют другом.
— Я вижу больше, чем мощь и славу, Ролли, — ответил он. — Я вижу тайну, которая становится тем туманнее, чем ближе ты подходишь к ней, но при этом дух твой с каждым шагом растет, и однажды он сумеет объять весь мир. Клянусь! И все же самое великое в этой тайне то, что ее невозможно постичь, а значит, пути твоему не будет конца, и даже после смерти ты последуешь за ней. Последуешь в вечность…
Мэдден снова уставился в окно. Когда же он опять развернулся к Гранту, на губах его играла улыбка, а в глазах светилось невыразимое сочетание дикого возбуждения и вселенского покоя. Потом Мэдден моргнул, и все исчезло.
— В бессмертие… — закончил он мягким голосом.
— И все это вмещает секрет Данторна?
— Да. Этого дара хватило бы на всех, и, тем не менее, достанется он, как я уже говорил, лишь тому, кто достоин… Но тебе не о чем беспокоиться, Ролли, — добавил он, заметив, что Грант нервничает. — Ты заслужил право прикоснуться к тайне.
— Не в такой степени, как ты, Джон.
Мэдден знал Гранта слишком хорошо, чтобы посчитать его слова грубой лестью. Он ни минуты не сомневался в искренности этого человека и потому хотел сделать его — после того, как сам станет воплощением божественного на земле, — своим ближайшим сподвижником. Он собирался поставить Гранта даже выше Майкла Бетта — ведь тело Майкла вмещало в себя душу Зверя, а Зверю, несмотря на весь его опыт и мудрость, не стоило доверять ни в прошлом, ни в нынешнем воплощении. Грант же был открытым и преданным, и таким он будет всегда.
— Где бы ни скрывалась тайна Данторна, — продолжал Мэдден, — она пробудилась. Я постоянно ощущаю ее присутствие в воздухе.
— Можешь ли ты определить ее точное местонахождение?
— Наверное, да… — Мэдден на мгновение задумался, затем повторил уже твердо: — Да, могу.
Грант потер руки:
— И когда же мы вылетаем в Корнуолл?
— Даже так? — расхохотался было Мэдден, но замолчал, когда Грант нахмурился. — Что случилось, Ролли?
Тот заколебался.
— Между нами нет секретов, — соврал Мэдден. — Помнишь?
Грант кивнул:
— Это все из-за Майкла. Сегодня мне звонила Лина: похоже, он сорвался с тормозов.
— А, Лина…
— Я знаю, как ты относишься к ней, Джон, и все же осмелюсь утверждать, что она может быть весьма компетентной, когда всецело сосредоточивается на задании.
— Но она так часто отвлекается… — покачал головой Мэдден и, прежде чем Грант бросился защищать дочь, примирительно поднял руку. — Я разговаривал с Майклом по телефону перед началом собрания, и он показался мне каким-то… взвинченным. Думаю, на этот раз Лина права. Пока Майкл не вышел из-под контроля, но, если мы оставим его без присмотра, это может произойти в любую минуту.
— Так, значит, мы все-таки едем?
Мэдден улыбнулся:
— Конечно, Ролли. Ведь от тайны Данторна нас отделяет всего пара шагов.
— Я послал на помощь Лине одного из своих людей, — сообщил Грант. — По-видимому, Бетт угрожал ей. Однако Гейзо будет там не раньше завтрашнего утра.
— Ты поступил правильно, Ролли. Так тебе будет спокойнее. Хотя сейчас Майкл вряд ли станет тревожить твою дочь: этим вечером он обнаружил, что бараны умеют бодаться.
— Они его ранили?
— Они его побили. Но сильнее всего пострадала его гордость. — Мэдден опять взглянул в окно, за которым манящий шепот тайны становился все громче и настойчивее. — Позаботься о нашем вылете, Ролли, — тихо добавил он.
Он не слышал ни ответа Гранта, ни того, как Роланд вышел из кабинета: голова его гудела от предвкушения власти, заключенной в тайне Данторна, которая однажды была утрачена и теперь, пробудившись вновь, взывала к Джону Мэддену.
И не было звука слаще, чем этот.
Комната была уютной: на полу лежал толстый ковер, кожаная мягкая мебель казалась предназначенной скорее для удобства, нежели для красоты. Одну из стен занимал книжный шкаф от пола до потолка, на другой висели картины импрессионистов. В центре стоял старинный, отполированный до блеска письменный стол. В углу располагался небольшой бар, с другой стороны находилась целая компьютерная система, контролирующая огромную коммерческую империю Мэддена. Сам он стоял у огромного окна, за которым простиралось море огней ночного Нью-Йорка.
Мэдден смотрел на линию небоскребов Манхэттена, но не видел их: взгляд его летел далеко за пределы этих возведенных человеком каменных гор, через темные воды Атлантики, к маленькому полуострову со скалистыми берегами — туда, где проснувшаяся тайна Данторна отчаянно пульсировала, излучая власть, которой он, Джон Мэдден, так страстно жаждал завладеть.
Грант молча налил себе виски, положил в него два кубика льда из мини-холодильника в баре и, усевшись на диван, принялся неторопливо потягивать напиток, ожидая, когда же Мэдден повернется к нему.
— Они не понимают, Ролли, — сказал тот наконец.
— Я тоже. Мэдден кивнул:
— Я знаю. Но у тебя, в отличие от них, есть терпение…
Грант поставил бокал с виски на стеклянный столик перед диваном.
— Их можно заменить, — предложил он.
Мэдден усмехнулся:
— Тогда нам пришлось бы в срочном порядке готовить новых людей — не можем же мы взвалить все на себя! — а это то, на что сейчас ни у тебя, ни у меня нет времени. А главное — этих волков мы, по крайней мере, уже изучили.
— Ты прав.
Грант снова взял свое виски, и на чистой поверхности столика остался мутный кружочек.
— Что ты видишь, когда вглядываешься в ночь, Джон? — спросил он. — Что такое видишь ты, чего не можем видеть мы?
Услышав этот вопрос от кого-нибудь другого, Мэдден счел бы его навязчивым, но Роланд Грант был не просто его старейшим партнером — он являлся для него тем, кого обычно называют другом.
— Я вижу больше, чем мощь и славу, Ролли, — ответил он. — Я вижу тайну, которая становится тем туманнее, чем ближе ты подходишь к ней, но при этом дух твой с каждым шагом растет, и однажды он сумеет объять весь мир. Клянусь! И все же самое великое в этой тайне то, что ее невозможно постичь, а значит, пути твоему не будет конца, и даже после смерти ты последуешь за ней. Последуешь в вечность…
Мэдден снова уставился в окно. Когда же он опять развернулся к Гранту, на губах его играла улыбка, а в глазах светилось невыразимое сочетание дикого возбуждения и вселенского покоя. Потом Мэдден моргнул, и все исчезло.
— В бессмертие… — закончил он мягким голосом.
— И все это вмещает секрет Данторна?
— Да. Этого дара хватило бы на всех, и, тем не менее, достанется он, как я уже говорил, лишь тому, кто достоин… Но тебе не о чем беспокоиться, Ролли, — добавил он, заметив, что Грант нервничает. — Ты заслужил право прикоснуться к тайне.
— Не в такой степени, как ты, Джон.
Мэдден знал Гранта слишком хорошо, чтобы посчитать его слова грубой лестью. Он ни минуты не сомневался в искренности этого человека и потому хотел сделать его — после того, как сам станет воплощением божественного на земле, — своим ближайшим сподвижником. Он собирался поставить Гранта даже выше Майкла Бетта — ведь тело Майкла вмещало в себя душу Зверя, а Зверю, несмотря на весь его опыт и мудрость, не стоило доверять ни в прошлом, ни в нынешнем воплощении. Грант же был открытым и преданным, и таким он будет всегда.
— Где бы ни скрывалась тайна Данторна, — продолжал Мэдден, — она пробудилась. Я постоянно ощущаю ее присутствие в воздухе.
— Можешь ли ты определить ее точное местонахождение?
— Наверное, да… — Мэдден на мгновение задумался, затем повторил уже твердо: — Да, могу.
Грант потер руки:
— И когда же мы вылетаем в Корнуолл?
— Даже так? — расхохотался было Мэдден, но замолчал, когда Грант нахмурился. — Что случилось, Ролли?
Тот заколебался.
— Между нами нет секретов, — соврал Мэдден. — Помнишь?
Грант кивнул:
— Это все из-за Майкла. Сегодня мне звонила Лина: похоже, он сорвался с тормозов.
— А, Лина…
— Я знаю, как ты относишься к ней, Джон, и все же осмелюсь утверждать, что она может быть весьма компетентной, когда всецело сосредоточивается на задании.
— Но она так часто отвлекается… — покачал головой Мэдден и, прежде чем Грант бросился защищать дочь, примирительно поднял руку. — Я разговаривал с Майклом по телефону перед началом собрания, и он показался мне каким-то… взвинченным. Думаю, на этот раз Лина права. Пока Майкл не вышел из-под контроля, но, если мы оставим его без присмотра, это может произойти в любую минуту.
— Так, значит, мы все-таки едем?
Мэдден улыбнулся:
— Конечно, Ролли. Ведь от тайны Данторна нас отделяет всего пара шагов.
— Я послал на помощь Лине одного из своих людей, — сообщил Грант. — По-видимому, Бетт угрожал ей. Однако Гейзо будет там не раньше завтрашнего утра.
— Ты поступил правильно, Ролли. Так тебе будет спокойнее. Хотя сейчас Майкл вряд ли станет тревожить твою дочь: этим вечером он обнаружил, что бараны умеют бодаться.
— Они его ранили?
— Они его побили. Но сильнее всего пострадала его гордость. — Мэдден опять взглянул в окно, за которым манящий шепот тайны становился все громче и настойчивее. — Позаботься о нашем вылете, Ролли, — тихо добавил он.
Он не слышал ни ответа Гранта, ни того, как Роланд вышел из кабинета: голова его гудела от предвкушения власти, заключенной в тайне Данторна, которая однажды была утрачена и теперь, пробудившись вновь, взывала к Джону Мэддену.
И не было звука слаще, чем этот.
3
Мэдден оказался далеко не единственным, кого нынешней ночью растревожила тайна Уильяма Данторна. Подобно туману окутала она всех спящих в Маусхоле и Поле, Ламорне и Ньюлине и даже в Пензансе. Она навевала мрачные или, напротив, светлые сновидения. Людям являлись близкие и любимые, умершие и находящиеся вдали, оживали былые надежды и забытые страхи. Одни встречали своих ночных гостей с радостью и любовью. Других охватывало смятение. Третьи испытывали страх.
Клэр Мэбли снова переживала свой недавний ужас, но на этот раз поблизости не было Дэйви Роу, готового прийти ей на помощь.
Под проливным дождем она плелась по узким извилистым улочкам Маусхола, и ее преследовал человек в маске, но в руке у него был уже не перочинный нож, а настоящий топор мясника, которому позавидовал бы даже Джек Потрошитель. Клинок горел адским пламенем, шипел и переливался, когда капли дождя падали на сверкающую сталь. Незнакомец настиг Клэр в районе Миллпула и занес над ней свой топор, но прежде, чем успел нанести смертельный удар, девушка сорвала шарф с его лица и обнаружила, что это…
Клэр проснулась в своем кресле и, дрожа всем телом, замотала головой.
— Нет, — прошептала она, — только не Феликс…
В спальне этажом выше Лилит Мэбли видела во сне покойного мужа.
Они сидели вдвоем на крыльце своего дома, как это часто бывало, а в сумерках перед ними плескались волны залива Маунтс. Муж обнял Лилит за плечи. От него остро пахло морской солью, но она не обращала на это внимания — им столько нужно было рассказать друг другу…
Вокруг Дэйви Роу собрались уроды. Их черты были такими расплывчатыми, что казалось, это не люди, а ожившие неуклюжие детские рисунки. Находились они в пещере чудес, скрытой от посторонних глаз под гранитным утесом, неподалеку от селения.
Снаружи шумело море, однако внутри вода была гладкой, как стекло, и излучала фосфорическое сияние. На выступе помещалось зеркало, возле него горела необычайно яркая свеча, и к этой свече один за другим подходили несчастные, желающие получить свою долю чуда, ибо в ее свете их внешняя оболочка таяла, и в зеркале отражался лишь истинный, внутренний мир человека. Некрасивый ребенок вдруг становился подобен ангелу, кривой мужчина — античному богу, изуродованная женщина — богине…
И вот наконец наступил черед Дэйви.
Дрожа от нетерпения, он направился к зеркалу. Его тонкие ноги заплетались, отказываясь нести непропорционально крупное тело, но Дэйви это больше не расстраивало — ведь через мгновение все изменится: он погрузится в волшебный свет и, взглянув на свой истинный облик, обнаружит, что на самом деле…
— О нет! — вскричал Дэйви.
Он стал еще уродливее, чем прежде…
Дэйви очнулся в библиотеке Клэр и резко сел на кушетке, запутавшись в одеяле. Бедняга не сразу сообразил, где он и как сюда попал.
Он же спас Клэр Мэбли! Дэйви доказал, что он хороший парень — совсем как Богарт или Иствуд или еще какой-нибудь киноидол.
Ага. И две сотни фунтов здесь совершенно ни при чем. Правда, Дэйви?
Но он спас бы ее в любом случае!
Разумеется. Чтобы потом залезть к ней под юбку.
Это ложь!
Ну и парочка из вас вышла бы- калека и урод.
Она не калека!
Скажи еще, что ты- красавец. Назови-ка кого-нибудь, кто может смотреть на тебя без содрогания.
Клэр. Она…
Калека!
Дэйви тряхнул головой, пытаясь избавиться от голоса, звучавшего у него в ушах.
Ни Кэри Гранту, ни Редфорду небось никогда не приходилось платить за секс.
— Заткнись, — простонал Дэйви.
А ты, даже когда платишь, читаешь в глазах женщин желание чем-нибудь прикрыть твою физиономию…
Дэйви раскачивался, сидя на диване, и тихо рычал, отказываясь слушать дальше. Когда на небе забрезжила серая полоска рассвета, он выбрался на улицу и побежал домой, а противный голос продолжал изводить его, и Дэйви знал, что не сможет от него укрыться. Это чудовище постоянно жило в его сознании, порою становясь невыносимым.
Недалеко от подножия Рэгиннис-Хилл, в маленьком доме на Дак-стрит, Дедушке снилось, что легкая весельная лодочка уносит его прочь из родной гавани Маусхола. На корме рядом с ним была его жена Аделина — милая, нежная Адди, и Дедушка держал ее за руку, а их сын Пол, сидевший на веслах, направлял лодку мимо коралловых рифов к острову Сент-Клемент, и на губах его играла знакомая лучезарная улыбка.
На острове среди камней сидел и читал книгу старый Дедушкин приятель Уильям Данторн. Заметив лодку, он приподнялся и помахал рукой. Странно, но Данторн совсем не походил на молодого человека с пожелтевших фотографий, каким помнил его Дедушка, нет, он выглядел так, как если бы дожил до нынешних дней.
— Билли! — позвал Дедушка.
— Я удивил тебя, да? — прокричал ему в ответ Данторн. — Ты ведь думал, что я мертв?
Дедушка повернулся к сыну.
— Подожди немного, Пол! — взмолился он. Но тот продолжал грести, и вскоре Данторн скрылся из виду.
— Не волнуйся так, — попросила Дедушку Адди. — Расскажи-ка мне лучше, как там наша Джейни.
— Наша Джейни…
Тревога оставила Дедушку, едва лишь он заглянул в смеющиеся глаза жены.
— Она теперь музыкант, — начал он и улыбнулся, когда сын подался вперед, чтобы не пропустить ни слова из его рассказа.
Сон Джейни Литтл был не о Дедушке и не об отце, хотя все-таки касался одного из членов их семьи, а именно женщины, которая произвела ее на свет.
Джейни брела по огромному ночному городу. Она никогда не бывала в Нью-Йорке, но узнала его сразу же, как только окунулась в суматоху Таймс-Сквер. Неоновые огни слепили, прохожие толкались. Ей предлагали то купить наркотики, то продать себя, и Джейни уже начало казаться, что голова вот-вот лопнет от всего этого шума, когда она наконец очутилась в относительно тихом переулке.
Здесь в нос ей ударил отвратительный запах помоев и нечистот. Джейни ненадолго прислонилась к стене, пытаясь справиться с приступом тошноты, а затем пошла дальше и чуть не упала, споткнувшись о кипу газет. Кипа зашевелилась, и через секунду из-под нее показалось человеческое лицо. Грязь, несколько слоев рваной одежды, сальные волосы… Джейни в шоке уставилась на свою мать.
— Ты, наверное, уже не чаяла меня вштретить? — хрипловатым голосом спросила та, шепелявя из-за отсутствия передних зубов. — Я так шкучала по моей девочке…
Тонкие, похожие на птичьи когти пальцы потянулись к Джейни. Девушка отступила назад.
— Пожалуйшта… — прохрипела мать.
На мгновение почувствовав вину, Джейни тем не менее продолжала пятиться. Мать с трудом поднялась с земли. По ногам у нее текло, но, не обращая на это внимания, она ухватилась за стену и направилась к дочери. Джейни развернулась и бросилась бежать.
На Таймс-Сквер ее опять толкали сердитые прохожие, но девушка неслась без остановок, пока у нее не перехватило дыхание.
Обливаясь холодным потом, Джейни проснулась и села в постели. Сделав глубокий вдох, она посмотрела на Феликса: тот метался во сне, терзаемый собственными кошмарами. Джейни протянула к нему руку — чтобы успокоить его и успокоиться самой, но отдернула ее, вспомнив слова, летевшие ей вслед во сне:
Прости меня…
Это был голос ее матери, неожиданно чистый и трезвый.
Прости меня.
С болью в сердце Джейни вдруг осознала, что никогда не интересовалась судьбой этой женщины. Она даже внешности ее не помнила. И уж никак не могла считать ее своей матерью. Ведь, совершив предательство, она умерла для своей семьи.
Но что если мать раскаялась? Раскаялась давным-давно и все эти годы жестоко корила себя, но было уже слишком поздно?
Прости меня.
Разве сама Джейни не совершала ошибок? Ошибок, которые впоследствии оказывались роковыми? Разве не принимала опрометчивых решений?
Она снова посмотрела на Феликса, которой все так же беспокойно ворочался рядом.
Прости меня.
Джейни потрясла головой: это был всего лишь сон. Дурной сон.
Прости меня.
Она ничего не должна своей матери. И мать ничего не должна ей.
Прости меня.
Слезы, навернувшиеся на глаза Джейни, не смогли затуманить стоявший перед мысленным взором Джейни образ несчастной бродяжки, а в сознании звучало все громче:
Прости меня.
— Не знаю, хочу ли я этого, — прошептала Джейни.
Прости меня.
— Не знаю, смогу ли…
Феликса Гэйвина повесили.
Он не знал, какое преступление совершил и кто осудил его. Ему просто накинули петлю на шею и столкнули вниз. Позвонки хрустнули, руки и ноги безжизненно повисли. Умерший, Феликс по-прежнему находился в своем теле, хотя оно больше не подчинялось ему. Теперь он был странником, отправившимся в вечное путешествие, а тело просто раскачивалось под дождем на импровизированной виселице — огромном старом дубе на перекрестке.
Неожиданно Феликс почувствовал, как к нему приближается женщина, закутанная в плащ с капюшоном. Зажав в зубах нож и подобрав юбки, она вскарабкалась на дерево, дотянулась до веревки и перерезала ее. Феликс упал на землю, даже не почувствовав удара.
Его нервные окончания были мертвы. И сам он был мертв. Призрак, заточенный в собственном трупе, бесстрастно взирающий на мир из раковины, которую носил при жизни.
Смерть оказалась не такой, как учила Церковь, но Феликс давно уже привык к тому, что сильные мира сего лгут. Впрочем, одна вещь, касающаяся повешения, все-таки оказалась правдой: когда петля стягивает шею и ломаются позвонки, мужчина действительно испытывает непроизвольную эрекцию.
Феликс убедился в этом, когда женщина, сорвав с него одежду, снова подобрала юбки и села верхом на него, лежащего в грязи, под дождем. Своими теплыми пальцами она нащупала его холодное невысказанное «Да пошли вы все!» и ввела в себя.
Клэр Мэбли снова переживала свой недавний ужас, но на этот раз поблизости не было Дэйви Роу, готового прийти ей на помощь.
Под проливным дождем она плелась по узким извилистым улочкам Маусхола, и ее преследовал человек в маске, но в руке у него был уже не перочинный нож, а настоящий топор мясника, которому позавидовал бы даже Джек Потрошитель. Клинок горел адским пламенем, шипел и переливался, когда капли дождя падали на сверкающую сталь. Незнакомец настиг Клэр в районе Миллпула и занес над ней свой топор, но прежде, чем успел нанести смертельный удар, девушка сорвала шарф с его лица и обнаружила, что это…
Клэр проснулась в своем кресле и, дрожа всем телом, замотала головой.
— Нет, — прошептала она, — только не Феликс…
В спальне этажом выше Лилит Мэбли видела во сне покойного мужа.
Они сидели вдвоем на крыльце своего дома, как это часто бывало, а в сумерках перед ними плескались волны залива Маунтс. Муж обнял Лилит за плечи. От него остро пахло морской солью, но она не обращала на это внимания — им столько нужно было рассказать друг другу…
Вокруг Дэйви Роу собрались уроды. Их черты были такими расплывчатыми, что казалось, это не люди, а ожившие неуклюжие детские рисунки. Находились они в пещере чудес, скрытой от посторонних глаз под гранитным утесом, неподалеку от селения.
Снаружи шумело море, однако внутри вода была гладкой, как стекло, и излучала фосфорическое сияние. На выступе помещалось зеркало, возле него горела необычайно яркая свеча, и к этой свече один за другим подходили несчастные, желающие получить свою долю чуда, ибо в ее свете их внешняя оболочка таяла, и в зеркале отражался лишь истинный, внутренний мир человека. Некрасивый ребенок вдруг становился подобен ангелу, кривой мужчина — античному богу, изуродованная женщина — богине…
И вот наконец наступил черед Дэйви.
Дрожа от нетерпения, он направился к зеркалу. Его тонкие ноги заплетались, отказываясь нести непропорционально крупное тело, но Дэйви это больше не расстраивало — ведь через мгновение все изменится: он погрузится в волшебный свет и, взглянув на свой истинный облик, обнаружит, что на самом деле…
— О нет! — вскричал Дэйви.
Он стал еще уродливее, чем прежде…
Дэйви очнулся в библиотеке Клэр и резко сел на кушетке, запутавшись в одеяле. Бедняга не сразу сообразил, где он и как сюда попал.
Он же спас Клэр Мэбли! Дэйви доказал, что он хороший парень — совсем как Богарт или Иствуд или еще какой-нибудь киноидол.
Ага. И две сотни фунтов здесь совершенно ни при чем. Правда, Дэйви?
Но он спас бы ее в любом случае!
Разумеется. Чтобы потом залезть к ней под юбку.
Это ложь!
Ну и парочка из вас вышла бы- калека и урод.
Она не калека!
Скажи еще, что ты- красавец. Назови-ка кого-нибудь, кто может смотреть на тебя без содрогания.
Клэр. Она…
Калека!
Дэйви тряхнул головой, пытаясь избавиться от голоса, звучавшего у него в ушах.
Ни Кэри Гранту, ни Редфорду небось никогда не приходилось платить за секс.
— Заткнись, — простонал Дэйви.
А ты, даже когда платишь, читаешь в глазах женщин желание чем-нибудь прикрыть твою физиономию…
Дэйви раскачивался, сидя на диване, и тихо рычал, отказываясь слушать дальше. Когда на небе забрезжила серая полоска рассвета, он выбрался на улицу и побежал домой, а противный голос продолжал изводить его, и Дэйви знал, что не сможет от него укрыться. Это чудовище постоянно жило в его сознании, порою становясь невыносимым.
Недалеко от подножия Рэгиннис-Хилл, в маленьком доме на Дак-стрит, Дедушке снилось, что легкая весельная лодочка уносит его прочь из родной гавани Маусхола. На корме рядом с ним была его жена Аделина — милая, нежная Адди, и Дедушка держал ее за руку, а их сын Пол, сидевший на веслах, направлял лодку мимо коралловых рифов к острову Сент-Клемент, и на губах его играла знакомая лучезарная улыбка.
На острове среди камней сидел и читал книгу старый Дедушкин приятель Уильям Данторн. Заметив лодку, он приподнялся и помахал рукой. Странно, но Данторн совсем не походил на молодого человека с пожелтевших фотографий, каким помнил его Дедушка, нет, он выглядел так, как если бы дожил до нынешних дней.
— Билли! — позвал Дедушка.
— Я удивил тебя, да? — прокричал ему в ответ Данторн. — Ты ведь думал, что я мертв?
Дедушка повернулся к сыну.
— Подожди немного, Пол! — взмолился он. Но тот продолжал грести, и вскоре Данторн скрылся из виду.
— Не волнуйся так, — попросила Дедушку Адди. — Расскажи-ка мне лучше, как там наша Джейни.
— Наша Джейни…
Тревога оставила Дедушку, едва лишь он заглянул в смеющиеся глаза жены.
— Она теперь музыкант, — начал он и улыбнулся, когда сын подался вперед, чтобы не пропустить ни слова из его рассказа.
Сон Джейни Литтл был не о Дедушке и не об отце, хотя все-таки касался одного из членов их семьи, а именно женщины, которая произвела ее на свет.
Джейни брела по огромному ночному городу. Она никогда не бывала в Нью-Йорке, но узнала его сразу же, как только окунулась в суматоху Таймс-Сквер. Неоновые огни слепили, прохожие толкались. Ей предлагали то купить наркотики, то продать себя, и Джейни уже начало казаться, что голова вот-вот лопнет от всего этого шума, когда она наконец очутилась в относительно тихом переулке.
Здесь в нос ей ударил отвратительный запах помоев и нечистот. Джейни ненадолго прислонилась к стене, пытаясь справиться с приступом тошноты, а затем пошла дальше и чуть не упала, споткнувшись о кипу газет. Кипа зашевелилась, и через секунду из-под нее показалось человеческое лицо. Грязь, несколько слоев рваной одежды, сальные волосы… Джейни в шоке уставилась на свою мать.
— Ты, наверное, уже не чаяла меня вштретить? — хрипловатым голосом спросила та, шепелявя из-за отсутствия передних зубов. — Я так шкучала по моей девочке…
Тонкие, похожие на птичьи когти пальцы потянулись к Джейни. Девушка отступила назад.
— Пожалуйшта… — прохрипела мать.
На мгновение почувствовав вину, Джейни тем не менее продолжала пятиться. Мать с трудом поднялась с земли. По ногам у нее текло, но, не обращая на это внимания, она ухватилась за стену и направилась к дочери. Джейни развернулась и бросилась бежать.
На Таймс-Сквер ее опять толкали сердитые прохожие, но девушка неслась без остановок, пока у нее не перехватило дыхание.
Обливаясь холодным потом, Джейни проснулась и села в постели. Сделав глубокий вдох, она посмотрела на Феликса: тот метался во сне, терзаемый собственными кошмарами. Джейни протянула к нему руку — чтобы успокоить его и успокоиться самой, но отдернула ее, вспомнив слова, летевшие ей вслед во сне:
Прости меня…
Это был голос ее матери, неожиданно чистый и трезвый.
Прости меня.
С болью в сердце Джейни вдруг осознала, что никогда не интересовалась судьбой этой женщины. Она даже внешности ее не помнила. И уж никак не могла считать ее своей матерью. Ведь, совершив предательство, она умерла для своей семьи.
Но что если мать раскаялась? Раскаялась давным-давно и все эти годы жестоко корила себя, но было уже слишком поздно?
Прости меня.
Разве сама Джейни не совершала ошибок? Ошибок, которые впоследствии оказывались роковыми? Разве не принимала опрометчивых решений?
Она снова посмотрела на Феликса, которой все так же беспокойно ворочался рядом.
Прости меня.
Джейни потрясла головой: это был всего лишь сон. Дурной сон.
Прости меня.
Она ничего не должна своей матери. И мать ничего не должна ей.
Прости меня.
Слезы, навернувшиеся на глаза Джейни, не смогли затуманить стоявший перед мысленным взором Джейни образ несчастной бродяжки, а в сознании звучало все громче:
Прости меня.
— Не знаю, хочу ли я этого, — прошептала Джейни.
Прости меня.
— Не знаю, смогу ли…
Феликса Гэйвина повесили.
Он не знал, какое преступление совершил и кто осудил его. Ему просто накинули петлю на шею и столкнули вниз. Позвонки хрустнули, руки и ноги безжизненно повисли. Умерший, Феликс по-прежнему находился в своем теле, хотя оно больше не подчинялось ему. Теперь он был странником, отправившимся в вечное путешествие, а тело просто раскачивалось под дождем на импровизированной виселице — огромном старом дубе на перекрестке.
Неожиданно Феликс почувствовал, как к нему приближается женщина, закутанная в плащ с капюшоном. Зажав в зубах нож и подобрав юбки, она вскарабкалась на дерево, дотянулась до веревки и перерезала ее. Феликс упал на землю, даже не почувствовав удара.
Его нервные окончания были мертвы. И сам он был мертв. Призрак, заточенный в собственном трупе, бесстрастно взирающий на мир из раковины, которую носил при жизни.
Смерть оказалась не такой, как учила Церковь, но Феликс давно уже привык к тому, что сильные мира сего лгут. Впрочем, одна вещь, касающаяся повешения, все-таки оказалась правдой: когда петля стягивает шею и ломаются позвонки, мужчина действительно испытывает непроизвольную эрекцию.
Феликс убедился в этом, когда женщина, сорвав с него одежду, снова подобрала юбки и села верхом на него, лежащего в грязи, под дождем. Своими теплыми пальцами она нащупала его холодное невысказанное «Да пошли вы все!» и ввела в себя.