Деверо Джуд. Рыцарь

   В спальню вернулись Гонория с горничной. Они принесли все, что просила Дуглесс, и она тотчас включила их в работу. Гонория запретила задавать Дуглесс дополнительные вопросы по поводу того, что именно та приказывает им делать. Все четверо женщин сняли верхние рукава платьев, потом закатали до локтей рукава нижних, полотняных рубах, и Дуглесс заставила их тщательно вымыть-выскоблить руки и ногти. Иголки и шелковые нитки она прокипятила.
   Из болеутоляющих в сумке у нее были только таблетки «либракс», которые она принимала, когда бывала чем-то взволнована, для того чтобы успокоить боли в желудке. Хорошо бы, конечно, иметь при себе ее добрый старый «валиум», но его, к сожалению, не было! Она заставила Николаса проглотить сразу две таблетки «либракс» в качестве снотворного.
   Не прошло и нескольких минут, как он погрузился в сон.
   Когда все было продезинфицировано, насколько это возможно в подобных условиях, Дуглесс попросила Гонорию зашить Николасу руку. Гонория залилась краской, но Дуглесс настаивала потому, что стежки Гонории были ровными и аккуратными.
   Дуглесс не очень-то знала, правильно ли она поступает, но Гонории она велела зашить рану двумя рядами стежков. Внутренний шов, вероятно, навсегда останется в руке Николаса, но, поскольку отец Дуглесс еще со времен Второй мировой войны носил в ноге стальной осколок, она полагала, что с вшитой шелковой ниткой в руке Николас вполне сможет существовать. Она пальцами стягивала края раны, пока Гонория ее зашивала.
   Когда наконец рану на руке Николаса зашили, Дуглесс перевязала ее куском чистого полотна. Она сказала горничным, что перед тем, как использовать полотняную тряпку для перевязки на следующий день, они должны прокипятить ее, а дотрагиваться до нее должны чистыми, очень-очень чистыми руками. Гонория обещала приглядеть за этим.
   Затем Дуглесс отпустила всех женщин и, усевшись в кресло возле камина, стала ждать. Если у Николаса начнется лихорадка, придется дать ему аспирин, потому что пенициллина и вообще никаких антибиотиков у нее нет. Впрочем, не следует волноваться, — говорила она себе, — ведь будущее Николаса ей хорошо известно. Но, с другой стороны, сегодня она уже изменила ход истории, и ежели Кит не умер, то, вполне возможно, умрет Николас! А что, если она, вернувшись к себе в двадцатый век, узнает, что Кит дожил до преклонных лет, а его младший брат скончался из-за пореза на руке?! Начиная с сегодняшнего дня движение истории — или, в данном случае, будущее — должно оказаться совсем иным!
   Она задремала в кресле, когда дверь вдруг открылась и в комнату вошла Гонория, неся в руках роскошное бархатное платье — густо-густо-лилового цвета, оттенком напоминающее кожицу баклажана, с широкими, до полу рукавами, опушенными мягким белым мехом горностая и маленькими черными хвостиками, вшитыми по бокам.
   — Леди Маргарет посылает это вам, — сказала Гонория шепотом, чтобы не разбудить Николаса. — Его еще нужно будет подогнать под вашу фигуру, но я подумала, что вы, может быть, уже сейчас захотели бы посмотреть на него.
   Приняв платье из рук Гонории, Дуглесс коснулась пальцами мягкого бархата. Материя ничуть не напоминала синтетический бархат двадцатого века или же тяжелый бархат, изготовленный из хлопковых нитей; этот был сделан на основе шелка и переливался так, как переливается один лишь шелк!
   — А как там Кит? — тоже шепотом спросила Дуглесс.
   — Сейчас он спит, — ответила Гонория, — А еще он говорил, что кто-то пытался убить его: проплыл под водой, схватил его за ногу и стал тянуть вниз.
   Дуглесс отвернулась в сторону: в записках леди Маргарет, найденных в той стене, ясно говорилось что Кит вовсе не случайно утонул в озере, а его убили! Леди Маргарет была в этом уверена!
   — Если 6 не вы с вашим знанием, как вернуть его из мира мертвых! — прошептала Гонория.
   — Никого я не возвращала ни из какого мира мертвых! — взорвалась Дуглесс. — И не было в этом ни магии, ни ведовства!
   Пристально поглядев на нее, Гонория спросила:
   — А рука у вас не болит? С ней все в порядке?
   — Сейчас в общем-то все хорошо, хотя еще чувствуется некоторая боль, — ответила Дуглесс. — Она… — хотела было продолжить Дуглесс и умолкла, встретившись взглядом с Гонорией. Кто знает, а может, что-то магическое в этом есть?! Ее перебросили в прошлое, и, когда Николас поранил руку, она тотчас почувствовала его боль!
   — Вам надо бы сейчас отдохнуть, — сказала Гонория. — И переодеться!
   — Нет, я должна побыть с ним, — отозвалась Дуглесс, взглянув на спящего Николаса. — Вдруг он проснется. У него может начаться лихорадка, и рисковать я не хочу! Как по-вашему, леди Маргарет не станет возражать, если я останусь здесь?
   — Ну, я полагаю, что после того, что вы сделали, если б вам вздумалось попросить половину владений Стэффордов, леди Маргарет и то не стала бы возражать! — ответила, улыбаясь, Гонория.
   — Да нет, я просто хочу, чтобы Николас был в полном порядке! — также с улыбкой ответила Дуглесс.
   — Ладно, пойду принесу ваш халат, — сказала Гонория и вышла.
   Часом позже Дуглесс, уже успевшая сбросить с себя порванное и грязное платье и снять стальной корсет, нарядившись в красивый новый халат из рубиново-красной парчи, сидела у камина, наслаждаясь теплом. Каждые несколько минут она прикладывала руку ко лбу Николаса. Лоб не был горячим, и, по всей вероятности, температура если и повысилась, то не более чем на несколько десятых градуса.

Глава 17

   Тени в комнате стали длиннее, а Николас все еще спал. Служанка принесла еду на подносе для Дуглесс, но Николас и тогда не проснулся. Спустился вечер, она зажгла свечи и продолжала смотреть на него — он так спокойно разметался на постели, темные кудри его так хороши в сочетании с белой кожей лица! Уже много часов она занята лишь тем, что любуется им, и теперь, когда признаков лихорадки как будто нет, можно немного расслабиться и осмотреться.
   Спальня Николаса была богато обставлена, как это и полагалось сыну хозяина дома. На полке над камином стояли несколько металлических тарелок и графинов, отделанных золотом и серебром, и Дуглесс, глядя на них, улыбнулась. Теперь она, кажется, начинает понимать, что именно имел в виду Николас, когда говорил, что богатство хранится у него в доме. Хранить деньги таким богачам, как Стэффорды, негде, поскольку банков просто не существует, и, естественно, они переводят часть своего состояния в золото и серебро, изготовляя их этих металлов различные красивые вещи и украшая их драгоценными каменьями! Улыбаясь, Дуглесс дотронулась до кувшина на полке и подумала, что если бы в ее семействе все эти биржевые акции да ценные бумаги были заменены золотыми блюдами, это выглядело бы куда приятнее!
   Рядом с каменной полкой тянулся ряд небольших портретов в рамках овальной формы, и все они были исполнены в самой изысканной цветовой гамме. Но из всех запечатленных на портретах Дуглесс узнала только леди Маргарет в ранней молодости: что-то в выражении глаз роднило ее с Николасом. Был еще портрет какого-то пожилого мужчины, нижней частью лица напоминавшего Николаса. «Наверное, это его отец», — подумала Дуглесс. За ним находился миниатюрный портрет Кита, выполненный маслом, а в самом низу — портрет Николаса.
   Сняв портрет со стены, Дуглесс подержала его в руках, ласково поглаживая. Интересно, что случилось потом с этими портретами, ко времени наступления двадцатого века? Может, этот вот висит себе где-нибудь в музее с надписью на табличке «Портрет неизвестного»?
   С портретом в руках она все ходила по комнате. Возле окна стояла кушетка с разбросанными по ней подушками, и Дуглесс направилась прямо к ней. Она знала, что сиденье у таких кушеток поднимается, и ей было интересно, что же хранится у Николаса. Убедившись, что Николас спит, она поставила портрет на полочку и потянула за сиденье кушетки — оно заскрипело, но не столь уж громко.
   Внутри были рулоны бумаг, перевязанных чем-то вроде шпагата. Вынув один из рулонов, она стащила с него перевязь и развернула на полу. На бумаге был набросан проект постройки, и Дуглесс, едва взглянув на него, сразу поняла, что это — дом в Торнвике.
   — Ты что, следишь за мной? — вдруг раздался с кровати голос Николаса, и Дуглесс вздрогнула от неожиданности. Подойдя к нему, она пощупала его лоб:
   — Ну как ты себя чувствуешь?
   — Я бы чувствовал себя еще лучше, если бы некая женщина не вторгалась в мир вещей, принадлежащих лишь мне одному! — ответил он.
   Дуглесс подумала, что он сказал это тоном обиженного ребенка, заметившего, что мать заглянула в какую-нибудь его заветную коробочку, и, подбирая с пола рулон и сворачивая его, спросила:
   — А ты показывал эти чертежи кому-нибудь, кроме меня?
   — Нет, даже тебе не показывал! — ответил он и резко выпростал было руку, чтобы ухватиться за кончик рулона, но Дуглесс тут же отскочила в сторону, и он, обессилев, откинулся на подушки.
   Положив чертеж на кушетку, Дуглесс спросила:
   — Ты голоден?
   Она сняла с каминной решетки кастрюльку с бульоном, где та стояла, чтобы бульон не остыл, налила его в серебряную мисочку, села на постель к Николасу и принялась его кормить. Сначала он протестовал, заявляя, что способен есть самостоятельно, но затем, подобно всем мужчинам, смирился с тем, что его кормят.
   — Ну и что, долго ты рассматривала мои рисунки? — спросил он.
   — Я только-только развернула один рулон. А когда ты собирался начать строительство? — откликнулась она.
   — Да, это так… глупость — и все! И Кит… — он не договорил и улыбнулся.
   Дуглесс знала: он думает о том, что чуть было не потерял Кита.
   — А брат в порядке? — спросил Николас.
   — Да, вполне здоров! — ответила она. — Он даже чувствует себя лучше, чем ты, потому что не потерял столько крови. — Она вытерла ему рот салфеткой, а он схватил ее за руку и стал целовать кончики ее пальцев.
   — Теперь я твой должник на всю жизнь, если, конечно, не умру. Ведь ты спасла и меня и брата. Как я могу расплатиться с тобой?
   Просто люби меня! — чуть было не ответила Дуглесс. — Да, влюбись в меня вновь — так, как ты уже делал это прежде! Смотри на меня взором полным любви! Я всегда останусь в шестнадцатом веке, если только ты станешь любить меня! Откажусь и от машин, и от зубных врачей, и от настоящих ванных комнат, если только ты снова станешь любить меня! И она ответила:
   — Мне ничего не нужно. Я просто хочу, чтобы оба вы были в полном порядке и чтобы в истории все получилось хорошо! — И, ставя на столик пустую миску, она добавила:
   — Тебе надо бы еще поспать — чтобы рука окончательно зажила!
   — Но я уже выспался. Оставайся и развлеки меня немного!
   — Ой, — поморщилась Дуглесс, — у меня уже совершенно иссяк запас этих развлечений! Нет, наверное, ни одной игры, в которую я когда-либо играла, и ни одной песни, которую я когда-либо слышала, не извлеченных мною из недр памяти! Практически я вывернута наизнанку со всеми своими забавами!
   Николас только улыбнулся ей: он не всегда понимал до конца ее выражения, но угадывал смысл.
   — А отчего бы, например, тебе не развлечь меня? — спросила она, беря в руки его рисунок с кушетки у окна. — Почему бы не рассказать об этом?
   — О нет! — быстро отреагировал он, — Нет, убери это! — приказал он, порываясь сесть, но Дуглесс уложила его на подушки.
   — Николас, будь добр, не повреди шов! Не дергайся! И перестань таращиться на меня! Я же знаю все о твоей страсти к архитектуре: когда ты являлся ко мне, туда в будущее, то уже начал строительство замка в Торнвике! — И, произнеся это, она чуть не рассмеялась, увидев, какое у него сделалось выражение лица.
   — А откуда тебе известно, что я замыслил Торнвик? — спросил он.
   — Ну, я же тебе говорила: когда ты явился ко мне, прошло уже четыре года, считая с сегодняшнего дня, и ты уже все это проделал. То есть, по правде говоря, ты только начал строительство — оно никогда не было окончено, потому что тебя… тебя…
   — Казнили, — договорил за нее он и впервые всерьез задумался над этими словами. — Прошу тебя, расскажи мне все!
   — Что? С самого начала? Но на это потребуется много времени!
   — Ничего, — ответил он, — теперь, когда Кит в безопасности, времени у меня достаточно!
   Покуда тебя не заарканила Летиция! — подумала она и начала:
   — Ну, я была в церкви в Эшбертоне и плакала. И…
   — А отчего ты плакала? — спросил он. — И почему оказалась в Эшбертоне? И потом — ты же не можешь так стоять и рассказывать мне эту историю?! Не можешь! Нет, туда не садись, иди сюда!
   И он похлопал ладонью здоровой руки по постели.
   — Ну, Николас, — отозвалась она, — не могу же я залезть к тебе в постель! — А у самой при одной лишь мысли о том, что можно оказаться так близко от него, сердце забилось быстрее!
   — Думаешь, я на что-то способен при такой слабости, да? — спросил он, прикрыв глаза.
   — Я-то лично думаю, что, будь у тебя связаны руки и ноги, ты и тогда мог бы причинить женщине немало беспокойства! — воскликнула Дуглесс.
   Открыв глаза, он с улыбкой сказал:
   — Знаешь… я… я видел тебя во сне! Ты стояла в каком-то подобии белой коробки или чего-то такого, совершенно голая, и сверху на тебя лилась вода! — Он оглядел ее с головы до пят, как если бы халат на ней был прозрачным, и продолжал:
   — Не думаю, что ты всегда столь сдержанно держала себя со мной!
   — Нет, конечно! — ответила она хриплым шепотом, вспоминая о том, как стояла с ним под душем, в этой самой «белой коробке» из его сна. — В одну прекрасную ночь мы перестали стесняться друг друга, а на следующее утро тебя увели от меня! И вот сейчас тоже: я боюсь, что, если только коснусь тебя, меня тотчас же вернут назад, в мое время, а мне рано уходить. Сколько всего предстоит сделать!
   — Так ты и про других знаешь? Кто там еще умрет? Кто же? Моя мать, что ли? Или Кит пока не в безопасности?
   Да, теперь он был ее Николасом! Тем, дорогим ее Никола-сом, который прежде всего думал не о себе, а о других! И, улыбаясь ему, она сказала:
   — Нет, не они! Это ты — все еще в опасности! Он с облегчением улыбнулся:
   — Ну, о себе-то я вполне в состоянии позаботиться!
   — Черта лысого ты способен! — воскликнула она. — Не будь меня здесь, ты, пожалуй, потерял бы руку. А то и умер от своей раны! Стоит хоть одному болвану из тех, которых вы почему-то зовете докторами, коснуться твоей раны своими грязными лапами, и — привет семейству! Считай себя покойником!
   — Ты так странно говоришь! — отреагировал Николас, моргая. — Ну, иди же сюда, сядь рядом и расскажи мне обо всем! — Увидев, что Дуглесс и не шелохнулась, он, вздохнул; — Честью своей клянусь, что не прикоснусь к тебе!
   — Ну, хорошо, — ответила она, чувствуя, что может доверять ему даже в большей степени, чем самой себе. И, обойдя кровать с противоположной стороны, она вскарабкалась на постель, до которой от пола было, наверное, несколько футов, и буквально утонула в мягкой перине.
   — Так отчего же ты плакала в церкви? — спросил он. Надо сказать, что слушателем Николас был отменным, ибо как-то исхитрялся вытягивать из нее те сведения, о которых она вовсе не собиралась ему говорить. Дело кончилось тем, что она рассказала ему все о Роберте.
   — Стало быть, ты жила с ним невенчанной, да? А отчего же твой отец не убил его за то, что он тебя соблазнил? — спросил Николас.
   — Ну, у нас, в двадцатом веке, все по-другому. Женщины у нас обладают свободой выбора, а отцы вовсе не наставляют дочерей в том, что им надо и чего не надо делать. Короче, там, у нас, мужчины и женщины в равном положении, не то что здесь.
   Презрительно фыркнув, Николас сказал:
   — Но, похоже, заправляют всем у вас все-таки мужчины, потому что этот твой мужчина добился чего хотел, но не сделал тебя своей женой и не пожелал даже разделить с тобою свое добро или потребовать от своей дочери вести себя с тобой уважительно! А ты еще говоришь, что выбрала такую жизнь добровольно!
   — Я… Ну, хорошо… В общем, все было не так, как тебе представляется! Роберт относился ко мне по-доброму, и мы с ним провели немало славных часов. Все испортила Глория!
   — Ну, если бы красивая женщина решилась отдать всю себя, а в благодарность за это я мог бы подарить ей всего лишь несколько «славных часов», как ты говоришь, я был бы ей за это в высшей степени благодарен! А что, у вас все женщины отдаются так задешево, а?
   — И вовсе не задешево! Ты попросту не способен этого понять! Многие пары у нас сейчас живут вместе еще до того, как вступают в брак. Ну, образно говоря, это — все равно что «попробовать воду»! И кроме того, как мне представляется, Роберт все-таки собирался сделать мне предложение, но вместо этого купил… — Тут она умолкла: Николас как-то сумел за ставить ее почувствовать, что она слишком мало думала о самой себе. — Ты просто не понимаешь, вот и все! — повторила она. — У нас, в двадцатом столетии, женщины и мужчины — совсем иные, чем у вас!
   — Хм, понятно! — отозвался Николас. — Ну да, конечно! У вас, значит, женщины больше не нуждаются в уважении со стороны мужчин, только в «славных часах»!
   — Да нет же, уважения им тоже хочется, но просто… — Она не находила подходящих слов, чтобы растолковать мужчине из шестнадцатого века мотивы того, почему она жила с Робертом. Если честно, то только сейчас, когда она оказалась в Англии елизаветинских времен, она вдруг осознала, что и впрямь дешево оценила себя, живя с Робертом! Разумеется, и брак не является гарантией того, что Роберт стал бы уважать ее, но отчего же она тогда не заявила Роберту прямо: «Какого черта, дорогой, ты обращаешься со мной подобным образом?» Или не сказала решительно: «Нет, я и не подумаю оплачивать стоимость половины билета для Глории!» Или не заявила ему: «Нет, я не стану гладить твои рубашки!» Сейчас она, собственно, и понять толком неспособна, почему же она позволила Роберту ездить на себе?!
   — Так что, хочешь ты дослушать эту историю или нет? — раздраженно спросила она Николаса.
   Откидываясь на подушки, Николас ответил с улыбкой:
   — Да, я бы хотел выслушать все до конца!
   Теперь, когда миновала стадия бесконечных расспросов о ее отношениях с Робертом, она вполне была в состоянии продолжать. И она рассказала о том, как плакала от обиды и горя на могиле Николаса, как он внезапно появился перед нею, как она не поверила тому, что он рыцарь, и как он чуть не шагнул под автобус.
   Но, начиная с этого момента, она как-то не очень продвинулась далее в своем повествовании, потому что Николас опять принялся задавать вопросы. Он сказал, что у него было видение: она едет на раме с двумя колесами, — и он желал, чтобы Дуглесс объяснила ему, что это за штука такая. И еще он хотел знать, что такое автобус. А когда она упомянула о том, что позвонила сестре, он тут же захотел узнать побольше о телефонной связи и устройстве телефонного аппарата.
   Дуглесс не в состоянии была рассказать все, что он хотел узнать, так что она вылезла из постели, достала свою дорожную сумку, вытащила из нее три иллюстрированных журнала и принялась искать в них подходящие фотографии.
   После того, как она показала ему эти журналы, надежды на то, что ей удастся окончить свой рассказ, уже не оставалось никакой! Именно в елизаветинскую эпоху появилась поговорка: «лучше не родиться, чем не научиться!» — и Николас буквально являлся живым ее воплощением! Его любопытство было неистощимо, и вопросы он задавал быстрее, чем Дуглесс могла подыскать на них ответы.
   Не находя подходящих фото, Дуглесс извлекла из сумки тетрадку, а также цветные фломастеры и стала делать рисунки. Однако фломастеры и бумага вызвали новую серию вопросов.
   Дуглесс начала уже испытывать раздражение, но подумала, что теперь, когда Николас верит ей, у нее впереди уйма времени, чтобы рассказать ему обо всем.
   — Знаешь, — сказала она, — я побывала в Торнвике и видела, что левая башенка на замке выглядит по-другому. Куда же подевались стрельчатые окна?
   — Стрельчатые окна? — переспросил он.
   — Ну, вот такие, — и Дуглесс принялась делать набросок, однако она была не слишком-то сильна в рисовании.
   Перевернувшись на бок, Николас взял у нее фломастер и сам сделал несколько превосходных набросков окон, выдерживая перспективу.
   — Такого типа окна, да? — спросил он.
   — Да, именно такие! — откликнулась она. — И мы остановились тогда в одной из зал, и оттуда был вид на парк перед домом. А рядом с замком — церковь, и гид еще говорила, что когда-то существовал деревянный переход, чтобы проходить из церкви в дом.
   Откинувшись на подушки, Николас принялся делать наброски.
   — Я еще никому не рассказывал о своих планах, — заметил он, — но ты тем не менее говоришь, что замок удалось выстроить лишь наполовину, потому что потом я… Потом меня…
   — Да, именно так. Верно! После смерти Кита ты получил полную свободу, чтобы исполнить все, что тебе хочется. Насколько я понимаю, сейчас, когда Кит жив, тебе придется заручиться его согласием на строительство дворца, да?
   — Ну, я не очень-то много понимаю в строительстве, — сказал Николас, глядя на собственный рисунок. — Если бы Киту потребовался новый дом, он, бы кого-нибудь нанял!
   — Нанял?! — воскликнула Дуглесс. — Но почему же? Ведь это можешь сделать ты! Рисунки просто отличные. И я видела Торнвик и могу сказать, что замок — прекрасен!
   — Так что, мне превращаться в мастерового, что ли? — спросил Николас, надменно выгибая бровь.
   — Послушай, Николас, — резко возразила она, — тут у вас, в вашем веке, есть, конечно, немало такого, что мне по душе, но эта ваша классовая система и законы распределения доходов мне совсем не нравятся! В нашем веке все без исключения работают, потому что быть «богатым бездельником» просто стыдно! А в Англии даже все члены королевского семейства трудятся. Принцесса Диана, к примеру, разъезжает по всей стране и только и делает, что перерезает ленточки на торжествах или роет ямки для деревьев — и все ради того, чтобы заполучить деньги то на одну благотворительную акцию, то на какую-нибудь другую! А ее высочество? Ой, я устаю даже когда просто читаю расписание всех ее занятий! Принц Эндрю, например, фотографирует, а принцесса Мишель пишет книги. А принц Чарльз делает все, что в его силах, чтобы Англия не стала похожа на какой-нибудь небоскреб с конторами в Далласе, а…
   — Ну, — смеясь перебил ее Николас, — нынче тоже вовсе не редкость, когда ее королевское величество работает. А как по-твоему: наша очаровательная юная королева просто сидит и ничего не делает, да?!
   И тут вдруг Дуглесс вспомнила, что где-то прочла, будто Николаса казнили, в частности, и из-за того, что кое-кто из современников опасался, как бы он не отправился ко двору и не соблазнил там юную королеву Елизавету.
   — Послушай, Николас, надеюсь, ты не собираешься отправляться ко двору, а? Ты же не хочешь сделаться одним из ее пажей, верно?
   — Кем-кем? — в ужасе переспросил Николас. — Да что ты знаешь об этой женщине, нашей королеве? Кое-кто утверждает, будто настоящей королевой должна быть Мария, правительница Шотландии, и будто Стэффордам следует, объединив свои силы с войсками других особ, посадить на трон именно Марию!
   — Ни в коем случае не делай этого! — вскричала Дуглесс. — Совершай любые поступки, но не делай ставки ни на кого, кроме Елизаветы! — И, произнося эти слова, Дуглесс в удивлении спросила себя, уж не пытается ли она и тут изменить ход истории? Интересно, если бы Стэффорды со своим войском и деньгами приняли сторону Марии Стюарт, удалось бы ей занять английский трон? А если бы Елизавета не была королевой, стала бы когда-нибудь Англия великой державой? Если не стала бы, была бы Америка англоязычной страной? — И вспомнила своего юного кузена, любившего произносить: «Трудно!»
   — А за кого выйдет замуж Елизавета? — продолжал допытываться Николас. — Кого посадит на трон с собой рядом?
   — Решительно никого! — ответила Дуглесс. — И не надо вновь спорить со мной об этом: ведь уже однажды спорили! Елизавета никогда ни за кого не выйдет замуж, и она великолепно управится и со страной, и со значительной частью света в придачу! Ну, хорошо, так позволишь мне досказать свою историю или собираешься убедить меня в том, будто случившееся никогда не происходило, а?!
   — Значит, ты добровольно преподнесла себя этому мужчине, а я явился, чтобы спасти тебя! Хорошо, продолжай, пожалуйста! — проговорил, ухмыляясь, Николас.
   — В общем-то, это не вполне так… — начала Дуглесс и, взглянув на него, умолкла. Он ведь и впрямь спас ее! Да, он явился перед ней в церкви, и солнечный свет играл на его доспехах. И он увел ее от мужчины, который вовсе ее не любил, и продемонстрировал ей, что такое по-настоящему брать и отдавать себя в любви! С ним, с Николасом, она могла быть сама собой, и ей не нужно было думать о том, чтобы понравиться ему, — похоже, она и так, естественным образом неизменно нравилась ему! Еще девочкой-подростком она старалась быть такой же совершенной, как старшие сестры. Получилось так, что учителя в школе обучали до нее поочередно всех ее сестер, и погруженная в какие-то мечтания Дуглесс была для них вечным разочарованием! Она не очень-то преуспевала в спортивных занятиях, а у сестер все выходило отлично! У сестер всегда были миллионы друзей-приятелей, а Дуглесс, немного застенчивая, неизменно чувствовала себя чужой в компаниях!