Деверо Джуд. Рыцарь

   Вскрыв коробку с бумажными салфетками, она принялась стирать пасту с прилавка и с его ремня.
   Он тоже взял салфетку из коробочки.
   — Да это же бумага! — удивленно и почтительно произнес он. — Слушайте, перестаньте немедленно! Бумагу вы не должны на это расходовать: слишком уж она дорого стоит. Ведь этой бумагой еще не пользовались!
   Дуглесс не могла взять в толк, о чем это он:
   — Салфеткой вообще пользуются лишь раз, а потом ее просто выбрасывают! — сказала она.
   — А что, в вашем веке все так богаты? — спросил он. Дуглесс все еще не вполне его понимала, но затем вспомнила, что в шестнадцатом веке вся бумага изготовлялась вручную.
   — Да, насколько мне известно, в вещах мы недостатка не испытываем, — заявила она после некоторого молчания. Вскрытую коробочку с салфетками она сунула в корзинку и продолжила отбор других нужных вещей. Корзинка пополнилась кремами для лица и для бритья, лезвиями, деодорантом, салфетками для мытья из махровой ткани — в английских гостиницах их не предоставляют постояльцам! — и еще целым набором всевозможных косметических средств.
   Ей вновь пришлось взять на себя обязанность распоряжаться бумажными деньгами Николаса: он просто слышать не мог про цены!
   — На деньги, которые требуют за этот пузырек, я мог бы лошадь купить! — проворчал он, когда она зачитала ему цену на одном из флакончиков. Дуглесс расплатилась и потащила пластиковый мешок, полный покупок, к выходу из магазина — Николасу, разумеется, и в голову не пришло взять у нее из рук мешок!
   — Давайте-ка отнесем это в гостиницу, а уж потом мы можем… — Она не договорила, потому что Николас остановился перед витриной какого-то магазина. Еще вчера его хватало лишь на то, чтобы разглядывать улицу: таращиться на машины, иногда — вставать на колени и ощупывать тротуар, иногда — пристально разглядывать прохожих. Сегодня он уже обращает внимание на магазины, восторгается их огромными стеклянными витринами, трогает рукой надписи.
   Вот и теперь он рассматривал витрину магазина, торгующего книгами и различными канцтоварами, и его внимание привлекло красивое и огромное, словно кофейный столик, издание по средневековому оружию. А рядом с ним были выставлены книги о Генрихе Восьмом и Елизавете Первой.
   — Зайдем! — ободряюще улыбнулась она и подтолкнула его к двери. Дуглесс как-то сразу позабыла о всех своих заботах — которых, кстати, у нее было невпроворот! — когда увидела изумление и радость на лице Николаса, почтительно прикасающегося к книгам. Свой мешок с покупками в аптеке Дуглесс оставила возле прилавка и прошла с Николасом в глубь магазина. Самые большие и самые дорогие книги были разнежены на столе, и Николас уже пощупал глянцевитые фотографии на них.
   — Они великолепны! — прошептал он.
   — А вот и про вашу королеву Елизавету, — сказала Дуглесс, беря в руки большой том с цветными иллюстрациями.
   Он как будто боялся сам трогать книги, но эту принял от Дуглесс. Он не мог выразить словами, что именно он чувствует при виде столь гигантского собрания книг! Ведь в его время книги были редкими и стоили очень дорого! Позволить себе иметь такие сокровища могли только самые богатые из богатых! А рисунки, если они и встречались в книгах, делали вручную, вырезая их сперва на деревянных панелях, или рисовали прямо в книге, раскрашивая от руки.
   Раскрыв книгу, которую держал в руках, Николас принялся водить пальцами по цветным иллюстрациям.
   — Кто же все это нарисовал? — спросил он. — У вас что, так много художников?
   — Да нет, — ответила Дуглесс, — рисунки выполнили машины.
   Разглядывая портрет королевы Елизаветы, Николас сказал:
   — Посмотрите-ка только на ее мантию! Это новая мода, что ли? Вот было бы интересно взглянуть моей матушке!
   Дуглесс посмотрела на дату: 1582 год, — и забрала у него книгу, говоря:
   — Я не уверена, что вам следует заглядывать в будущее! И что это она городит?! Разве тысяча пятьсот восьмидесятые годы — будущее?!
   — Вот, посмотрите — чудесная книжка, — сказала она, передавая ему издание «Птицы мира».
   Но Николас чуть не уронил книгу на пол, потому что в этот самый момент внезапно раздалась громкая музыка — это заработала до сих пор молчавшая аудиосистема. Озираясь по сторонам, Николас спросил:
   — Я что-то не вижу музыкантов! А что это за музыка? «Рэгтайм», что ли?
   — А где это вы слышали слово «рэгтайм»? — смеясь спросила Дуглесс. — Нет, не угадали! Я вот хочу сказать, — пояснила она, — что к вам, по-видимому, возвращается-таки память! — Впрочем, она и сама не поверила сказанному!
   — Я слышал его у госпожи Бисли, — ответил Николас, имея в виду хозяйку гостиницы. — Музыку в стиле «рэгтайм» я играл для нее на ее музыкальном инструменте.
   — На чем, на чем играли? — заинтересовалась она.
   — На чем-то, с виду похожим на большой клавесин, но звучание совсем иное, — ответил он.
   — Фортепьяно, вероятно, — подсказала Дуглесст.
   — Но вы мне так и не объяснили, где источник этой музыки? — настаивал он.
   — Это — что-то классическое, насколько я могу судить, Бетховен, а звучит она с вставляемой в особую машину кассеты.
   — Машина! — прошептал он. — Опять эти машины!
   Теперь Дуглесс уже в состоянии была понимать, насколько новым было для него это слово. Нет, — напомнила она себе, — он же — просто человек, полностью утративший память, а вовсе не пришелец из шестнадцатого столетия! Может, хоть музыка как-то поможет его памяти вернуться?
   На стеллажах вдоль одной из стен находились магнитофонные кассеты. Она выбрала Бетховена, отрывки из «Травиаты», народную музыку Ирландии и хотела прихватить еще и «Роллинг Стоунз», но подумала, что лучше уж купит что-нибудь еще более современное. Затем, посмеявшись над собственными сомнениями и думая: «Да ему и Моцарт покажется современным композитором!» — все же взяла со стеллажей кассету с записью «Стоунз». Еще она приобрела дешевый кассетный магнитофон с наушниками, чтобы Николас мог слушать музыку.
   Вернувшись за Николасом, Дуглесс обнаружила его в отделе канцтоваров, где он осторожно ощупывал лежавшие на прилавке пачки бумаги. Она продемонстрировала ему работу фломастеров, шариковых ручек и механических карандашей. Он что-то начертал на бумажке для опробования ручек, но эти каракули явно не были словами. И Дуглесс подумала: «Интересно, а читать и писать-то он умеет?» — но спрашивать его об этом не стала.
   Из магазина они вышли со вторым мешком, целиком заполненным тетрадками с пружинками, разнообразными, всевозможных оттенков фломастерами, кассетами, магнитофоном и шестью туристическими справочниками, три из которых были посвящены путешествиям по Англии, один — по Америке, а в остальных описывались кругосветные туры. Подчиняясь какому-то импульсу, Дуглесс купила еще набор акварелей, кисти Уинзора Ньютона и альбом для акварельных рисунков, предназначавшийся Николасу: отчего-то ей казалось, что он захочет рисовать. И, не сумев удержаться, она купила еще томик Агаты Кристи.
   — Ну, теперь-то мы, наверное, можем отнести все это в гостиницу? — спросила она — руки у нее уже начинало ломить от тяжести пакетов!
   Но Николас опять остановился, на этот раз — перед входом в магазин женского платья.
   — Тут вы купите себе новую одежду! — распорядился он. Дуглесс его приказной тон не понравился.
   — Одежда у меня есть, а когда мне понадобится, то я… — начала было она, но он жестко заявил:
   — С такой мымрой я путешествовать не отправлюсь! Полной уверенности в том, что она понимает слово «мымра», у Дуглесс не было, но догадаться о том, что оно значит, она все же была в состоянии. Она поглядела на собственное отражение в витрине: да, если уж еще вчера она пришла к выводу, что смотрится паршиво, то сегодняшний ее видок просто затмевает вчерашний!
   — Ждите меня здесь! — распорядилась она, показывая на деревянную скамью под деревом и вручая ему пакет с книгами. Пакет с косметикой она прихватила с собой и нырнула в магазин.
   Пробыла она там не меньше часа, но зато, когда вернулась к Николасу, выглядела совершенно другим человеком! Ее темно-рыжие волосы, которые она уже несколько дней не могла привести в порядок и они свалялись как войлок, теперь были убраны с лица, аккуратно уложены и мягкими волнами ниспадали сзади на шелковый шарфик, который она обычно завязывала на шее. Умеренно наложенный грим подчеркивал ее красоту. Будучи красивой, Дуглесс, однако, не принадлежала к числу девушек, которые кажутся слишком хрупкими и изнеженными. Вид у нее был здоровый и цветущий, как у человека, выросшего на конезаводческой ферме где-нибудь в Кентукки или же привыкшего проводить время на борту парусника в штате Мэн — а она ведь и в самом деле выросла в Мэне!
   Наряды для себя она подобрала достаточно простые, но сшитые со вкусом: на ней был цветастый австрийский жакет, пестрая, лиловато-голубоватых тонов, юбка, лиловая шелковая блузка и синие мягкие кожаные сапожки. По какому-то наитию она купила также и синие лайковые перчатки и такого же цвета сумочку.
   С тяжелым пакетом в руках она перешла улицу, направляясь к Николасу, и испытала удовлетворение, когда увидела, с каким выражением лица он глядит на нее.
   — Ну, как?! — спросила она.
   Вставая со скамьи и целуя ей руку, Николас тихо проговорил:
   — Красоте нет преград во времени!
   Все-таки кое-какие преимущества у этих мужчин из елизаветинской эпохи, несомненно, есть, — подумала Дуглесс.
   — А что, уже пора пить чай? — осведомился он. Дуглесс чуть было не застонала! Эти мужчины во все времена одинаковы. Вечно одно и то же: «ты выглядишь великолепно, а что у нас сегодня на ужин?»
   — В данный момент, — ответила Дуглесс, — мы с вами ознакомимся с одним из самых скверных проявлений английской жизни: мы отправимся на ленч! Завтрак здесь славный, послеполуденный чай — тоже, да и ужин очень даже недурен, если только вам по душе масло и сливки, а вот ленч… ленч — это нечто неописуемое!
   Николас слушал ее с напряженным вниманием, как человек, изучающий новый для себя язык.
   — А все-таки, что такое «ленч»? — спросил он.
   — Сейчас увидите, — ответила Дуглесс и вошла вместе с ним в симпатичный небольшой паб — на самом деле, пабы были одной из тех достопримечательностей Англии, которые нравились ей более всего. Заняв отдельный кабинет, они пристроили у ног свои пакеты, и Дуглесс заказала пару сандвичей с салатом и сыром, пару пинтовых кружек пива и затем принялась втолковывать Николасу, в чем именно заключаются различия между баром в Америке и пабом в Англии.
   — Похоже, здесь больше женщин без спутников-мужчин, да? — спросил Николас.
   — Более независимых, чем даже я? — съехидничала Дуглесс. — Да, лично я полагаю, что в наше время уже большинство женщин ведет независимый образ жизни! И, разумеется, у большинства из них есть свои деньги и даже кредитные карточки, и никакие там спутники-мужчины за ними следом не ходят и не присматривают!
   — А как насчет кузенов и дядей? Или сыновей? — спросил Николас.
   — Нет-нет, теперь все по-другому. Они… — Тут она вынуждена была прервать свои пояснения, поскольку официантка поставила перед ними тарелку с сандвичами, нимало не похожими на американские. «Сандвич с сыром» означал здесь, что между двумя кусочками намазанного маслом белого хлеба помещен ломтик сыра, а «сандвич с сыром и салатом» предполагал, что поверх сандвича с сыром положен еще и листик латукового салата!
   Николас смотрел, как она берет с тарелки эту странную еду и откусывает от сандвича, а затем последовал ее примеру.
   — Ну и как, нравится? — спросила она.
   — Совершенно лишено всякого вкуса, — ответил он, — да и пиво тоже!
   Оглядываясь по сторонам, Дуглесс спросила у него, существовало ли в шестнадцатом столетии что-нибудь похожее на эти пабы.
   — Нет, — отозвался он, — тут внутри полумрак и тишина и не чувствуется ни малейших признаков опасности!
   — Так это же хорошо! — сказала она.
   — Ну, я лично предпочитаю, чтобы в моей пище и в залах для публики присутствовала бы некоторая «изюминка», — проговорил Николас, слегка пожимая плечами. Улыбнувшись, она спросила тогда:
   — Ну, вы готовы? Идем? У нас ведь еще куча дел!
   — Как? — удивился он. — Уйти сейчас? А где же обед?!
   — Да вы только что его проглотили, — ответила она. Он недоуменно посмотрел на нее, вскинув бровь, и спросил:
   — А где тут хозяин?
   — Вон тот мужчина за стойкой бара, похоже управляющий, и та вон женщина — повариха. Минуточку, Николас! Только не надо устраивать скандала! Скандалов англичане терпеть не могут! Я сейчас пойду и…
   Но он уже вскочил с места, восклицая:
   — Еда должна быть едой, независимо от того, какое у нас столетье на дворе! Нет, сударыня, вы тут посидите-ка, а я сейчас добуду вам настоящий обед!
   Дуглесс осталась сидеть. Она видела, как он подошел к бармену и с серьезным видом в течение нескольких минут переговаривался с ним о чем-то. Затем бармен подозвал повариху, и та тоже стала внимательно слушать Николаса. Глядя на эту сцену, Дуглесс подумала, что, если б Николас вполне освоился и приспособился к жизни в двадцатом столетии, то, возможно, с ним было бы непросто.
   Через несколько минут он вернулся к столику, и почти сразу им начали приносить блюда с едой: жареных цыплят, овощи, мясо, пирог со свининой и — специально для Николаса! — темное, на вид отвратительное пиво.
   — Ну, так как же, госпожа Монтгомери, — начал он в тот момент, когда весь стол оказался заставленным блюдами, — так как же, при таких обстоятельствах, вы сумеете отправить меня обратно, в прошлое, а?!
   Дуглесс для начала показала ему, как пользоваться вилкой, а он при этом чуть язык себе не проткнул! — затем извлекла из пакета записную книжку и ручку и приготовилась что-то записывать.
   — Прежде чем мы с вами приступим к изысканиям, мне следует узнать о вас все! — пояснила она. Быть может, теперь, когда он примется называть точные места и даты, она все же сумеет его поймать.
   Однако ни один из вопросов, которые она ему задавала, даже не уменьшил его аппетита, и он преспокойно поглощал пищу — блюдо за блюдом!
   — Родился шестого июня тысяча пятьсот тридцать седьмого года, — сообщил он.
   — Ваше полное имя или титул, — насколько я понимаю, в вашем случае требуется именно последнее, — сказала Дуглесс.
   — Николас Стэффорд, граф торнвикский и саутитонский, лорд фарлейнский, — ответил он. Дуглесс даже моргнула:
   — А еще титулов нет?
   — Ну, почему же? Еще несколько баронских титулов, но ни один из них не является важным.
   — Ладно, баронские титулы опустим, — согласилась Дуглесс и продолжила расспросы. Она записывала, пока он перечислял названия своих владений: поместья его были разбросаны по всей Англии — от Восточного Йоркшира до Южного Уэльса, — а кроме того, у него были земли во Франции и Ирландии!
   Через некоторое время она закрыла записную книжку.
   — Хорошо, — сказала она, — мне кажется, мы сумеем раздобыть кое-какие сведения, относящиеся к вам, точнее — к нему!
   После пресловутого «ленча» они сделали очередной привал в парикмахерской, где Николаса побрили. Дуглесс взглянула на него, когда, наконец-то начисто выбритый, он откинулся на кресле, и у нее даже дыхание перехватило: волосы у него черные-пречерные, а глаза — темно-синие!
   — Как, сударыня, годится? — тихонько посмеиваясь, спросил он.
   — Сойдет! — ответила она, улыбаясь ему.
   Они понесли пакеты с покупками в гостиницу, и хозяйка сообщила, что у нее появилась свободная комната с ванной. Некая разумная часть существа Дуглесс, не утратившая еще способности думать, подсказывала ей, что эту комнату ей следовало бы занять самой, но рта она так и не раскрыла! Когда Роберт приедет за ней, то, может быть, ему будет полезно увидеть ее в обществе сказочно красивого мужчины!
   Затем они еще раз прогулялись к церкви, но выяснили, что Роберт ничего для нее не передавал и браслетом пока никто не интересовался. Тогда они отправились в бакалейную лавку и купили там сыр и фрукты, а у мясника приобрели кусок пирога с мясом. Затем зашли в булочную, где купили хлеб, «сконы» и пирожные, а в винной лавке — бутылку вина.
   Ко времени чаепития Дуглесс почувствовала полное изнеможение.
   — Похоже, мой казначей устал и клонится книзу, будто спелый колос! — с улыбкой проговорил Николас, глядя на нее.
   Да, именно так Дуглесс и чувствовала себя, и его слова о «клонящемся спелом колосе» вполне точно описывали ее состояние. Они побрели обратно к своей маленькой гостинице.
   Оказавшись там, они перенесли пакет с книгами в садик, хозяйка заварила для них целый чайник чаю и вынесла в садик одеяло. Они сидели на одеяле, пили чай, ели «сконы» и разглядывали купленные книги. Погода стояла дивная, настоящая английская: свежо и тепло одновременно, солнце светит, но не слишком сильно. Садик весь зарос пышной зеленью, благоухают розы. Дуглесс сидела, Николас вытянулся перед нею на животе — одной рукой он брал с тарелки и отправлял в рот «сконы», а другой осторожно перелистывал страницы книги.
   Рубашка натянулась на его мускулистой спине, а брюки плотно облегали бедра. На ворот рубашки спускались завитки темных кудрей.
   — Вот он, здесь! — воскликнул вдруг Николас и столь стремительно принял сидячее положение, перекатившись предварительно на спину, что Дуглесс от неожиданности даже чай расплескала. — Вот он: самый новый из моих замков! — пояснил он и придвинул к ней книгу после того, как она поставили чашку на блюдечко.
   — Замок Торнвик, — прочитала она. — Основан в тысяча пятьсот шестьдесят третьем году Николасом Стэффордом, графом торнвикским… — Дуглесс посмотрела на него: он лежал на спине и улыбался, этакой ангельской улыбкой, как если б только что обнаружил доказательства реальности собственного существования! — …Замок был конфискован королевой Елизаветой в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году, когда… — Голос ее оборвался.
   — Продолжайте же! — тихо сказал Николас, и улыбка исчезла с его лица.
   — …Когда граф торнвикский был обвинен в измене и приговорен к смерти через отсечение головы. Существовали сомнения в том, действительно ли он был виновен, но расследование этого дела прекратилось, когда… — голос у Дуглесс сделался совсем тихим, — когда за три дня до казни графа нашли мертвым за его конторкой, на которой… — она опять посмотрела на Николаса и закончила совсем шепотом:
   — …на которой лежало его неоконченное письмо к матери.
   Николас некоторое время молчал, наблюдая за плывущими по небу облаками, а потом наконец спросил:
   — А там говорится что-нибудь о дальнейшей судьбе моей матери?
   — Нет, ничего, — ответила Дуглесс. — Тут просто описывается замок и сообщается, что его так и не достроили, а то, что от него осталось, пришло в полное запустение после Гражданской войны, вашей Гражданской войны, не нашей! Говорится еще, что в тысяча восемьсот двадцать четвертом году дамок был отреставрирован для семейства Джеймсов, а… — она опять запнулась, — а сейчас превращен в дорогой отель с рестораном, маркированным двумя «звездочками»!
   — Что?! Мой дом превращен в помещение для общественных нужд? — вскричал Николас с явным отвращением. — Да он же должен был сделаться центром учености, центром знаний, он!..
   — Но, Николас, все это происходило сотни лет тому назад! Я хочу сказать: возможно, происходило! Ну, разве вы не понимаете?! Вполне вероятно, что мы с вами сможем забронировать там номер! Может статься, мы даже поселимся в вашем же доме!
   — И мне, вероятно, придется платить за постой в собственном замке, да?!
   — Ну, хорошо: никуда тогда не ездите! — в отчаянии всплеснула руками Дуглесс. — Все! Остаемся здесь и ближайшие двадцать лет посвятим хождению по здешним магазинам!
   — А язычок-то у вас остер! — воскликнул он.
   — Да уж, за себя я постоять могу! — отозвалась Дуглесс.
   — Это точно, только не перед бросающими вас мужчинами! — заметил он.
   Она тотчас же вскочила, но он, поймав ее за руку и глядя в глаза, произнес:
   — Хорошо, я заплачу! — и, не отпуская ее руки и нежно поглаживая пальцы, добавил:
   — А вы? Вы останетесь со мной? Выдернув руку, она ответила:
   — Что ж, договор есть договор! Мы найдем то, что вам необходимо узнать, чтобы вы могли смыть пятно с репутации вашего предка!
   — Ну вот, — с улыбкой проговорил Николас, — выходит, я теперь — еще и предок самого себя!
   Встав с одеяла, Дуглесс прошла в гостиницу, чтобы позвонить в «Замок Торнвик». Сначала отвечавший за бронирование номеров служащий отеля надменно ответил ей, что заказы следует размещать за год вперед, но потом в трубке послышался какой-то шорох, а затем тот же служащий известил ее, что совершенно неожиданно лучший из их номеров сейчас оказался незанятым. Дуглесс распорядилась оставить его за ними.
   Положив трубку, она обнаружила, что совершенно не удивляется всем этим совпадениям: словно действовал какой-то механизм, предупреждающий ее желания. Всякий раз, стоит ей только пожелать чего-нибудь, и это сбывается! Вот захотела она, чтобы к ней явился Рыцарь в Сверкающих Доспехах, — и пожалуйста, туг как тут! (Малость «прибабахнутый», конечно, и воображающий, что он прямиком из шестнадцатого столетия, но все-таки мужчина, да еще — в доспехах!) Пожелала она денег — и на тебе: у него, оказывается, целый мешок с монетами, ценою в сотни тысяч фунтов! Теперь вот тоже: потребовалось ей забронировать номер в изысканном отеле, и, разумеется, свободный номер для них нашелся!
   Вытащив из кармана браслет Глории, она еще раз поглядела на него. Такой браслет мог бы подарить своей двадцатилетней любовнице какой-нибудь старый, толстый, богатый мужчина! А чего бы ей пожелать от их предстоящей встречи с Робертом? Чтобы он понял, какая мерзкая лгунья и воровка его собственная дочь? Но ведь сама она, Дуглесс, никакому отцу не могла бы пожелать презрения к собственному ребенку! Так куда же в таком случае это ее ведет? Да, Роберт ей Нужен, но получается, что вместе с ним она должна обрести в придачу и его дочь, и его привязанность к дочери тоже!
   Она сделала еще один звонок — позвонила в дом священника, и ей ответили, что насчет браслета никто не справлялся. Она попросила также священника порекомендовать ей приличного зубного врача, и, перезвонив тому, записалась на прием — к сожалению, только на утро следующего дня, так как на сегодня запись уже была прекращена. Собираясь вернуться в садик, Дуглесс увидела на столике кое-какие американские журналы — «Вог», «Харперз Базар», «Джентльменз Куортерли» — и прихватила их с собой для Николаса.
   Он принялся громко восхищаться журналами, и ей пришлось объяснить ему, что эти «красивые книги» на самом деле предназначаются, как правило, лишь для кратковременного использования. Николас просматривал журналы, с таким вниманием изучая рекламные объявления и фотографии одежды, как если б был генералом, читающим про военные кампании. Одежда ему сначала весьма не понравилась, но, пролистав первый журнал до конца, он начал покачивать головой, как если бы уже что-то соображал.
   Дуглесс взяла в руку томик сочинений Агаты Кристи и углубилась в чтение.
   — А мне вы не почитаете? — спросил он.
   Наблюдая за тем, как он, листая книги и журналы, обращает внимание только на иллюстрации, Дуглесс решила, что Николас, по-видимому, не умеет читать. И она стала читать ему вслух, а он при этом рассматривал фотографии в «Джентльменз Куотерли».
   В семь вечера они откупорили бутылку с вином и поужинали сыром, хлебом и фруктами, и Николас настоял, чтобы она почитала ему еще о расследовании таинственных событий.
   Время летело, и ей казалось все более и более естественным, что все дни напролет она проводит в обществе этого вежливого мужчины. Наблюдать за тем, какими искренне удивленными глазами он оглядывает мир вокруг, было для Дуглесс радостью. И с каждым часом ее воспоминания о Роберте делались все более и более тусклыми.
   Когда стемнело, они пошли наверх, в свой номер, и только тут Дуглесс поняла, что неудобно все-таки делить с ним комнату, как с близким человеком. Но Николас не дал ей повода чувствовать себя неловко. Обследовав находившуюся у них в номере ванную комнату, Николас потребовал, чтобы она объяснила ему, где же лохань для купаний.
   Будучи воспитанной в американском духе, Дуглесс искренне обрадовалась, увидев в ванной душевую установку. Но не успела она выйти из ванной, как Николас принялся крутить краны, и на него из душа хлынула холодная вода. Смеясь, он склонил голову перед Дуглесс, и она вытерла ему волосы полотенцем.
   Она показала ему, как пользоваться шампунем, ополаскивателем для волос и как чистить зубы.
   — Завтра мне, наверное, придется еще показывать вам, как бриться! — с улыбкой проговорила она, глядя на его рот — весь в пене зубной пасты.
   Затем она вымылась под душем вся, включая и голову, надела купленную белую ночную рубашку и нырнула в одну из стоявших рядом кроватей. Они с Николасом немного поспорили, горячо обсуждая тему — следует ли ему мыться каждый день. Сама эта идея сначала привела его, похоже, в полное смятение, но в конце концов он сдался. Отправившись под душ, он мылся там очень долго, и вода, очевидно, была столь горячей, что из-под двери ванной в комнату просачивался пар. Наконец, укутавшись одним полотенцем, он вышел из ванной, вытирая голову другим полотенцем.
   Был все-таки один неловкий момент, когда он вдруг пристально поглядел на нее, на ее освеженное лицо, на мокрые, Зачесанные назад волосы, и Дуглесс при этом почувствовала, что сердце у нее, замирая, проваливается куда-то в пятки.