Деверо Джуд. Рыцарь

   Слезы застилали глаза, и, садясь в самолет, она наткнулась на какого-то мужчину, а ее дорожная сумка при этом сорвалась у нее с плеча и шлепнулась на колени какого-то пассажира из салона первого класса.
   — Ой, очень прошу извинить меня! — проговорила она и посмотрела прямо в голубые глаза очень красивого мужчины. На какую-то долю секунды сердце ее отчаянно забилось, но она тут же одернула себя: нет, это не Николас, глаза у него совсем другие!
   Она забрала с колен мужчины свою сумку, а он с явным интересом уставился на нее. Но Дуглесс не проявила к нему ни малейшего внимания: тот единственный на свете мужчина, к которому она питала интерес, был погребен под мраморной плитой!
   Она пробралась на свое место, запихнула сумку под сиденье перед собой и посмотрела в окно. Самолет как раз начал выруливать на стартовую полосу, и Дуглесс, осознавая вдруг, что прощается с Англией, расплакалась. Какой-то мужчина, сидевший рядом, в кресле у прохода, вероятно, англичанин, уткнулся в газету, чтобы не смущать ее.
   Дуглесс очень старалась сдержать поток слез. Мысленно утешая себя, она приводила всякие пустяковые аргументы и напоминала себе, сколь многого она сумела добиться, так что потеря Николаса — относительно небольшая плата за все хорошее, что ей удалось совершить. Однако подобные соображения заставляли ее плакать еще сильнее.
   К тому времени, когда самолет поднялся в воздух и надпись на табло «Прикрепите привязные ремни» погасла, Дуглесс уже рыдала столь отчаянно, что даже не замечала, что происходит рядом. Между тем голубоглазый мужчина из первого класса с бутылкой шампанского и двумя бокалами в руке подошел к ним и попросил соседа Дуглесс поменяться с ним местами.
   — Вот, возьмите! — проговорил он. Сквозь слезы она разглядела бокал с шампанским, который протягивал ей ее новый сосед.
   — Не смущайтесь, берите! — настаивал он. — Это вам поможет!
   — Вы что… а… американец, наверное? — спросила она, глотая слезы.
   — Я из Колорадо. А вы?
   — Из М… М… Мэна, — с трудом выговорила Дуглесс и, взяв у него бокал, принялась пить так поспешно, что поперхнулась. — У ме… у меня двоюродные братья в Колорадо.
   — Да что вы? А где?
   — В Чэндлере, — ответила она, чувствуя, что слезы уже не льются так сильно, как раньше.
   — А это не Таггерты, случайно? — спросил он. Она вновь взглянула на него: темные волосы и голубые глаза — прямо как у Николаса! И слезы опять полились вовсю.
   Она смогла лишь кивнуть в ответ.
   — Когда-то я ездил с отцом в Чэндлер и там встречался с Таггертами, — проговорил незнакомец и представился:
   — Меня зовут Рид Стэнфорд. — Он протянул руку, намереваясь обменяться рукопожатиями, но когда она не приняла его руки, сам взял ее руку в свою и, пожимая, проговорил:
   — Очень приятно познакомиться с вами! — Он продолжал держать ее руку в своей и молча смотрел, пока Дуглесс не выдернула свою руку.
   — Прошу прощения.
   — Вот что, — сказала она тогда, — господин…
   — Стэнфорд, — подсказал он.
   — Да. Мистер Стэнфорд, — начала она, шмыгнув носом. — Я понятия не имею о том, чем именно умудрилась произвести на вас впечатление этакой легкой на «съем» девицы, но смею вас заверить, что я вовсе не такая. Так что, по-моему, вам лучше всего забрать с собой свое шампанское и вернуться на свое место! — Произнеся все это, она изо всех сил старалась быть по-королевски чопорной, но как-то не получалось, поскольку нос у нее покраснел, глаза опухли, а по щекам струились слезы.
   Он, однако, и не подумал забрать свой бокал и никуда не ушел.
   Дуглесс начала злиться. Может, он — извращенец, обожающий плачущих женщин?! Интересно, что там, черт побери, могло приключиться с ним в детстве, что заставляет его возбуждаться при виде слез?
   — Если вы сейчас же не уйдете, мне придется позвать стюардессу, — решительно проговорила она.
   Повернувшись к ней, он поглядел ей в глаза и сказал:
   — Пожалуйста, не зовите! — И что-то было такое в выражении его глаз, отчего рука Дуглесс, уже протянувшаяся к кнопке вызова стюардессы, повисла в воздухе. — Вы должны мне верить, — проговорил между тем сосед. — Я за всю свою жизнь никогда не делал ничего подобного! То есть хочу сказать, никогда прежде я не клеился ни к одной женщине в самолетах! И даже за стойками баров не клеился, если хотите знать! Дело попросту в том, что вы мне кого-то напоминаете!
   Дуглесс больше уже не плакала: что-то знакомое было в том, как он слегка крутанул головой.
   — Кого же? — спросила она.
   Он легонько усмехнулся в ответ, и сердце в груди Дуглесс забилось: Николас иногда усмехался точно так же!
   — Если бы я и рассказал вам, вы бы мне все равно не поверили — слишком уж это показалось бы вам неестественным! — проговорил он.
   — Что ж, опробуйте это на мне! Воображение у меня очень развито!
   — Ну хорошо, — сказал он. — Вы напоминаете мне одну даму на портрете.
   Теперь Дуглесс уже слушала его очень внимательно.
   — Когда я был еще ребенком, лет одиннадцати, что ли, мои родители вместе со мной и старшим братом на год переехали на жительство в Англию — мой отец там работал. А мать имела привычку таскать брата и меня по всяким антикварным магазинам, и, боюсь, я не слишком-то был признателен ей за эти выходы. Так все и шло, пока в один прекрасный день, в субботу, я не увидел этот портрет. — Он немного помолчал и, наполнив опустевший бокал Дуглесс, продолжал:
   — Это была миниатюра, выполненная маслом, где-то еще в шестнадцатом веке, и представляла собой портрет некой дамы. — Тут он посмотрел на нее, и взгляд его был почти ласкающим — несмотря на ее распухшую от слез физиономию! — Мне очень захотелось иметь этот портрет, — продолжал сосед. — Я этого не в состоянии толком объяснить: не то чтобы я попросту хотел его иметь, нет, я должен был получить его! — сказал он и, улыбаясь, продолжал:
   — Боюсь, что в тот момент я был — как бы выразиться поточнее? — не слишком послушным ребенком, озвучивающим громким голосом свои просьбы. Портрет оказался чрезвычайно дорогим, и мать не желала и слушать мои настойчивые просьбы. Однако я не соглашался ни с каким «нет» в качестве ответа на них! В следующую же субботу я самостоятельно сел в метро, вернулся в тот антикварный магазин и все, что у меня было, отдал в качестве предварительного взноса в уплату за портрет. А было у меня что-то около пяти фунтов. — Повернув к ней голову и улыбаясь ей, он продолжил:
   — Теперь-то, возвращаясь памятью к тем событиям, я думаю, что старик владелец магазина решил, что я хочу стать коллекционером картин. Но я вовсе не собирался ничего коллекционировать: мне был нужен один лишь этот портрет!
   — Ну и что же, вы получили его? — шепотом спросила Дуглесс.
   — О да. Мои родители сперва подумали, что я спятил, и решительно заявили, что миниатюра елизаветинских времен — вовсе не игрушка для ребенка, но, когда увидели, что неделю за неделей я трачу все свои карманные деньги только на плату за этот портрет, стали мне помогать. А затем, как раз перед самым нашим отлетом из Англии, когда я почувствовал, что мне никогда не накопить денег на этот портрет, отец повез меня в антикварный магазин и купил его мне в подарок. — Сказав это, сосед откинулся на спинку кресла, как если бы это был конец всей истории.
   — А этот портрет у вас при себе? — опять шепотом спросила Дуглесс.
   — Да, он всегда со мной — я с ним никогда не расстаюсь. Хотите взглянуть?
   Дуглесс только и смогла, что кивнуть в ответ. Из внутреннего кармана пальто сосед извлек маленький кожаный футляр и передал его Дуглесс. Медленно-медленно она открыла крышку. Там, на подкладке из черного бархата, покоился тот самый ее миниатюрный портрет, который некогда заказал Николас. Не спрашивая разрешения, она извлекла его из шкатулки, перевернула и подставила его оборотную сторону к свету.
   — «Душа моя найдет твою», — проговорил Рид. — Вот что там написано, а вместо подписи — большое "К". Мне всегда хотелось понять, что именно означают эти слова и что обозначает это "К".
   — "К" — Колин! — не задумываясь воскликнула Дуглесс.
   — А откуда вы это знаете? — спросил он.
   — Что именно?
   — Ну, что мое второе имя — Колин. Полностью меня зовут Рид Колин Стэнфорд.
   Теперь она наконец по-настоящему внимательно посмотрела на него. Он же посмотрел на портрет, а потом на нее, и взгляд его при этом был такой же, как у Николаса, — из-под ресниц.
   — А чем вы зарабатываете себе на жизнь? — прошептала она.
   — Я — архитектор, — ответил он.
   У нее даже дыхание перехватило, и она спросила еще:
   — А женаты вы когда-нибудь были?
   — Вы прямо к самой сути подбираетесь, верно? Нет, женат я никогда не был, но должен сказать вам правду: однажды расстался с женщиной чуть ли не у самого алтаря. И это было самое скверное, что я когда-либо делал за всю свою жизнь!
   — И как же звали эту женщину? — едва слышно спросила Дуглесс даже не шепотом, а одними губами.
   — Летиция, — ответил он.
   Именно в этот момент у их кресел остановилась стюардесса.
   — На обед у нас ростбиф или куриные котлеты по-киевски, — сказала она. — Вы что предпочитаете? Поворачиваясь к Дуглесс, Рид спросил:
   — Ну, так как — вы пообедаете со мной?
   «Душа моя найдет твою», — когда-то написал Николас. Да, души! Не тела, а души! — подумала она.
   — Да, конечно, я пообедаю с вами! — воскликнула Дуглесс.
   Он улыбнулся ей — и это была улыбка Николаса!
   О Господи, — мысленно произнесла она, — благодарю Тебя!
   Благодарю Тебя!