Страница:
— Я-то всегда тебя чувствовал! Этой ночью ты услышала мой зов, но со мной так было всегда. И после того, как я уехал… — помолчав, он продолжил:
— Я чувствовал твои слезы. Я ничего не слышал, кроме твоих рыданий. Я не мог даже смотреть на Летицию, потому что все время видел лишь тебя, в слезах! — Он сжал ее руку. — Я расстался с Летицией — никому ничего не сказал, даже Киту, просто взял лошадь и уехал. В тот момент, когда я должен был произносить слова клятвы, я мчался к тебе! И вот только что добрался…
Именно этого она и добивалась, но сейчас ей стало страшно. И, глядя на него, она спросила:
— Что же теперь будет?
— Будет… — задумчиво начал он, — …будет… взрыв возмущения! Да… взрыв… с обеих сторон: Кит… и моя мать… — Не договорив, он отвернулся от нее.
Дуглесс видела, как он мучается, разрываясь между долгом и любовью. И ведь ее уже не будет, чтобы ему помочь! Сжимая его руку, она спросила:
— Ты не женишься на ней, даже когда я уйду? Он глянул на нее, глаза его блестели:
— А ты могла бы меня сейчас покинуть?
Ее глаза наполнились слезами и, бросившись ему на грудь, она воскликнула:
— Я никогда бы не покинула тебя, будь у меня выбор, но его нет, теперь уже нет. Да, сейчас места для выбора не осталось! Я скоро от тебя уйду, я знаю это — чувствую! Целуя ее, он отвел с ее лица волосы и спросил шепотом:
— Сколько же еще у тебя времени? — Думаю, это случится на рассвете. Никак не позже! И я, Николас… Поцелуем заставив ее замолчать, он проговорил:
— Что до меня, то я скорее проведу несколько часов с тобой, чем всю жизнь с другой! Хватит, не надо более разговоров! Пошли, последние часы мы проведем любя друг друга! Он приподнял ее, поставил рядом с собой, а затем повел к фонтану и стал намыливать ее же туалетным мылом.
— Ты оставила его здесь! — сказал он, улыбаясь ей. Забудь о том, что это конец! — сказала себе Дуглесс. Да, нужно просто забыть об этом! Пусть время остановится на одну эту ночь!
— А откуда ты узнал, что я тут моюсь? — запинаясь спросила она.
— Я был одним из тех, кто подглядывал, — ответил Николас.
— Подглядывал?! — переспросила она, перестав намыливаться, и Николас так и замер под ее взглядом. — Кто же тут подглядывал за мной? — с возмущением спросила она.
— Да все, — ухмыляясь ответил он. — А ты разве не заметила, как мужчины весь день зевают? Им ведь приходилось вставать очень-очень рано, чтобы успеть спрятаться! — Спрятаться?! — воскликнула она, приходя в еще большую ярость. — А ты, значит, был одним из них, признавайся, был? И ты допускал такое?! Дозволял этим мужчинам шпионить за мной?!
— Да, но, останови я тебя, сам лишился бы удовольствия! В этом-то и дело!
— Дело! — вскричала она. — Да как ты?! — И она кинулась на него с кулаками.
Николас отступил, а потом схватил ее и прижал к себе. Он забыл о своем желании мылить ее и, склонив голову, принялся целовать ее груди, в то время как на них лилась из фонтана вода.
— Я всегда мечтал об этом, — говорил он, — еще со времени того моего видения!
— Да, в душе! — пробормотала она. — Это был душ! — Пальцы ее рук ерошили ему волосы, а губы его скользили все ниже и ниже… Вот он опустился перед нею на колени! — О Николас, Николас мой! — воскликнула она.
И они занялись любовью — в точности так, как это делали когда-то, в воде. Для Николаса это было открытием ее тела, но для Дуглесс — чем-то, о чем она помнила и чего желала все эти долгие недели и что наконец сбылось! Руки ее блуждали по всему его телу, как бы и припоминая и стараясь запомнить, и она безотчетно стремилась найти на нем такие новые местечки, которых не касалась или не целовала прежде.
Прошли часы, прежде чем они решили отдохнуть. Вода перестала течь, и они с Николасом улеглись прямо на сладко пахнущую траву, сжимая друг друга в объятиях.
— Нам все же нужно поговорить! — наконец произнесла она.
— О нет, не надо! — ответил он. Прижимаясь к нему все теснее, она сказала:
— Но я должна! Мне совсем не хочется, поверь! Но это мой долг!
— Придет утро, солнечные лучи коснутся твоих волос, и ты только посмеешься над всем этим! — отозвался Николас. — Никакая ты не женщина из будущего! Сейчас ты здесь со мной и так будет всегда!
— Мне хотелось бы… — начала она, с трудом проглотив подкативший к горлу комок. Рука ее блуждала по телу Николаса, — осталось не много времени, совсем не много. — Ну, пожалуйста, Николас, — взмолилась она, — выслушай меня! Прошлый раз, когда ты ушел в свое столетие, никто о тебе и не помнил! — начала Дуглесс. — Как будто ты никогда и не существовал! И это было так страшно! — Она уткнулась лицом ему в плечо. — Ты появился и исчез, и никто не помнил об этом — как если бы я попросту выдумала тебя!
— Наверное, так уж мне суждено! — предположил Николас.
— Но я-то никогда не забуду тебя! — воскликнула она, приподнимаясь на локте, чтобы в который уже раз посмотреть на него, потрогать его бороду, провести пальцами по щекам, погладить брови, поцеловать глаза.
— И я тебя не забуду! — проговорил он, тоже приподнимаясь и целуя ее в губы, но когда захотел большего, Дуглесс чуть-чуть отодвинулась.
— Возможно, и меня здесь забудут, когда я уйду. Ты должен воспринять это, как должное. И не надо… не знаю даже, как сказать… не надо приходить в ярость и требовать, чтобы меня вспомнили!
— Да ну, никто тебя не забудет!
— Нет, скорее всего, именно так и случится! Я вот тут научила людей всяким песням! А если бы они их запомнили? Это наверняка привело бы к краху лучших бродвейских шоу двадцатого века! — Она попыталась улыбнуться, однако это не очень-то получилось! — Обещай мне, поклянись!
— Ну, разумеется, я не женюсь на Летиции! Я вообще сомневаюсь, что меня попросят об этом во второй раз! — с иронией в голосе проговорил он.
— И прекрасно! Право, чудесно, просто чудесно! Тогда по крайней мере мне не придется читать о том, как тебе отрубили голову! — Она ласково провела пальцами по его шее. — Обещай также, что позаботишься о Джеймсе, — чтобы больше никаких свивальников и, хотя бы изредка, играй с ним немного!
Целуя кончики ее пальцев, он кивнул в ответ.
— И, пожалуйста, прояви заботу о Гонории — она была так добра ко мне, — продолжила Дуглесс.
— Хорошо, найду для нее самого лучшего из мужей! — отозвался он.
— Именно, — сказала она, — не самого богатого, а самого лучшего! Обещаешь, да? — Когда он кивнул в ответ, она продолжила:
— И пусть тот, кто возьмется выполнять обязанности повитухи, хорошенько вымоет руки! И еще — ты должен выстроить замок в Торнвике и оставить записи, в которых было бы сказано, что именно ты спроектировал его! Надо, чтобы сведения об этом сохранились в истории!
Улыбаясь, он спросил:
— И больше ничего? Тогда тебе придется остаться здесь, а то я все забуду!
— Я бы и осталась, — прошептала Дуглесс. — Только не могу! Не подаришь ли свой миниатюрный портрет?
— Я могу подарить тебе все: и сердце, и душу, саму жизнь! — воскликнул он.
Сжимая его голову ладонями, она проговорила:
— О, Николас, я не в состоянии это вынести!
— Да ведь ничего и нет скверного, что требовалось бы вы: носить! — ответил он, целуя ее руку, потом плечо, и снова его губы поползли вниз… — Возможно, Кит даст мне небольшое поместье и мы бы…
Она отодвинулась от него, посмотрела ему в глаза и сказала:
— Заверни этот свой миниатюрный портрет в промасленную тряпку или еще во что-нибудь, чтобы предохранить от порчи в течение последующих четырех сотен лет, и спрячь его за… Как там называется эта штука, к которой крепятся балки?
— Консоль, — ответил он. — Да, так вот в Торнвике ты сделаешь консоль, которая будет изображать Кита. А портрет завернешь в тряпку и спрячешь за консолью. И когда… когда я вернусь, я ее достану? Он в этот момент целовал ее грудь.
— Ты меня слышишь, а?
— Да-да, — отозвался он, — я все слышал! Джеймс. Гонория. Повитухи. Торнвик. Изображение Кита. — Проговаривая все это, пункт за пунктом, он всякий раз легонько целовал ее в грудь. — Ну, а теперь, любовь моя, — прошептал он, — иди ко мне!
Он приподнял ее, посадил на себя, и Дуглесс тотчас забыла обо всем на свете, ощущая лишь плоть мужчины, которого так любила! Он поглаживал ее ягодицы и ее груди, и они раскачивались вдвоем — вверх, вниз, поначалу тихонько, а затем все быстрее и быстрее!
Потом Николас, не отрываясь от нее, перевернулся, и вот она уже лежит навзничь, а он, испытывая новый прилив страсти, входит в нее, глубоко-глубоко, и ее тело выгибается навстречу ему! И они, запрокинув головы назад, изогнулись дугой, а затем рухнули на траву, и Николас так и остался на ней, крепко-крепко прижимая ее к себе!
— Люблю тебя! — прошептал он. — И буду любить всегда, во все времена!
Прижимаясь к нему и обнимая его так сильно, как только могла, Дуглесс спросила:
— Так ты не забудешь меня?!
— Никогда! — ответил он. — Никогда не забуду! И если завтра умру, душа моя все равно будет помнить тебя!
— Не говори о смерти! — воскликнула Дуглесс. — Только о жизни! Я живу, когда я с тобой! Только с тобой — я нечто цельное!
— А я — с тобой! — отозвался он и, перевернувшись на бок, подтянул ее поближе к себе. — Гляди, уже восходит солнце!
— О, Николас, — произнесла она, — мне страшно! Гладя ее мокрую голову, он сказал:
— Чего же ты страшишься? Что тебя увидят такой неодетой, да? Так все это мы уже видели прежде!
— Ах ты шельма! — смеясь воскликнула Дуглесс. — Никогда тебе не прощу, что ты не рассказал мне об этом!
— Ничего, — отозвался он, — у меня впереди еще целая жизнь — успею вымолить прощенье.
— Да, — шепнула она. — Да! На это понадобится целая жизнь! Глядя на посветлевшее небо, он проговорил:
— Нам пора. Я должен рассказать матери а своем поступке. Скоро здесь будет Кит..
— Да, они рассердятся. Еще как! И я тут бессильна помочь.
— Нет, ты должна пойти со мной к Киту! Я не буду стесняться — попрошу брата дать нам кров, хотя бы в благодарность за то, что ты спасла ему жизнь!
Дуглесс посмотрела на небо — с каждой секундой оно становилось все светлее. Сейчас она почти готова была поверить в то, что сможет остаться здесь с Николасом.
— Да, мы будем жить в каком-нибудь хорошеньком маленьком домике, — сказала она и поспешила добавить:
— И у нас с тобой будет совсем немного слуг — человек с полсотни или около того! — Она улыбнулась. — А детей заведем целую дюжина! Я люблю детей! И мы станем хорошенько учить их всему и конечно же мыться! И, кто знает, может даже они изобретут сливной унитаз!
Усмехаясь, Николас проговорил:
— Уж слишком много ты моешься! Мои сыновья не…
— Наши с тобой сыновья! — перебила она его. — И я намерена рассказать тебе о движении за соблюдение прав женщин!
Он привлек ее к себе, крепко обнял и спросил;
— А что, это отнимет много времени?
— Лет четыреста! — шепотом ответила она.
— Ну в таком случае я дам тебе время на это! — отозвался Николас.
— Да, — сказала она улыбаясь. — Время! У нас с тобой будет столько времени, сколько нам нужно!
Он поцеловал ее долгим крепким и глубоким поцелуем, а потом шепнул:
— Всегда! Я стану любить тебя сквозь время! Дуглесс ощутила на себе его руки, его губы прижались к ее губам, но уже в следующее мгновение она оказалась в церквушке Эшбертона, а в небе над ней, оставляя след в облаках, летел реактивный самолет.
Глава 20
— Я чувствовал твои слезы. Я ничего не слышал, кроме твоих рыданий. Я не мог даже смотреть на Летицию, потому что все время видел лишь тебя, в слезах! — Он сжал ее руку. — Я расстался с Летицией — никому ничего не сказал, даже Киту, просто взял лошадь и уехал. В тот момент, когда я должен был произносить слова клятвы, я мчался к тебе! И вот только что добрался…
Именно этого она и добивалась, но сейчас ей стало страшно. И, глядя на него, она спросила:
— Что же теперь будет?
— Будет… — задумчиво начал он, — …будет… взрыв возмущения! Да… взрыв… с обеих сторон: Кит… и моя мать… — Не договорив, он отвернулся от нее.
Дуглесс видела, как он мучается, разрываясь между долгом и любовью. И ведь ее уже не будет, чтобы ему помочь! Сжимая его руку, она спросила:
— Ты не женишься на ней, даже когда я уйду? Он глянул на нее, глаза его блестели:
— А ты могла бы меня сейчас покинуть?
Ее глаза наполнились слезами и, бросившись ему на грудь, она воскликнула:
— Я никогда бы не покинула тебя, будь у меня выбор, но его нет, теперь уже нет. Да, сейчас места для выбора не осталось! Я скоро от тебя уйду, я знаю это — чувствую! Целуя ее, он отвел с ее лица волосы и спросил шепотом:
— Сколько же еще у тебя времени? — Думаю, это случится на рассвете. Никак не позже! И я, Николас… Поцелуем заставив ее замолчать, он проговорил:
— Что до меня, то я скорее проведу несколько часов с тобой, чем всю жизнь с другой! Хватит, не надо более разговоров! Пошли, последние часы мы проведем любя друг друга! Он приподнял ее, поставил рядом с собой, а затем повел к фонтану и стал намыливать ее же туалетным мылом.
— Ты оставила его здесь! — сказал он, улыбаясь ей. Забудь о том, что это конец! — сказала себе Дуглесс. Да, нужно просто забыть об этом! Пусть время остановится на одну эту ночь!
— А откуда ты узнал, что я тут моюсь? — запинаясь спросила она.
— Я был одним из тех, кто подглядывал, — ответил Николас.
— Подглядывал?! — переспросила она, перестав намыливаться, и Николас так и замер под ее взглядом. — Кто же тут подглядывал за мной? — с возмущением спросила она.
— Да все, — ухмыляясь ответил он. — А ты разве не заметила, как мужчины весь день зевают? Им ведь приходилось вставать очень-очень рано, чтобы успеть спрятаться! — Спрятаться?! — воскликнула она, приходя в еще большую ярость. — А ты, значит, был одним из них, признавайся, был? И ты допускал такое?! Дозволял этим мужчинам шпионить за мной?!
— Да, но, останови я тебя, сам лишился бы удовольствия! В этом-то и дело!
— Дело! — вскричала она. — Да как ты?! — И она кинулась на него с кулаками.
Николас отступил, а потом схватил ее и прижал к себе. Он забыл о своем желании мылить ее и, склонив голову, принялся целовать ее груди, в то время как на них лилась из фонтана вода.
— Я всегда мечтал об этом, — говорил он, — еще со времени того моего видения!
— Да, в душе! — пробормотала она. — Это был душ! — Пальцы ее рук ерошили ему волосы, а губы его скользили все ниже и ниже… Вот он опустился перед нею на колени! — О Николас, Николас мой! — воскликнула она.
И они занялись любовью — в точности так, как это делали когда-то, в воде. Для Николаса это было открытием ее тела, но для Дуглесс — чем-то, о чем она помнила и чего желала все эти долгие недели и что наконец сбылось! Руки ее блуждали по всему его телу, как бы и припоминая и стараясь запомнить, и она безотчетно стремилась найти на нем такие новые местечки, которых не касалась или не целовала прежде.
Прошли часы, прежде чем они решили отдохнуть. Вода перестала течь, и они с Николасом улеглись прямо на сладко пахнущую траву, сжимая друг друга в объятиях.
— Нам все же нужно поговорить! — наконец произнесла она.
— О нет, не надо! — ответил он. Прижимаясь к нему все теснее, она сказала:
— Но я должна! Мне совсем не хочется, поверь! Но это мой долг!
— Придет утро, солнечные лучи коснутся твоих волос, и ты только посмеешься над всем этим! — отозвался Николас. — Никакая ты не женщина из будущего! Сейчас ты здесь со мной и так будет всегда!
— Мне хотелось бы… — начала она, с трудом проглотив подкативший к горлу комок. Рука ее блуждала по телу Николаса, — осталось не много времени, совсем не много. — Ну, пожалуйста, Николас, — взмолилась она, — выслушай меня! Прошлый раз, когда ты ушел в свое столетие, никто о тебе и не помнил! — начала Дуглесс. — Как будто ты никогда и не существовал! И это было так страшно! — Она уткнулась лицом ему в плечо. — Ты появился и исчез, и никто не помнил об этом — как если бы я попросту выдумала тебя!
— Наверное, так уж мне суждено! — предположил Николас.
— Но я-то никогда не забуду тебя! — воскликнула она, приподнимаясь на локте, чтобы в который уже раз посмотреть на него, потрогать его бороду, провести пальцами по щекам, погладить брови, поцеловать глаза.
— И я тебя не забуду! — проговорил он, тоже приподнимаясь и целуя ее в губы, но когда захотел большего, Дуглесс чуть-чуть отодвинулась.
— Возможно, и меня здесь забудут, когда я уйду. Ты должен воспринять это, как должное. И не надо… не знаю даже, как сказать… не надо приходить в ярость и требовать, чтобы меня вспомнили!
— Да ну, никто тебя не забудет!
— Нет, скорее всего, именно так и случится! Я вот тут научила людей всяким песням! А если бы они их запомнили? Это наверняка привело бы к краху лучших бродвейских шоу двадцатого века! — Она попыталась улыбнуться, однако это не очень-то получилось! — Обещай мне, поклянись!
— Ну, разумеется, я не женюсь на Летиции! Я вообще сомневаюсь, что меня попросят об этом во второй раз! — с иронией в голосе проговорил он.
— И прекрасно! Право, чудесно, просто чудесно! Тогда по крайней мере мне не придется читать о том, как тебе отрубили голову! — Она ласково провела пальцами по его шее. — Обещай также, что позаботишься о Джеймсе, — чтобы больше никаких свивальников и, хотя бы изредка, играй с ним немного!
Целуя кончики ее пальцев, он кивнул в ответ.
— И, пожалуйста, прояви заботу о Гонории — она была так добра ко мне, — продолжила Дуглесс.
— Хорошо, найду для нее самого лучшего из мужей! — отозвался он.
— Именно, — сказала она, — не самого богатого, а самого лучшего! Обещаешь, да? — Когда он кивнул в ответ, она продолжила:
— И пусть тот, кто возьмется выполнять обязанности повитухи, хорошенько вымоет руки! И еще — ты должен выстроить замок в Торнвике и оставить записи, в которых было бы сказано, что именно ты спроектировал его! Надо, чтобы сведения об этом сохранились в истории!
Улыбаясь, он спросил:
— И больше ничего? Тогда тебе придется остаться здесь, а то я все забуду!
— Я бы и осталась, — прошептала Дуглесс. — Только не могу! Не подаришь ли свой миниатюрный портрет?
— Я могу подарить тебе все: и сердце, и душу, саму жизнь! — воскликнул он.
Сжимая его голову ладонями, она проговорила:
— О, Николас, я не в состоянии это вынести!
— Да ведь ничего и нет скверного, что требовалось бы вы: носить! — ответил он, целуя ее руку, потом плечо, и снова его губы поползли вниз… — Возможно, Кит даст мне небольшое поместье и мы бы…
Она отодвинулась от него, посмотрела ему в глаза и сказала:
— Заверни этот свой миниатюрный портрет в промасленную тряпку или еще во что-нибудь, чтобы предохранить от порчи в течение последующих четырех сотен лет, и спрячь его за… Как там называется эта штука, к которой крепятся балки?
— Консоль, — ответил он. — Да, так вот в Торнвике ты сделаешь консоль, которая будет изображать Кита. А портрет завернешь в тряпку и спрячешь за консолью. И когда… когда я вернусь, я ее достану? Он в этот момент целовал ее грудь.
— Ты меня слышишь, а?
— Да-да, — отозвался он, — я все слышал! Джеймс. Гонория. Повитухи. Торнвик. Изображение Кита. — Проговаривая все это, пункт за пунктом, он всякий раз легонько целовал ее в грудь. — Ну, а теперь, любовь моя, — прошептал он, — иди ко мне!
Он приподнял ее, посадил на себя, и Дуглесс тотчас забыла обо всем на свете, ощущая лишь плоть мужчины, которого так любила! Он поглаживал ее ягодицы и ее груди, и они раскачивались вдвоем — вверх, вниз, поначалу тихонько, а затем все быстрее и быстрее!
Потом Николас, не отрываясь от нее, перевернулся, и вот она уже лежит навзничь, а он, испытывая новый прилив страсти, входит в нее, глубоко-глубоко, и ее тело выгибается навстречу ему! И они, запрокинув головы назад, изогнулись дугой, а затем рухнули на траву, и Николас так и остался на ней, крепко-крепко прижимая ее к себе!
— Люблю тебя! — прошептал он. — И буду любить всегда, во все времена!
Прижимаясь к нему и обнимая его так сильно, как только могла, Дуглесс спросила:
— Так ты не забудешь меня?!
— Никогда! — ответил он. — Никогда не забуду! И если завтра умру, душа моя все равно будет помнить тебя!
— Не говори о смерти! — воскликнула Дуглесс. — Только о жизни! Я живу, когда я с тобой! Только с тобой — я нечто цельное!
— А я — с тобой! — отозвался он и, перевернувшись на бок, подтянул ее поближе к себе. — Гляди, уже восходит солнце!
— О, Николас, — произнесла она, — мне страшно! Гладя ее мокрую голову, он сказал:
— Чего же ты страшишься? Что тебя увидят такой неодетой, да? Так все это мы уже видели прежде!
— Ах ты шельма! — смеясь воскликнула Дуглесс. — Никогда тебе не прощу, что ты не рассказал мне об этом!
— Ничего, — отозвался он, — у меня впереди еще целая жизнь — успею вымолить прощенье.
— Да, — шепнула она. — Да! На это понадобится целая жизнь! Глядя на посветлевшее небо, он проговорил:
— Нам пора. Я должен рассказать матери а своем поступке. Скоро здесь будет Кит..
— Да, они рассердятся. Еще как! И я тут бессильна помочь.
— Нет, ты должна пойти со мной к Киту! Я не буду стесняться — попрошу брата дать нам кров, хотя бы в благодарность за то, что ты спасла ему жизнь!
Дуглесс посмотрела на небо — с каждой секундой оно становилось все светлее. Сейчас она почти готова была поверить в то, что сможет остаться здесь с Николасом.
— Да, мы будем жить в каком-нибудь хорошеньком маленьком домике, — сказала она и поспешила добавить:
— И у нас с тобой будет совсем немного слуг — человек с полсотни или около того! — Она улыбнулась. — А детей заведем целую дюжина! Я люблю детей! И мы станем хорошенько учить их всему и конечно же мыться! И, кто знает, может даже они изобретут сливной унитаз!
Усмехаясь, Николас проговорил:
— Уж слишком много ты моешься! Мои сыновья не…
— Наши с тобой сыновья! — перебила она его. — И я намерена рассказать тебе о движении за соблюдение прав женщин!
Он привлек ее к себе, крепко обнял и спросил;
— А что, это отнимет много времени?
— Лет четыреста! — шепотом ответила она.
— Ну в таком случае я дам тебе время на это! — отозвался Николас.
— Да, — сказала она улыбаясь. — Время! У нас с тобой будет столько времени, сколько нам нужно!
Он поцеловал ее долгим крепким и глубоким поцелуем, а потом шепнул:
— Всегда! Я стану любить тебя сквозь время! Дуглесс ощутила на себе его руки, его губы прижались к ее губам, но уже в следующее мгновение она оказалась в церквушке Эшбертона, а в небе над ней, оставляя след в облаках, летел реактивный самолет.
Глава 20
Дуглесс не плакала — ощущения ее были слишком глубокими, слишком значительными, чтобы просто расплакаться. Она сидела на полу маленькой церкви в Эшбертоне и знала, что за спиной у нее мраморное надгробие над могилой Николаса. Она не находила в себе сил взглянуть на него и вместо теплой плоти Николаса увидеть его запечатленным в холодном мраморе.
Некоторое время она сидела и смотрела на интерьер церкви — такой старый, такой простенький. Некрашеные потолочные балки и стены, пол без всяких узоров. На скамьях в первых рядах — подушечки с ручной обвязкой, как показалось Дуглесс, очень грубые — она уже привыкла к изысканным вышивкам дам — приближенных леди Маргарет.
Дверь открылась, и вошел священник. Дуглесс не тронулась с места.
— С вами все в порядке? — спросил он. Дуглесс сначала даже не поняла его: он говорил с каким-то акцентом.
— Сколько времени я провела здесь? — спросила она. Священник нахмурился: поведение этой молодой женщины казалось весьма странным! То она перебегает дорогу перед мчащимися на полной скорости машинами, то утверждает, что пришла вдвоем с каким-то мужчиной, хотя была одна, а теперь вот не успела войти, как спрашивает, долго ли тут пробыла!
— Ну, несколько минут, не более того, — ответил священник.
Дуглесс могла лишь слабо улыбнуться на это: подумать только — всего лишь несколько минут! Несколько недель она прожила в шестнадцатом столетии, а здесь прошло всего несколько минут! Она попыталась подняться, но ноги плохо держали ее, и священник помог ей встать.
— Может, вам стоит показаться врачу? — спросил он. Психиатру, должно быть! — чуть не выпалила в ответ ему Дуглесс. Интересно, расскажи она о происшедшем с ней психиатру, стал бы он писать об этом книгу или превратил все в некий «фильм недели», собирающий кассу?!
— Нет, не стоит, — ответила она священнику. — Право же, я чувствую себя превосходно! Просто мне нужно вернуться в гостиницу и… — шепотом добавила она. А что потом? Что мне делать там без Николаса?! — подумала она и шагнула к выходу.
— Не забудьте вашу сумку! — напомнил священник. Дуглесс обернулась и увидела, что на полу возле надгробия валяется ее старая дорожная сумка. Ее содержимое ведь так помогло ей, когда она пребывала в елизаветинской эпохе! И, глядя на сумку, она прониклась чувством какой-то общности с ней: ведь где бы она ни была, сумка тоже неизменно сопровождала ее! Подойдя к сумке, Дуглесс машинально расстегнула молнию на ней и сразу поняла, что все там нетронуто — ей даже не потребовалось рассматривать содержимое. Таблетки в пузырьке все были целы, а ведь она их так щедро раздаривала! И тюбик с зубной пастой оказался нетронутым! Таблетки от простуды тоже были на месте, и ни одна страничка из дневника не пропала! Все-все было на месте!
Подобрав с полу сумку, она перекинула лямку через плечо и уже хотела выйти, но внезапно остановилась и внимательно посмотрела на основание могилы. Что-то тут переменилось! Она даже не сразу поняла, что именно, но что-то изменилось!
Стараясь не смотреть на мраморную скульптуру Николаса, она уставилась на основание надгробия.
— Что-то не так? — спросил священник. Дуглесс дважды перечитала надпись на надгробии, пока наконец поняла, что именно не так!
— Да, дата! — шепотом ответила она.
— Дата? — удивленно переспросил он. — Ах, ну, конечно! Да, эта могила очень и очень старая!
На надгробии датой смерти Николаса был указан тысяча пятьсот девяносто девятый год! А вовсе не тысяча пятьсот шестьдесят четвертый! Она склонилась над надгробием и потрогала высеченные цифры кончиками пальцев, проверяя себя, правильно ли она все рассмотрела. Да, еще тридцать пять лет! Значит, он прожил еще целых тридцать пять лет после дня предполагаемой казни!
И только коснувшись надписи, она осмелилась поднять глаза и посмотреть на само надгробие. На нем скульптурно был запечатлен Николас, но теперь его изображение выглядело совсем иначе. Перед нею был не молодой человек, умерший в расцвете сил, а мужчина гораздо старше, который вполне мог прожить весь отпущенный ему срок! Осмотрев внимательно его изображение, она заметила, что и одежды на Николасе совсем иные: длинные бриджи по моде тысяча пятьсот девяносто девятого года, а вовсе не укороченные, которые носили тридцатью годами ранее!
Ласково проводя пальцами по его холодной щеке, по линии морщинок под глазами, искусно исполненных скульптором, она прошептала:
— Стало быть, мы сделали это! Да, Николас, любимый мой, мы сделали это!
— Прошу прощения? — недоуменно спросил священник. Дуглесс поглядела на него и, одарив ослепительной улыбкой, воскликнула:
— Так мы все же изменили ход истории! — И с этими словами, продолжая улыбаться, она вышла из церкви во двор, залитый солнечным светом.
Испытывая некоторую растерянность, Дуглесс немного постояла на церковном кладбище. Надгробия на могилах были такими старыми, а прямо перед нею по улице пронесся автомобиль, и у Дуглесс при виде этой машины даже дыхание перехватило! Хватая ртом воздух, она чувствовала себя так, будто легкие вот-вот лопнут! Какое-то время у нее было глубокое ощущение, что все здесь какое-то не такое, не правильное! В своей простенькой одежде она самой себе казалась чуть ли не голой и какой-то заурядной. Она с отвращением оглядела юбку и блузку, вызвавшие в ней только тоску! Теперь, когда на ней не было корсета, у нее появились неприятные ощущения в спине, словно она потеряла опору, а ее кожаные сапожки немилосердно жали!
Мимо пронеслась еще машина, и Дуглесс стало даже нехорошо из-за ее скорости. Пройдя к церковной калитке, она распахнула ее и вышла на тротуар. Так странно чувствовать под ногами бетонные плитки! На ходу она с недоумением смотрела на высившиеся перед нею дома: сколько там лишнего стекла! А на магазинных дверях и окнах — надписи! И кто в состоянии прочитать их?! Она вспомнила, что в тех местах, где побывала, мало кто умел читать, так что рекламные знаки представляли собой просто рисованные картинки, с изображением товаров, которыми торговали магазины.
И как тут все чисто! Ни грязи, ни вони от вылитого на улицу содержимого ночных горшков, ни кухонных отбросов и роющихся в них свиней! Да и люди, попадавшиеся ей на улице, одеты весьма странно: в такие же простецкие платья, что и на ней! И казалось, нет ни богатых, ни бедных: никаких нищих в грязных лохмотьях и никаких леди в юбках с жемчугами!
Медленно-медленно Дуглесс брела по улице, широко открытыми глазами разглядывая все, как если бы никогда прежде не бывала в этом двадцатом веке! Запах пищи заставил ее зайти в паб. Некоторое время она стояла в проходе, озираясь по сторонам: помещение явно было задумано как некоторая копия таверны времен королевы Елизаветы, но очень и очень отличалась от той таверны! Слишком уж тут чисто, слишком тихо и… слишком одиноко! Посетители за столиками изолированы друг от друга и так не похожи на общительных, шумных людей елизаветинских времен!
У задней стены на черной доске мелом было написано меню на сегодняшний день. Дуглесс заказала сразу шесть блюд, не обратив внимания на поднятые в изумлении брови официантки, а потом уселась за столик и стала потягивать пиво. Сама эта пивная кружка из толстого стекла казалась ей странной, а пиво — наполовину разбавленным водой.
Положив сумку на соседний стул, Дуглесс принялась рыться в ней. На самом дне лежал туристический справочник, повествующий о всех исторических памятниках Великобритании. Там был упомянут и Беллвуд, и, как и прежде, замок был открыт для посетителей.
Она посмотрела, что еще пишут о других домах Николаса. Ни один из них не был отнесен к разряду «руин»! Все одиннадцать особняков из тех, которыми некогда владел Николас, сохранились! И тремя из них все еще владели представители семейства Стэффорд!
Дуглесс еще раз перечитала страничку. В справочнике сообщалось, что семейство Стэффорд — одно из старейших и богатейших в Англии, что еще в семнадцатом веке кое-кто из них женился на членах королевской семьи и что герцог Стэффорд, живущий и ныне, доводится двоюродным братом английской королеве!
— Значит, герцог! — прошептала Дуглесс. — Смотри-ка, Николас, твои потомки стали герцогами!
Тут принесли заказанную еду, и Дуглесс неприятно поразило то, как именно были поданы блюда: без всяких церемоний их все сразу поставили на стол!
Она принялась за еду, продолжая одновременно читать туристический справочник. Кроме Беллвуда, все прочие дома Николаса оказались частными резиденциями, и публику в них не пускали! Торнвик тоже оказался частной резиденцией, но небольшая часть его по четвергам была открыта для посетите; лей. «Нынешний герцог считает, что весь мир должен приобщиться к красоте Торнвика, спроектированного его предком и блистательным ученым Николасом Стэффордом», — прочитала она в справочнике.
— Блистательным ученым! — шепотом повторила она. Значит, не «дамский угодник», как его называли когда-то, не «ловелас», не «распутник», а «блистательный ученый»!
Она закрыла справочник и подняла глаза. Над нею со странным выражением лица склонилась официантка.
— Что-то не так с вашей вилкой? — спросила она.
— С вилкой? — переспросила Дуглесс, не понимая, в чем дело. Но официантка все продолжала глядеть на Дуглесс, пока та не перевела взгляд на свою пустую тарелку: рядом лежала вилка, к которой Дуглесс и не прикоснулась, ибо ела только ложкой и ножом. — Ничего-ничего, все в порядке, просто я… — Ей никак не приходило в голову, что бы. такое сказать официантке. Она просто улыбнулась и стала смотреть свой счет. Выписанная там сумма — в средние века на эти деньги можно было бы купить, наверное, сотню обедов! — заставила ее покраснеть. Она заплатила и вышла на улицу.
И тут решила, что должна постоянно двигаться: стоит ей остановиться, и мысли о Николасе, о том, что она навсегда потеряла его, снова будут мучить ее.
Она почти побежала на станцию, чтобы успеть на первый поезд, идущий, в Беллвуд. Она должна увидеть, что там изменилось! Пока шел поезд, Дуглесс изучала справочник — чтобы хоть чем-то занять себя и не думать о своей утрате.
Теперь она отлично знала, как пройти от станции к замку Беллвуд. По меркам времени двадцатого столетия она побывала в этом доме всего лишь вчера — в тот самый день, когда узнала о казни Николаса. И тогда гид была не очень-то любезна с ней — она запомнила, что Дуглесс пыталась открыть стоявшую на охране дверь, и экскурсантам пришлось задержаться.
Дуглесс купила входной билет, брошюру с описанием маршрута и вместе с другими посетителями пошла к дому — впереди группы шла все та же женщина-экскурсовод.
При первом посещении Дуглесс нашла замок таким прекрасным, но теперь он казался ей голым, унылым и лишенным жизни. На полках над очагами не хватало серебряных и золотых тарелок, на столах не лежали искусно вышитые женскими руками скатерти, а на стульях не было красивых подушечек. Но, самое главное, в залах не сновали туда-сюда богато одетые люди, никто не смеялся, и ниоткуда не доносились звуки музыки!
Не успела Дуглесс прийти в себя из-за поразившей ее безвкусной пустоты в убранстве дома, как толпа экскурсантов уже ввалилась в комнату Николаса. Дуглесс, отойдя в сторонку, смотрела на портрет Николаса и слушала то, что говорил гид. Теперь ее рассказ был иным, очень и очень отличным от прежнего!
Казалось, экскурсоводу не хватает прилагательных в превосходной степени при описании Николаса.
— Он был подлинным представителем эпохи Возрождения, — рассказывала экскурсовод, — но во многом значительно опередил свое время. Спроектированные им великолепные здания до сих пор служат образцом зодчества. Он добился огромных успехов и в области медицины, написал книгу о профилактике болезней, которая, если бы к ее рекомендациям в должной мере прислушивались, спасла тысячи человеческих жизней!
— А о чем, собственно, эта книга? — спросила Дуглесс. Гид, явно припоминая неприятный эпизод с открыванием двери, смерила ее тяжелым взглядом, прежде чем ответить:
— Ну, если говорить в целом, речь в ней шла о том, что врачам и акушеркам следует тщательно мыть руки. А теперь, с вашего позволения, мы осмотрим…
На этом Дуглесс рассталась с экскурсией и, выйдя из замка опять через калитку с надписью «Вход», направилась к библиотеке. Библиотекарша, взглянув на нее, с улыбкой спросила:
— Книги из собрания Стэффордов?
— Да, — ответила Дуглесс. Для всех людей здесь не прошло и суток с тех пор, как она побывала в городке в прошлый раз!
Весь остаток дня она провела за чтением книг по истории. Теперь в них буквально любая информация подавалась совершенно иначе. Она встречала в книгах имена людей, которых знала и успела полюбить. Для остальных читателей они, вероятно, были всего-навсего именами, упоминаемыми в исторических сочинениях, но для нее — живыми людьми, из плоти и крови!
Сообщалось, что, пережив трех своих супругов, леди Маргарет больше не вышла замуж и дожила до семидесяти с лишним лет.
Кит женился на крошке Люси, и в одной из книг говорилось, что Люси была весьма щедрой в благотворительных делах и покровительствовала художникам и музыкантам. Кит благополучно управлял поместьями Стэффордов, пока в возрасте сорока Двух лет не умер от болезни желудка. Поскольку у него с Люси детей не было, графский титул и все земли перешли Николасу.
Читая о Николасе, она даже дотрагивалась пальцами до напечатанных в книге слов, как если бы этот жест мог приблизить его к ней. Прочитав о том, что Николас так никогда и не женился, она почувствовала, что глаза ее наполнилось слезами, и быстро смахнула их с ресниц.
Николас дожил до вполне почтенного возраста — шестидесяти двух лет и за свою жизнь сделал массу замечательных вещей. В книгах детально расписывались красота и самобытность спроектированных им зданий. «Использование им в зодчестве стекла надолго опередило эпоху», — замечал один из авторов.
Некоторое время она сидела и смотрела на интерьер церкви — такой старый, такой простенький. Некрашеные потолочные балки и стены, пол без всяких узоров. На скамьях в первых рядах — подушечки с ручной обвязкой, как показалось Дуглесс, очень грубые — она уже привыкла к изысканным вышивкам дам — приближенных леди Маргарет.
Дверь открылась, и вошел священник. Дуглесс не тронулась с места.
— С вами все в порядке? — спросил он. Дуглесс сначала даже не поняла его: он говорил с каким-то акцентом.
— Сколько времени я провела здесь? — спросила она. Священник нахмурился: поведение этой молодой женщины казалось весьма странным! То она перебегает дорогу перед мчащимися на полной скорости машинами, то утверждает, что пришла вдвоем с каким-то мужчиной, хотя была одна, а теперь вот не успела войти, как спрашивает, долго ли тут пробыла!
— Ну, несколько минут, не более того, — ответил священник.
Дуглесс могла лишь слабо улыбнуться на это: подумать только — всего лишь несколько минут! Несколько недель она прожила в шестнадцатом столетии, а здесь прошло всего несколько минут! Она попыталась подняться, но ноги плохо держали ее, и священник помог ей встать.
— Может, вам стоит показаться врачу? — спросил он. Психиатру, должно быть! — чуть не выпалила в ответ ему Дуглесс. Интересно, расскажи она о происшедшем с ней психиатру, стал бы он писать об этом книгу или превратил все в некий «фильм недели», собирающий кассу?!
— Нет, не стоит, — ответила она священнику. — Право же, я чувствую себя превосходно! Просто мне нужно вернуться в гостиницу и… — шепотом добавила она. А что потом? Что мне делать там без Николаса?! — подумала она и шагнула к выходу.
— Не забудьте вашу сумку! — напомнил священник. Дуглесс обернулась и увидела, что на полу возле надгробия валяется ее старая дорожная сумка. Ее содержимое ведь так помогло ей, когда она пребывала в елизаветинской эпохе! И, глядя на сумку, она прониклась чувством какой-то общности с ней: ведь где бы она ни была, сумка тоже неизменно сопровождала ее! Подойдя к сумке, Дуглесс машинально расстегнула молнию на ней и сразу поняла, что все там нетронуто — ей даже не потребовалось рассматривать содержимое. Таблетки в пузырьке все были целы, а ведь она их так щедро раздаривала! И тюбик с зубной пастой оказался нетронутым! Таблетки от простуды тоже были на месте, и ни одна страничка из дневника не пропала! Все-все было на месте!
Подобрав с полу сумку, она перекинула лямку через плечо и уже хотела выйти, но внезапно остановилась и внимательно посмотрела на основание могилы. Что-то тут переменилось! Она даже не сразу поняла, что именно, но что-то изменилось!
Стараясь не смотреть на мраморную скульптуру Николаса, она уставилась на основание надгробия.
— Что-то не так? — спросил священник. Дуглесс дважды перечитала надпись на надгробии, пока наконец поняла, что именно не так!
— Да, дата! — шепотом ответила она.
— Дата? — удивленно переспросил он. — Ах, ну, конечно! Да, эта могила очень и очень старая!
На надгробии датой смерти Николаса был указан тысяча пятьсот девяносто девятый год! А вовсе не тысяча пятьсот шестьдесят четвертый! Она склонилась над надгробием и потрогала высеченные цифры кончиками пальцев, проверяя себя, правильно ли она все рассмотрела. Да, еще тридцать пять лет! Значит, он прожил еще целых тридцать пять лет после дня предполагаемой казни!
И только коснувшись надписи, она осмелилась поднять глаза и посмотреть на само надгробие. На нем скульптурно был запечатлен Николас, но теперь его изображение выглядело совсем иначе. Перед нею был не молодой человек, умерший в расцвете сил, а мужчина гораздо старше, который вполне мог прожить весь отпущенный ему срок! Осмотрев внимательно его изображение, она заметила, что и одежды на Николасе совсем иные: длинные бриджи по моде тысяча пятьсот девяносто девятого года, а вовсе не укороченные, которые носили тридцатью годами ранее!
Ласково проводя пальцами по его холодной щеке, по линии морщинок под глазами, искусно исполненных скульптором, она прошептала:
— Стало быть, мы сделали это! Да, Николас, любимый мой, мы сделали это!
— Прошу прощения? — недоуменно спросил священник. Дуглесс поглядела на него и, одарив ослепительной улыбкой, воскликнула:
— Так мы все же изменили ход истории! — И с этими словами, продолжая улыбаться, она вышла из церкви во двор, залитый солнечным светом.
Испытывая некоторую растерянность, Дуглесс немного постояла на церковном кладбище. Надгробия на могилах были такими старыми, а прямо перед нею по улице пронесся автомобиль, и у Дуглесс при виде этой машины даже дыхание перехватило! Хватая ртом воздух, она чувствовала себя так, будто легкие вот-вот лопнут! Какое-то время у нее было глубокое ощущение, что все здесь какое-то не такое, не правильное! В своей простенькой одежде она самой себе казалась чуть ли не голой и какой-то заурядной. Она с отвращением оглядела юбку и блузку, вызвавшие в ней только тоску! Теперь, когда на ней не было корсета, у нее появились неприятные ощущения в спине, словно она потеряла опору, а ее кожаные сапожки немилосердно жали!
Мимо пронеслась еще машина, и Дуглесс стало даже нехорошо из-за ее скорости. Пройдя к церковной калитке, она распахнула ее и вышла на тротуар. Так странно чувствовать под ногами бетонные плитки! На ходу она с недоумением смотрела на высившиеся перед нею дома: сколько там лишнего стекла! А на магазинных дверях и окнах — надписи! И кто в состоянии прочитать их?! Она вспомнила, что в тех местах, где побывала, мало кто умел читать, так что рекламные знаки представляли собой просто рисованные картинки, с изображением товаров, которыми торговали магазины.
И как тут все чисто! Ни грязи, ни вони от вылитого на улицу содержимого ночных горшков, ни кухонных отбросов и роющихся в них свиней! Да и люди, попадавшиеся ей на улице, одеты весьма странно: в такие же простецкие платья, что и на ней! И казалось, нет ни богатых, ни бедных: никаких нищих в грязных лохмотьях и никаких леди в юбках с жемчугами!
Медленно-медленно Дуглесс брела по улице, широко открытыми глазами разглядывая все, как если бы никогда прежде не бывала в этом двадцатом веке! Запах пищи заставил ее зайти в паб. Некоторое время она стояла в проходе, озираясь по сторонам: помещение явно было задумано как некоторая копия таверны времен королевы Елизаветы, но очень и очень отличалась от той таверны! Слишком уж тут чисто, слишком тихо и… слишком одиноко! Посетители за столиками изолированы друг от друга и так не похожи на общительных, шумных людей елизаветинских времен!
У задней стены на черной доске мелом было написано меню на сегодняшний день. Дуглесс заказала сразу шесть блюд, не обратив внимания на поднятые в изумлении брови официантки, а потом уселась за столик и стала потягивать пиво. Сама эта пивная кружка из толстого стекла казалась ей странной, а пиво — наполовину разбавленным водой.
Положив сумку на соседний стул, Дуглесс принялась рыться в ней. На самом дне лежал туристический справочник, повествующий о всех исторических памятниках Великобритании. Там был упомянут и Беллвуд, и, как и прежде, замок был открыт для посетителей.
Она посмотрела, что еще пишут о других домах Николаса. Ни один из них не был отнесен к разряду «руин»! Все одиннадцать особняков из тех, которыми некогда владел Николас, сохранились! И тремя из них все еще владели представители семейства Стэффорд!
Дуглесс еще раз перечитала страничку. В справочнике сообщалось, что семейство Стэффорд — одно из старейших и богатейших в Англии, что еще в семнадцатом веке кое-кто из них женился на членах королевской семьи и что герцог Стэффорд, живущий и ныне, доводится двоюродным братом английской королеве!
— Значит, герцог! — прошептала Дуглесс. — Смотри-ка, Николас, твои потомки стали герцогами!
Тут принесли заказанную еду, и Дуглесс неприятно поразило то, как именно были поданы блюда: без всяких церемоний их все сразу поставили на стол!
Она принялась за еду, продолжая одновременно читать туристический справочник. Кроме Беллвуда, все прочие дома Николаса оказались частными резиденциями, и публику в них не пускали! Торнвик тоже оказался частной резиденцией, но небольшая часть его по четвергам была открыта для посетите; лей. «Нынешний герцог считает, что весь мир должен приобщиться к красоте Торнвика, спроектированного его предком и блистательным ученым Николасом Стэффордом», — прочитала она в справочнике.
— Блистательным ученым! — шепотом повторила она. Значит, не «дамский угодник», как его называли когда-то, не «ловелас», не «распутник», а «блистательный ученый»!
Она закрыла справочник и подняла глаза. Над нею со странным выражением лица склонилась официантка.
— Что-то не так с вашей вилкой? — спросила она.
— С вилкой? — переспросила Дуглесс, не понимая, в чем дело. Но официантка все продолжала глядеть на Дуглесс, пока та не перевела взгляд на свою пустую тарелку: рядом лежала вилка, к которой Дуглесс и не прикоснулась, ибо ела только ложкой и ножом. — Ничего-ничего, все в порядке, просто я… — Ей никак не приходило в голову, что бы. такое сказать официантке. Она просто улыбнулась и стала смотреть свой счет. Выписанная там сумма — в средние века на эти деньги можно было бы купить, наверное, сотню обедов! — заставила ее покраснеть. Она заплатила и вышла на улицу.
И тут решила, что должна постоянно двигаться: стоит ей остановиться, и мысли о Николасе, о том, что она навсегда потеряла его, снова будут мучить ее.
Она почти побежала на станцию, чтобы успеть на первый поезд, идущий, в Беллвуд. Она должна увидеть, что там изменилось! Пока шел поезд, Дуглесс изучала справочник — чтобы хоть чем-то занять себя и не думать о своей утрате.
Теперь она отлично знала, как пройти от станции к замку Беллвуд. По меркам времени двадцатого столетия она побывала в этом доме всего лишь вчера — в тот самый день, когда узнала о казни Николаса. И тогда гид была не очень-то любезна с ней — она запомнила, что Дуглесс пыталась открыть стоявшую на охране дверь, и экскурсантам пришлось задержаться.
Дуглесс купила входной билет, брошюру с описанием маршрута и вместе с другими посетителями пошла к дому — впереди группы шла все та же женщина-экскурсовод.
При первом посещении Дуглесс нашла замок таким прекрасным, но теперь он казался ей голым, унылым и лишенным жизни. На полках над очагами не хватало серебряных и золотых тарелок, на столах не лежали искусно вышитые женскими руками скатерти, а на стульях не было красивых подушечек. Но, самое главное, в залах не сновали туда-сюда богато одетые люди, никто не смеялся, и ниоткуда не доносились звуки музыки!
Не успела Дуглесс прийти в себя из-за поразившей ее безвкусной пустоты в убранстве дома, как толпа экскурсантов уже ввалилась в комнату Николаса. Дуглесс, отойдя в сторонку, смотрела на портрет Николаса и слушала то, что говорил гид. Теперь ее рассказ был иным, очень и очень отличным от прежнего!
Казалось, экскурсоводу не хватает прилагательных в превосходной степени при описании Николаса.
— Он был подлинным представителем эпохи Возрождения, — рассказывала экскурсовод, — но во многом значительно опередил свое время. Спроектированные им великолепные здания до сих пор служат образцом зодчества. Он добился огромных успехов и в области медицины, написал книгу о профилактике болезней, которая, если бы к ее рекомендациям в должной мере прислушивались, спасла тысячи человеческих жизней!
— А о чем, собственно, эта книга? — спросила Дуглесс. Гид, явно припоминая неприятный эпизод с открыванием двери, смерила ее тяжелым взглядом, прежде чем ответить:
— Ну, если говорить в целом, речь в ней шла о том, что врачам и акушеркам следует тщательно мыть руки. А теперь, с вашего позволения, мы осмотрим…
На этом Дуглесс рассталась с экскурсией и, выйдя из замка опять через калитку с надписью «Вход», направилась к библиотеке. Библиотекарша, взглянув на нее, с улыбкой спросила:
— Книги из собрания Стэффордов?
— Да, — ответила Дуглесс. Для всех людей здесь не прошло и суток с тех пор, как она побывала в городке в прошлый раз!
Весь остаток дня она провела за чтением книг по истории. Теперь в них буквально любая информация подавалась совершенно иначе. Она встречала в книгах имена людей, которых знала и успела полюбить. Для остальных читателей они, вероятно, были всего-навсего именами, упоминаемыми в исторических сочинениях, но для нее — живыми людьми, из плоти и крови!
Сообщалось, что, пережив трех своих супругов, леди Маргарет больше не вышла замуж и дожила до семидесяти с лишним лет.
Кит женился на крошке Люси, и в одной из книг говорилось, что Люси была весьма щедрой в благотворительных делах и покровительствовала художникам и музыкантам. Кит благополучно управлял поместьями Стэффордов, пока в возрасте сорока Двух лет не умер от болезни желудка. Поскольку у него с Люси детей не было, графский титул и все земли перешли Николасу.
Читая о Николасе, она даже дотрагивалась пальцами до напечатанных в книге слов, как если бы этот жест мог приблизить его к ней. Прочитав о том, что Николас так никогда и не женился, она почувствовала, что глаза ее наполнилось слезами, и быстро смахнула их с ресниц.
Николас дожил до вполне почтенного возраста — шестидесяти двух лет и за свою жизнь сделал массу замечательных вещей. В книгах детально расписывались красота и самобытность спроектированных им зданий. «Использование им в зодчестве стекла надолго опередило эпоху», — замечал один из авторов.