— Но откуда мне знать? — с удивлением спросил Николас.
   Дуглесс в отчаянии заморгала глазами: да, между их мирами пролегла не просто временная пропасть! Ей, конечно, потребовалось на это некоторое время, но в конечном итоге она добилась того, что в комнату втащили большую деревянную лохань и принесли горячей воды. Николас что-то бормотал, жалобно стенал и чертыхался, но все-таки развернул своего дурно пахнущего, покрытого грязью сына и погрузил в теплую воду. Несчастный младенец был весь, от пояса и ниже, покрыт сыпью из-за своих свивальников! Дуглесс достала один из кусочков своего драгоценного туалетного мыла и осторожно вымыла ребенка.
   В какой-то момент появилась и нянька и, страшно расстроившись, стала говорить, что Дуглесс, наверное, хочет убить мальчика. Николас сначала не вмешивался — возможно потому, что в душе был, вероятно, согласен с нянькой, — но Дуглесс продолжала пристально глядеть ему в глаза, и в итоге он прогнал женщину.
   От теплой воды ребенок несколько оживился, и Дуглесс поняла, что он, должно быть, пребывал в состоянии некоторого анабиоза! И она хорошенько отчитала Николаса!
   — Но это позволяет избавиться от детского плача! — оправдывался Николас. — Стоит ослабить немного свивальники, и дети начинают орать что есть мочи!
   — Что ж, давай-ка тебя упакуем в подобные свивальники и подвесим на колышек, а потом поглядим, не будешь ли ты визжать, как недорезанный поросенок! — возмутилась Дуглесс.
   — Но ребенок еще ничего не соображает! — воскликнул Николас, явно ошарашенный и ее действиями, и ходом ее мыслей.
   — В самом деле? Да у него уже и сейчас вполне достаточно мозгов, чтобы поступить учиться в Йелл! — ответила она.
   — В Йелл? — переспросил он.
   — Ну, неважно! А что, у вас уже изобрели английские булавки или еще нет?
   Пришлось Дуглесс импровизировать, изобретая что-то вроде пеленок. Николас особенно протестовал, когда, скалывая края сделанной из полотняной тряпки пеленки, она пустила в ход свои броши — одну с бриллиантом, а другую с изумрудами. Плохо только, что у нее не нашлось хоть немного цинковой мази, чтобы смазать опрелости на теле ребенка. Когда наконец малыш был чисто вымыт, насухо вытерт и присыпан пудрой — спасибо еще за бесплатный образец пудры, предложенный ей в какой-то гостинице и засунутой затем в дорожную сумку! — она передала его отцу. Вид у Николаса был испуганный и озадаченный одновременно, но он взял мальчика и спустя некоторое время даже улыбнулся ему. Ребенок тоже улыбнулся в ответ.
   — Как его зовут? — спросила Дуглесс.
   — Джеймс, — ответил Николас.
   Она вновь взяла у него ребенка: это был очень красивый мальчик, с такими же, как у Николаса, темными волосами и голубыми глазами. На подбородке у него обозначилась ямочка.
   — Ну, давай-ка посмотрим, умеешь ли ты ходить! — сказала Дуглесс и поставила ребенка на пол — после нескольких неровных шажков тот благополучно достиг ее протянутых к нему рук.
   Она еще около часа играла с ребенком, и все это время Николас оставался с ними. Когда Дуглесс стала укладывать малыша спать на ночь, то обнаружила еще кое-что новое в том, как люди елизаветинской эпохи заботились о своих детях. В колыбельке Джеймса, в самой ее середине, была дырка, и ребенка на ночь привязывали так, чтобы его попка приходилась прямо на дырку, а снизу под дырку опять-таки подставляли лохань!
   Когда Дуглесс потребовала, чтобы ребенку положили обычную перину, Николас глаза вытаращил от удивления. Нянька разразилась жалобами, и Дуглесс вполне понимала ее мотивы: ведь никаких резиновых штанов на ребенке нет, и к утру вся перина наверняка будет мокрая и грязная, а как стирать перину, набитую гусиным пухом?! В конечном итоге она решила и эту проблему, положив поверх перины кусок вощеной ткани — той, из которой шили плащи-дождевики. Нянька все сделала так, как велела Дуглесс, но все еще продолжала ворчать, когда они с Николасом выходили из комнаты.
   — Пойдем поужинаем! — сказал Николас. — Отпразднуем очищение моего сына! — И, произнося это, он взял руку Дуглесс и сунул себе под руку.
 
   Откинувшись на спинку скамьи, Николас смотрел, как Дуглесс играет с его сыном. Солнце светило ярко, воздух был напоен ароматом роз, и Николасу казалось, что все в этом мире чудесно! Минуло три дня с того часа, когда Дуглесс сняла ребенка с колышка и вытащила его из свивальника, и все эти три дня ребенок большую часть времени провел в их обществе. Вдобавок к этому еще куча всякого любопытствующего народа являлась проводить время с ними. Николас был просто потрясен, обнаружив, сколь глубоко погрузилась Дуглесс в заботы семейства Стэффорд за то небольшое время, которое она провела с ними. Каждое утро она занималась так называемой «репетицией» с маленькой толстушкой наследницей, и накануне они с ней представили веселую пьеску, в ходе которой обе были обряжены в смешные крестьянские одежды. Они пели песенку — типа «мы едем, едем, едем и песенку поем…» и сыпали шутками, граничившими с богохульством!
   По ходу пьесы Николас сознательно удерживался от смеха, потому что знал, что все это устроено для Кита. Она сама сказала Николасу об этом. Все остальные члены семейства буквально заливались хохотом во время представления — все, кроме него!
   А позже, когда они оказались вдвоем, она стала смеяться над ним и говорить, что он ревнует. Ревнует?! Он, Николас Стеффорд, ревнует?! Да он может с любой женщиной, какую только захочет, переспать — и вдруг ревнует?! С чего бы это?! Но она все улыбалась с таким понимающим видом, что он сграбастал ее в охапку, чтобы прекратить это, и принялся целовать, пока она была уже не в состоянии не только думать о каком-либо ином мужчине, но даже вспомнить собственное имя.
   А теперь он сидит тут, привалившись к скале, наблюдает за тем, как Дуглесс играет в мячик с его сыном, и наслаждается полным покоем. Неужели это любовь? — подумал он. — Неужели та самая любовь, которую воспевают трубадуры? Но как может он испытывать любовь к женщине, с которой даже ни разу не переспал?! Однажды он думал, что влюбился — в одну цыганку-полукровку, которая проделывала с его телом совершенно потрясающие вещи! Но с этой Дуглесс ведь все не так — они только разговаривают да смеются!
   И она так часто твердила ему про эти наброски, которые обнаружила, роясь в его вещах, что он даже принялся за новые рисунки! И Кит ему сказал, что уже весной можно будет начать строительство замка в Торнвике.
   Они беседуют, поют вместе песни, катаются верхом, гуляют. И он рассказал ей о себе такие вещи, какие еще никогда не сообщал ни одной живой душе!
   Пару дней назад в дом к Стэффордам забрел один художник, и Николас заказал ему миниатюрный портрет Дуглесс. Скоро он будет готов.
   Вот он глядит на нее и приходит к мысли, что попросту не может без нее жить! Она часто говорит о том, что ему следует делать после ее ухода. И больше всего — о чистоте, так что он просто слышать об этом уже не в силах. Но она без конца твердит, что чистота — самое главное в жизни!
   После ее ухода… Да он и представить себе не может, как будет жить без нее! Сегодня, к примеру, он только и делал, что твердил себе: «мне следует поделиться этим с Дуглесс»! Она говорила, что там, в ее времени, мужчины и женщины полноправные партнеры и делятся друг с другом своими мыслями. Ему известно, что последний муж матери частенько интересовался мнением леди Маргарет по тому или иному поводу, но что-то он не припомнит, чтобы отчим хотя бы раз спросил у матери: «Ну как у тебя прошел день?», а вот Дуглесс спрашивает!
   И еще — ребенок. Разумеется, ребенок — всегда дополнительное бремя, но все-таки бывают такие минуты, когда он счастлив оттого, что мальчик улыбается ему! И малыш смотрит на него, Николаса, как если бы он был самим Господом Богом! Вот вчера он усадил мальчика на седло перед собой, и тот залился таким смехом, что Николас невольно улыбнулся.
   Дуглесс засмеялась над какой-то проделкой ребенка, и ее смех вернул его к действительности. Лучи солнца играют у нее в волосах, но кажется, что и солнце-то светит лишь тогда, когда она рядом! Ему хотелось трогать ее, обнимать, заниматься с нею любовью, но страх перед тем, что она может вдруг исчезнуть, удерживал его от того, чтобы затащить ее в постель. Да, конечно, он не упускал случая поцеловать ее, потрогать каждый кусочек ее тела, до которого только мог добраться! Вечерами, уединившись в каком-нибудь укромном уголке, они прижимались друг к другу и смотрели вместе на огонь в камине или на звездное небо за распахнутым окном. Он крепко прижимал ее к себе, но дальше этого они не заходили: слишком велик был риск потерять ее!
   Тут к Николасу приблизился мальчик-слуга и сообщил, что леди Маргарет желает видеть его. С большой неохотой он покинул сад и направился в дом.
   Мать ждала его в своем кабинете рядом со спальней.
   — Ну что, ты сказал ей? — спросила леди Маргарет с выражением решимости на лице.
   Николасу не требовалось пояснений, что именно она имеет в виду.
   — Нет, еще не сказал!
   — Знаешь, Николас, ты заходишь слишком уж далеко! Я проявляла снисходительность к этой женщине, потому что она спасла жизнь Киту, но твое поведение… — Она не договорила, ибо не было нужды выражать все это в словах.
   Николас подошел к окну, приоткрыл его и выглянул в сад.
   Теперь ему была видна Дуглесс.
   — Я бы желал всю жизнь не разлучаться с женщиной из рода Монтгомери, — тихо произнес он.
   С силой захлопнув окошко, леди Маргарет пристально поглядела на сына, буквально сверля его взглядом.
   — Нет! — воскликнула она. — Ты не можешь этого сделать! Мы ведь уже получили то, что дали в приданое Летиции Калпин, и часть денег истрачена на покупку овец! Летиция принесет нам земли и свое доброе имя. Твои дети окажутся в родстве с наследниками трона! И ты не можешь просто взять и отбросить все это ради ничего собой не представляющей женщины!
   — Но она — все для меня! — возразил Николас.
   — Она ничего собою не представляет! — повторила леди Маргарет, не сводя с него глаз. — Два дня назад возвратился гонец из Ланконии. Нет там никакого короля по фамилии Монтгомери! И эта Дуглесс Монтгомери — не более чем болтливая…
   — Можешь не продолжать! — оборвал ее Николас. — Я с самого начала не верил тому, что она королевских кровей, но теперь она значит для меня куда больше, чем кровные узы и собственность!
   Леди Маргарет со вздохом сказала:
   — Не ты первый потерял голову от любви! Еще в девушках я влюбилась в своего двоюродного брата и отказалась выходить замуж за твоего отца. Моя мать колотила меня до тех пор, пока я не согласилась! — Прищурив глаза, она глянула на Николаса. — И она оказалась права: твой отец дал мне двух сыновей, а мой двоюродный брат проиграл все свое состояние!
   — Что касается Дуглесс, то она вряд ли проиграет мое состояние!
   — Однако же и не увеличит его! — воскликнула леди Маргарет и, заставив себя успокоиться, спросила:
   — Что все-таки беспокоит тебя?! Ну, Киту хоть предстоит жениться на толстушке, а ты вступишь в брак с одной из самых знаменитых красавиц Англии! Летиция, конечно же, куда красивее, чем эта женщина Монтгомери!
   — Да что мне за дело до ее денег и красоты? — ответил Николас. — У Летиции камень вместо сердца! И замуж за меня, младшего сына в семье, она идет лишь потому, что я — в некотором родстве с королевой. Пусть поищет кого-нибудь другого, кому не нужно душевное тепло, а лишь одна красота!
   — Так ты намерен расторгнуть сделку?! Нарушить данное слово? — с нескрываемым ужасом спросила леди Маргарет.
   — Как я могу жениться на одной женщине, если моим сердцем владеет другая?! — воскликнул он.
   Презрительно засмеявшись, леди Маргарет ответила:
   — Вот уж не думала, что ты такой дурак! Ну оставь эту женщину из рода Монтгомери при себе — сделаешь ее, скажем, горничной своей будущей супруги! Я думаю, Летиции безразлично, станешь ты наведываться в ее спальню каждую ночь или нет! Сделай Летиции ребенка, а затем ступай к своей Монтгомери! Именно так и поступил мой второй супруг, а я не возражала. Хотя, конечно, та женщина родила ему троих детей, а я только одного, да и тот умер! — с горечью договорила она.
   — Я не верю, что Дуглесс согласится на подобную сделку! — ответил Николас, отворачиваясь от матери. — Не думаю, что там, в ее стране, позволительны такие вещи!
   — В ее стране? — переспросила леди Маргарет. — А где же она, эта страна?! Разумеется, это не Ланкония. Откуда к ней приходит знание всех этих игр и развлечений? Откуда все эти странные приспособления, что она носит с собой? Она складывает цифры при помощи какой-то машинки! И у нее есть магические таблетки! А может, она послана самим дьяволом?! Ты что, хочешь жить в грехе с одной из прислужниц дьявола?!
   — Она не ведьма! Она попросту из… — начал Николас и умолк, глянув на мать. Ну не может он рассказать ей правду насчет Дуглесс! Ведь и сама Дуглесс как-то заметила, что сейчас все домочадцы любят ее только потому, что она спасла жизнь Киту, но вскоре это забудется!
   — Ты что, поверил во все ее сказки? — пристально глядя сыну в глаза, спросила леди Маргарет, — Неужели ты веришь всем ее россказням?! Да эта женщина — лгунья и… — Она чуть замешкалась, но продолжила:
   — Она везде сует свой нос! Заставила тебя рисовать дома, будто ты — лавочник какой-то! А девчонку, на которой должен жениться Кит, подговорила одеться в крестьянское платье! Она забирает чужих детей из-под присмотра няньки! А детей наших слуг учит читать и писать — как будто им это нужно! Она…
   — Но ведь ты сама все это поощряла! — воскликнул ошарашенный Николас. — Это я был единственным человеком, который молил вас о том, что надо быть поосторожнее, когда она только появилась здесь! И ты взяла у нее предложенную таблетку!
   — Да, я это сделала! Поначалу она меня очень даже забавляла! — ответила леди Маргарет. — Пожалуй, она забавляла бы меня и теперь, если бы мой младший сын не вообразил себя влюбленным в нее! — И, смягчившись, она положила ладонь на руку Николаса. — Люби Господа Бога, люби, поскольку должен, своих детей, когда они вырастут, только не дари любви женщине-лгунье! Что ей от тебя нужно, что нужно от всех нас?! Послушайся же меня, Николас: берегись этой женщины! Она слишком многое меняет в нашей семье. Она чего-то добивается!
   — Нет, — тихо ответил Николас. — Если она и хочет чего-то, то только помочь! Ее послали…
   — Послали? — воскликнула леди Маргарет. — Кто же ее послал?! И что может она от нас получить? — Зрачки у леди Маргарет расширились. — Кит говорил, что кто-то пытался утащить его под воду и он едва не утонул. А может, эта женщина Монтгомери нарочно подстроила все так, чтобы казалось, будто она спасла его! Возможно, даже она желала его смерти! Ведь после смерти Кита ты стал бы графом, а она держала бы тебя в кулаке!
   — Нет, нет и нет! — вскричал Николас. — Она вовсе не из таких! Она ведь ничего и не знала насчет Кита, потому что я солгал ей про ту дверь в Беллвуде!
   При этих словах на красивом лице леди Маргарет появилось смятение.
   — Скажи мне, что ты знаешь об этой женщине! — потребовала она.
   — Ничего! — ответил Николас. — Во всяком случае ничего плохого! И, верь мне, женщина эта хочет нам всем лишь добра! Нет у нее никаких злокозненных намерений!
   — Тогда почему она стремится помешать твоей свадьбе?
   — Она и не стремится! — ответил Николас и отвернулся от матери. Когда он впервые повстречался с Дуглесс, она наговорила немало чудовищных вещей о Летиции, но больше это не повторялось! Слова матери заставили его несколько усомниться в искренности Дуглесс.
   Приблизясь к нему, леди Маргарет тихо спросила:
   — Скажи, а эта женщина из рода Монтгомери тебя любит?
   — Да, — ответил он.
   — В таком случае она должна хотеть лучшего для тебя! А наилучшее — это Летиция Калпин. Женщина из рода Монтгомери должна понимать, что никакого приданого она принести не может. Насчет дяди-короля она наврала, так что теперь я сомневаюсь, есть ли у нее хоть какие-то достойные родственники! Кто же она такая? Дочь лавочника, что ли?
   — Учителя.
   — Ах вот оно что! — воскликнула леди Маргарет. — Наконец-то я слышу правду! Ну и что же она может предложить семейству Стэффорд? У нее же ничего нет! — И, вновь положив ладонь на его руку, она сказала:
   — Я вовсе не прошу тебя совсем отказаться от нее: пусть остается с тобой в нашем доме или же уезжает вместе с тобой и твоей женой. Взрослей себе рядом с этой женщиной! Люби ее! Веди себя с ней вольно! — Тут лицо леди Маргарет вновь приняло жесткое выражение, и она решительно проговорила:
   — Но ты не можешь сделать ее своей женой! Ты меня понял?! Стэффорды не женятся на дочках учителей без пенса в кармане!
   — Да, сударыня, я вполне понял вас! — ответил Николас, и глаза его потемнели от гнева. — И это я, более, чем кто-либо, ощущаю на своих плечах бремя нашего семейного имени! Хорошо, я исполню свой долг и женюсь на бессердечной красотке Летиции!
   — И прекрасно! — воскликнула леди Маргарет, но понизив голос, добавила:
   — Мне ненавистна мысль, что что-то может случиться с этой женщиной Монтгомери! Я к ней привязалась!
   Николас некоторое время остолбенело глядел на мать, потом повернулся и вышел из комнаты. В ярости он бросился в свою спальню и без сил прислонился к двери, прикрыв глаза. Последние слова матери были более чем ясны для него: либо исполни свой долг и женись на Летиции Калпин, либо «что-то случится» с Дуглесс! Он хорошо понимал, как отнесется Дуглесс к его женитьбе: разумеется, она не останется с ним в одном доме и не согласится прислуживать его жене!
   Значит, он потеряет Дуглесс и приобретет Летицию! Обменять любящие глаза Дуглесс на расчетливый холодный взор Летиции! Когда он впервые встретил Летицию, она поразила его своей красотой: темно-карие глаза, темные кудри, полные яркие губы. Но он, Николас, немало покрутился среди красивых женщин и быстро научился видеть и понимать, что скрыто за внешней красотой. По дому Стэффордов Летиция ходила, устремляя алчные взоры на золотую посуду, как бы мысленно оценивая ее стоимость — мозг ее явно работал как весы, прикидывая, сколько у Стэффордов в наличии золота, а сколько серебра!
   Пытался он и соблазнить Летицию, но не преуспел в этом. И не потому, что она так уж противилась ему, просто она не выказала к этому никакого интереса: целовать Летицию было все равно что целовать теплую мраморную статую!
   Стало быть, долг! — подумал он. Да, таков его долг: жениться на женщине, у которой больше денег и кровь — самая голубая!
   — О Дуглесс! — прошептал он, прикрывая глаза. Придется сегодня сказать о неизбежно надвигающейся свадьбе! Он больше не может откладывать этот разговор!
 
   — Ты не можешь жениться на ней! — едва слышно проговорила Дуглесс.
   — Любовь моя! — воскликнул Николас, протягивая к ней руки.
   Они сейчас были в центре лабиринта из зеленых изгородей — он специально привел ее сюда, чтобы поведать эту печальную весть. Дуглесс не знает, как выбираться из лабиринта, и поэтому вряд ли она убежит от него.
   — Я должен на ней жениться! — сказал Николас, — В этом мой долг перед семьей!
   Дуглесс пыталась изо всех сил сохранять спокойствие. Говорила себе, что ей предстоит осуществить вполне конкретное дело, что она обязана объяснить Николасу, почему он не может жениться на Летиции. Но когда любимый мужчина сообщает о браке с другой, логика, отступает!
   — Долг, значит?! — процедила она сквозь зубы. — Разумеется! Не приходится сомневаться в том, какое это великое испытание для тебя — жениться на красивой куколке вроде Летиции! Мне, вероятно, на спор следовало бы утверждать, как ты страшишься этого события! К тому же, как я догадываюсь, ты и меня тоже хочешь, не правда ли?! Сразу — и жену и любовницу! Да только я не могу быть твоей любовницей — или могу? — И, поглядев на него, она сказала:
   — Может, даже и могла бы! Скажи, а если б я согласилась улечься с тобой в постель, это удержало бы тебя от женитьбы на этой злокозненной женщине?!
   — Злокозненной? — переспросил Николас. Он уже шагнул к ней и раскрыл объятия, но остановился. — Нет! Летиция, конечно, жадна, но чтобы быть злокозненной?!
   — Да что ты понимаешь в злых кознях? — воскликнула Дуглесс, прижимая к груди сжатые в кулаки руки. — Все вы, мужчины, совершенна одинаковы — независимо от того, в какое время вы родились! Вы ничего не видите кроме внешности! Красотка может заполучить любого мужчину, какого только пожелает, и не важно, насколько безобразна ее душа! И если женщина уродлива, все остальное не имеет значения!
   Николас опустил протянутые к ней руки, и в глазах его появились искорки гнева.
   — Ну да! — сердито воскликнул он. — Да, только это одно и прельщает меня! Меня не заботит ни долг, ни семейная честь, ни женщина, которую я люблю! Все, что меня интересует, это как бы поскорее содрать одежды с божественного тела Летиции!
   У Дуглесс даже сердце замерло, и возникло чувство, будто он ударил ее по щеке. Она резко повернулась и пошла прочь от него, но сразу поняла, что не знает, как выбраться из лабиринта! И она вновь повернулась к нему лицом, ее всю буквально трясло от гнева и вдруг, совершенно неожиданно, чувство гнева покинуло ее. Рухнув на скамью, Дуглесс закрыла лицо руками.
   — Боже ты мой! — только и смогла прошептать она. Николас сел нею рядом, крепко обнял и не выпускал, пока она рыдала у него на груди.
   — Это — нечто такое, что я обязан сделать! — говорил он. — Все это было договорено уже давно. И я этого не хочу, во вся ком случае, теперь не хочу, с тех пор, как у меня появилась ты! Но я должен это сделать! Случись что-нибудь с Китом, я стану графом, и мой долг — произвести наследника!
   — Но Летиция не может иметь детей! — пробормотала Дуглесс, однако разобрать слова было трудно, поскольку она спрятала лицо на груди у Николаса.
   Вытащив из кармана и протянув ей носовой платок, он переспросил:
   — Что-что?!
   Высморкавшись, Дуглесс повторила отчетливо:
   — Летиция не может иметь детей!
   — Откуда тебе это известно? — воскликнул он.
   — Это Летиция подстроила твою казнь! О Николас, Бога ради, пожалуйста, не женись на ней! Ты не можешь сделать ее своей женой: она же убьет тебя! — Теперь Дуглесс начинала понемногу успокаиваться и вспоминать, что же такое она должна была сказать ему. — Я давно собиралась сообщить это тебе, но думала, что пока еще рано. Что ты должен научиться доверять мне. Я знаю, как сильно ты любишь Летицию, и…
   — Люблю?! Люблю Летицию Калпин? Да кто тебе это сказал?
   — Ты и сказал! Сказал, что из-за великой любви к ней ты должен вернуться в свой шестнадцатый век. Вскочив со скамьи, он вскричал:
   — Так я что: все-таки полюбил ее, что ли?! Дуглесс шмыгнула носом и опять высморкалась. Потом сказала:
   — Когда ты явился ко мне, то был уже в течение четырех лет женат на ней.
   — Но мне потребовалось бы куда более четырех лет, чтобы заставить себя полюбить эту женщину! — пробормотал Николас.
   — Что? Что ты говоришь?!
   — Ну, расскажи мне побольше об этой любви, которую я якобы питал к своей жене! — попросил Николас.
   В горле у Дуглесс стоял комок, и ей было трудно говорить, но она все же нашла в себе силы и пересказала ему то, что он некогда говорил ей. Он очень внимательно расспрашивал ее о подробностях их последних дней, проведенных вместе. И Дуглесс, держа его большую руку двумя своими, отвечала на все его вопросы.
   Потом он тихонько поднял ее голову, взяв кончиками пальцев за подбородок, и сказал:
   — Когда мы были вместе, я знал, что должен вернуться. И, вероятно, не желал, чтобы ты страдала после моего ухода. Поэтому я делал все, чтобы ты разлюбила меня!
   Глаза Дуглесс расширились, в них искорками посверкивали слезинки.
   — Да, ты так и говорил! — прошептала она. — В ту нашу последнюю ночь ты сказал, что не прикоснешься ко мне, потому что должен уйти!
   Убрав у нее с лица мокрую от слез прядь волос, он с улыбкой проговорил:
   — Конечно! Проживи я хоть тысячу лет с Летицией, все равно не смог бы ее полюбить!
   — О Николас! — воскликнула Дуглесс и, обняв его за шею, принялась осыпать поцелуями. — Я знала, знала, что ты сделаешь все как надо! Знала, что ты не станешь жениться на ней!
   А теперь все будет хорошо: тебя не казнят, у Летиции не останется. оснований для того, чтобы пытаться убить тебя или Кита, и она не спутается с Робертом Сидни, потому что ты не сделал Арабелле ребенка! О Николас, я так и знала, что ты на ней не женишься!
   Высвободившись из ее объятий и взяв ее за руки, Николас проговорил, пристально глядя ей в глаза:
   — Я поклялся жениться на Летиции и через три дня уеду, чтобы вступить с ней в брак. — Дуглесс попыталась вырваться от него, но он, не отпуская ее рук, договорил:
   — Мой путь — не твой путь. И мы живем в разных эпохах' Я не столь свободен, как ты, и не волен вступать в брак лишь в соответствии с одними своими желаниями! — И, приблизив губы к ее лицу, он сказал:
   — Ты должна меня понять! Моя свадьба — дело давно решенное, и это хорошая партия: супруга моя, как предполагается, принесет в семейство Стэффорд богатство и родственные связи.
   — А что, эти самые «богатство и родственные связи» очень помогут, когда палач отсечет тебе голову? — гневно выкрикнула Дуглесс. — Ты и на смерть пойдешь, думая о том, сколь замечательным был этот брак, да?
   — Ты должна рассказать мне все! — ответил он. — И возможно, это поможет мне снять с себя обвинения в измене!