Страница:
энергически тряхнув кудряшками,- я-то знаю, какая вас ждет жизнь, и, будь вы
моим злейшим и смертельным врагом, ничего худшего я не могла бы вам
пожелать.
- А если так, то, может быть, вы пожелаете сами выйти за него замуж? -
с величайшей кротостью осведомилась миссис Брауди.
- О сударыня, как вы остроумны! - с низким реверансом отвечала мисс
Сквирс.- Почти так же остроумны, как и хитры, сударыня! Как хитро было с
вашей стороны, сударыня, выбрать время, когда я пошла пить чай к моему папе!
Вы были уверены, что я не вернусь, пока за мной не придут. Какая жалость! Вы
не подумали, что и другие могут быть так же хитры, как вы, и расстроят ваши
планы.
- Вы меня не выведете из терпения, дитя мое, вашей
заносчивостью,сказала бывшая мисс Прайс, принимая вид матроны.
- Пожалуйста, не разыгрывайте со мной "миссис", сударыня! - резко
возразила мисс Сквирс.- Я этого не потерплю! Так вот каков конец...
- Черт побери! - нетерпеливо перебил Джон Брауди.- Выскажи все, что
хочешь сказать, Фанни, и пусть это впрямь будет конец и никого не спрашивай,
конец это или нет.
- Благодарю за совет, которого у вас не просили, мистер Брауди,- с
преувеличенной вежливостью отозвалась мисс Сквирс,- и будьте добры,
потрудитесь не называть меня по имени. Даже мое жалостливое сердце никогда
не заставит меня забыть о том, чего я должна требовать по отношению к себе,
мистер Брауди. Тильда! - сказала мисс Сквирс с такой неожиданной
запальчивостью, что Джон вздрогнул.- Я навеки отступаюсь от вас, миссис! Я
вас покидаю. Я от вас отрекаюсь! Я бы не назвала ребенка именем
Тильда,торжественно провозгласила мисс Сквирс, - хотя бы это могло спасти
его от могилы.
- Что касается ребенка,- заметил Джон,- то будет время подумать о том,
как его назвать, когда он появится.
- Джон! - вмешалась его жена.- Не дразни ее.
- О да, не дразни! - воскликнула мисс Сквирс, вскинув голову.- Не
дразни! Хи-хи! Конечно! Не дразни ее! Пощади ее чувства!
- Если уж так суждено, что, подслушивая, никогда ничего хорошего о себе
не услышишь,- сказала миссис Брауди,- то я тут ни при чем, и тут ничего не
поделаешь. Но вот что я скажу, Фанни: прямо не счесть, сколько раз я
говорила о вас за вашей спиной так хорошо, что даже вы ни в чем не могли бы
меня упрекнуть.
- О, разумеется, сударыня! - вскричала мисс Сквирс, снова делая
реверанс.- Приношу вам глубочайшую благодарность за вашу доброту и прошу и
умоляю вас быть и впредь милостивой ко мне!
- И не думаю, чтобы сейчас я сказала что-нибудь очень дурное,продолжала
миссис Брауди.- Во всяком случае, я говорила только правду, а если я и
сказала что-нибудь дурное, то мне очень жаль, и я прошу у вас прощения. Вы
часто говорили обо мне дурно, но я никогда не помнила зла и надеюсь, что и
вы не затаите злобы.
Вместо прямого ответа мисс Сквирс окинула взглядом свою бывшую подругу
с ног до головы и с невыразимым презрением задрала нос. При этом у нее
вырвались такие иевнятные замечания, как "вертушка", "кокетка", "презренное
создание", и эти замечания, а также эакусывание губ, спазмы при глотанье и
быстрое, прерывистое дыхание указывали на то, что чувства, не поддающиеся
выражению, переполняли грудь мисс Сквирс.
Пока шел этот разговор, юный Уэкфорд, видя, что на него не обращают
внимания, и находясь во власти своих преобладающих наклонностей, бочком
пробрался к столу и совершил маленький набег на закуски: он эанускал пальцы
в тарелки и затем обсасывал их с бесконечным удовольствием, хватал куски
хлеба, подцепляя ими масло, прятал в карман сахар, все время притворяясь
погруженным в раздумье. Убедившись, что никто не пытается препятствовать
этим маленьким вольностям, он постепенно перешел к более серьезным и,
покончив с солидной порцией холодных яств, набросился на пирог.
Все это не осталось не замеченным мистером Сквирсом, который, пока
внимание присутствующих было сосредоточено на других предметах, поздравлял
себя с тем, что его сын и наследник толстеет за счет врага. Но когда
наступило временное затишье, в течение коего действия юного Уэкфорда не
могли пройти незамеченными, он притворился, будто сам только что их
обнаружил, и закатил молодому джентльмену пощечину, от которой зазвенели
чайные чашки.
- Поедать объедки, оставленные врагами его отца! - воскликнул мистер
Сквирс.- Они способны на то, чтобы отравить тебя, скверный мальчишка!
- Ничего, ничего,- сказал Джон, явно радуясь перспективе иметь дело с
мужчиной.- Пусть ест. Хотел бы я, чтобы вся школа была здесь. Я бы им набил
чем-нибудь их несчастные желудки, хотя бы мне пришлось истратить последний
пенни.
Сквирс хмуро посмотрел на него с таким злобным выражением, какое только
мог придать своему лицу,а оно легко принимало такое выражение,- и украдкой
погрозил кулаком.
- Полно, учитель! - сказал Джон.- Без глупостей! Если я хоть разок
погрожу тебе кулаком, так ты от одного ветерка с ног свалишься!
- Это вы...- начал Сквирс,- вы помогли сбежать мальчишке? Вы? - Я! -
громко объявил Джон.- Да, я! Ну, так что же? Это я. А дальше что?
- Ты слышишь, дитя мое, он признается, что это сделал, - воскликнул
Сквирс, обращаясь к дочери.- Слышишь, он признается, что это сделал!
- Да, сделал! - вскричал Джон.- И я тебе больше скажу, слушай: если ты
поймаешь еще какого-нибудь сбежавшего мальчика, я опять это сделаю. И, если
ты поймаешь двадцать сбежавших мальчиков, я двадцать раз это сделаю и еще
двадцать. И я тебе еще больше скажу теперь, когда ты довел меня до
бешенства: ты - старый негодяй! И счастье твое, что старый, не то я бы тебя
в порошок истолок, когда ты рассказывал честному человеку о том, как ты
колотил этого бедного мальчишку в карете!
- Честному человеку! - насмешливо подхватил Сквирс.
- Да, честному человеку,- повторил Джон,- который замаран лишь тем, что
сиживал за одним столом с таким, как ты.
- Оскорбление! - заликовал Сквирс.- И при двух свидетелях: Уэкфорд
знает, что такое присяга; мы вас за это притянем, сэр! Негодяй, да? - Мистер
Сквире достал Записную книжку и сделал пометку.- Прекрасно. Думаю, что это
мне принесет добрых двадцать фунтов на следующей судебной сессии, сэр, а на
честь наплевать.
- Судебная сессия! - воскликнул Джон.- Ты бы мне лучше не говорил о
судебной сессии! Об йоркширских школах уже заходила речь на судебных
сессиях, и должен тебе сказать, что такой щекотливый вопрос лучше не
поднимать.
Побелев от злости, мистер Сквирс с угрожающим видом покачал головой и,
взяв под руку дочь и потащив за руку юного Уэкфорда, отступил к двери.
- А что касается вас,- сказал Сквирс, поворачиваясь и обращаясь к
Николасу, который умышленно воздерживался от участия в дискуссии, потому что
один раз уже основательно посчитался с учителем,- то скоро вам придется
иметь дело со мной. Вы похищаете детей, не так ли? Берегитесь, как бы не
появились откуда-нибудь их отцы,- запомните это,- берегитесь, как бы не
явились их отцы и не отослали их обратно ко мне, чтобы я с ними расправлялся
по своему желанию, невзирая на вас!
- Этого я не боюсь,- отозвался Николас, пренебрежительно пожав плечами
и отвернувшись.
- Не боитесь? - повторил Сквирс, бросая злобный взгляд.- Ну, идем!
- Я с моим папашей покидаю это общество навеки! - воскликнула мисс
Сквире, оглянувшись презрительно и надменно.- Я оскверняю себя, дыша одним
воздухом с подобными созданиями. Бедный мистер Брауди! Хи-хи-хи! Мне жаль
его, да, жаль. Его так обманули! Хи-хи-хи!.. Хитрая и коварная Тильда!
После этой новой и внезапной вспышки самого мрачного и величественного
гнева мисс Сквире важно удалилась, сохраняя до последней минуты свое
достоинство, но слышно было, как, очутившись в коридоре, она начала рыдать и
визжать.
Джон Брауди остался стоять у стола, переводя взгляд с жены на Николаса
и обратно и широко раскрыв рот, пока рука его случайно не опустилась на
кружку эля. Он поднял ее, уткнулся в нее лицом, а затем перевел дыхание,
протянул кружку Николасу и позвонил.
- Эй, слуга! - весело сказал Джон.- Живо! Уберите все это, и пусть нам
что-нибудь зажарят на ужин, чтобы было очень вкусно и побольше, к десяти
часам, Принесите бренди и воды и пару ночных туфель - самую большую, какая
есть в доме. И поживей! Черт побери! - воскликнул Джон, потирая руки.Сегодня
мне незачем уходить из дому, чтобы за кем-то заходить, и, ей-богу, мы
здорово проведем этот вечер!
исполняет обязанности джентльмена-распорядителя,
знакомящего друг с другом различных людей
Буря давно сменилась самым глубоким затишьем, и час был довольно
поздний; уже отужинали, и процесс пищеварения протекал так благоприятно, как
только могут почитать желательным при полном спокойствии, веселой беседе и
умеренном, употреблении бренди и воды мудрейшие люди, хорошо знакомые с
анатомией и функциями человеческого организма, но вдруг трое друзей, или,
вернее, как можно было бы сказать и в гражданском и в религиозном смысле и с
надлежащим уваэяснием к священным супружеским узам, двое друзей (считая
мистера и миссис Брауди только за одного), были потревожены громкими и
сердитыми угрожающими криками внизу у лестницы. Крики вскоре зазвучали столь
отчетливо и вдобавок сопровождались словечками, столь выразительными,
кровожадными и свирепыми, что вряд ли что-нибудь могло с ними сравниться,
даже если бы в доме действительно присутствовала голова сарацина,
опирающаяся на плечи и возвышающаяся над туловищем настоящего, живого,
взбешенного и самого неукротимого сарацина.
Вместо того чтобы быстро стихнуть после первой вспышки и перейти в
бормотанье и ворчливые попреки (как обычно бывает в тавернах, на собраниях и
в других местах), крик усиливался с каждой секундой; хотя он вырывался,
по-видимому, только из одной пары легких, однако эти легкие отличались такой
мощностью, а словечки, вроде "негодяй", "мерзавец", "бессовестный щенок", и
другие выражения, не менее лестные для заинтересованной стороны,
произносились столь смачно и с такой энергией, что при обычных
обстоятельствах десять голосов, заоравших одновременно, звучали бы гораздо
тише и вызвали бы значительно меньшее смятение.
- Что бы это могло быть? - воскликнул Николас, бросаясь к двери.
Джон Брауди устремился в том же направлении, но миссис Брауди
побледнела и, откинувшись на спинку стула, слабым голосом попросила его
принять во внимание, что, если он ринется навстречу какой бы то ни было
опасности, она намерена впасть немедленно в истерику и что последствия могут
быть гораздо серьезнее, чем он предполагает. Джон был слегка ошеломлен таким
сообщением, хотя в то же время на лице его мелькнула улыбка; но не видеть
перепалки было свыше его сил, и он пошел на компромисс, просунув руку жены
под свою и вместе с ней побежав вниз по лестнице вслед за Никояасом.
Ареной беспорядка был коридор перед дверью в кофейню, и здесь собрались
завсегдатаи кофейни и официанты, -а также два-три кучера и конюхи со двора.
Они окружили молодого человека, который, судя по виду, был года на два
старше Николаса, а кроме брошенных им вызывающих возгласов, только что
описанных, казалось, он зашел в своем негодовании значительно дальше, так
жак на ногах у него были только чулки, а пара туфель валялась в
противоположном углу, по соседству с головой простертого на полу человека,
которого, по-видимому, пинком отшвырнули в это местечко, после чего
запустили в него туфлями.
Завсегдатаи кофейни и лакеи, кучера и конюхи, не говоря о буфетчице,
выглядывавшей из открытого окошечка, были в тот момент, насколько можно
судить по их перемигиванию, кивкам и бормотанью, явно не на стороне молодого
джентльмена в чулках. Заметив это, а также и то, что молодой джентльмен был
почти одних лет с ним и отнюдь не производил впечатления забияки, Николас,
побуждаемый чувствами, какие иной раз влияют на молодых людей, решил
заступиться за более слабого, а посему немедленно очутился в центре группы
и, быть может, более внушительным тоном, чем того требовали обстоятельства,
спросил, из-за чего поднялся весь этот шум.
- Эге! - воскликнул один из приведших со двора.- Это еще кто так
вырядился?
- Дорогу старшему сыну русского императора, джентльмены? - крикнул
другой.
Не обращая внимания на эти шуточки, которые были чрезвычайно хорошо
приняты, как обычно бывают приняты шуточки, направленные против наиболее
прилично одетого человека в толпе, Николас небрежно осмотрелся вокруг и,
обращаясь к молодому джентльмену, который к тому времени подобрал свои туфли
к сунул в них ноги, учтивым тоном повторил свой вопрос.
- Ах, пустяки! - ответил тот.
Тут зрители подняли ропот, и те, что были похрабрее, закричали: "О, вот
как!", "Да неужели! Пустяки?", "Он это называет пустяками? Счастье для него,
если это окажется пустяком". Когда эти и многие другие замечания, выражавшие
ироническое неодобрение, истощились, двое-трое из пришедших со двора начали
теснить Николаса и молодого джентльмена, виновника шума, толкали их как бы
случайно и наступали им на ноги. Но так как это была игра и число игроков не
было строго ограничено тремя или четырьмя, то в ней мог принять участие и
Джон Брауди. Ворвавшись в кучу людей, к великому ужасу своей жены, и
бросаясь во все стороны, то направо, то налево, то вперед, то назад, и
въехав случайно локтем в шляпу самого высокого конюха, проявлявшего
особенную энергию, он быстро добился того, что дело приняло совсем иной
оборот, и не один дюжий парень отошел, прихрамывая, на почтительное
расстояние, со слезами на глазах проклиная тяжелую поступь в могучие ноги
дородного йоркширца.
- Посмотрю-ка я, как он еще раз это сделает!- сказал тот, кого
отшвырнули пинком в угол, приподнимаясь, видимо скорее из боязни, как бы
Джон Брауди нечаянно не наступил на него, чем из желания встретиться в
честном бою с противником.- Посмотрю-ка я, как он еще раз это сделает! Вот и
все.
- Повторите-ка свои слова, и ваша голова отлетит вон к тем рюмкам, за
вашей спиной,- сказал молодой человек.
Тут официант, который потирал руки, от души наслаждаясь этой сценой,
пока речь шла только о разбитых головах, начал с жаром умолять зрителей,
чтобы позвали полицию, уверяя, что в противном случае несомненно будет
совершено убийство и что он несет ответственность за всю стеклянную и
фарфоровую посуду в гостинице.
- Пусть никто не трудится идти,- сказал джентльмен.- Я останусь в этом
доме на всю ночь, и здесь меня найдут утром, если придется отвечать за
какое-нибудь преступление.
- За что вы его ударили? - спросил один из свидетелей. - Да, за что вы
его ударили? - подхватили остальные.
Не пользующийся популярностью джентльмен хладнокровно осмотрелся вокруг
и, обратившись к Николасу, сказал:
- Вы только что спросили, в чем тут дело. Дело очень лростое. Вон тот
человек, который выпивал с приятелем в кофейне, где я расположился на
полчаса перед. тем как лечь спать (потому что я только что вернулся из
путешествия и предпочел переночевать здесь, чем возвращаться в такой поздний
час домой, где меня ждут только завтра), вздумал упомянуть в крайне
непочтительных и дерзко фамильярных выражениях об одной молодой леди,
которую я узнал по его описанию и некоторым другим данным и с которой имею
честь быть знакомым. Так как говорил он достаточно громко, чтобы его могли
услышать другие посетители, находившиеся там, я очень вежливо сказал ему,
что он ошибается в своих заключениях, и предложил ему замолчать сначала он
так и поступил, но, поскольку ему угодно было, когда он уходил из комнаты,
возобновить этот разговор в еще более оскорбительном тоне, чем раньше, я не
мог удержаться, чтобы не последовать за ним и не ускорить его отбытие
пинком, который и привел его в то положение, в каком вы его только что
видели. Полагаю, я лучше всех могу судить о моих делах,- добавил молодой
человек, явно не остывший еще после вспышки,- а если кто-нибудь считает
нужным ввязаться в эту ссору, то могу его уверить, что у меня нет ни
малейших возражений.
Из всех возможных линий поведения при обстоятельствах, изложенных выше,
разумеется, не было ни одной, которая показалась бы Николасу в его тогдашнем
расположении духа более похвальной. В тот момент мало было предметов спора,
которые могли бы затронуть его сильнее, ибо незнакомка занимала первое место
в его мыслях, и ему, натурально, пришло в голову, что он сам поступил бы
точно так же, если бы какой-нибудь дерзкий болтун осмелился в его
присутствии заговорить о ней неуважительно. Из этих соображений он с жаром
принял сторону молодого джентльмена, заявив, что тот поступил совершенно
правильно и что он его за это уважает. Немедленно и с не меньшей
страстностью заявил то же самое и Джон Брауди (хотя он не совсем уяснил себе
сущность дела).
- Пусть он поостережется! - сказала потерпевшая поражение сторона,
которую после недавнего падения на пыльный пол чистил щеткой официант.- Он
поплатится за то, что сбил меня с ног! Это говорю ему я! Недурное положение,
когда человек не может восхищаться хорошенькой девушкой, не боясь, что его
исколотят!
Это соображение, по-видимому, показалось весьма веским молодой леди за
стойкой, которая (поправив при этом свой чепчик и посмотрев в зеркало)
заявила, что действительно это было бы недурное положение и что если бы
людей наказывали за поступки, столь невинные и естественные, как этот, то
больше было бы побитых, чем тех, кто бьет, и она удивляется, что хотел этим
доказать джентльмен, да, удивляется!
- Милая моя,- тихим голосом сказал молодой джентльмен, подходя к
окошечку.
- Ax, оставьте, сэр! - резко сказала молодая леди, отворачиваясь, но
улыбаясь и закусывая губу (в то время как миссис Брауди, которая все еще
стояла на лестнице, посмотрела на нее с презрением и крикнула своему
супругу, чтобы он ушел).
- Выслушайте меня,- продолжал молодой человек.- Если бы восхищение
хорошеньким личиком было преступно, я оказался бы самым неисправимым
человеком в мире, потому что не могу перед этим устоять. Хорошенькое личико
производит на меня необычайное впечатление, сдерживает и обуздывает меня,
когда я бываю в самом упрямом и злобном расположении духа. Вы видите, какое
впечатление уже произвело на меня ваше лицо.
- О, все это очень мило! - отозвалась молодая леди тряхнув головой,
но...
- Да, я знаю, что оно очень хорошенькое,- сказал молодой человек, с
восхищенным видом всматриваясь в лицо буфетчицы,- вы слышали, я только что
это сказал. Но о красоте нужно говорить почтительно - почтительно, и в
пристойных выражениях, и с надлежащим пониманием ее достоинства и
превосходства, тогда как этот парень имеет такое же представление о...
На этом месте молодая леди прервала разговор, высунув голову из окошка
и пронзительным голосом осведомившись у лакея, намеревается ли молодой
человек, которого приколотили, загораживать коридор всю ночь или же вход
свободен и для других. Лакей, поняв намек в передав его конюхам, тоже не
замедлил переменить огонь, и в результате злополучную жертву вытолкали во
мгновение ока.
- Я уверен, что видел раньше этого пария,- сказал Николас.
- Неужели? - отозвался его новый знакомый.
- Я в этом не сомневаюсь,- подтвердил Николас, призадумавшись.- Где я
мог... постойте... ну, коиечнв... он служит в конторе по найму, в западной
части города. Я знал, что видел где-то это лицо.
Действительно, это был Том, безобразный клерк.
- Странно! - сказал Николас, размышляя о том, каким удивительным
образом эта контора по найму время от времени как будто выскакивает из-под
земли и напоминает ему о себе, когда он меньше всего этого ждет.
- Я вам очень признателен за ту доброту, с какой вы выступили в защиту
моего дела, когда оно больше всего нуждалось в защитнике,- сказал молодой
джентльмен, смеясь и доставая из кармана визитную карточку.- Быть может, вы
будете так любезны и скажете мне, где я могу вас поблагодарить?
Николас взял карточку и, взглянув на нее в то время, как отвечал на
благодарность, выразил величайшее изумление.
- Мистер Фрэнк Чирибл! - воскликнул Николас.- Неужели племянник
"Чирибл, братья", которого ждут завтра?
- Обычно я не называю себя племянником фирмы,- добродушно ответил
мистер Фрэнк,- но с гордостью скажу, что я действительно племянник тех двух
превосходных братьев, которые ее возглавляют. А вы, конечно, мистер Никльби,
о котором я столько слышал? Это в высшей степени неожиданная встреча и столь
же приятная, уверяю вас.
Николас ответил на эти любезные слова не менее любезно, и они горячо
пожали друг другу руку. Затем он представил Джона Брауди, который пребывал в
величайшем восторге с тех пор, как удалось столь искусно перетянуть на
сторону справедливости молодую леди за стойкой. Затем была представлена
миссис Джон Брауди, и, наконец, они отправились все вместе наверх и провели
полчаса очень весело и ко всеобщему удовольствию; миссис Брауди начала
разговор заявлением, что из всех нарумяненных особ, каких ей случалось
видеть, молодая женщина внизу самая тщеславная и самая некрасивая.
Этот мистер Фрэнк Чирибл,- судя по тому, что недавно произошло, юноша
вспыльчивый (а это отнюдь не редкость и не чудо),- был тем не менее веселым,
добродушным, приятным человеком, в наружности и характере которого было
что-то сильно напоминавшее Николасу мягкосердечных братьев-близнецов. Держал
он себя так же непринужденно, и в обращении его была та же сердечность,
которая особенно располагает к себе людей, чьей натуре не чуждо великодушие.
Прибавим к этому, что он был красив и умен, отличался живостью, был
чрезвычайно жизнерадостен и в пять минут приноровился ко всем чудачествам
Джона Брауди с такой легкостью, как будто знал его с детства; поэтому не
придется особенно удивляться, что к тому времени, когда они расстались
поздно вечером, он произвел самое благоприятное впечатление не только на
достойного йоркширца и его жену, но и на Николаса, который, спеша домой и
размышляя обо всем происшедшем, пришел к заключению, что положено начало
весьма приятному и желательному знакомству.
"Но какая странная история с этим клерком из конторы по найму! - думал
Николас.- Может ли быть, чтобы этот племянник знал что-нибудь о той красивой
девушке? Когда Тим Линкинуотер объявил мне на днях что он приезжает и
вступит компаньоном в дело, Тим добавил, что Фрэнк Чирибл четыре года
руководил делами фирмы в Германии, а последние полгода занимался учреждением
агентства на севере Англии. Получается четыре с половиной года - четыре с
половиной года. Ей не может быть больше семнадцати лет - скажем,
восемнадцать самое большее. Значит, она была совсем ребенком, когда он
уехал. Полагаю, что он ничего о ней не знает и никогда ее не видел, и, стало
быть, он не может дать мне никаких сведений. Во всяком случае,- подумал
Николас, коснувшись основного пункта, занимавшего его мысли,- нет никакой
опасности, что чувства ее уже устремлены в эту сторону: это совершенно
ясно".
Является ли эгоизм неотъемлемой частью, входящей в состав чувства,
именуемого любовью, или же любовь заслуживает все те прекрасные слова, какие
говорили о ней поэты, отдаваясь своему бесспорному призванию? Случается, что
джентльмен уступает леди достойному сопернику и так же поступает леди с
джентльменом, проявляя при этом чрезвычайное великодушие; но точно ли
установлено, что в большинстве случаев эти леди и джентльмены не превращали
необходимость в добродетель и не отказывались благородно от того, что было
им недоступно? Так солдат может поклясться, что никогда не примет ордена
Подвязки*, а бедный приходский священник, весьма благочестивый и ученый, но
не имеющий связей и обремененный большой семьей, может отказаться от
епископства.
И вот Николас Никльби, который с презрением отринул бы всякие
соображения о том, каковы его шаyсы pаслужить новые милости или улучшить
свое положение в фирме "Чирибл, братья", теперь, когда вернулся их
племянник, с головой погрузился в размышления, может ли 'тот самый племянник
стать его соперником, добивающимся расположения прекрасной незнакомки; сей
вопрос он обсуждал с такой серьезностью, словно за этим одним исключением
все остальное было решено, возвращался к нему снова и снова и чувствовал
негодование и обиду при мысли, что кто-то другой может ухаживать за той, с
кем он за всю свою жизнь не обменялся ни единым словом. Правда, он скорее
преувеличивал, чем недооценивал достоинства молодого Чирибда, но все-таки
считал чуть ли не оскорблением, ему лично нанесенным, что у того вообще
могут быть какие бы то ни было достоинства в глазах именно этой молодой
леди, хотя в любых других глазах ему разрешалось иметь их сколько угодно. Во
всем этом сказывался несомненный эгоизм, и тем но менее Николас по натуре
своей был человек в высшей степени открытый и великодушный и в низких и
неблагородных мыслях повинен был, пожалуй, меньше, чем кто бы то ни было,
однако нет оснований предполагать, что он, влюбившись, думал и чувствовал
иначе, чем другие люди, находящиеся в этом возвышенном состоянии духа.
Впрочем, он не стал анализировать ход своих мыслей и свои чувства, но
продолжал думать все об одном и том же по дороге домой и грезил об этом всю
ночь. Когда он убедил себя в том, что Фрэнк Чирибл не может знать
таинственную молодую леди, ему пришло в голову, что сам он, пожалуй, никогда
моим злейшим и смертельным врагом, ничего худшего я не могла бы вам
пожелать.
- А если так, то, может быть, вы пожелаете сами выйти за него замуж? -
с величайшей кротостью осведомилась миссис Брауди.
- О сударыня, как вы остроумны! - с низким реверансом отвечала мисс
Сквирс.- Почти так же остроумны, как и хитры, сударыня! Как хитро было с
вашей стороны, сударыня, выбрать время, когда я пошла пить чай к моему папе!
Вы были уверены, что я не вернусь, пока за мной не придут. Какая жалость! Вы
не подумали, что и другие могут быть так же хитры, как вы, и расстроят ваши
планы.
- Вы меня не выведете из терпения, дитя мое, вашей
заносчивостью,сказала бывшая мисс Прайс, принимая вид матроны.
- Пожалуйста, не разыгрывайте со мной "миссис", сударыня! - резко
возразила мисс Сквирс.- Я этого не потерплю! Так вот каков конец...
- Черт побери! - нетерпеливо перебил Джон Брауди.- Выскажи все, что
хочешь сказать, Фанни, и пусть это впрямь будет конец и никого не спрашивай,
конец это или нет.
- Благодарю за совет, которого у вас не просили, мистер Брауди,- с
преувеличенной вежливостью отозвалась мисс Сквирс,- и будьте добры,
потрудитесь не называть меня по имени. Даже мое жалостливое сердце никогда
не заставит меня забыть о том, чего я должна требовать по отношению к себе,
мистер Брауди. Тильда! - сказала мисс Сквирс с такой неожиданной
запальчивостью, что Джон вздрогнул.- Я навеки отступаюсь от вас, миссис! Я
вас покидаю. Я от вас отрекаюсь! Я бы не назвала ребенка именем
Тильда,торжественно провозгласила мисс Сквирс, - хотя бы это могло спасти
его от могилы.
- Что касается ребенка,- заметил Джон,- то будет время подумать о том,
как его назвать, когда он появится.
- Джон! - вмешалась его жена.- Не дразни ее.
- О да, не дразни! - воскликнула мисс Сквирс, вскинув голову.- Не
дразни! Хи-хи! Конечно! Не дразни ее! Пощади ее чувства!
- Если уж так суждено, что, подслушивая, никогда ничего хорошего о себе
не услышишь,- сказала миссис Брауди,- то я тут ни при чем, и тут ничего не
поделаешь. Но вот что я скажу, Фанни: прямо не счесть, сколько раз я
говорила о вас за вашей спиной так хорошо, что даже вы ни в чем не могли бы
меня упрекнуть.
- О, разумеется, сударыня! - вскричала мисс Сквирс, снова делая
реверанс.- Приношу вам глубочайшую благодарность за вашу доброту и прошу и
умоляю вас быть и впредь милостивой ко мне!
- И не думаю, чтобы сейчас я сказала что-нибудь очень дурное,продолжала
миссис Брауди.- Во всяком случае, я говорила только правду, а если я и
сказала что-нибудь дурное, то мне очень жаль, и я прошу у вас прощения. Вы
часто говорили обо мне дурно, но я никогда не помнила зла и надеюсь, что и
вы не затаите злобы.
Вместо прямого ответа мисс Сквирс окинула взглядом свою бывшую подругу
с ног до головы и с невыразимым презрением задрала нос. При этом у нее
вырвались такие иевнятные замечания, как "вертушка", "кокетка", "презренное
создание", и эти замечания, а также эакусывание губ, спазмы при глотанье и
быстрое, прерывистое дыхание указывали на то, что чувства, не поддающиеся
выражению, переполняли грудь мисс Сквирс.
Пока шел этот разговор, юный Уэкфорд, видя, что на него не обращают
внимания, и находясь во власти своих преобладающих наклонностей, бочком
пробрался к столу и совершил маленький набег на закуски: он эанускал пальцы
в тарелки и затем обсасывал их с бесконечным удовольствием, хватал куски
хлеба, подцепляя ими масло, прятал в карман сахар, все время притворяясь
погруженным в раздумье. Убедившись, что никто не пытается препятствовать
этим маленьким вольностям, он постепенно перешел к более серьезным и,
покончив с солидной порцией холодных яств, набросился на пирог.
Все это не осталось не замеченным мистером Сквирсом, который, пока
внимание присутствующих было сосредоточено на других предметах, поздравлял
себя с тем, что его сын и наследник толстеет за счет врага. Но когда
наступило временное затишье, в течение коего действия юного Уэкфорда не
могли пройти незамеченными, он притворился, будто сам только что их
обнаружил, и закатил молодому джентльмену пощечину, от которой зазвенели
чайные чашки.
- Поедать объедки, оставленные врагами его отца! - воскликнул мистер
Сквирс.- Они способны на то, чтобы отравить тебя, скверный мальчишка!
- Ничего, ничего,- сказал Джон, явно радуясь перспективе иметь дело с
мужчиной.- Пусть ест. Хотел бы я, чтобы вся школа была здесь. Я бы им набил
чем-нибудь их несчастные желудки, хотя бы мне пришлось истратить последний
пенни.
Сквирс хмуро посмотрел на него с таким злобным выражением, какое только
мог придать своему лицу,а оно легко принимало такое выражение,- и украдкой
погрозил кулаком.
- Полно, учитель! - сказал Джон.- Без глупостей! Если я хоть разок
погрожу тебе кулаком, так ты от одного ветерка с ног свалишься!
- Это вы...- начал Сквирс,- вы помогли сбежать мальчишке? Вы? - Я! -
громко объявил Джон.- Да, я! Ну, так что же? Это я. А дальше что?
- Ты слышишь, дитя мое, он признается, что это сделал, - воскликнул
Сквирс, обращаясь к дочери.- Слышишь, он признается, что это сделал!
- Да, сделал! - вскричал Джон.- И я тебе больше скажу, слушай: если ты
поймаешь еще какого-нибудь сбежавшего мальчика, я опять это сделаю. И, если
ты поймаешь двадцать сбежавших мальчиков, я двадцать раз это сделаю и еще
двадцать. И я тебе еще больше скажу теперь, когда ты довел меня до
бешенства: ты - старый негодяй! И счастье твое, что старый, не то я бы тебя
в порошок истолок, когда ты рассказывал честному человеку о том, как ты
колотил этого бедного мальчишку в карете!
- Честному человеку! - насмешливо подхватил Сквирс.
- Да, честному человеку,- повторил Джон,- который замаран лишь тем, что
сиживал за одним столом с таким, как ты.
- Оскорбление! - заликовал Сквирс.- И при двух свидетелях: Уэкфорд
знает, что такое присяга; мы вас за это притянем, сэр! Негодяй, да? - Мистер
Сквире достал Записную книжку и сделал пометку.- Прекрасно. Думаю, что это
мне принесет добрых двадцать фунтов на следующей судебной сессии, сэр, а на
честь наплевать.
- Судебная сессия! - воскликнул Джон.- Ты бы мне лучше не говорил о
судебной сессии! Об йоркширских школах уже заходила речь на судебных
сессиях, и должен тебе сказать, что такой щекотливый вопрос лучше не
поднимать.
Побелев от злости, мистер Сквирс с угрожающим видом покачал головой и,
взяв под руку дочь и потащив за руку юного Уэкфорда, отступил к двери.
- А что касается вас,- сказал Сквирс, поворачиваясь и обращаясь к
Николасу, который умышленно воздерживался от участия в дискуссии, потому что
один раз уже основательно посчитался с учителем,- то скоро вам придется
иметь дело со мной. Вы похищаете детей, не так ли? Берегитесь, как бы не
появились откуда-нибудь их отцы,- запомните это,- берегитесь, как бы не
явились их отцы и не отослали их обратно ко мне, чтобы я с ними расправлялся
по своему желанию, невзирая на вас!
- Этого я не боюсь,- отозвался Николас, пренебрежительно пожав плечами
и отвернувшись.
- Не боитесь? - повторил Сквирс, бросая злобный взгляд.- Ну, идем!
- Я с моим папашей покидаю это общество навеки! - воскликнула мисс
Сквире, оглянувшись презрительно и надменно.- Я оскверняю себя, дыша одним
воздухом с подобными созданиями. Бедный мистер Брауди! Хи-хи-хи! Мне жаль
его, да, жаль. Его так обманули! Хи-хи-хи!.. Хитрая и коварная Тильда!
После этой новой и внезапной вспышки самого мрачного и величественного
гнева мисс Сквире важно удалилась, сохраняя до последней минуты свое
достоинство, но слышно было, как, очутившись в коридоре, она начала рыдать и
визжать.
Джон Брауди остался стоять у стола, переводя взгляд с жены на Николаса
и обратно и широко раскрыв рот, пока рука его случайно не опустилась на
кружку эля. Он поднял ее, уткнулся в нее лицом, а затем перевел дыхание,
протянул кружку Николасу и позвонил.
- Эй, слуга! - весело сказал Джон.- Живо! Уберите все это, и пусть нам
что-нибудь зажарят на ужин, чтобы было очень вкусно и побольше, к десяти
часам, Принесите бренди и воды и пару ночных туфель - самую большую, какая
есть в доме. И поживей! Черт побери! - воскликнул Джон, потирая руки.Сегодня
мне незачем уходить из дому, чтобы за кем-то заходить, и, ей-богу, мы
здорово проведем этот вечер!
исполняет обязанности джентльмена-распорядителя,
знакомящего друг с другом различных людей
Буря давно сменилась самым глубоким затишьем, и час был довольно
поздний; уже отужинали, и процесс пищеварения протекал так благоприятно, как
только могут почитать желательным при полном спокойствии, веселой беседе и
умеренном, употреблении бренди и воды мудрейшие люди, хорошо знакомые с
анатомией и функциями человеческого организма, но вдруг трое друзей, или,
вернее, как можно было бы сказать и в гражданском и в религиозном смысле и с
надлежащим уваэяснием к священным супружеским узам, двое друзей (считая
мистера и миссис Брауди только за одного), были потревожены громкими и
сердитыми угрожающими криками внизу у лестницы. Крики вскоре зазвучали столь
отчетливо и вдобавок сопровождались словечками, столь выразительными,
кровожадными и свирепыми, что вряд ли что-нибудь могло с ними сравниться,
даже если бы в доме действительно присутствовала голова сарацина,
опирающаяся на плечи и возвышающаяся над туловищем настоящего, живого,
взбешенного и самого неукротимого сарацина.
Вместо того чтобы быстро стихнуть после первой вспышки и перейти в
бормотанье и ворчливые попреки (как обычно бывает в тавернах, на собраниях и
в других местах), крик усиливался с каждой секундой; хотя он вырывался,
по-видимому, только из одной пары легких, однако эти легкие отличались такой
мощностью, а словечки, вроде "негодяй", "мерзавец", "бессовестный щенок", и
другие выражения, не менее лестные для заинтересованной стороны,
произносились столь смачно и с такой энергией, что при обычных
обстоятельствах десять голосов, заоравших одновременно, звучали бы гораздо
тише и вызвали бы значительно меньшее смятение.
- Что бы это могло быть? - воскликнул Николас, бросаясь к двери.
Джон Брауди устремился в том же направлении, но миссис Брауди
побледнела и, откинувшись на спинку стула, слабым голосом попросила его
принять во внимание, что, если он ринется навстречу какой бы то ни было
опасности, она намерена впасть немедленно в истерику и что последствия могут
быть гораздо серьезнее, чем он предполагает. Джон был слегка ошеломлен таким
сообщением, хотя в то же время на лице его мелькнула улыбка; но не видеть
перепалки было свыше его сил, и он пошел на компромисс, просунув руку жены
под свою и вместе с ней побежав вниз по лестнице вслед за Никояасом.
Ареной беспорядка был коридор перед дверью в кофейню, и здесь собрались
завсегдатаи кофейни и официанты, -а также два-три кучера и конюхи со двора.
Они окружили молодого человека, который, судя по виду, был года на два
старше Николаса, а кроме брошенных им вызывающих возгласов, только что
описанных, казалось, он зашел в своем негодовании значительно дальше, так
жак на ногах у него были только чулки, а пара туфель валялась в
противоположном углу, по соседству с головой простертого на полу человека,
которого, по-видимому, пинком отшвырнули в это местечко, после чего
запустили в него туфлями.
Завсегдатаи кофейни и лакеи, кучера и конюхи, не говоря о буфетчице,
выглядывавшей из открытого окошечка, были в тот момент, насколько можно
судить по их перемигиванию, кивкам и бормотанью, явно не на стороне молодого
джентльмена в чулках. Заметив это, а также и то, что молодой джентльмен был
почти одних лет с ним и отнюдь не производил впечатления забияки, Николас,
побуждаемый чувствами, какие иной раз влияют на молодых людей, решил
заступиться за более слабого, а посему немедленно очутился в центре группы
и, быть может, более внушительным тоном, чем того требовали обстоятельства,
спросил, из-за чего поднялся весь этот шум.
- Эге! - воскликнул один из приведших со двора.- Это еще кто так
вырядился?
- Дорогу старшему сыну русского императора, джентльмены? - крикнул
другой.
Не обращая внимания на эти шуточки, которые были чрезвычайно хорошо
приняты, как обычно бывают приняты шуточки, направленные против наиболее
прилично одетого человека в толпе, Николас небрежно осмотрелся вокруг и,
обращаясь к молодому джентльмену, который к тому времени подобрал свои туфли
к сунул в них ноги, учтивым тоном повторил свой вопрос.
- Ах, пустяки! - ответил тот.
Тут зрители подняли ропот, и те, что были похрабрее, закричали: "О, вот
как!", "Да неужели! Пустяки?", "Он это называет пустяками? Счастье для него,
если это окажется пустяком". Когда эти и многие другие замечания, выражавшие
ироническое неодобрение, истощились, двое-трое из пришедших со двора начали
теснить Николаса и молодого джентльмена, виновника шума, толкали их как бы
случайно и наступали им на ноги. Но так как это была игра и число игроков не
было строго ограничено тремя или четырьмя, то в ней мог принять участие и
Джон Брауди. Ворвавшись в кучу людей, к великому ужасу своей жены, и
бросаясь во все стороны, то направо, то налево, то вперед, то назад, и
въехав случайно локтем в шляпу самого высокого конюха, проявлявшего
особенную энергию, он быстро добился того, что дело приняло совсем иной
оборот, и не один дюжий парень отошел, прихрамывая, на почтительное
расстояние, со слезами на глазах проклиная тяжелую поступь в могучие ноги
дородного йоркширца.
- Посмотрю-ка я, как он еще раз это сделает!- сказал тот, кого
отшвырнули пинком в угол, приподнимаясь, видимо скорее из боязни, как бы
Джон Брауди нечаянно не наступил на него, чем из желания встретиться в
честном бою с противником.- Посмотрю-ка я, как он еще раз это сделает! Вот и
все.
- Повторите-ка свои слова, и ваша голова отлетит вон к тем рюмкам, за
вашей спиной,- сказал молодой человек.
Тут официант, который потирал руки, от души наслаждаясь этой сценой,
пока речь шла только о разбитых головах, начал с жаром умолять зрителей,
чтобы позвали полицию, уверяя, что в противном случае несомненно будет
совершено убийство и что он несет ответственность за всю стеклянную и
фарфоровую посуду в гостинице.
- Пусть никто не трудится идти,- сказал джентльмен.- Я останусь в этом
доме на всю ночь, и здесь меня найдут утром, если придется отвечать за
какое-нибудь преступление.
- За что вы его ударили? - спросил один из свидетелей. - Да, за что вы
его ударили? - подхватили остальные.
Не пользующийся популярностью джентльмен хладнокровно осмотрелся вокруг
и, обратившись к Николасу, сказал:
- Вы только что спросили, в чем тут дело. Дело очень лростое. Вон тот
человек, который выпивал с приятелем в кофейне, где я расположился на
полчаса перед. тем как лечь спать (потому что я только что вернулся из
путешествия и предпочел переночевать здесь, чем возвращаться в такой поздний
час домой, где меня ждут только завтра), вздумал упомянуть в крайне
непочтительных и дерзко фамильярных выражениях об одной молодой леди,
которую я узнал по его описанию и некоторым другим данным и с которой имею
честь быть знакомым. Так как говорил он достаточно громко, чтобы его могли
услышать другие посетители, находившиеся там, я очень вежливо сказал ему,
что он ошибается в своих заключениях, и предложил ему замолчать сначала он
так и поступил, но, поскольку ему угодно было, когда он уходил из комнаты,
возобновить этот разговор в еще более оскорбительном тоне, чем раньше, я не
мог удержаться, чтобы не последовать за ним и не ускорить его отбытие
пинком, который и привел его в то положение, в каком вы его только что
видели. Полагаю, я лучше всех могу судить о моих делах,- добавил молодой
человек, явно не остывший еще после вспышки,- а если кто-нибудь считает
нужным ввязаться в эту ссору, то могу его уверить, что у меня нет ни
малейших возражений.
Из всех возможных линий поведения при обстоятельствах, изложенных выше,
разумеется, не было ни одной, которая показалась бы Николасу в его тогдашнем
расположении духа более похвальной. В тот момент мало было предметов спора,
которые могли бы затронуть его сильнее, ибо незнакомка занимала первое место
в его мыслях, и ему, натурально, пришло в голову, что он сам поступил бы
точно так же, если бы какой-нибудь дерзкий болтун осмелился в его
присутствии заговорить о ней неуважительно. Из этих соображений он с жаром
принял сторону молодого джентльмена, заявив, что тот поступил совершенно
правильно и что он его за это уважает. Немедленно и с не меньшей
страстностью заявил то же самое и Джон Брауди (хотя он не совсем уяснил себе
сущность дела).
- Пусть он поостережется! - сказала потерпевшая поражение сторона,
которую после недавнего падения на пыльный пол чистил щеткой официант.- Он
поплатится за то, что сбил меня с ног! Это говорю ему я! Недурное положение,
когда человек не может восхищаться хорошенькой девушкой, не боясь, что его
исколотят!
Это соображение, по-видимому, показалось весьма веским молодой леди за
стойкой, которая (поправив при этом свой чепчик и посмотрев в зеркало)
заявила, что действительно это было бы недурное положение и что если бы
людей наказывали за поступки, столь невинные и естественные, как этот, то
больше было бы побитых, чем тех, кто бьет, и она удивляется, что хотел этим
доказать джентльмен, да, удивляется!
- Милая моя,- тихим голосом сказал молодой джентльмен, подходя к
окошечку.
- Ax, оставьте, сэр! - резко сказала молодая леди, отворачиваясь, но
улыбаясь и закусывая губу (в то время как миссис Брауди, которая все еще
стояла на лестнице, посмотрела на нее с презрением и крикнула своему
супругу, чтобы он ушел).
- Выслушайте меня,- продолжал молодой человек.- Если бы восхищение
хорошеньким личиком было преступно, я оказался бы самым неисправимым
человеком в мире, потому что не могу перед этим устоять. Хорошенькое личико
производит на меня необычайное впечатление, сдерживает и обуздывает меня,
когда я бываю в самом упрямом и злобном расположении духа. Вы видите, какое
впечатление уже произвело на меня ваше лицо.
- О, все это очень мило! - отозвалась молодая леди тряхнув головой,
но...
- Да, я знаю, что оно очень хорошенькое,- сказал молодой человек, с
восхищенным видом всматриваясь в лицо буфетчицы,- вы слышали, я только что
это сказал. Но о красоте нужно говорить почтительно - почтительно, и в
пристойных выражениях, и с надлежащим пониманием ее достоинства и
превосходства, тогда как этот парень имеет такое же представление о...
На этом месте молодая леди прервала разговор, высунув голову из окошка
и пронзительным голосом осведомившись у лакея, намеревается ли молодой
человек, которого приколотили, загораживать коридор всю ночь или же вход
свободен и для других. Лакей, поняв намек в передав его конюхам, тоже не
замедлил переменить огонь, и в результате злополучную жертву вытолкали во
мгновение ока.
- Я уверен, что видел раньше этого пария,- сказал Николас.
- Неужели? - отозвался его новый знакомый.
- Я в этом не сомневаюсь,- подтвердил Николас, призадумавшись.- Где я
мог... постойте... ну, коиечнв... он служит в конторе по найму, в западной
части города. Я знал, что видел где-то это лицо.
Действительно, это был Том, безобразный клерк.
- Странно! - сказал Николас, размышляя о том, каким удивительным
образом эта контора по найму время от времени как будто выскакивает из-под
земли и напоминает ему о себе, когда он меньше всего этого ждет.
- Я вам очень признателен за ту доброту, с какой вы выступили в защиту
моего дела, когда оно больше всего нуждалось в защитнике,- сказал молодой
джентльмен, смеясь и доставая из кармана визитную карточку.- Быть может, вы
будете так любезны и скажете мне, где я могу вас поблагодарить?
Николас взял карточку и, взглянув на нее в то время, как отвечал на
благодарность, выразил величайшее изумление.
- Мистер Фрэнк Чирибл! - воскликнул Николас.- Неужели племянник
"Чирибл, братья", которого ждут завтра?
- Обычно я не называю себя племянником фирмы,- добродушно ответил
мистер Фрэнк,- но с гордостью скажу, что я действительно племянник тех двух
превосходных братьев, которые ее возглавляют. А вы, конечно, мистер Никльби,
о котором я столько слышал? Это в высшей степени неожиданная встреча и столь
же приятная, уверяю вас.
Николас ответил на эти любезные слова не менее любезно, и они горячо
пожали друг другу руку. Затем он представил Джона Брауди, который пребывал в
величайшем восторге с тех пор, как удалось столь искусно перетянуть на
сторону справедливости молодую леди за стойкой. Затем была представлена
миссис Джон Брауди, и, наконец, они отправились все вместе наверх и провели
полчаса очень весело и ко всеобщему удовольствию; миссис Брауди начала
разговор заявлением, что из всех нарумяненных особ, каких ей случалось
видеть, молодая женщина внизу самая тщеславная и самая некрасивая.
Этот мистер Фрэнк Чирибл,- судя по тому, что недавно произошло, юноша
вспыльчивый (а это отнюдь не редкость и не чудо),- был тем не менее веселым,
добродушным, приятным человеком, в наружности и характере которого было
что-то сильно напоминавшее Николасу мягкосердечных братьев-близнецов. Держал
он себя так же непринужденно, и в обращении его была та же сердечность,
которая особенно располагает к себе людей, чьей натуре не чуждо великодушие.
Прибавим к этому, что он был красив и умен, отличался живостью, был
чрезвычайно жизнерадостен и в пять минут приноровился ко всем чудачествам
Джона Брауди с такой легкостью, как будто знал его с детства; поэтому не
придется особенно удивляться, что к тому времени, когда они расстались
поздно вечером, он произвел самое благоприятное впечатление не только на
достойного йоркширца и его жену, но и на Николаса, который, спеша домой и
размышляя обо всем происшедшем, пришел к заключению, что положено начало
весьма приятному и желательному знакомству.
"Но какая странная история с этим клерком из конторы по найму! - думал
Николас.- Может ли быть, чтобы этот племянник знал что-нибудь о той красивой
девушке? Когда Тим Линкинуотер объявил мне на днях что он приезжает и
вступит компаньоном в дело, Тим добавил, что Фрэнк Чирибл четыре года
руководил делами фирмы в Германии, а последние полгода занимался учреждением
агентства на севере Англии. Получается четыре с половиной года - четыре с
половиной года. Ей не может быть больше семнадцати лет - скажем,
восемнадцать самое большее. Значит, она была совсем ребенком, когда он
уехал. Полагаю, что он ничего о ней не знает и никогда ее не видел, и, стало
быть, он не может дать мне никаких сведений. Во всяком случае,- подумал
Николас, коснувшись основного пункта, занимавшего его мысли,- нет никакой
опасности, что чувства ее уже устремлены в эту сторону: это совершенно
ясно".
Является ли эгоизм неотъемлемой частью, входящей в состав чувства,
именуемого любовью, или же любовь заслуживает все те прекрасные слова, какие
говорили о ней поэты, отдаваясь своему бесспорному призванию? Случается, что
джентльмен уступает леди достойному сопернику и так же поступает леди с
джентльменом, проявляя при этом чрезвычайное великодушие; но точно ли
установлено, что в большинстве случаев эти леди и джентльмены не превращали
необходимость в добродетель и не отказывались благородно от того, что было
им недоступно? Так солдат может поклясться, что никогда не примет ордена
Подвязки*, а бедный приходский священник, весьма благочестивый и ученый, но
не имеющий связей и обремененный большой семьей, может отказаться от
епископства.
И вот Николас Никльби, который с презрением отринул бы всякие
соображения о том, каковы его шаyсы pаслужить новые милости или улучшить
свое положение в фирме "Чирибл, братья", теперь, когда вернулся их
племянник, с головой погрузился в размышления, может ли 'тот самый племянник
стать его соперником, добивающимся расположения прекрасной незнакомки; сей
вопрос он обсуждал с такой серьезностью, словно за этим одним исключением
все остальное было решено, возвращался к нему снова и снова и чувствовал
негодование и обиду при мысли, что кто-то другой может ухаживать за той, с
кем он за всю свою жизнь не обменялся ни единым словом. Правда, он скорее
преувеличивал, чем недооценивал достоинства молодого Чирибда, но все-таки
считал чуть ли не оскорблением, ему лично нанесенным, что у того вообще
могут быть какие бы то ни было достоинства в глазах именно этой молодой
леди, хотя в любых других глазах ему разрешалось иметь их сколько угодно. Во
всем этом сказывался несомненный эгоизм, и тем но менее Николас по натуре
своей был человек в высшей степени открытый и великодушный и в низких и
неблагородных мыслях повинен был, пожалуй, меньше, чем кто бы то ни было,
однако нет оснований предполагать, что он, влюбившись, думал и чувствовал
иначе, чем другие люди, находящиеся в этом возвышенном состоянии духа.
Впрочем, он не стал анализировать ход своих мыслей и свои чувства, но
продолжал думать все об одном и том же по дороге домой и грезил об этом всю
ночь. Когда он убедил себя в том, что Фрэнк Чирибл не может знать
таинственную молодую леди, ему пришло в голову, что сам он, пожалуй, никогда