Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Николаса Никльби (главы 32-65)

заверения они впервые начали сомневаться в справедливости притязаний Снаули,
которые в противном случае у них не было бы никаких оснований оспаривать,
поскольку они подкреплялись свидетельскими показаниями, оставшимися
нсопровергнутыми. Раз заподозрив наличие заговора, они без труда открыли его
первоисточник - злобу Ральфа и мстительность и алчность Сквирса. Но
подозрение и доказательство - вещи разные, и вот один юрист, весьма
проницательный и ловкий в такого рода делах, посоветовал им сопротивляться
притязаниям стороны, требующей возвращения юноши; он посоветовал им
действовать медленно и осторожно и в то же время осаждать Снаули (на его
участии, это было ясно, строился весь заговор), довести его, если возможно,
до противоречивых показаний, тревожить его всеми доступными способами и
использовать его страх и заботу о собственной безопасности так, чтобы
побудить его открыть весь план и выдать своего нанимателя и всех, кто был
замешан. Все это было проделано весьма успешно, но Снаули, искушенный в
науке хитростей и интриг, противился всем их попыткам, пока неожиданное
стечение обстоятельств не повергло его вчера вечером на колени.
Случилось это так. Когда Ньюмен Ногс доложил, что Сквирс опять в
Лондоне и между ним и Ральфом состоялось совещание столь секретное, что
Ньюмена услали из дому, чтобы он ни слова не подслушал, - за школьным
учителем начали следить в надежде обнаружить что-нибудь такое, что пролило
бы свет на предполагаемый заговор. Но Сквирс не поддерживал никаких сношений
ни с Ральфом, ни со Снаули, и это совершенно сбивало с толку; слежка была
прекращена, и они отказались бы от дальнейшего наблюдения за ним, если бы
однажды вечером Ньюмен, оставаясь незамеченным, не наткнулся случайно на
улице на Сквирса и Ральфа. Следуя за ними, он, к изумлению своему,
обнаружил, что они заходят в жалкие меблированные комнаты и таверны,
содержавшиеся разорившимися игроками, где Ральф почти повсюду был известен;
Ньюмен установил также, что они разыскивают старуху, приметы которой в
точности соответствовали приметам глухой миссис Слайдерскыо. Теперь, когда
дела приняли более серьезный оборот, слежку возобновили с удвоенным рвением.
Был приглашен полицейский агент, который поселился в той же гостинице, что к
Сквирс; он и Фрэнк Чирибл следили за каждым шагом школьного учителя, пока
тот не обосновался в комнате в Лембете. Когда мистер Сквирс переехал в эту
комнату, агент переехал в дом, расположенный напротив, и скоро обнаружил,
что мистер Сквирс к миссис Слайдерскью постоянно встречаются.
Тогда обратились к Артуру Грайду. О краже давно уже стало известно
отчасти благодаря любопытству соседей, а отчасти благодаря его отчаянию и
бешенству; но Грайд категорически отказался дать согласие на арест старухи
или способствовать ему и пришел в такой ужас при мысли о вызове в суд для
дачи показаний против нее, что заперся у себя в доме и не желал общаться ни
с кем. Тогда они собрались на совет и пришли, в поисках истины, к
заключению, что Грайд и Ральф, пользуясь Сквирсом как орудием,
договариваются о возвращении тех украденных бумаг, какие не могли быть
преданы огласке и, возможно, разъясняли намеки касательно Маделайн,
подслушанные Ньюменом; и тогда они решили, что миссис Слайдерскью должна
быть арестована, прежде чем она с этими бумагами расстанется, а также и
Сквирс, если можно будет его обвинить в каких-нибудь подозрительных
действиях. Итак, получив ордер на обыск и сделав все приготовления, стали
наблюдать за окном мистера Сквирса, пока в окне не потух свет и не настал
час, когда он, как было предварительно установлено, имел обыкновение
навещать миссис Слайдерскью.
Тогда Фрэнк Чирибл и Ньюмен прокрались наверх, чтобы подслушать их
разговор и в благоприятный момент дать сигнал агенту. В какой благоприятный
момент они явились, как они подслушивали и что услыхали, читателю уже
известно. Мистера Сквирса, все еще оглушенного, с находившейся у него
украденной бумагой быстро увели, а миссис Слайдерскью также была арестована,
Снаули был тотчас уведомлен об аресте Сквирса (ему не сообщили причины),
после чего этот достойный человек, добившись обещания, что не подвергнется
каре, признал всю историю со Смайком мошенничеством, в котором замешан Ральф
Никльби. Что до мистера Сквирса, то он был в то утро подвергнут судьей
допросу, и так как не мог удовлетворительным образом объяснить, почему в его
руках находится бумага и почему он поддерживал сношения с миссис
Слайдерскью, то и был посажен вместе с нею под арест на неделю.
Теперь обо всем этом было рассказано Ральфу обстоятельно и подробно.
Как бы ни повлиял на него рассказ, но он не проявил ни малейших признаков
волнения. Он сидел совершенно неподвижно, не отрывая хмурого взгляда от пола
и прикрывая рот рукой. Когда рассказ был окончен, он быстро поднял голову,
словно собираясь что-то сказать, но брат Чарльз снова заговорил, и он принял
прежнюю позу.
- Я вам сказал сегодня утром, что меня привело к вам дело милосердия, -
начал старый джентльмен, положив руку на плечо брата. - В какой мере вы
замешаны в этой последней сделке и какие серьезные обвинения может выдвинуть
против вас человек, находящийся сейчас под арестом, вам лучше знать. Но
правосудие должно принять меры относительно лиц, замешанных в заговоре
против бедного, беспомощного, несчастного юноши. Не в моей власти и не во
власти моего брата Нэда спасти вас от последствий. Все, что мы можем
сделать, - это предостеречь вас вовремя и дать вам возможность избежать их.
Мы бы не хотели, чтобы такой пожилой человек, как вы, был опозорен и наказан
своим ближайшим родственником. И мы бы не хотели, чтобы он забыл об узах
крови, как забыли о них вы. Мы умоляем вас, - брат Нэд, я знаю, ты
присоединишься к этой мольбе, а также и вы, Тим Линкинуотер, хотя вы сейчас
и притворяетесь упрямцем, сэр, и сидите нахмурившись, как будто вы с нами не
согласны, - мы умоляем вас уехать из Лондона, найти пристанище в таком
месте, где бы вам не грозили последствия этих преступных замыслов и где у
вас было бы время, сэр, искупить их и исправиться.
- И вы полагаете, - сказал Ральф, вставая, - и вы полагаете, что вам
так легко раздавить меня? Вы полагаете, что сотни прекрасно обдуманных
планов, сотни подкупленных свидетелей, сотни ищеек, выслеживающих меня, или
сотни ханжеских проповедей, составленных из елейных слов, могут на меня
повлиять? Благодарю вас за то, что вы мне открыли ваши планы: теперь я ко
всему подготовлен. Вы имеете дело с человеком, которого не знаете. Ну что ж,
попробуйте. И помните, что я плюю на ваши громкие слова и лицемерные
поступки, не боюсь вас и бросаю вам вызов: делайте самое худшее, что только
можете сделать!
Так расстались они на этот раз. Но худшее было еще впереди.

ГЛАВА LX,

Опасность надвинулась, и совершается наихудшее

Вместо того чтобы идти домой, Ральф бросился в первый попавшийся ему на
улице кабриолет и, приказав кучеру ехать по направлению к полицейскому
участку того района, где стряслась беда с мистером Сквирсом, вышел из кэба
недалеко от участка и, расплатившись с кучером, прошел остальную часть пути
пешком. Осведомившись о предмете своих забот, он узнал, что удачно выбрал
время для визита, ибо мистер Сквирс как раз в этот момент поджидал
заказанную им карету, в которой намеревался отправиться, как подобает
джентльмену, в предназначенное ему на неделю жилище.
Попросив разрешения поговорить с арестованным, Ральф вошел в комнату
вроде приемной, где мистеру Сквирсу благодаря его ученой профессии и
чрезвычайной респектабельности разрешено было провести день. Здесь при свете
оплывавшей и закопченной свечи он с трудом мог разглядеть владельца школы,
крепко спавшего на скамье в дальнем углу. Перед ним на столе стоял пустой
стакан, который наряду с сонным состоянием мистера Сквирса и очень сильным
запахом бренди возвестил посетителю, что мистер Сквирс в бедственном своем
положении искал временного забвения в этой житейской утехе.
Не очень-то легко было его разбудить - таким летаргическим и глубоким
был его сон. Медленно и постепенно придя в себя, Сквирс, наконец, сел и,
показывая посети телю очень желтое лицо, очень красный нос и очень колючую
бороду (общее впечатление усиливалось благодаря грязному носовому платку,
запятнанному кровью, который прикрывал макушку и был завязан под
подбородком), горестно посмотрел на Ральфа, а затем чувства его излились в
следующей выразительной фразе:
- Ну, приятель, теперь вы свое дело сделали!
- Что у вас с головой? - спросил Ральф.
- Это ваш слуга, ваш шпион и похититель детей проломил ее, - хмуро
ответил Сквирс, - вот что такое с ней. Значит, вы, наконец, пришли?
- Почему вы за мной не послали? - спросил Ральф. - Как я мог прийти,
пока не узнал, что случилось с вами?
- Мое семейство, - икнув, воскликнул мистер Сквирс, поднимая глаза к
потолку. Моя дочь, которая достигла того возраста, когда чувствительность в
полном расцвете... Мой сын, юный Норвал* в частной жизни, гордость и
украшение обожающей его деревни... Какой удар для моего семейства! Гербовый
щит Сквирсов разломан на куски, и солнце их закатилось в волны скеана!
- Вы пили и еще не проспались, - сказал Ральф.
- За ваше здоровье, старикашка, я не пил, стало быть вас это не
касается, - отозвался мистер Сквирс.
Ральф поборол негодование, вызванное наглым тоном владельца школы, и
снова спросил, почему он за ним не послал.
- А что бы я выиграл, если бы послал за вами? - возразил Сквирс. -
Невелика для меня польза, если бы узнали, что я с вами заодно, а выпустить
меня на поруки они не хотят, пока не соберут дополнительных сведений об этом
деле... И вот я сижу здесь прочно и крепко, а вы благополучно разгуливаете
на свободе.
- Так будет и с вами через несколько дней, - с притворным добродушием
отозвался Ральф. - Вам они повредить не могут, приятель.
- Думаю, что ничего особенного они мне не могут сделать, если я
объясню, каким образом я завязал добрые отношения с этим трупом, старухой
Слайдер, - злобно ответил Сквирс. - Хотел бы я, чтобы она околела, и чтобы
ее похоронили, и выкопали из могилы, и рассекли на части, и повесили на
проволоке в анатомическом музее еще до того, как я о ней услышал. А вот что
сказал мне сегодня утром, слово в слово, этот человек с напудренной головой:
"Подсудимый! Так как вас застали в обществе этой женщины, так как у вас был
обнаружен этот документ, так как вы вместе с нею были заняты мошенническим
уничтожением других документов и не можете дать никакого удовлетворительного
объяснения, я вас задерживаю под арестом на неделю, пока не будет
произведено дознание и мы не получим свидетельских показаний. И в настоящее
время я не могу отпустить вас на поруки". Так вот теперь я говорю, что могу
дать удовлетворительное объяснение. Я могу предъявить проспект моего
заведения и сказать: "Я - Уэкфорд Сквирс, как здесь указано, сэр. Я -
человек, высокая нравственность которого и честность правил гарантируются
безупречными рекомендациями. Просто-напросто моими услугами воспользовался
друг, мой друг мистер Ральф Никльби, Гольднсквер. Пошлите за ним, сэр, и
спросите его, что он имеет вам сообщить. Вам нужен он, а не я".
- Что это за документ был у вас? - спросил Ральф, уклоняясь от
затронутой темы.
- Что за документ? Да тот самый документ, - ответил Сквирс. - Об этой
Маделайн... как там ее фамилия... Завещание, вот что это было.
- Какого характера? Чье завещание? Какого числа подписано? Что ей
оставлено? Сколько? - быстро спросил Ральф.
- Завещание в ее пользу, вот все, что я знаю, - ответил Сквирс, - и это
больше, чем знали бы вы, если бы вас треснули мехами по голове. Ваша
проклятая осторожность виной тому, что они завладели им. Если бы вы мне
позволили сжечь его и поверили на слово, что оно уничтожено, оно
превратилось бы в кучку золы под углями, а не осталось бы целым и невредимым
во внутреннем кармане моего пальто.
- Разбит по всей линии! - пробормотал Ральф.
- Ax! - вздохнул Сквирс, у которого после бренди с водой и удара по
голове странно путались мысли. - В очаровательной деревне Дотбойс, близ
Грета-Бридж, в Йоркшире, юношей принимают на пансион, одевают, обстирывают,
снабжают книгами и карманными деньгами, доставляют им все необходимое,
обучают всем языкам, живым и мертвым, математике, правописанию, геометрии,
астрономии, тригонометрии, каковая является видоизмененной тригиномикой!
В-с-е значит: все без исключения. К-о-н-ч-е-н-о - наречие, значит: ни о чем
другом уж и речи нет. С-к-в-и-р-с - Сквирс, имя существительное, воспитатель
юношества. А в целом - все кончено со Сквирсом.
Его болтовня позволила Ральфу вновь обрести присутствие духа, и
рассудок немедленно подсказал ему необходимость рассеять опасения владельца
школы и уверить его, что ради безопасности следует хранить полное молчание.
- Повторяю, вам они повредить не могут, - сказал он. - Вы возбудите
дело о незаконном аресте и еще извлечете из этого пользу. Мы придумаем для
вас историю, которая помогла бы вам двадцать раз выпутаться из такого
пустячного затруднения, как это. А если им нужен залог в тысячу фунтов в
обеспечение того, что вы явитесь, в случае если вас вызовут в суд, вы эту
тысячу получите. Все, что вы должны делать, - это скрывать правду. Сейчас вы
под хмельком, и может быть, не способны понять дело так ясно, как поняли бы
в другое время, но вам нужно действовать именно так и владеть собой, потому
что промах может привести к неприятностям.
- О! - сказал Сквирс, который хитро смотрел на него, склонив голову
набок, словно старый ворон. - Так вот что я должен делать, да? А теперь
послушайте и вы словечко-другое. Я не хочу, чтобы для меня придумывали
какие-то истории и не хочу их повторять. Если увижу, что дело оборачивается
против меня, позабочусь, чтобы вы получили свою долю, можете не сомневаться.
Вы никогда ни слова не говорили об опасности! У нас с вами речи не было о
том, что меня могут втянуть в такую беду. И так спокойно, как вы полагаете,
я к этому относиться не намерен! Когда вы меня впутывали все больше в это
дело, я не возражал, потому что мы с вами были связаны, и если бы вы
разозлились то, пожалуй, могли бы повредить моему заведению, а если бы вам
вздумалось быть милостивым, вы могли бы немало для меня сделать. Ну что ж!
Если сейчас дело обернется хорошо, значит вес в порядке! Но если что-нибудь
пойдет неладно, значит - времена переменились, и я буду говорить и делать
только то, что мне выгодно, и ни у кого не буду спрашивать совета. Мое
нравственное влияние на этих мальчишек, - добавил мистер Сквирс с сугубой
важностью, - пошатнулось до самого фундамента. Образы миссис Сквирс, моей
дочери и моего сына Уэкфорда, страдающих от недоедания, вечно передо мной!
Рядом с ними тают и исчезают все прочие соображения. При таком роковом
положении дел единственное число во всей арифметике, какое известно мне как
супругу и отцу, это число один!
Долго ли еще декламировал бы мистер Сквирс и к какому бурному спору
могла бы привести его декламация, никто не знает. На этом месте его прервало
прибытие кареты и полицейского агента, который должен был составить ему
компанию. С большим достоинством он водрузил шляпу поверх платка,
обмотанного вокруг головы, и, сунув одну руку в карман и просунув другую под
руку агента, позволил себя увести.
"Я так и предполагал, раз он не послал за мной! - подумал Ральф. - Этот
субъект - вижу ясно по всем его пьяным выходкам - решил пойти против меня. Я
окружен таким тесным кольцом, что они, подобно зверям в басне, набрасываются
теперь на меня, хотя было время, и не дальше чем вчера, когда эти люди были
вежливы и угодливы. Но они не сдвинут меня с места. Я не сойду с дороги. Я
не отступлю ни на дюйм!"
Он вернулся домой и обрадовался, узнав, что его экoномка жалуется на
нездоровье: теперь у него был предлог остаться одному и отослать ее туда,
где она жила, а жила она поблизости. Затем при свете одной свечи он сел и в
первый раз начал думать обо всем, что произошло в тот день.
Он не ел и не пил со вчерашнего вечера и в добавление к перенесенным
душевным страданиям бродил в течение многих часов. Он чувствовал дурноту и
изнеможение, но ничего не мог есть, выпил только стакан воды и продолжал
сидеть, поддерживая голову рукой - не отдыхая и не думая, но мучительно
стараясь и отдохнуть и подумать, сознавая только, что все его чувства
временно оцепенели, кроме чувства усталости и опустошенности.
Было около десяти часов, когда он услышал стук в дверь, но продолжал
сидеть неподвижно, как и раньше, словно не в силах был сосредоточиться. Стук
повторялся снова и снова, и несколько раз он услышал, как на улице говорили,
что в окне свет (он знал, что говорят о его свече), прежде чем заставил себя
встать и спуститься вниз.
- Мистер Никльби, получено ужасное известие, и меня прислали за вами -
просить, чтобы вы сейчас же отправились со мной, - произнес голос,
показавшийся ему Знакомым.
Поднеся руку к глазам и выглянув, он увидел стоявшего на ступеньках
Тима Линкинуотера.
- Куда? - спросил Ральф.
- К нам, где вы были сегодня утром. Меня ждет карета.
- Зачем мне туда ехать? - спросил Ральф.
- Не спрашивайте - зачем, но, прошу вас, поедем.
- Второе издание сегодняшнего дня! - произнес Ральф, делая вид, будто
хочет закрыть дверь.
- Нет, нет! - воскликнул Тим, схватив его за руку. - Вы должны
услышать, что произошло. Нечто ужасное, мистер Никльби! И близко вас
касается. Неужели вы думаете, что я стал бы это говорить или приехал бы к
вам, если бы дело обстояло иначе?
Ральф посмотрел на него пристальнее. Видя, что тот в самом деле очень
взволнован, он заколебался и не знал, что сказать, что подумать.
- Вам лучше выслушать это сейчас, а не в другой раз, - сказал Тим. -
Это может оказать на вас какое-то воздействие. Ради бога, идемте!
Быть может, в другое время упрямство и ненависть Ральфа устояли бы
перед зовом этих людей, но теперь, после минутного колебания, он вернулся в
переднюю за шляпой и, выйдя, сел в карету, не говоря ни слова.
Тим хорошо запомнил и впоследствии часто говорил, что, когда Ральф
Никльби пошел за шляпой, он увидел при свете свечи, которую Ральф поставил
на стул, что тот пошатывается и спотыкается, как пьяный. Ступив на подножку
кареты, - Тим и это хорошо запомнил,- Ральф оглянулся и обратил к нему лицо
такое пепельно-серое, такое странное и безучастное, что Тим содрогнулся, был
момент, когда он почти боялся следовать за ним. Многим хотелось думать, что
в то мгновение Ральфом овладели мрачные предчувствия, но, пожалуй, с большим
основанием можно объяснить его волнение тем, что он перенес в тот день.
Глубокое молчание не нарушалось во время поездки. Прибыв к месту
назначения, Ральф вошел вслед за своим проводником в дом - в комнату, где
находились оба брата. Он был так изумлен, чтобы не сказать устрашен,
каким-то безмолвным сочувствием к нему, сквозившим и в их обращении и в
обращении старого клерка, что едва мог говорить.
Однако он сел и ухитрился произнести отрывисто:
- Что... что вы еще... имеете мне сказать, кроме того... что было уже
сказано?
Комната была старинная, большая, очень скудно освещенная и
заканчивающаяся нишей с окном, где висели тяжелые драпри. Заговорив, он
бросил взгляд в ту сторону, и ему почудилось, будто он смутно различает
фигуру человека. Это впечатление подтвердилось, когда он увидел, что фигура
шевельнулась, как будто смущенная его пристальным взглядом.
- Кто это там? - спросил он.
- Тот, кто доставил нам два часа назад сведения, побудившие нас послать
за вами, - ответил брат Чарльз. - Пусть он побудет там, сэр, пусть он пока
побудет там.
- Опять загадки! - дрогнувшим голосом произнес Ральф. - Ну-с, сэр?
Обратив лицо к братьям, он принужден был отвернуться от окна, но,
прежде чем те успели заговорить, он снова оглянулся. Было ясно, что
присутствие невидимого человека вызывает у него беспокойство и
замешательство, так как он оглядывался несколько раз и, наконец, придя в
нервическое состояние, буквально лишавшее его сил отвести глаза от того
места, сел так, чтобы находиться лицом к нему, пробормотав в виде
оправдания, что его раздражает свет.
Братья некоторое время совещались в сторонке. Было заметно по тону их,
что они взволнованы. Раза два или три Ральф бросил на них взгляд и в конце
концов сказал, сохраняя с большим усилием самообладание:
- Ну, в чем дело? Если меля в такой поздний час увозят из дому, пусть
это будет хотя бы не попусту. Что вы хотели мне сказать? - После короткой
паузы он добавил: - Умерла моя племянница?
Он коснулся темы, которая облегчила возможность начать разговор. Брат
Чарльз повернулся и сказал, что действительно они должны сообщить ему о
смерти, но что его племянница здорова.
- Уж не хотите ли вы мне сказать, что ее брат умер? - воскликнул Ральф,
сверкнув глазами. - Нет, это было бы слишком хорошо! Я бы не поверил, если
бы вы это мне сказали. Это слишком желанная весть, чтобы она оказалась
правдой.
- Стыдитесь, жестокий, бессердечный человек! - с жаром вскричал другой
брат. - Приготовьтесь выслушать сообщение, которое даже вас заставит
отпрянуть и содрогнуться, если остались у вас в груди хоть какие-то
человеческие чувства! А если мы вам скажем, что бедный, несчастный мальчик,
поистине дитя, но дитя, никогда не знавшее ни одной из тех нежных ласк и ни
одного из тех веселых часов, какие на протяжении всей нашей жизни заставляют
нас вспоминать о детстве, как о счастливом сне, - доброе, безобидное,
любящее создание, которое никогда не оскорбляло вас и не причиняло вам зла,
но на которое вы излили злобу и ненависть, питаемые вами к вашему
племяннику, и которым вы воспользовались, чтобы дать волю вашим низким
чувствам к Николасу, - если мы скажем вам, что сломленный вашим
преследованием, сэр, и нуждой, и жестоким обращением на протяжении всей
жизни, короткой по годам, но долгой по числу страданий, этот несчастный
отправился поведать свою грустную повесть туда, где вам, конечно, придется
дать ответ за вашу долю участия в ней?
- Если вы хотите сказать, - начал Ральф, - если вы хотите сказать, что
он умер, я вам прощаю все остальное. Если вы хотите сказать, что он умер, я
в долгу у вас, ваш должник на всю жизнь. Он умер! Я это вижу по вашим лицам.
Кто торжествует теперь? Так вот оно, ваше ужасное известие, ваша страшная
новость! Вы видите, как она подействовала на меня. Вы хорошо сделали, что
послали за мной. Я бы прошел пешком сто миль по грязи, в слякоть, в темноте,
чтобы именно теперь услышать эту весть!
Даже сейчас, как ни был он охвачен этой жестокой радостью, Ральф увидел
на лицах обоих братьев наряду с отвращением и ужасом какую-то непонятную
жалость к нему, которую заметил раньше.
- И эти сведения принес вам он, - сказал Ральф, указывая пальцем в
сторону упомянутой ниши. - И ждал здесь, чтобы увидеть меня поверженным и
разбитым! Ха-ха-ха! Но я говорю ему, что еще много дней я буду острым шипом
в его боку, а вам обоим я повторяю, что вы его еще не знаете и будете
оплакивать тот день, когда пожалели этого бродягу!
- Вы меня принимаете за вашего племянника, - раздался глухой голос. -
Лучше было бы и для вас и для меня, если бы я и в самом деле был им.
Фигура, которую он видел так смутно, встала и медленно приблизилась. Он
отпрянул. Он увидел, что перед ним стоит не Николас, как он предполагал, -
перед ним стоял Брукер.
У Ральфа, казалось ему, не было никаких оснований бояться этого
человека. Но бледность, замеченная у него в этот вечер, когда он вышел из
дому, снова разлилась по его лицу. Видно было, что он задрожал, и голос его
изменился, когда он сказал, устремив взгляд на Брукера:
- Что делает здесь этот человек? Знаете ли вы, что он - каторжник,
преступник, просто вор?
- Выслушайте его! О мистер Никльби, выслушайте его, кем бы он ни был! -
воскликнули братья с таким жаром, что Ральф с изумлением повернулся к ним.
Они указали на Брукера. Ральф снова взглянул на него - казалось,
машинально.
- Этот мальчик, - сказал тот, - о котором говорили джентльмены...
- ...Этот мальчик... - повторил Ральф, тупо глядя на него.
- ...которого я видел мертвым и окоченевшим на его ложе и который
теперь в могиле...
- ...который теперь в могиле... - как эхо, повторил Ральф, словно во
сне.
Человек поднял глаза и торжественно сложил руки:
- ...был вашим единственным сыном, да поможет мне бог!
Среди мертвого молчания Ральф сел, прижимая рукн к вискам. Через минуту
он их опустил, и никогда еще не видели такого страшного лица, какое он
открыл, не видели ни у кого - разве только у тех, кого обезобразила рана. Он
посмотрел на Брукера, стоявшего теперь близко от него, но не произнес ни
слова, не издал ни звука, не сделал ни одного жеста.
- Джентльмены! - сказал Брукер. - Я ничего не скажу в свое оправдание.
Уже давно нет для меня оправдания. Если, рассказывая, как все это случилось,
я говорю, что со мной поступили жестоко и, быть может, исказили подлинную
мою природу, - я это делаю не для своей защиты, но только потому, что это
необходимо для моего рассказа. Я - преступник.
Он остановился, словно припоминая, и, отведя взгляд от Ральфа и
обращаясь к обоим братьям, продолжал приглушенным и смиренным голосом: