Страница:
запавшие от голода и сильно загоревшие щеки и густые черные брови,
казавшиеся еще чернее по контрасту с совершенно белыми волосами, одетый в
грубый поношенный костюм странного и уродливого покроя, придававший ему вид
приниженный и опустившийся,- вот все, что увидел Ральф в первую секунду. Но
он взглянул еще раз, и лицо и фигура постепенно пробудили какое-то
воспоминание, словно изменялись у него на глазах, уступая место чертам
знакомым, пока, наконец, не превратились, как будто благодаря странному
оптическому обману, в лицо и фигуру того, кого он знал в течение многих лет,
потом забыл и потерял из виду почти столько же лет назад.
Человек понял, что его узнали, и, знаком предложив Ральфу снова
вернуться под дерево и не стоять под дождем, которого тот вначале от
изумления даже не заметил, заговорил хрипло и тихо.
- Я думаю, мистер Никльби, вряд ли вы меня узнали бы по голосу? -
спросил он.
- Да,- сказал Ральф, устремив на него хмурый взгляд.- Хотя есть что-то
в нем, что я сейчас припоминаю.
- Должно быть, мало осталось во мне такого, что вы могли бы припомнить
по прошествии восьми лет...- заметил тот.
- Вполне достаточно,- небрежно ответил Ральф и отвернулся.- Более чем
достаточно.
- Если бы я не совсем признал вас, мистер Никльби,- сказал тот,- этот
прием и ваши манеры быстро рассеяли бы мои колебания.
- Вы ждали чего-то другого? - резко спросил Ральф.
- Нет! - сказал человек.
- Вы были правы,- заявил Ральф,- и раз вас это не удивляет, то к чему
выражать удивление?
- Мистер Никльби! - решительно сказал человек после короткой паузы, в
течение которой он как будто боролся с желанием ответить каким-нибудь
упреком.- Согласны вы выслушать несколько слов, которые я хочу вам сказать?
- Я вынужден ждать здесь, пока дождь не утихнет,- сказал Ральф,
посмотрев на небо.- Если вы намерены говорить, сэр, я не буду затыкать уши,
хотя ваша речь может произвести на меня такое же впечатление, как если бы я
их заткнул.
- Когда-то я пользовался вашим доверием...- начал его собеседник.
Ральф посмотрел на него и невольно улыбнулся.
- Да,- сказал тот,- вашим доверием, поскольку вам вообще угодно было
дарить его кому бы то ни было.
- А! - подхватил Ральф, скрестив руки.- Это другое дело, совсем другое
дело.
- Во имя гуманности не будем играть словами, мистер Никльби.
- Во имя чего? - переспросил Ральф.
- Во имя гуманности,- нахмурившись, повторил тот.- Я голоден и очень
нуждаюсь. Если перемена, которую вы должны видеть во мне после такого
долгого отсутствия,- должны, раз я, с кем она происходила медленно и
постепенно, вижу ее и хорошо знаю,- если эта перемена не вызывает у вас
жалости, то знайте, что хлеб - о! не хлеб насущный из молитвы господней, под
которым, когда просят о нем в таких городах, как этот, подразумевается
добрая половина всех предметов роскоши для богача и ровно столько грубой
пищи, сколько нужно для поддержания жизни бедняка,- нет, но корка черствого
хлеба недоступна мне сегодня! Пусть хоть это произведет на вас какое-то
впечатление, если ничто другое не производит.
- Если это обычная форма, какою вы пользуетесь, когда просите
милостыню, сэр,- сказал Ральф,- вы хорошо разучили свою роль! Но если вы
прислушаетесь к совету того, кто знает кое-что о жизни и ее обычаях, я бы
рекомендовал говорить тише, немного тише, иначе вам грозит опасность и в
самом деле умереть с голоду.
С этими словами Ральф крепко сжал правой рукой запястье левой и, слегка
наклонив голову набок и опустив подбородок на грудь, повернул к тому, с кем
говорил, угрюмое, нахмуренное лицо - поистине лицо человека, которого ничто
не может растрогать или смягчить!
- Вчера был мой первый день в Лондоне,- сказал старик, взглянув на свое
загрязнившееся в дороге платье и стоптанные башмаки.
- Я думаю, лучше было бы для вас, если бы он был также и
последним,отозвался Ральф.
- Эти два дня я искал вас там, где, казалось мне, больше всего
вероятности было вас найти,- более смиренным тоном продолжал тот,- и,
наконец, я увидел вас здесь, когда уже почти потерял надежду встретиться с
вами, мистер Никльби.
Казалось, он ждал ответа, но, так как Ральф никакого ответа не дал, он
снова заговорил:
- Я самый несчастный и жалкий отверженный. Мне под шестьдесят, а у меня
ничего нет - и я беспомощен, как шестилетний ребенок.
- Мне тоже шестьдесят лет,- сказал Ральф, а у меня есть все - и я не
беспомощен. Работайте. Не произносите пышных театральных тирад о хлебе, но
зарабатывайте его.
- Как? - вскричал тот.- Где? Укажите мне средство. Вы мне предоставите
его?
- Однажды я это сделал,- спокойно ответил Ральф.- Вряд ли имеет смысл
спрашивать, сделаю ли я это еще раз.
- Двадцать лет, если не больше,- продолжал тот приглушенным
голосом,прошло с тех пор, как мы с вами разошлись. Вы это помните? Я
потребовал, свою долю барыша от сделки, которую для вас устроил, и так как я
настаивал, вы добились моего ареста за старую непогашенную ссуду в десять
фунтов и сколько-то шиллингов, включая пятьдесят процентов с суммы займа.
- Припоминаю что-то в этом роде,- небрежно ответил Ральф.- И что же?
- Мы из-за этого не разошлись,- продолжал тот,я подчинился, будучи за
решеткой и под замком, а так как вы не были тогда богачом, каким стали
теперь, вы рады были принять обратно клерка, который не слишком щепетилен и
кое-что знает о вашем ремесле.
- Вы просили и молили, и я согласился,- возразил Ральф.- Это было
милостью с моей стороны. Быть может, вы были мне нужны... Не помню. Полагаю,
что так, иначе вы просили бы тщетно. Вы были полезны: не слишком честны, не
слишком разборчивы, не слишком чисты на руку или чистосердечны, но полезны.
- Полезен! Еще бы! - воскликнул тот.- Слушайте: вы унижали меня и
угнетали, но я верно вам служил вплоть до того времени, хоть вы и обращались
со мной, как с собакой. Так ли это?
Ральф ничего не ответил.
- Так ли это? - повторил тот.
- Вам платили жалованье,- сказал Ральф,- а вы исполняли свои
обязанности. Мы были в расчете и могли объявить, что мы квиты.
- Тогда, но не после,- возразил тот.
- Разумеется, не после, и даже и не тогда, потому что, как вы сами
только что сказали, вы были должны мне деньги и остаетесь моим
должником,ответил Ральф.
- Это еще не все! - с жаром продолжал тот.- Это еще не все! Заметьте! Я
не забыл той старой раны, можете мне поверить! Отчасти памятуя о ней, а
отчасти в надежде заработать когда-нибудь на этой затее, я воспользовался
моим положением у вас и обрел тайную власть над вами, и вы отдали бы
половину своего состояния, чтобы узнать секрет, но узнать его вы могли
только от меня. Я ушел от вас, если помните, много времени спустя и за
какое-то мелкое мошенничество которое подлежало суду, но было пустяком по
сравнению с тем, что ежедневно проделываете в пределах закона вы,
ростовщики, был приговорен к семи годам каторги. Я вернулся таким, каким вы
меня видите. А теперь, мистер Никльби,- продолжал он с сознанием своей
власти, странно соединявшимся со смирением,- какую помощь и поддержку
окажете вы мне, говоря яснеет сколько дадите отступного? Мои претензии не
очень велики, но я должен жить, а чтобы жить, я должен есть и пить. На вашей
стороне деньги, на моей - голод и жажда. Покупка может обойтись вам дешево.
- Это все? - спросил Ральф, смотря на своего со" беседника все тем же
неподвижным взглядом и шевеля одними пбами.
- От вас зависит, мистер Никльби, все это иди не все,- последовал
ответ.
- Так слушайте же, мистер... не знаю, какой фамилией вас называть,начал
Ральф.
- Прежней моей, если вам угодно.
- Так слушайте, мистер Брукер,- сказал Ральф самым резким тоном,- и не
рассчитывайте добиться от меня других речей. Слушайте, сэр! Я вас знаю с
давних пор иак законченного негодяя, но мужества у вас никогда не было, а
тяжелая работа, быть может с кандалами на ногах, и еда похуже, чем в те
времена, когда я вас "унижал" и "угнетал", притупили ваш ум, иначе вы не
стали бы занимать меня такими сказками. У вас власть надо мной! Храните свою
тайну или разгласите ее, как вам угодно...
- Этого я сделать не могу,- перебил Брукер.- Эта мне ни к чему бы не
послужило.
- Да? - сказал Ральф.- Послужит так же, как и ваше теперешнее
появление, ручаюсь вам. Буду говорить с вами напрямик: я человек осторожный
и дела свои знаю досконально. Я знаю свет, и свет меня знает. Что бы вы ни
подсмотрели, ни подслушали и ни увидели, когда служили мне, свет это знает и
даже преувеличивает. Вы не можете сообщить ничего такого, что бы его
удивило, разве что в похвалу мне или к чести моей, а тогда он отвергнет вас,
как лжеца. И, однако, я не нахожу, чтобы дела мои шли туго или клиенты были
слишком разборчивы. Как раз напротив. То один, то другой ежедневно поносит
меня или мне угрожает,- сказал Ральф,- но все идет по-старому, и я не
становлюсь беднее.
- Я не поношу и не угрожаю,- возразил тот.- Я могу вам сказать, что вы
потеряли вследствие моего поступка, что я могу вам вернуть и что, если умру,
не вернув, умрет со мною и никогда не может быть обретено.
- Я довольно аккуратно считаю мои деньги и обычно охраняю их сам,сказал
Ральф.- Я зорко слежу почти за всеми людьми, и особенно зорко я следил за
вами. Вы можете польэоваться всем, что от меня утаили.
- Те, кто носит ваше имя, дороги они вам? - настойчиво спросил
человек.- Если дороги...
- Нет! - перебил Ральф, раздраженный таким упорством и воспоминанием о
Николасе, которое оживил этот последний вопрос.- Не дороги. Если бы вы
пришли как простой нищий, может быть я бросил бы вам шесть пенсов в память
того ловкого мошенника, каким вы были, но раз вы пытаетесь испробовать всем
известные уловки на том, кого могли бы лучше знать, я не расстанусь и с
полупенни - и не расстался бы даже, чтобы спасти вас от гибели! И помните,
висельник!- продолжал Ральф, грозя ему пальцем.- Если мы еще раз встретимся
и вы станете попрошайничать, вы снова очутитесь в стенах тюрьмы и будете
укреплять эту вашу власть надо мной в промежутках между каторжными работами,
для которых используют бродяг. Вот мой ответ на вашу болтовню. Получайте
его!
Посмотрев презрительно и хмуро на предмет своего гнева, который
выдержал его взгляд, но не произнес ни слова, Ральф отошел обычным своим
шагом, нимало не любопытствуя узнать, что делает недавний его собеседник, и
даже ни разу не оглянувшись. Последний остался стоять на том же месте, не
спуская глаз с удаляющейся фигуры, пока она не скрылась из виду, а затем,
скрестив на груди руки, словно ему стало зябко от сырости и голода, побрел,
волоча ноги, по аллее и стал просить милостыню у прохожих.
Ральф, взволнованный только что происшедшим лишь в той мере, в какой он
это обнаружил, спокойно продолжал путь и, выйдя из парка и оставив по правую
руку Гольдн-сквер, прошел по нескольким улицам в западном конце города, пока
не свернул на ту, где находилась резиденция мадам Мантадини. Фамилия этой
леди уже не красовалась на ослепительно сверкавшей дощечке у двери; ее место
заняла фамилия мисс Нэг, но в угасающем свете летнего вечера шляпки и платья
были попрежнему смутно видны в окнах первого этажа, и, не считая очевидной
перемены владельца, заведение сохраняло прежнюю свою физиономию.
- Гм! - пробормотал Ральф с видом знатока, проводя рукой по губам и
осматривая дом сверху донизу.- Эти люди на вид преуспевают. Долго они не
протянут, но раз я заблаговременно узнал об их делах, опасность мне не
грозит, а прибыль недурна. Я должен не упускать их из виду, вот и все.
Самодовольно качнув головой, Ральф собрался уйти, как вдруг тонкий его
слух уловил какой-то шум и гуд голосов, а также беготню вверх и вниз по
лестницам в том самом доме, который являлся предметом его наблюдений; и пока
он колебался, постучать ли в дверь, или еще послушать у замочной скважины,
служанка мадам Манталини (которую он часто видел) внезапно распахнула дверь
и стремительно выбежала, а голубые ленты ее чепчика развевались в воздухе.
- Эй? вы! Стойте! - крикнул Ральф.- Что случилось? Я пришел. Вы не
слышали, как я стучал?
- О мистер Никльби, сэр! - воскликнула девушка.- Ради господа бога,
поднемитесь наверх! Хозяин взял да и опять это сделал.
- Что сделал? - резко спросил Ральф.- О чем вы говорите?
- Я знала, что так и будет, если его до этого доведут!- вскричала
девушка.- Я давно это говорила.
- Идите сюда, глупая девчонка,- сказал Ральф, схватив ее за руку,- и не
разносите семейных дел по соседям, не подрывайте репутации заведения. Идите
сюда! Слышите?
Без дальнейших увещаний он повел, или, вернее, втолкнул, испуганную
девушку в дом и захлопнул дверь, затем, приказав ей идти впереди, последовал
за ней наверх.
Руководствуясь гулом множества голосов, говоривших одновременно, и
обогнав в нетерпении своем девушку, едва они поднялись на несколько
ступеней, Ральф быстро достиг маленькой гостиной, где был несколько поражен
весьма странною сценой, которую неожиданно увидел.
Здесь находились все молодые леди-работницы, иные в шляпках, иные без
шляпок, в разнообразных позах, выражающих смятение и ужас; одни собрались
вокруг мадам Манталини, которая заливалась слезами на одном стуле, другие
вокруг мисс Нэг, которая заливалась слезами на другом, а иные вокруг мистера
Манталини, который был, пожалуй, самой поразительной фигурой во всей группе,
ибо ноги мистера Манталини были вытянуты во всю длину на полу, а голову его
и плечи поддерживал рослый лакей, который как будто не знал, что с ними
делать; глаза мистера Манталини были закрыты, лицо очень бледно, волосы
плохо завиты, бакенбарды и усы обвисли, зубы стиснуты, и в правой руке он
держал маленькую бутылочку, а в левой чайную ложечку, руки, ноги и плечи у
него одеревенели и были неподвижны. И, однако, мадам Манталини не рыдала над
его телом, но энергически ругалась, сидя на стуле; и всему этому
сопутствовали громкие крики, которые буквально оглушали и, казалось, довели
злосчастного лакея до грани сумасшествия.
- Что тут случилось? - спросил Ральф, проталкиваясь вперед.
При этом вопросе гул усилился в двадцать раз, и бурный поток
пронзительных и противоречивых замечаний: "Он отравился" - "Нет, не
отравился", "Пошлите за доктором" - "Не посылайте", "Он умирает" - "Не
умирает, только притворяется!"- соединился с другими возгласами и полился с
ошеломляющей быстротой, пока не было замечено, что мадам Манталини
обращается к Ральфу, после чего женская жажда узнать, что она скажет,
одержала верх, и, словно по взаимному соглашению, мгновенно спустилось
мертвое молчание, не нарушаемое даже шепотом.
Мистер Никльби,- сказала мадам Манталини,я не знаю, какой случай привел
вас сюда...
Тут услышали, как булькающий голос произнес, будто в бреду:
"Дьявольская красота!"- но никто не обратил на это внимания, кроме лакея,
который, испугавшись столь зловещих звуков, исходивших словно из-под самых
его пальцев, уронил с довольно громким стуком голову своего хозяина на пол,
а затем, не пытаясь ее поднять, посмотрел на окружающих с таким видом, будто
совершил нечто замечательное.
- Но я хочу,-продолжала мадам Манталини, вытирая глаза и говоря с
величайшим негодованием,- хочу сказать раз и навсегда при вас и при всех
здесь присутствующих, что больше я не буду потворствовать расточительности и
порокам этого человека. Долго я была глупа, и он меня дурачил! В будущем
пусть он сам себя содержит, если может, и пусть тратит сколько ему угодно
денег и на кого угодно. Но деньги эти будут не мои, а потому вы лучше
подумайте, прежде чем оказывать ему доверие.
Затем мадам Манталини, не обращая внимания на весьма патетические
жадобы своего супруга, что аптекарь приготовил недостаточно крепкий раствор
синильной кислоты и что ему придется выпить еще одну-две бутылочки, чтобы
закончить начатое дело,- принялась перечислять галантные похождения этого
приятного джентльмена, обманы, расточительность и измены (в особенности эти
последние). В заключение она запротестовала против предположения, будто еще
питает к нему хоть какую-нибудь склонность, и сослалась в доказательство
этой перемены в своих чувствах на то, что за последние две недели он по
крайней мере раз шесть пытался отравиться и ни разу она ни словом, ни делом
не старалась спасти его жизнь.
- И я настаиваю на том, чтобы мы развелись и мне предоставили свободу,-
всхлипывая, сказала мадам Манталини.- Если он посмеет отказать мне в
разводе, я получу его по суду... Я могу его получить!.. И надеюсь, это
послужит предостережением всем девушкам - свидетелям этой позорной сцены.
Мисс Нэг, будучи бесспорно старейшей девушкой из всех присутствовавших,
сказала очень торжественно, что ей это послужит предостережением; то же
сказали все молодые леди, за исключением двух или трех, которые как будто
сомневались, могут ли такие бакенбарды провиниться.
- Зачем вы говорите все это перед столькими слушателями? - тихо сказал
Ральф.- Вы знаете, что не думаете этого всерьез.
- Нет, всерьез! - громко возразила мадам Манталини, попятившись к мисс
Нэг.
- Но подумайте,- увещевал Ральф, который был кровно заинтересован в
этом деле.- Следовало бы здраво поразмыслить. У замужней женщины нет никакой
собственности.
- Это вам не дьявольски одинокая особа, душа моя! - сказал мистер
Манталини, приподнимаясь на локте.
- Я это прекрасно знаю,- заявила мадам Манталини, тряхнув головой,- и у
меня собственности нет. Заведение, инвентарь, дом и все, что в нем
находится,- все принадлежит мисс Нэг.
- Совершенно верно, мадам Манталини!- отозвалась мисс Нэг, с которой
бывшая ее хозяйка тайком заключила дружеское соглашение по этому
пункту.Сущая правда, мадам Манталини... гм!.. сущая правда! И никогда еще я
не радовалась больше, чем теперь, что у меня хватило силы духа устоять перед
брачными предложениями, как бы ни были они выгодны, когда я думаю о
сегодняшнем моем положении, сравнивая его с вашим весьма печальным и весьма
незаслуженным, мадам Манталини.
- Черт возьми! - вскричал мистер Манталини, поворачивая голову к жене.-
Неужели она не ударит и не ущипнет завистливую старую вдовицу, которая
осмеливается осуждать ее сокровище?
Но дни льстивых речей мистера Манталини миновали. - Мисс Нэг, сэр,
закадычная моя подруга,- сказала его жена. И, хотя мистер Манталини
закатывал глаза так, что им, казалось, грозила опасность никогда уже не
вернуться на прежнее место, мадам Манталини не обнаружила ни малейшего
желания смягчиться.
Следует отдать справедливость превосходной мисс Нэг: она-то и была
повинна в этом изменившемся положении дел. Убедившись на повседневном опыте,
что нет никакой надежды на процветание фирмы и даже на дальнейшее ее
существование, пока в расходах участвует мистер Манталини, и будучи теперь
весьма заинтересована в ее благополучии, мисс Нэг принялась усердно
расследовать некоторые незначительные обстоятельства, связанные с частной
жизнью этого джентльмена; она так хорошо осветила их и так искусно
преподнесла мадам Манталини, что раскрыла этой последней глаза лучше, чем
могли бы это сделать на протяжении многих лет самые глубокие и
философические рассуждения. Достижению этой цели весьма способствовала
случайно обнаруженная мисс Нэг нежная записка, в которой мадам Манталини
называли "старой" и "вульгарной".
Однако, несмотря на свою стойкость, мадам Манталини очень горестно
плакала, и, так как она оперлась на мисс Нэг и махнула рукой в сторону
двери, сия молодая леди и все прочие молодые леди с соболезнующими лицами
повели ее из комнаты.
- Никльби! - воскликнул весь в слезах мистер Маиталини.- Вы были
призваны в свидетели этой дьявольской жестокости со стороны самой
дьявольской очаровательницы и поработительницы, когда-либо жившей на свете.
О, проклятье! Я прощаю эту женщину.
- Прощаете?!- сердито повторила мадам Манталини.
- Я прощаю ее, Никльби,- сказал мистер Манталини.- Вы будете осуждать
меня, свет будет осуждать меня, женщины будут осуждать меня. Все будут
смеяться, и издеваться, и улыбаться, и ухмыляться дьявольски. Все будут
говорить: "Ей было даровано счастье. Она его не познала. Он был слишком
слаб. Он был слишком добр. Он был дьявольски хороший парень, но он любил
слишком сильно. Он не может вынести ее гнева и брани! Дьявольский случай! Не
бывало еще положения столь дьявольского!.." Но я ее прощаю.
После такой трогательной речи мистер Манталини снова упал навзничь и
лежал, по всей видимости, без чувств и без движения, пока все женщины не
вышли из комнаты, а тогда он осторожно принял сидячее положение и обратил к
Ральфу весьма озадаченное лицо, все еще держа в одной руке бутылочку, а в
другой-чайную ложку.
- Можете отложить теперь в сторону эти дурачества и снова промышлять
своим умом,- сказал Ральф, хладнокровно берясь за шляпу.
- Черт возьми, Никльби, вы это всерьез?
- Я редко шучу,- холодно сказал Ральф.- Прощайте.
- Нет, право же, Никльби...- сказал Манталини.
- Быть может, я ошибаюсь,- отозвался Ральф.- Надеюсь, что так. Вам
лучше знать. Прощайте.
Притворяясь, будто не слышит просьб подождать и дать совет, Ральф
оставил павшего духом мистера Манталини наедине с его размышлениями и
спокойно покинул дом.
- Ого! - сказал он.- Так скоро ветер подул в другую сторону? Наполовину
мошенник и наполовину дурак, и все это обнаружилось. Думаю, ваши денечки
миновали, сэр.
С этими словами он сделал какие-то пометки в записной книжке, где явно
значилось имя мистера Манталини, взглянул на часы и, убедившись, что было
между девятью и десятью, поспешил домой.
- Они здесь? - был первый вопрос, какой он задал Ньюмену.
Ньюмен кивнул.
- Уже полчаса.
- Вдвоем? Один толстый, елейный?
- Да,- сказал Ньюмен.- Сейчас в вашей комнате.
- Хорошо,- сказал Ральф.- Наймите мне карету.
- Карету! Как, вы... хотите... э?"- заикаясь, выговорил Ньюмен.
Ральф сердито повторил распоряжение, и Ногс, изумление которого было
вполне извинительно ввиду такого необычайного и исключительного
обстоятельства (он никогда в жизни не видел Ральфа в карете), отправился
исполнять приказание и вскоре вернулся с экипажем.
В него уселись мистер Сквирс, Ральф и третий человек, которого Ньюмен
Ногс видел впервые. Ньюмен стоял на пороге, провожая их и не трудясь
любопытствовать, куда и по какому делу они едут, пока случайно не услышал,
как Ральф назвал улицу, куда кучер должен был их отвезти.
С быстротой молнии и в величайшем недоумении Ньюмен бросился в свою
комнатушку за шляпой и, прихрамывая побежал за каретой, словно намереваясь
вскочить на запятки, но эта затея ему не удалась: карета слишком опередила
его и вскоре была уже безнадежно далеко, оставив его, задыхающегося, посреди
пустынной улицы.
- А впрочем, не знаю, - сказал Ньюмен, останавливаясь, чтобы
отдышаться,- какой был бы от меня толк, если бы я тоже поехал. Он бы меня
увидел. Поехали туда! Что может из этого выйти? Если бы я знал вчера, я мог
бы предупредить... Поехали туда! Тут какой-то злой умысел. Несомненно.
Его размышления были прерваны седым человеком с весьма примечательной,
хотя отнюдь не располагающей внешностью, который, тихо подойдя к нему,
попросил милостыни.
Ньюмен, все еще в глубокой задумчивости, пошел прочь, но тот последовал
за ним и рассказал ему такую жалкую историю, что Ньюмен (у него, казалось,
безнадежно было просить, так как он имел слишком мало, чтобы давать)
заглянул в свою шляпу в поисках нескольких полупенни, которые обычно
завязывал в уголок носового платка, если они у него были.
Пока он усердно развязывал узел зубами, человек сказал что-то,
остановившее его внимание, затем добавил еще что-то, а затем незнакомец и
Ньюмен зашагали бок о бок: незнакомец с жаром говорил, а Ньюмен слушал.
повествующая об удивительном событии
- Раз мы завтра вечером уезжаем из Лондона и раз я не знаю, бывал ли я
когда-нибудь так счастлив, мистер Никльби, то, ей-богу, я выпью еще
стаканчик за следующую нашу радостную встречу!
Так говорил Джон Брауди, с величайшим удовольствием потирая руки и
поворачивая во все стороны свое красное сияющее лицо, вполне подтверждавшее
это заявление.
Когда Джон находился в этом завидном состоянии духа, был тот самый
вечер, о котором шла речь в последней главе; местом действия являлся уже
упоминавшийся нами коттедж, а собравшаяся компания состояла из Николаса,
миссис Никльби, миссис Брауди, Кэт Никльби и Смайка.
Очень веселое было общество! После некоторых колебаний миссис Никльби,
зная, чем обязан ее сын честному йоркширцу, дала согласие на то, чтобы
мистер и миссис Брауди были приглашены к чаю. По случаю этой затеи возникли
сначала всевозможные трудности и препятствия, вызванные тем, что она не
имела возможности сначала "нанести визит" миссис Брауди, ибо, хотя миссис
Никльби частенько замечала с большим самодовольством (как это свойственно
особенно щепетильным людям), что у нее нет ни тени гордыни и чопорности, она
была ярой сторонницей этикета и церемоний. А так как было очевидно, что пока
визит не нанесен, она не может (выражаясь изысканно и согласно законам
света) даже подозревать о факте существования миссис Брауди, она находила
свое положение крайне деликатным и затруднительным.
- Первый визит должна сделать я, дорогой мой,- сказала миссис Никльби,-
это необходимо. Дело в том, дорогой мой, что я должна оказать как бы
казавшиеся еще чернее по контрасту с совершенно белыми волосами, одетый в
грубый поношенный костюм странного и уродливого покроя, придававший ему вид
приниженный и опустившийся,- вот все, что увидел Ральф в первую секунду. Но
он взглянул еще раз, и лицо и фигура постепенно пробудили какое-то
воспоминание, словно изменялись у него на глазах, уступая место чертам
знакомым, пока, наконец, не превратились, как будто благодаря странному
оптическому обману, в лицо и фигуру того, кого он знал в течение многих лет,
потом забыл и потерял из виду почти столько же лет назад.
Человек понял, что его узнали, и, знаком предложив Ральфу снова
вернуться под дерево и не стоять под дождем, которого тот вначале от
изумления даже не заметил, заговорил хрипло и тихо.
- Я думаю, мистер Никльби, вряд ли вы меня узнали бы по голосу? -
спросил он.
- Да,- сказал Ральф, устремив на него хмурый взгляд.- Хотя есть что-то
в нем, что я сейчас припоминаю.
- Должно быть, мало осталось во мне такого, что вы могли бы припомнить
по прошествии восьми лет...- заметил тот.
- Вполне достаточно,- небрежно ответил Ральф и отвернулся.- Более чем
достаточно.
- Если бы я не совсем признал вас, мистер Никльби,- сказал тот,- этот
прием и ваши манеры быстро рассеяли бы мои колебания.
- Вы ждали чего-то другого? - резко спросил Ральф.
- Нет! - сказал человек.
- Вы были правы,- заявил Ральф,- и раз вас это не удивляет, то к чему
выражать удивление?
- Мистер Никльби! - решительно сказал человек после короткой паузы, в
течение которой он как будто боролся с желанием ответить каким-нибудь
упреком.- Согласны вы выслушать несколько слов, которые я хочу вам сказать?
- Я вынужден ждать здесь, пока дождь не утихнет,- сказал Ральф,
посмотрев на небо.- Если вы намерены говорить, сэр, я не буду затыкать уши,
хотя ваша речь может произвести на меня такое же впечатление, как если бы я
их заткнул.
- Когда-то я пользовался вашим доверием...- начал его собеседник.
Ральф посмотрел на него и невольно улыбнулся.
- Да,- сказал тот,- вашим доверием, поскольку вам вообще угодно было
дарить его кому бы то ни было.
- А! - подхватил Ральф, скрестив руки.- Это другое дело, совсем другое
дело.
- Во имя гуманности не будем играть словами, мистер Никльби.
- Во имя чего? - переспросил Ральф.
- Во имя гуманности,- нахмурившись, повторил тот.- Я голоден и очень
нуждаюсь. Если перемена, которую вы должны видеть во мне после такого
долгого отсутствия,- должны, раз я, с кем она происходила медленно и
постепенно, вижу ее и хорошо знаю,- если эта перемена не вызывает у вас
жалости, то знайте, что хлеб - о! не хлеб насущный из молитвы господней, под
которым, когда просят о нем в таких городах, как этот, подразумевается
добрая половина всех предметов роскоши для богача и ровно столько грубой
пищи, сколько нужно для поддержания жизни бедняка,- нет, но корка черствого
хлеба недоступна мне сегодня! Пусть хоть это произведет на вас какое-то
впечатление, если ничто другое не производит.
- Если это обычная форма, какою вы пользуетесь, когда просите
милостыню, сэр,- сказал Ральф,- вы хорошо разучили свою роль! Но если вы
прислушаетесь к совету того, кто знает кое-что о жизни и ее обычаях, я бы
рекомендовал говорить тише, немного тише, иначе вам грозит опасность и в
самом деле умереть с голоду.
С этими словами Ральф крепко сжал правой рукой запястье левой и, слегка
наклонив голову набок и опустив подбородок на грудь, повернул к тому, с кем
говорил, угрюмое, нахмуренное лицо - поистине лицо человека, которого ничто
не может растрогать или смягчить!
- Вчера был мой первый день в Лондоне,- сказал старик, взглянув на свое
загрязнившееся в дороге платье и стоптанные башмаки.
- Я думаю, лучше было бы для вас, если бы он был также и
последним,отозвался Ральф.
- Эти два дня я искал вас там, где, казалось мне, больше всего
вероятности было вас найти,- более смиренным тоном продолжал тот,- и,
наконец, я увидел вас здесь, когда уже почти потерял надежду встретиться с
вами, мистер Никльби.
Казалось, он ждал ответа, но, так как Ральф никакого ответа не дал, он
снова заговорил:
- Я самый несчастный и жалкий отверженный. Мне под шестьдесят, а у меня
ничего нет - и я беспомощен, как шестилетний ребенок.
- Мне тоже шестьдесят лет,- сказал Ральф, а у меня есть все - и я не
беспомощен. Работайте. Не произносите пышных театральных тирад о хлебе, но
зарабатывайте его.
- Как? - вскричал тот.- Где? Укажите мне средство. Вы мне предоставите
его?
- Однажды я это сделал,- спокойно ответил Ральф.- Вряд ли имеет смысл
спрашивать, сделаю ли я это еще раз.
- Двадцать лет, если не больше,- продолжал тот приглушенным
голосом,прошло с тех пор, как мы с вами разошлись. Вы это помните? Я
потребовал, свою долю барыша от сделки, которую для вас устроил, и так как я
настаивал, вы добились моего ареста за старую непогашенную ссуду в десять
фунтов и сколько-то шиллингов, включая пятьдесят процентов с суммы займа.
- Припоминаю что-то в этом роде,- небрежно ответил Ральф.- И что же?
- Мы из-за этого не разошлись,- продолжал тот,я подчинился, будучи за
решеткой и под замком, а так как вы не были тогда богачом, каким стали
теперь, вы рады были принять обратно клерка, который не слишком щепетилен и
кое-что знает о вашем ремесле.
- Вы просили и молили, и я согласился,- возразил Ральф.- Это было
милостью с моей стороны. Быть может, вы были мне нужны... Не помню. Полагаю,
что так, иначе вы просили бы тщетно. Вы были полезны: не слишком честны, не
слишком разборчивы, не слишком чисты на руку или чистосердечны, но полезны.
- Полезен! Еще бы! - воскликнул тот.- Слушайте: вы унижали меня и
угнетали, но я верно вам служил вплоть до того времени, хоть вы и обращались
со мной, как с собакой. Так ли это?
Ральф ничего не ответил.
- Так ли это? - повторил тот.
- Вам платили жалованье,- сказал Ральф,- а вы исполняли свои
обязанности. Мы были в расчете и могли объявить, что мы квиты.
- Тогда, но не после,- возразил тот.
- Разумеется, не после, и даже и не тогда, потому что, как вы сами
только что сказали, вы были должны мне деньги и остаетесь моим
должником,ответил Ральф.
- Это еще не все! - с жаром продолжал тот.- Это еще не все! Заметьте! Я
не забыл той старой раны, можете мне поверить! Отчасти памятуя о ней, а
отчасти в надежде заработать когда-нибудь на этой затее, я воспользовался
моим положением у вас и обрел тайную власть над вами, и вы отдали бы
половину своего состояния, чтобы узнать секрет, но узнать его вы могли
только от меня. Я ушел от вас, если помните, много времени спустя и за
какое-то мелкое мошенничество которое подлежало суду, но было пустяком по
сравнению с тем, что ежедневно проделываете в пределах закона вы,
ростовщики, был приговорен к семи годам каторги. Я вернулся таким, каким вы
меня видите. А теперь, мистер Никльби,- продолжал он с сознанием своей
власти, странно соединявшимся со смирением,- какую помощь и поддержку
окажете вы мне, говоря яснеет сколько дадите отступного? Мои претензии не
очень велики, но я должен жить, а чтобы жить, я должен есть и пить. На вашей
стороне деньги, на моей - голод и жажда. Покупка может обойтись вам дешево.
- Это все? - спросил Ральф, смотря на своего со" беседника все тем же
неподвижным взглядом и шевеля одними пбами.
- От вас зависит, мистер Никльби, все это иди не все,- последовал
ответ.
- Так слушайте же, мистер... не знаю, какой фамилией вас называть,начал
Ральф.
- Прежней моей, если вам угодно.
- Так слушайте, мистер Брукер,- сказал Ральф самым резким тоном,- и не
рассчитывайте добиться от меня других речей. Слушайте, сэр! Я вас знаю с
давних пор иак законченного негодяя, но мужества у вас никогда не было, а
тяжелая работа, быть может с кандалами на ногах, и еда похуже, чем в те
времена, когда я вас "унижал" и "угнетал", притупили ваш ум, иначе вы не
стали бы занимать меня такими сказками. У вас власть надо мной! Храните свою
тайну или разгласите ее, как вам угодно...
- Этого я сделать не могу,- перебил Брукер.- Эта мне ни к чему бы не
послужило.
- Да? - сказал Ральф.- Послужит так же, как и ваше теперешнее
появление, ручаюсь вам. Буду говорить с вами напрямик: я человек осторожный
и дела свои знаю досконально. Я знаю свет, и свет меня знает. Что бы вы ни
подсмотрели, ни подслушали и ни увидели, когда служили мне, свет это знает и
даже преувеличивает. Вы не можете сообщить ничего такого, что бы его
удивило, разве что в похвалу мне или к чести моей, а тогда он отвергнет вас,
как лжеца. И, однако, я не нахожу, чтобы дела мои шли туго или клиенты были
слишком разборчивы. Как раз напротив. То один, то другой ежедневно поносит
меня или мне угрожает,- сказал Ральф,- но все идет по-старому, и я не
становлюсь беднее.
- Я не поношу и не угрожаю,- возразил тот.- Я могу вам сказать, что вы
потеряли вследствие моего поступка, что я могу вам вернуть и что, если умру,
не вернув, умрет со мною и никогда не может быть обретено.
- Я довольно аккуратно считаю мои деньги и обычно охраняю их сам,сказал
Ральф.- Я зорко слежу почти за всеми людьми, и особенно зорко я следил за
вами. Вы можете польэоваться всем, что от меня утаили.
- Те, кто носит ваше имя, дороги они вам? - настойчиво спросил
человек.- Если дороги...
- Нет! - перебил Ральф, раздраженный таким упорством и воспоминанием о
Николасе, которое оживил этот последний вопрос.- Не дороги. Если бы вы
пришли как простой нищий, может быть я бросил бы вам шесть пенсов в память
того ловкого мошенника, каким вы были, но раз вы пытаетесь испробовать всем
известные уловки на том, кого могли бы лучше знать, я не расстанусь и с
полупенни - и не расстался бы даже, чтобы спасти вас от гибели! И помните,
висельник!- продолжал Ральф, грозя ему пальцем.- Если мы еще раз встретимся
и вы станете попрошайничать, вы снова очутитесь в стенах тюрьмы и будете
укреплять эту вашу власть надо мной в промежутках между каторжными работами,
для которых используют бродяг. Вот мой ответ на вашу болтовню. Получайте
его!
Посмотрев презрительно и хмуро на предмет своего гнева, который
выдержал его взгляд, но не произнес ни слова, Ральф отошел обычным своим
шагом, нимало не любопытствуя узнать, что делает недавний его собеседник, и
даже ни разу не оглянувшись. Последний остался стоять на том же месте, не
спуская глаз с удаляющейся фигуры, пока она не скрылась из виду, а затем,
скрестив на груди руки, словно ему стало зябко от сырости и голода, побрел,
волоча ноги, по аллее и стал просить милостыню у прохожих.
Ральф, взволнованный только что происшедшим лишь в той мере, в какой он
это обнаружил, спокойно продолжал путь и, выйдя из парка и оставив по правую
руку Гольдн-сквер, прошел по нескольким улицам в западном конце города, пока
не свернул на ту, где находилась резиденция мадам Мантадини. Фамилия этой
леди уже не красовалась на ослепительно сверкавшей дощечке у двери; ее место
заняла фамилия мисс Нэг, но в угасающем свете летнего вечера шляпки и платья
были попрежнему смутно видны в окнах первого этажа, и, не считая очевидной
перемены владельца, заведение сохраняло прежнюю свою физиономию.
- Гм! - пробормотал Ральф с видом знатока, проводя рукой по губам и
осматривая дом сверху донизу.- Эти люди на вид преуспевают. Долго они не
протянут, но раз я заблаговременно узнал об их делах, опасность мне не
грозит, а прибыль недурна. Я должен не упускать их из виду, вот и все.
Самодовольно качнув головой, Ральф собрался уйти, как вдруг тонкий его
слух уловил какой-то шум и гуд голосов, а также беготню вверх и вниз по
лестницам в том самом доме, который являлся предметом его наблюдений; и пока
он колебался, постучать ли в дверь, или еще послушать у замочной скважины,
служанка мадам Манталини (которую он часто видел) внезапно распахнула дверь
и стремительно выбежала, а голубые ленты ее чепчика развевались в воздухе.
- Эй? вы! Стойте! - крикнул Ральф.- Что случилось? Я пришел. Вы не
слышали, как я стучал?
- О мистер Никльби, сэр! - воскликнула девушка.- Ради господа бога,
поднемитесь наверх! Хозяин взял да и опять это сделал.
- Что сделал? - резко спросил Ральф.- О чем вы говорите?
- Я знала, что так и будет, если его до этого доведут!- вскричала
девушка.- Я давно это говорила.
- Идите сюда, глупая девчонка,- сказал Ральф, схватив ее за руку,- и не
разносите семейных дел по соседям, не подрывайте репутации заведения. Идите
сюда! Слышите?
Без дальнейших увещаний он повел, или, вернее, втолкнул, испуганную
девушку в дом и захлопнул дверь, затем, приказав ей идти впереди, последовал
за ней наверх.
Руководствуясь гулом множества голосов, говоривших одновременно, и
обогнав в нетерпении своем девушку, едва они поднялись на несколько
ступеней, Ральф быстро достиг маленькой гостиной, где был несколько поражен
весьма странною сценой, которую неожиданно увидел.
Здесь находились все молодые леди-работницы, иные в шляпках, иные без
шляпок, в разнообразных позах, выражающих смятение и ужас; одни собрались
вокруг мадам Манталини, которая заливалась слезами на одном стуле, другие
вокруг мисс Нэг, которая заливалась слезами на другом, а иные вокруг мистера
Манталини, который был, пожалуй, самой поразительной фигурой во всей группе,
ибо ноги мистера Манталини были вытянуты во всю длину на полу, а голову его
и плечи поддерживал рослый лакей, который как будто не знал, что с ними
делать; глаза мистера Манталини были закрыты, лицо очень бледно, волосы
плохо завиты, бакенбарды и усы обвисли, зубы стиснуты, и в правой руке он
держал маленькую бутылочку, а в левой чайную ложечку, руки, ноги и плечи у
него одеревенели и были неподвижны. И, однако, мадам Манталини не рыдала над
его телом, но энергически ругалась, сидя на стуле; и всему этому
сопутствовали громкие крики, которые буквально оглушали и, казалось, довели
злосчастного лакея до грани сумасшествия.
- Что тут случилось? - спросил Ральф, проталкиваясь вперед.
При этом вопросе гул усилился в двадцать раз, и бурный поток
пронзительных и противоречивых замечаний: "Он отравился" - "Нет, не
отравился", "Пошлите за доктором" - "Не посылайте", "Он умирает" - "Не
умирает, только притворяется!"- соединился с другими возгласами и полился с
ошеломляющей быстротой, пока не было замечено, что мадам Манталини
обращается к Ральфу, после чего женская жажда узнать, что она скажет,
одержала верх, и, словно по взаимному соглашению, мгновенно спустилось
мертвое молчание, не нарушаемое даже шепотом.
Мистер Никльби,- сказала мадам Манталини,я не знаю, какой случай привел
вас сюда...
Тут услышали, как булькающий голос произнес, будто в бреду:
"Дьявольская красота!"- но никто не обратил на это внимания, кроме лакея,
который, испугавшись столь зловещих звуков, исходивших словно из-под самых
его пальцев, уронил с довольно громким стуком голову своего хозяина на пол,
а затем, не пытаясь ее поднять, посмотрел на окружающих с таким видом, будто
совершил нечто замечательное.
- Но я хочу,-продолжала мадам Манталини, вытирая глаза и говоря с
величайшим негодованием,- хочу сказать раз и навсегда при вас и при всех
здесь присутствующих, что больше я не буду потворствовать расточительности и
порокам этого человека. Долго я была глупа, и он меня дурачил! В будущем
пусть он сам себя содержит, если может, и пусть тратит сколько ему угодно
денег и на кого угодно. Но деньги эти будут не мои, а потому вы лучше
подумайте, прежде чем оказывать ему доверие.
Затем мадам Манталини, не обращая внимания на весьма патетические
жадобы своего супруга, что аптекарь приготовил недостаточно крепкий раствор
синильной кислоты и что ему придется выпить еще одну-две бутылочки, чтобы
закончить начатое дело,- принялась перечислять галантные похождения этого
приятного джентльмена, обманы, расточительность и измены (в особенности эти
последние). В заключение она запротестовала против предположения, будто еще
питает к нему хоть какую-нибудь склонность, и сослалась в доказательство
этой перемены в своих чувствах на то, что за последние две недели он по
крайней мере раз шесть пытался отравиться и ни разу она ни словом, ни делом
не старалась спасти его жизнь.
- И я настаиваю на том, чтобы мы развелись и мне предоставили свободу,-
всхлипывая, сказала мадам Манталини.- Если он посмеет отказать мне в
разводе, я получу его по суду... Я могу его получить!.. И надеюсь, это
послужит предостережением всем девушкам - свидетелям этой позорной сцены.
Мисс Нэг, будучи бесспорно старейшей девушкой из всех присутствовавших,
сказала очень торжественно, что ей это послужит предостережением; то же
сказали все молодые леди, за исключением двух или трех, которые как будто
сомневались, могут ли такие бакенбарды провиниться.
- Зачем вы говорите все это перед столькими слушателями? - тихо сказал
Ральф.- Вы знаете, что не думаете этого всерьез.
- Нет, всерьез! - громко возразила мадам Манталини, попятившись к мисс
Нэг.
- Но подумайте,- увещевал Ральф, который был кровно заинтересован в
этом деле.- Следовало бы здраво поразмыслить. У замужней женщины нет никакой
собственности.
- Это вам не дьявольски одинокая особа, душа моя! - сказал мистер
Манталини, приподнимаясь на локте.
- Я это прекрасно знаю,- заявила мадам Манталини, тряхнув головой,- и у
меня собственности нет. Заведение, инвентарь, дом и все, что в нем
находится,- все принадлежит мисс Нэг.
- Совершенно верно, мадам Манталини!- отозвалась мисс Нэг, с которой
бывшая ее хозяйка тайком заключила дружеское соглашение по этому
пункту.Сущая правда, мадам Манталини... гм!.. сущая правда! И никогда еще я
не радовалась больше, чем теперь, что у меня хватило силы духа устоять перед
брачными предложениями, как бы ни были они выгодны, когда я думаю о
сегодняшнем моем положении, сравнивая его с вашим весьма печальным и весьма
незаслуженным, мадам Манталини.
- Черт возьми! - вскричал мистер Манталини, поворачивая голову к жене.-
Неужели она не ударит и не ущипнет завистливую старую вдовицу, которая
осмеливается осуждать ее сокровище?
Но дни льстивых речей мистера Манталини миновали. - Мисс Нэг, сэр,
закадычная моя подруга,- сказала его жена. И, хотя мистер Манталини
закатывал глаза так, что им, казалось, грозила опасность никогда уже не
вернуться на прежнее место, мадам Манталини не обнаружила ни малейшего
желания смягчиться.
Следует отдать справедливость превосходной мисс Нэг: она-то и была
повинна в этом изменившемся положении дел. Убедившись на повседневном опыте,
что нет никакой надежды на процветание фирмы и даже на дальнейшее ее
существование, пока в расходах участвует мистер Манталини, и будучи теперь
весьма заинтересована в ее благополучии, мисс Нэг принялась усердно
расследовать некоторые незначительные обстоятельства, связанные с частной
жизнью этого джентльмена; она так хорошо осветила их и так искусно
преподнесла мадам Манталини, что раскрыла этой последней глаза лучше, чем
могли бы это сделать на протяжении многих лет самые глубокие и
философические рассуждения. Достижению этой цели весьма способствовала
случайно обнаруженная мисс Нэг нежная записка, в которой мадам Манталини
называли "старой" и "вульгарной".
Однако, несмотря на свою стойкость, мадам Манталини очень горестно
плакала, и, так как она оперлась на мисс Нэг и махнула рукой в сторону
двери, сия молодая леди и все прочие молодые леди с соболезнующими лицами
повели ее из комнаты.
- Никльби! - воскликнул весь в слезах мистер Маиталини.- Вы были
призваны в свидетели этой дьявольской жестокости со стороны самой
дьявольской очаровательницы и поработительницы, когда-либо жившей на свете.
О, проклятье! Я прощаю эту женщину.
- Прощаете?!- сердито повторила мадам Манталини.
- Я прощаю ее, Никльби,- сказал мистер Манталини.- Вы будете осуждать
меня, свет будет осуждать меня, женщины будут осуждать меня. Все будут
смеяться, и издеваться, и улыбаться, и ухмыляться дьявольски. Все будут
говорить: "Ей было даровано счастье. Она его не познала. Он был слишком
слаб. Он был слишком добр. Он был дьявольски хороший парень, но он любил
слишком сильно. Он не может вынести ее гнева и брани! Дьявольский случай! Не
бывало еще положения столь дьявольского!.." Но я ее прощаю.
После такой трогательной речи мистер Манталини снова упал навзничь и
лежал, по всей видимости, без чувств и без движения, пока все женщины не
вышли из комнаты, а тогда он осторожно принял сидячее положение и обратил к
Ральфу весьма озадаченное лицо, все еще держа в одной руке бутылочку, а в
другой-чайную ложку.
- Можете отложить теперь в сторону эти дурачества и снова промышлять
своим умом,- сказал Ральф, хладнокровно берясь за шляпу.
- Черт возьми, Никльби, вы это всерьез?
- Я редко шучу,- холодно сказал Ральф.- Прощайте.
- Нет, право же, Никльби...- сказал Манталини.
- Быть может, я ошибаюсь,- отозвался Ральф.- Надеюсь, что так. Вам
лучше знать. Прощайте.
Притворяясь, будто не слышит просьб подождать и дать совет, Ральф
оставил павшего духом мистера Манталини наедине с его размышлениями и
спокойно покинул дом.
- Ого! - сказал он.- Так скоро ветер подул в другую сторону? Наполовину
мошенник и наполовину дурак, и все это обнаружилось. Думаю, ваши денечки
миновали, сэр.
С этими словами он сделал какие-то пометки в записной книжке, где явно
значилось имя мистера Манталини, взглянул на часы и, убедившись, что было
между девятью и десятью, поспешил домой.
- Они здесь? - был первый вопрос, какой он задал Ньюмену.
Ньюмен кивнул.
- Уже полчаса.
- Вдвоем? Один толстый, елейный?
- Да,- сказал Ньюмен.- Сейчас в вашей комнате.
- Хорошо,- сказал Ральф.- Наймите мне карету.
- Карету! Как, вы... хотите... э?"- заикаясь, выговорил Ньюмен.
Ральф сердито повторил распоряжение, и Ногс, изумление которого было
вполне извинительно ввиду такого необычайного и исключительного
обстоятельства (он никогда в жизни не видел Ральфа в карете), отправился
исполнять приказание и вскоре вернулся с экипажем.
В него уселись мистер Сквирс, Ральф и третий человек, которого Ньюмен
Ногс видел впервые. Ньюмен стоял на пороге, провожая их и не трудясь
любопытствовать, куда и по какому делу они едут, пока случайно не услышал,
как Ральф назвал улицу, куда кучер должен был их отвезти.
С быстротой молнии и в величайшем недоумении Ньюмен бросился в свою
комнатушку за шляпой и, прихрамывая побежал за каретой, словно намереваясь
вскочить на запятки, но эта затея ему не удалась: карета слишком опередила
его и вскоре была уже безнадежно далеко, оставив его, задыхающегося, посреди
пустынной улицы.
- А впрочем, не знаю, - сказал Ньюмен, останавливаясь, чтобы
отдышаться,- какой был бы от меня толк, если бы я тоже поехал. Он бы меня
увидел. Поехали туда! Что может из этого выйти? Если бы я знал вчера, я мог
бы предупредить... Поехали туда! Тут какой-то злой умысел. Несомненно.
Его размышления были прерваны седым человеком с весьма примечательной,
хотя отнюдь не располагающей внешностью, который, тихо подойдя к нему,
попросил милостыни.
Ньюмен, все еще в глубокой задумчивости, пошел прочь, но тот последовал
за ним и рассказал ему такую жалкую историю, что Ньюмен (у него, казалось,
безнадежно было просить, так как он имел слишком мало, чтобы давать)
заглянул в свою шляпу в поисках нескольких полупенни, которые обычно
завязывал в уголок носового платка, если они у него были.
Пока он усердно развязывал узел зубами, человек сказал что-то,
остановившее его внимание, затем добавил еще что-то, а затем незнакомец и
Ньюмен зашагали бок о бок: незнакомец с жаром говорил, а Ньюмен слушал.
повествующая об удивительном событии
- Раз мы завтра вечером уезжаем из Лондона и раз я не знаю, бывал ли я
когда-нибудь так счастлив, мистер Никльби, то, ей-богу, я выпью еще
стаканчик за следующую нашу радостную встречу!
Так говорил Джон Брауди, с величайшим удовольствием потирая руки и
поворачивая во все стороны свое красное сияющее лицо, вполне подтверждавшее
это заявление.
Когда Джон находился в этом завидном состоянии духа, был тот самый
вечер, о котором шла речь в последней главе; местом действия являлся уже
упоминавшийся нами коттедж, а собравшаяся компания состояла из Николаса,
миссис Никльби, миссис Брауди, Кэт Никльби и Смайка.
Очень веселое было общество! После некоторых колебаний миссис Никльби,
зная, чем обязан ее сын честному йоркширцу, дала согласие на то, чтобы
мистер и миссис Брауди были приглашены к чаю. По случаю этой затеи возникли
сначала всевозможные трудности и препятствия, вызванные тем, что она не
имела возможности сначала "нанести визит" миссис Брауди, ибо, хотя миссис
Никльби частенько замечала с большим самодовольством (как это свойственно
особенно щепетильным людям), что у нее нет ни тени гордыни и чопорности, она
была ярой сторонницей этикета и церемоний. А так как было очевидно, что пока
визит не нанесен, она не может (выражаясь изысканно и согласно законам
света) даже подозревать о факте существования миссис Брауди, она находила
свое положение крайне деликатным и затруднительным.
- Первый визит должна сделать я, дорогой мой,- сказала миссис Никльби,-
это необходимо. Дело в том, дорогой мой, что я должна оказать как бы