Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Николаса Никльби (главы 32-65)

вот что я всегда говорю, когда мальчишек посещает божья кара. Божья кара,
сэр, есть удел смертных. Сама смерть, сэр, есть божья кара. Мир битком набит
божьими карами, и, если мальчик досадует на божью кару и надоедает вам
своими жалобами, нужно треснуть его по голове. Это согласуется со священным
писанием.
- Мистер Сквирс! - сухо сказал Ральф.
- Сэр?
- Оставим в стороне эти драгоценные правила морали и поговорим о деле.
- С величайшим удовольствием, сэр, - отозвался Сквирс. - И прежде всего
разрешите мне сказать...
- Прежде всего разрешите сказать мне. Ногс!
После двукратного призыва явился Ньюмен и спросил, звал ли его хозяин.
- Звал. Идите обедать. И ступайте немедленно. Слышите?
- Сейчас не время, - упрямо сказал Ньюмен.
- Мое время должно быть и вашим, а я говорю, что сейчас время, -
возразил Ральф.
- Вы его меняете каждый день, - сказал Ньюмен. - Это нечестно.
- Кухарок у вас немного, и вы легко можете принести им извинения за
беспокойство, - заявил Ральф. - Ступайте, сэр!
Ральф не только отдал этот приказ самым повелительным тоном, но, сделав
вид, будто хочет принести какие-то бумаги из каморки Ньюмена, проследил за
его исполнением; а когда Ньюмен вышел из дому, он заложил дверную цепочку,
чтобы лишить его возможности вернуться тайком с помощью ключа.
- У меня есть основания подозревать этого субъекта, - сказал Ральф,
вернувшись в свой кабинет. - Поэтому, пока я не придумал простейшего и
наиболее удобного способа извести его, я предпочитаю держать его на
расстоянии.
- Я бы сказал, что извести его - дело нетрудное, - с усмешкой заметил
Сквирс.
- Пожалуй, - ответил Ральф. - Так же, как извести великое множество
людей, которых я знаю. Вы хотели сказать...
Лаконическая и деловая манера, с какою Ральф упомянул о Ньюмене и
бросил последующий намек, явно произвела впечатление (каковую цель этот
намек несомненно преследовал) на мистера Сквирса, который сказал после
некоторого колебания, значительно понизив тон:
- Вот что я хотел сказать, сэр: это самое дело, касающееся
неблагодарного и жестокосердного парня, Снаули-старшего, выбивает меня из
колеи и вызывает неудобства, ни с чем не сравнимые, и вдобавок, если можно
так выразиться, на целые недели делает миссис Сквирс настоящей вдовой.
Разумеется, для меня удовольствие иметь дело с вами...
- Разумеется, - сухо сказал Ральф.
- Я и говорю - разумеется, - продолжал мистер Сквирс, потирая колени, -
но в то же время, когда человек приезжает, как приехал сейчас я за двести
пятьдесят с лишком миль, чтобы дать письменное показание под присягой, это
для него нешуточное дело, не говоря уже о риске.
- А какой может быть риск, мистер Сквирс? - осведомился Ральф.
- Я сказал - не говоря уже о риске, - уклонился от ответа Сквирс.
- А я сказал - какой риск?
- Мистер Никльби, я, знаете ли, не жаловался, - заметил Сквирс. -
Честное слово, я никогда не видывал такого...
- Я спрашиваю: какой риск? - энергически повторил Ральф.
- Какой риск? - отозвался Сквирс, еще сильнее растирая колени. - Ну, о
нем нет надобности говорить. Некоторых вопросов лучше не касаться. О, вы
знаете, какой риск я имею в виду.
- Сколько раз я вам говорил и сколько раз еще придется вам повторять,
что вы ничем не рискуете! - сказал Ральф. - В чем принесли вы присягу или в
чем вы должны присягнуть, как не в том, что в такое-то и такое-то время вам
был оставлен мальчик по фамилии Смайк, что определенное число лет он был у
вас в школе, пропал при таких-то и таких-то обстоятельствах и был опознан
вами " такого-то лица? Все это правда, не так ли?
- Да, - ответил Сквирс, - все это правда.
- В таком случае, чем вы рискуете? - сказал Ральф. - Кто приносит
ложную присягу, кроме Снаули - человека, которому я заплатил гораздо меньше,
чем вам?
- Да, Снаули, конечно, дешево за это взял, - заметил Сквирс.
- Дешево взял! - с раздражением воскликнул Ральф. - И хорошо сделал,
сохранив при этом свой лицемерный ханжеский вид. Но вы!.. Риск! Что вы под
этим подразумеваете? Бумаги все подлинные. У Снаули был еще один сын, Снаули
женился второй раз, первая его жена умерла; никто, кроме ее призрака, не мог
бы сказать, что она не написала того письма, никто, кроме самого Снаули, не
может сказать, что это не его сын, что его сын - пища червей! Единственный,
кто приносит ложную присягу, это Снаули, и я думаю, что к этому он привык.
Чем же вы рискуете?
- Ну, знаете ли, - сказал Сквирс, ерзая на стуле, - уж раз вы об этом
заговорили, то я мог бы спросить, чем рискуете вы?
- Вы могли бы спросить, чем рискую я! - повторил Ральф. - Чем рискую я!
Я в этом деле не замешан, равно как и вы. Снаули должен помнить одно -
твердо держаться рассказанной им истории. Единственный риск - отступить от
нее хоть на волос. А вы говорите о том, чем рискуете вы, участвуя в
заговоре!
- Позвольте, - запротестовал Сквирс, тревожно озираясь, - не называйте
этого таким словом! Сделайте милость.
- Называйте как хотите, но слушайте меня, - с раздражением сказал
Ральф. - Первоначально эта история была придумана как средство досадить
тому, кто повредил вашему торговому делу и избил вас до полусмерти, и дать
вам возможность вновь завладеть полумертвым работником, которого вы хотели
вернуть, так как, мстя ему за его участие в этом деле, вы понимали:
сознание, что мальчишка снова в вашей власти, явится наилучшим наказанием,
какому вы можете подвергнуть вашего врага. Так ли было дело, мистер Сквирс?
- Видите ли, сэр, до известной степени это верно, - отозвался Сквирс,
сбитый с толку той решимостью, с какой Ральф повернул дело так, что оно
говорило против него, и суровым, непреклонным тоном Ральфа.
- Что это значит? - спросил Ральф.
- Это значит, - ответил Сквирс, - что все это было сделано не для меня
одного, потому что ведь и вам нужно было свести старые счеты.
- А если бы этого не было, как вы думаете, стал бы я вам помогать? -
сказал Ральф, отнюдь не смущенный таким напоминанием.
- Пожалуй, не стали бы, - ответил Сквирс. - Я только хотел, чтобы между
нами было все ясно.
- Может ли быть иначе? - возразил Ральф. - Но выгода не на моей
стороне, потому что я трачу деньги, чтобы удовлетворить мою ненависть, а вы
их прикарманиваете и в то же время удовлетворяете свою. Вы по меньшей мере
так же скупы, как и мстительны. Таков и я. Кто же из нас в лучшем положении?
Вы, который добиваетесь денег и отмщения одновременно и при всех
обстоятельствах уверены если не в отмщении, то в деньгах, или я, который
уверен лишь в том, что истрачу деньги и в лучшем случае не добьюсь ничего,
кроме отмщения?
Так как мистер Сквирс мог ответить на этот вопрос только пожатием плеч
и улыбками, Ральф предложил ему помолчать и быть благодарным, что дела его
так хороши. И начал говорить:
Во-первых, о том, что Николас расстроил задуманный им план относительно
замужества одной молодой леди и в суматохе, вызванной внезапной смертью ее
отца, сам завладел этой леди и увез ее с торжеством.
Во-вторых, что по завещанию или дарственной записи, - несомненно, по
какому-то письменному документу, в котором должна значиться фамилия молодой
леди, и посему он может быть легко найден среди других бумаг, если удастся
проникнуть туда, где он хранится, - молодая леди имеет право на состояние,
которое, если существование этой бумаги станет ей когда-либо известно,
сделает ее мужа (Ральф изобразил дело так, что Николас непременно на ней
женится) богатым и преуспевающим человеком и очень опасным врагом.
В-третьих, что этот документ был, наряду с прочими, похищен у человека,
который сам завладел им или скрыл его мошенническим путем и теперь боится
предпринять какие бы то ни было шаги, чтобы его вернуть, и что он, Ральф,
знает вора.
Ко всему этому мистер Сквирс прислушивался с жадностью, проглатывал
каждый слог и широко раскрыл рот и единственный глаз, дивясь, по каким
особым причинам почтен он таким доверием Ральфа и к чему все это клонится.
- Теперь, - сказал Ральф, наклоняясь и кладя руку на плечо
Сквирса,выслушайте план, который я эадумал и который должен - повторяю,
должен, если он у меня созреет - привести в исполнение! Никаких выгод из
этого документа никто извлечь не может, кроме самой девушки или ее мужа, а
для того, чтобы один из них извлек выгоду, им необходимо обладать этим
документом. Это я установил вне всяких сомнений. Я хочу, чтобы документ был
доставлен сюда, после чего я уплачу человеку, который его принесет,
пятьдесят фунтов золотом и превращу бумагу в пепел у него на глазах.
- Да, но кто ее принесет?
- Быть может, никто, потому что много нужно сделать, чтобы ее добыть, -
сказал Ральф. - Но если кто может это сделать, так только вы!
Ужас мистера Сквирса и его решительный отказ от такого поручения
поколебали бы большинство людей или заставили бы их немедленно и
окончательно отвергнуть этот проект. На Ральфа они не произвели ни малейшего
впечатления. Когда школьный учитель договорился до того, что чуть не
задохся, Ральф хладнокровно, словно его не перебивали, начал
распространяться о тех сторонах дела, какие почитал уместным подчеркнуть.
Вот на какие темы он распространялся: возраст, дряхлость и слабость
миссис Слайдерскью, отсутствие у нее сообщника или даже знакомого, если
принять во внимание ее привычку к уединенной жизни и долгое пребывание в
таком доме, как дом Грайда; серьезные основания предполагать, что кража не
являлась результатом обдуманного плана, иначе старуха воспользовалась бы
случаем и унесла бы деньги; трудности, с какими она должна была столкнуться,
когда начала размышлять о содеянном и поняла, что у нее на руках документы,
смысл которых ей совершенно непонятен; сравнительная легкость, с какою
кто-нибудь, прекрасно знающий ее положение, получив доступ к ней, может
запугать ее, вкрасться в доверие и под тем или иным предлогом добиться
добровольной передачи документа. Далее было указано на такие факты, как
постоянное местожительство мистера Сквирса вдали от Лондона, что заставило
бы думать, будто кто-то, замаскировавшись им, вошел в сношения с миссис
Слайдерскью, и никто не мог бы его узнать ни теперь, ни впоследствии; на
невозможность для Ральфа взяться за это дело, раз она знает его в лицо;
добавлены были также различные похвалы необычайному такту и опытности
мистера Сквирса, благодаря чему одурачить старуху было бы для него детской
забавой и развлечением. В добавление к этим веским доводам и убеждениям
Ральф с величайшим мастерством и ловкостью нарисовал яркую картину
поражения, какое потерпит Николас (если они добьются успеха), связав себя с
нищей, тогда как надеялся жениться на богатой наследнице; указал на
неизмеримую важность для человека в положении Сквирса сохранить такого
друга, как он, Ральф; остановился на длинном перечне услуг, оказанных ему за
время их знакомства, когда он, Ральф, благоприятно отозвался о его обращении
с больным мальчиком, умершим на глазах Сквирса (чья смерть была в интересах
Ральфа и его клиентов, но об этом он не упомянул); и, наконец, намекнул, что
сумма в пятьдесят фунтов может быть повышена до семидесяти пяти, а в случае
особенного успеха - даже до ста.
Когда все эти доводы были, наконец, приведены, мистер Сквирс положил
ногу на ногу, снова вытянул ноги, почесал в голове, потер глаз, посмотрел на
свои ладони, погрыз ногти и, проявив ряд других признаков беспокойства и
нерешительности, спросил, "является ли сотня фунтов самой большой суммой,
какую может дать мистер Никльби". Получив утвердительный ответ, он снова
заерзал и после раздумья и бесплодного вопроса, "не прибавит ли он еще
пятьдесят", сказал, что, пожалуй, он должен попытаться и сделать все, что
может, для друга - это всегда было его правилом, - а потому он берется за
эту работу.
- Но как вы разыщете эту женщину? - осведомился он. - Вот что меня
смущает.
- Может быть, я и не разыщу ее, - ответил Ральф,но я попытаюсь. Мне
случалось откапывать в этом городе людей, которые были спрятаны получше, чем
она, и я знаю такие места, где одна-две гинеи, толково истраченные,
частенько разрешают загадки потруднее этой. Да, и все сохраняется в тайне! Я
слышу - мой клерк звонит у двери. Лучше нам сейчас расстаться. И лучше вам
не заходить сюда, а подождать, пока я дам вам знать.
- Ладно! - отозвался Сквирс. - Послушайте, если вы ее найдете, оплатите
вы мой счет у "Сарацина" и дадите что-нибудь за потерю времени?
- Оплачу, - сердито сказал Ральф. - Вам больше нечего сказать?
Когда Сквирс покачал головой, Ральф проводил его до двери и, выразив
вслух - в назидание Ньюмену - удивление по поводу того, что дверь заперта,
как будто сейчас ночь, впустил его, выпроводил Сквирса и вернулся к себе в
комнату.
- Так! - пробормотал он. - Будь что будет! Теперь я тверд и
непоколебим. Только бы мне получить это маленькое возмещение за мою потерю и
мой позор, только бы мне разбить эту надежду, дорогую его сердцу, - а я
знаю, что она должна быть ему дорога. Только бы мне этого добиться, и это
явится первым звеном в такой депи, какой не ковал еще человек, - в цепи,
которой я его опутаю!

ГЛАВА LVII,

Как помощник Ральфа Никльби принялся за работу и как он в
ней преуспел

Был темный, сырой и мрачный осенний вечер, когда в комнате верхнего
этажа в жалком доме, расположенном на уединенной улице, или, вернее, во
дворе близ Лембета*, сидел в полном одиночестве одноглазый человек, странно
одетый - либо у него не было лучшего костюма, либо он переоделся с умыслом:
на нем было просторное пальто с рукавами, в полтора раза длиннее его рук;
ширина и длина пальто позволили бы ему завернуться в него с головы до пят
без всякого труда и без малейшего риска растянуть старую, засаленную
материю, из которой оно было сшито.
В таком наряде и в этом квартале, столь далеком от тех мест, где он
бывал по делам, и столь бедном и жалком, быть может сама миссис Сквирс не
без труда узнала бы своего повелителя, хотя природной ее зоркости несомненно
способствовали бы нежные чувства любящей жены. Но тем не менее это был
повелитель миссис Сквирс; и в довольно безутешном расположении духа
пребывал, по-видимому, повелитель миссис Сквирс, когда, наливая себе из
черной бутылки, стоявшей перед ним на столе, окидывал комнату взглядом, в
котором весьма слабое внимание к находившимся в поле зрения предметам явно
сочеталось с каким-то полным сожаления и нетерпения воспоминанием о далеких
сценах и лицах.
Не было ничего особенно привлекательного и в комнате, по которой столь
безутешно блуждал взгляд мистера Сквирса, и на узкой улице, куда его взгляд
мог проникнуть, если бы ему вздумалось подойти к окну. Мансарда, где он
сидел, была пустой и безобразной, кровать и другие необходимые предметы
обстановки - самыми дешевыми, ветхими и отвратительными на вид. Улица была
хмурой, грязной и пустынной. Так как это был тупик, то мало кто проходил
здесь, кроме ее обитателей, а так как в вечерние часы большинство радовалось
возможности укрыться в домах, то сейчас здесь не видно было никаких
признаков жизни, кроме тусклого мерцания жалких свечей в грязных окнах, и не
слышно никаких звуков, кроме стука дождя и грохота захлопывающихся скрипучих
дверей.
Мистер Сквирс продолжал безутешно озираться и прислушиваться к этим
звукам в глубокой тишине, нарушаемой только шуршанием его широкого пальто,
когда он время от времени поднимал руку, чтобы поднести к губам рюмку.
Мистер Сквирс продолжал этим заниматься, пока сгущающийся мрак не напомнил
ему о том, что надо сиять нагар со свечи. Слегка оживившись от этого
упражнения, он поднял глаза к потолку и, устремив их на какие-то странные и
фантастические фигуры, начертанные на нем сыростью, проникшей сквозь крышу,
разразился следующим монологом:
- Нечего сказать, недурное положение! Превосходнейшее положение! Вот
уже сколько недель - почти что шесть - я преследую эту проклятую старую
воровку (последний эпитет мистер Сквирс выговорил с большим трудом), а в
Дотбойс-Холле тем временем все идет прахом. Вот что хуже всего, когда имеешь
дело с таким наглецом, как старый Никльби. Никогда не знаешь, на что он
решится, и, рискуя на пенни, можешь потерять фунт.
Может быть, это замечание напомнило мистеру Сквирсу, что для него во
всяком случае речь идет о ста фунтах. Физиономия его прояснилась, и он
поднес ко рту рюмку, смакуя ее содержимое с большим удовольствием, чем
раньше.
- Никогда я не видывал, - продолжал монолог мистер Сквирс, - никогда я
не видывал такого плута, как старый Никльби. Никогда! Его никто не раскусит.
Ну и пройдоха этот Никльби! Нужно было видеть, как он трудился изо дня в
день, и рылся, и копался, и крутился, и вертелся, пока не узнал, где
прячется эта драгоценная миссис Пэг, и не расчистил мне дорогу для работы.
Как он ползал, и извивался, и пролезал, словно безобразная гадюка с
блестящими глазами и ледяной кровью! Как бы он преуспел на нашем поприще! Но
оно для него слишком тесно. Его талант сломал бы все преграды, преодолел все
препятствия, поверг перед собой все, пока не воздвигся бы, как монумент...
Ну, конец я потом придумаю и скажу при случае...
Прервав на этом месте свои размышления, мистер Сквирс снова поднес к
губам рюмку и, достав из кармана грязное письмо, начал изучать его с видом
человека, который читал его очень часто и теперь хочет освежить в памяти
скорее ввиду отсутствия лучшего развлечения, чем в поисках особых новостей.
- Свиньи здоровы, - сказал мистер Сквирс, - коровы здоровы, и мальчишки
живехоньки. "Молодой Спраутер подмигивал". Вот как? Я ему подмигну, когда
приеду. "Кобби все время сопел, пока ел свой обед, и сказал, что говядина
такая старая, что он от этого сопит". Очень хорошо, Кобби, посмотрим, не
заставим ли мы вас сопеть и без говядины. "Питчер опять заболел лихорадкой".
Ну, конечно! "За ним приехали его друзья, и он умер на следующий день по
приезде домой". Конечно, умер, и все назло, хитро задумано! Нет второго
такого мальчишки в школе, который бы умер как раз к концу четверти; вытянул
из меня все до последнего и от злости околел. "Памер-младший сказал, что ему
хочется на небо". Не знаю, положительно не знаю, что делать с этим
мальчишкой! Он всегда хочет чего-то ужасного. Однажды он сказал, что ему
хочется быть ослом, потому что тогда бы у него не было бы отца, который его
не любит. Какая злость у шестилетнего ребенка!
Мистер Сквирс был так расстроен размышлениями о черствой природе столь
юного существа, что сердито спрятал письмо и стал искать утешения в других
размышлениях.
- Долгонько придется оставаться в Лондоне, - сказал он, - а в этой
ужасной дыре и неделю трудно прожить. А все же сотня фунтов - это пять
мальчишек, и надо ждать целый год, пока получишь сто фунтов с пяти
мальчишек, да еще нужно вычесть за их содержание. Ничто не потеряно, пока я
сижу здесь, потому что плата за мальчишек поступает точно так же, как если
бы я был дома, а миссис Сквирс держит их в руках. Конечно, придется
наверстать потерянное время. Придется заняться поркой, чтобы возместить
упущенное; но дня через два все будет налажено, а никто не станет возражать
против небольшой дополнительной работы за сто фунтов. Пора уже навестить
старуху. Судя по ее вчерашним словам, если суждено мне добиться успеха,
кажется, я его добьюсь сегодня, а потому выпью еще полрюмочки, чтобы
пожелать себе успеха и придать бодрости. Миссис Сквирс, дорогая моя, за ваше
здоровье!
Подмигнув единственным глазом, как будто леди, за которую он пил, и в
самом деле здесь присутствовала, мистер Сквирс - несомненно в порыве
восторга - налил полную рюмку и осушил ее. А так как напиток разбавлен водой
не был и Сквирс уже не раз прикладывался к бутылке, то не удивительно, что
он пришел в чрезвычайно веселое расположение духа и был в достаточной мере
возбужден для исполнения своей миссии.
Какова была эта миссия, обнаружилось скоро. Пройдясь несколько раз по
комнате, чтобы установить равновесие, он взял бутылку под мышку, а рюмку в
руку и, задув свечу, вышел потихоньку на лестницу и, прокравшись к двери
напротив, осторожно постучал.
- Да что толку стучать! - сказал он. - Все равно она не услышит. Ничего
особенного она не делает, а если и делает, не беда, если я увижу.
После такого короткого предисловия мистер Сквирс взялся за щеколду и,
просунув голову на чердак, гораздо более убогий, чем тот, откуда он только
что вышел, увидел, что там никого нет, кроме старухи, которая склонилась над
жалким огнем (хотя погода стояла теплая, вечер был прохладный), вошел и
похлопал ее по плечу.
- Как дела, моя Слайдер? - шутливо сказал мистер Сквирс.
- Это вы? - осведомилась Пэг.
- Да, это я; "я" - первое лицо, единственное число, именительный падеж,
согласуется с местоимением "это" и управляется Сквирсом, а не Сквирсам -
пишется "о", а произносится "а", все равно как в слове "голова" - не
"галава", а "голова", - отозвался мистер Сквирс, наобум приводя примеры из
учебника грамматики. - Во всяком случае, если это неверно, то все равно вы
ничего не понимаете. А если верно, то я это сказал случайно.
Говорил он, не повышая голоса, так что Пэг, разумеется, его не слышала;
затем мистер Сквирс придвинул стул к огню, уселся против старухи и, поставив
перед собой на пол бутылку и рюмку, заорал очень громко:
- Как дела, моя Слайдер?
- Я вас слышу, - сказала Пэг, принимая его милостиво.
- Я обещал прийти - и пришел! - заорал Сквирс.
- Так говаривали в тех краях, откуда я родом, - самодовольно заметила
Пэг, - но я нахожу, что масло лучше.
- Лучше, чем что? - гаркнул Сквирс, добавив вполголоса несколько
довольно крепких словечек.
- Нет, - сказала Пэг, - конечно, нет.
- Никогда не видывал такого чудовища! - пробормотал Сквирс, стараясь
принять самый любезный вид, потому что взгляд Пэг был устремлен на него и
она отвратительно хихикала, словно радуясь своей прекрасной реплике. - Вы
это видите? Это бутылка!
- Вижу, - ответила Пэг.
- Ну, а это вы видите? - заорал Сквирс. - Это рюмка!
Пэг увидела и рюмку.
- Теперь смотрите, - сказал Сквирс, сопровождая свои замечания
соответствующими действиями, - я наполняю рюмку из этой бутылки, я говорю:
"За ваше здоровье, Слайдер", - и я ее осушаю. Потом я деликачно споласкиваю
ее одной капелькой, которую принужден выплеснуть в камин, - эх, придется
опять раздувать огонь! - наполняю ее снова и подаю вам!
- За ваше здоровье, - сказала Пэг.
- Это она во всяком случае понимает, - пробормотал Сквирс, следя, как
миссис Слайдерскью справилась со своей порцией, но при этом захлебнулась и
закашлялась самым устрашающим образом. - А теперь давайте потолкуем. Как
ревматизм?
Миссис Слайдерскью, подмигивая, кудахча и бросая взгляды, выражавшие
величайшее восхищение мистером Сквирсом, его особой, манерами и разговором,
ответила, что ревматизм лучше.
- Какова причина, - сказал мистер Сквирс, черпая шутливость из бутылки,
- какова причина ревматизма? Что он означает? Почему он бывает у людей, а?
Миссис Слайдерскью не знала, но высказала предположение, что, должно
быть, это потому, что они ничего не могут с ним поделать.
- Корь, ревматизм, коклюш, лихорадка и прострел, - сказал мистер
Сквирс,- все это философия, вот что это такое. Небесные тела - это
философия, и земные тела - это философия. Если какой-нибудь винтик
развинтился в небесном теле - это философия, а если какой-нибудь винтик
развинтился в земном теле - это тоже философия, иногда бывает еще немножко
метафизики, но это случается не часто. Я стою за философию. Если
какой-нибудь родитель задает вопрос из классической, коммерческой или
математической области, я с важностью говорю: "Прежде всего, сэр, философ ли
вы?" - "Нет, мистер Сквирс, - говорит он, - я не философ". - "В таком
случае, сэр, - говорю я, - мне вас жаль, но я не могу вам это объяснить".
Натурально, родитель уходит и жалеет о том, что он не философ, и, опять-таки
натурально, думает, что я философ.
Изрекая это и еще многое другое с пьяным глубокомыслием и
комически-серьезным видом и все время не спуская глаз с миссис Слайдерскью,
которая не могла расслышать ни слова, мистер Сквирс кончил тем, что налил
себе и передал бутылку Пэг, которой та оказала подобающее внимание.
- Таковы-то дела! - сказал мистер Сквирс. - У вас вид на двадцать
фунтов десять шиллингов лучше, чем был.
Снова миссис Слайдерскью захихикала, но скромносчь не позволила ей
согласиться вслух с этим комплиментом.
- На двадцать фунтов десять шиллингов лучше, чем в тот день, когда я с
вами познакомился. Не так ли?
- А! - сказала Пэг, покачивая головой. - Но вы меня в тот день
испугали.
- Испугал! - повторил Сквирс. - Да, пожалуй, можно удивиться, когда
незнакомый человек входит и рекомендуется, говоря, что ему все о вас
известно - как вас зовут, и почему вы живете здесь так уединенно, и чго вы
стянули, и у кого вы стянули, не правда ли?
В знак согласия Пэг энергически кивнула головой.
- Но мне, знаете ли, все такие дела известны, - продолжал Сквирс. -
Ничто не случается в этой области, во что я бы не был посвящен. Я как бы
юрист, Слайдер, высшего качества. Я ближайший друг и доверительный советник
каждого мужчины, женщины и ребенка, которые попадают в беду из-за того, что
руки у них слишком проворные. Я...
Перечень заслуг и талантов мистера Сквирса, который отчасти входил в
план, составленный им самим и Ральфом Никльби, а отчасти вытекал из черной
бутылки, был в этом месте прерван миссис Слайдерскью.