Страница:
— О, мсье, неужели вы не выпьете с нами вина? — воскликнула мадам Матран. — Я понимаю, вы спешите, но это не займёт много времени.
— Мне самому придётся вести машину, мой денщик будет сторожить арестованного. А ночью, да ещё после вина…
— Тогда подождите одну минутку!
Старая женщина с неожиданной для её лет быстротой подбежала к комоду и вытащила из него шкатулку. В ней она, верно, хранила сувениры: заботливо перевязанные пачки пожелтевшие писем, засохшую веточку флёрдоранжа, белые, вероятно, ещё подвенечные перчатки.
С самого дна мадам Матран вынула старую, отлично обкуренную трубку. Она держала её в руках и словно гладила ласковыми прикосновениями дрожащих пальцев. Потом легонько прикоснулась губами к прокуренному дереву и протянула трубку Генриху.
— Я хочу подарить вам, мсье, самое дорогое, что у меня есть. Это трубка моего отца. Он был благородным, мужественным человеком и погиб как человек мужественный, благородный, защищая Коммуну на баррикадах.
— Я сберегу её не только как память, но и как священную реликвию! — серьёзно произнёс Генрих. — И разрешите мне, мадам Матран, поцеловать вас. Без церемоний, как сын целует мать.
Генрих поцеловал морщинистые щеки старухи и почувствовал, как сжалось его сердце. Коснётся ли он когда-нибудь вот так лица своего отца?
— Вы когда-нибудь расскажите своей матери о старой французской женщине, — сказала она, вытирая слёзы. Скажите ей, что я благословила вас, как сына.
— И о том, мсье, что вы вернули мне жизнь, — тихо прибавила Луиза. Генрих вышел в переднюю.
— Ну, а теперь прощайте вы, Андре? Вероятно, мы никогда с вами не увидимся!
— Так я и не узнаю, кто вы?
— Друг!
— Тогда прощай, друг! Андре и Генрих обнялись и поцеловались.
На обратном пути в Сен-Реми Генрих вёл машину на большой скорости. Теперь, когда у него в кармане, наконец, лежали такие важные сведения о подземном заводе, нельзя было терять ни минуты.
— Ну, как сегодня? — с надеждой спросил Миллер, когда Генрих позвонил ему из гостиницы.
— К сожалению, не могу порадовать. Только и всего, что, кажется, поймал маки, который стрелял в меня.
— Где он?
— Курт сейчас доставит его к вам. Думаю, что не ошибся, хотя всякое бывает. Подержите его несколько дней, пусть натерпится страху, а потом допрашивайте.
— У меня он сознаётся! — уверенно прокричал Миллер в трубку.
…А через несколько дней секрет оптических приборов для автоматического прицеливания при бомбометании с воздуха изучали за тысячи километров от Проклятой долины.
— Мне самому придётся вести машину, мой денщик будет сторожить арестованного. А ночью, да ещё после вина…
— Тогда подождите одну минутку!
Старая женщина с неожиданной для её лет быстротой подбежала к комоду и вытащила из него шкатулку. В ней она, верно, хранила сувениры: заботливо перевязанные пачки пожелтевшие писем, засохшую веточку флёрдоранжа, белые, вероятно, ещё подвенечные перчатки.
С самого дна мадам Матран вынула старую, отлично обкуренную трубку. Она держала её в руках и словно гладила ласковыми прикосновениями дрожащих пальцев. Потом легонько прикоснулась губами к прокуренному дереву и протянула трубку Генриху.
— Я хочу подарить вам, мсье, самое дорогое, что у меня есть. Это трубка моего отца. Он был благородным, мужественным человеком и погиб как человек мужественный, благородный, защищая Коммуну на баррикадах.
— Я сберегу её не только как память, но и как священную реликвию! — серьёзно произнёс Генрих. — И разрешите мне, мадам Матран, поцеловать вас. Без церемоний, как сын целует мать.
Генрих поцеловал морщинистые щеки старухи и почувствовал, как сжалось его сердце. Коснётся ли он когда-нибудь вот так лица своего отца?
— Вы когда-нибудь расскажите своей матери о старой французской женщине, — сказала она, вытирая слёзы. Скажите ей, что я благословила вас, как сына.
— И о том, мсье, что вы вернули мне жизнь, — тихо прибавила Луиза. Генрих вышел в переднюю.
— Ну, а теперь прощайте вы, Андре? Вероятно, мы никогда с вами не увидимся!
— Так я и не узнаю, кто вы?
— Друг!
— Тогда прощай, друг! Андре и Генрих обнялись и поцеловались.
На обратном пути в Сен-Реми Генрих вёл машину на большой скорости. Теперь, когда у него в кармане, наконец, лежали такие важные сведения о подземном заводе, нельзя было терять ни минуты.
— Ну, как сегодня? — с надеждой спросил Миллер, когда Генрих позвонил ему из гостиницы.
— К сожалению, не могу порадовать. Только и всего, что, кажется, поймал маки, который стрелял в меня.
— Где он?
— Курт сейчас доставит его к вам. Думаю, что не ошибся, хотя всякое бывает. Подержите его несколько дней, пусть натерпится страху, а потом допрашивайте.
— У меня он сознаётся! — уверенно прокричал Миллер в трубку.
…А через несколько дней секрет оптических приборов для автоматического прицеливания при бомбометании с воздуха изучали за тысячи километров от Проклятой долины.
МИЛЛЕР ПОЛУЧАЕТ ПРЕМИЮ
Генерал Эверс не нёс ответственности за результаты поисков Поля Шенье. Он был лишь обязан выделить необходимое количество солдат и офицеров в распоряжение Миллера. Отряды, производящие поиски, не подавали рапортов о ходе операции в штаб дивизии, не получали оттуда указаний. Все это делала служба СС, то есть Миллер. Считали, что поиски продлятся день-два, но минуло четверо суток, а на след Поля Шенье никто не напал. Эверс в глубине души был рад этому. И конечно совсем не потому, что он хоть капельку сочувствовал беглецу. Наоборот! Генерал понимал, какой колоссальный вред фатерланду нанесёт Шенье, если ему удастся раскрыть секреты подземного завода. Попади беглец в руки к Эверсу, тот, не колеблясь, пристрелил бы его. Но неудачи эсэсовцев и Миллера в какой-то мере компенсировали обиду. Генерал почувствовал её с того момента, как понял, что ему не доверяют. Да, именно побег Поля Шенье раскрыл глаза генералу: от него все ещё скрывали настоящее месторасположение подземного предприятия. Даже теперь, прибегнув к его помощи в розысках, не сказали, что изготовляет завод. Это было оскорблением. Незаслуженным и тем более обидным.
Получилось так, что именно в это время пришёл ответ на его рапорт с просьбой об отпуске, написанный в ту памятную ночь, когда Эверс узнал об окружении большой группы немецких войск под Сталинградом. В ответе недвусмысленно было сказано, что несвоевременна не только просьба об отпуске, но и сама подача рапорта, поскольку «обстоятельства вызвали дополнительные трудности для расквартированных во Франции дивизий».
Это звучало как упрёк. И Эверсу пришлось проглотить пилюлю, сделать вид, что он не понял намёка.
А вести с Восточного фронта становились всё менее утешительными и все менее убедительно истолковывала события геббельсовская пропаганда.
Если вначале авторы многочисленных обзоров, захлёбываясь от восторга, писали об успехах ударной группы Манштейна, которая спешила на помощь окружённым армиям, то теперь они стыдливо умалчивали об этой группе и, захлёбываясь, расхваливали мужество и стойкость окружённых войск. Всё это могло обмануть многих, только не генерала Эверса.
И в то время, когда надо действовать, искать пути к спасению фатерланда, он вынужден спокойно сидеть в далёком французском городишке и удовлетворяться противоречивыми сводками о положении на Восточном фронте. Да, очень противоречивыми! Московское радио сообщало о начале успешного наступления на Северном Кавказе, в районе Ленинграда, а сообщения гитлеровской ставки ограничивались невыразительными скороговорками о «выравнивании линии»…
Всеми помыслами генерал был на Востоке, где решалась судьба Германии, а вынужден был сидеть в тылу и вести «малую войну», в которой очень часто не знаешь потерь врага, но можешь точно ежедневно подсчитывать свои. А потери эти становились все значительнее. Вначале, когда начались поиски Поля Шенье, в районе расположения дивизии стало спокойно: ни одного выстрела, ни единого нападения маки на немецких солдат! Казалось, что это спокойствие постоянно — трудно было поверить, что маки смогут прорваться через заслоны эсэсовских частей, блокировавших все дороги и перевалы. Но передышка была кратковременной. Уже на третью ночь после начала поисков маки подстрелили шестнадцать солдат и четырех офицеров. А ещё через день совершили дерзкое нападение на колонну машин, направлявшихся к подземному заводу. С тех пор маки все более активизировались, и генералу ежедневно приходилось подписывать рапорты о событиях, происшедших в районе расположения дивизии. Это, конечно, не могло не привлечь внимания командующего корпусом. Генералу пришлось почти оправдываться. В одном из рапортов он откровенно и прямо написал, что активность маки зависит не от его, Эверса, нераспорядительности, а от событий на Восточном фронте. Правда, генерал тотчас пожалел, что высказался так неосторожно, и это чувство недовольства самим собой не покидало его весь вечер. А на следующий день оно усилилось — из штаба корпуса пришло сообщение, что в Сен-Реми, возможно, приедет представитель высшего командования.
В другое время Эверс отдал бы распоряжение приготовиться к встрече начальства, сообщил бы об этом командирам, вообще принял все меры, чтобы достойно встретить гостя. Но на сей раз он только недовольно поморщился и спрятал сообщение в ящик письменного стола, не показав его даже начальнику штаба и своему адъютанту.
Но в Сен-Реми прибыл не просто представитель ставки, а сам генерал-фельдмаршал Денус. Такой приятной встречи Эверс никак не ожидал. Денус был его учителем, а главное почти единомышленником. Правда, он не выступал в прессе, как его неосторожный ученик, но и в личной беседе с Эверсом накануне войны с Советским Союзом дал генералу понять, что целиком разделяет его точку зрения и не верит и возможность молниеносного поражения России, особенно при условии войны на два фронта. Вот почему так обрадовался Эверс, когда на пороге его кабинета появилась знакомая фигура фельдмаршала. И радость его ещё увеличилась, когда после коротких официальных приветствий тот просто, по-дружески сказал:
— Приехал к тебе на денёк-другой отдохнуть. Так что не утомляй меня поездками и смотрами.
— Я с радостью создам все условия для такого отдыха и сочту за счастье, если мой дорогой гость и учитель согласится остановиться на моей вилле! — Эверс поклонился, прижав руку к груди.
— Охотно принимаю приглашение, но один жить не хочу. Надеюсь, там хватит места для нас обоих.
— Если вас устроит второй этаж из пяти комнат…
— С меня хватит и двух. Но чтобы ты был рядом, В старости особенно остро ощущаешь одиночество. А адъютанты осточертели…
В голосе Денуса слышались ворчливые, даже плаксивые старческие нотки, хотя внешне фельдмаршал казался крепким и здоровым. Эвсрс предложил вызвать машину.
— Нет, нет, — запротестовал Денус, — если твоя вилла, как ты говоришь, недалеко, то я с удовольствием пройдусь пешком. Мне надоели автомобили, самолёты и вообще механизированные способы передвижения. Не будь войны, я бы с удовольствием забрался в какой-нибудь медвежий угол, где о них и не слыхали. Но сейчас идёт снег, эксцеленц! — заметил Эверс. Денус взглянул в широкое окно.
— А я так мечтал отогреть свои старые кости! Мне казалось, что тут никогда не бывает снега. У тебя на вилле, по крайней мере, тепло?
— Я прикажу затопить камин!
Целый день Денус отлёживался в кровати, даже не читал, а листал иллюстрированные журналы. За ужином гость не пил ничего, кроме рюмки коньяка, а из всех блюд попробовал только рыбы. Разговор тоже шёл вяло, как ни старался Эверс натолкнув его на тему, которая больше всего интересовала его.
Чувство разочарования охватило генерала. Он так надеялся на откровенный разговор, а фельдмаршал почему-то избегал его. Может быть, он ещё не отдохнул с дороги? Или мешает горничная, которая входит в столовую, чтобы внести новое блюдо или сменить тарелки.
Эверс приказал придвинуть кресла поближе к камину и отпустил служанку. Теперь гость и хозяин были одни, больше им ничто не мешало. Наоборот, и пламя камина, и сумерки в комнате, и отличные сигары — все настраивало на интимный лад. И Денус действительно заговорил:
— Герман, что ты думаешь о событиях на Восточном фронте? — спросил он неожиданно.
Эверс не стал уклоняться от прямого ответа. Он слишком долго был лишён общества, в котором спокойно мог бы высказывать свои мысли, чтобы промолчать теперь, когда представился такой удобный случай поговорить с умным и рассудительным человеком.
Денус не прерывал его. Прищурившись, он глядел на огонь, время от времени кивая головой в знак согласия.
Лишь одну свою мысль Эверс не решился высказать прямо — то, что спасение Германии возможно лишь при условии ликвидации фюрера.
— Ты считаешь, что есть только один выход — немедленное перемирие с нашими противниками на Западном фронте и в Африке?
— Я в этом твёрдо убеждён.
— Ни Англия, ни США на это не пойдут.
— Это ещё неизвестно.
— А как ты думаешь, с какой целью Гесс в своё время летал в Англию?
Эверс молчал, хотя ответ вертелся у него на языке. Вдруг он снова допустит непоправимую ошибку? Ведь фельдмаршал ещё не высказал свою точку зрения на события. Денус понял его колебания и пришёл на помощь.
— Ефрейтор скомпрометировал себя перед всем миром, правительства Англии и США не захотят вступать с ним в какие-либо серьёзные переговоры… Наступило молчание. Очень короткое Денус тотчас его прервал.
— Нужен другой человек, и я, конечно, приехал к тебе не отдыхать. — Дорого дал бы Миллер, чтобы услышать хоть одну фразу из беседы, состоявшейся у камина на вилле генерала Эверса, между хозяином дома и его гостем, генерал-фельдмаршалом Денусом, одним из старейших генералов гитлеровской армии.
Но начальника службы СС в это время даже не было в Сен-Реми. Он сейчас думал не о спасении Германии, а о спасении собственной персоны. И, как ни странно, искал его на дне горной речки, которую тщательно обследовали под его личным руководством.
Весть о том, что Миллер подстрелил какого-то неизвестного в тюремной одежде, взволновала всех, принимавших участие в поисках Поля Шенье. Было похоже, что пуля начальника СС попала именно в этого опасного преступника. По рассказу самого Миллера, всё произошло так: возвращаясь вчера вечером из одного горного селения, он немного отошёл в сторону от тропки и в кустарнике за скалой заметил человека. Ещё не будучи уверен, что он напал на след, Миллер всё же выхватил пистолет, и тогда из-за скалы выскочил человек в тюремной одежде и бросился к речке. Поймать неизвестного живым Миллер не мог: скала была у самого берега, и беглец успел прыгнуть в воду. Оставалось одно — стрелять! Но в сумерках было трудно прицелиться, и Миллеру пришлось разрядить весь автоматический пистолет, пока удалось ранить или убить преступника. Во всяком случае тот нырнул в воду и больше не выплыл.
На место происшествия тотчас были вызваны солдаты. Метр за метром они баграми ощупывали речное дно, но тела так и не нашли — быстрое течение, очевидно, отнесло его значительно дальше того места, где он был убит. С наступлением утра поиски пришлось возобновить в значительно более широком масштабе. Несколько специальных команд производили их одновременно в различных местах вниз по течению. Миллер сам руководил работой всех групп, даже спал в автомобиле, несмотря на ненастье. Но бурная горная речка словно насмехалась над ним, вырвав добычу из-под самого носа.
Поиски тела длились уже шестой день, и офицеры в интимных разговорах все чаще высказывали предположение, что Миллер в деле Шенье «спрятал концы в воду».
Каково же было всеобщее удивление, когда на седьмой день стало известно, что тело найдено.
В Сен-Реми тотчас прибыл тот самый эсэсовский офицер, который выступал на совещании у генерала Эверса, и с ним ещё какой-то человек в штатском. Они немедленно выехали к месту, где был обнаружен труп.
Предварительный осмотр подтверждал, что это Поль Шенье. Правда, бурное течение сильно разбило тело о каменное дно, особенно лицо. Изуродованное ударами о валуны, распухшее от пребывания в воде, лицо настолько деформировалось, что необходимость сверять его с фотографией Поля Шенье сразу же отпала. По этой же причине непригодными оказались и дактилоскопические отпечатки, привезённые оберстом — их тоже нельзя было сверить с отпечатками пальцев утопленника. Но было одно неопровержимое доказательство, наводившее на мысль, что Миллер действительно подстрелил беглеца с подземного завода номер 2948, ясно видный на руке трупа. А тюремная одежда, тождественная той, какую носили заключённые на заводе, только подтверждала мысль, что преступник, хоть и мёртвый, но пойман.
Некоторое сомнение у штатского вызвало то обстоятельство, что одежда на утопленнике была поношенная, а, по данным завода, Поля Шенье, когда он взялся за изучение чертежей, переодели во всё новое. Но Миллер напомнил, что беглецу много дней пришлось лазить по горам и ущельям, и штатский согласился — при таких обстоятельствах одежда могла не только износиться, но и порваться в клочья.
Всё-таки для окончательного опознания личности убитого и составления официального протокола решено было создать специальную комиссию. В её состав, кроме уже упомянутых эсэсовского офицера и человека в штатском, вошли Миллер и представитель штаба дивизии Генрих фон Гольдринг.
В мрачном настроении выехал Генрих к месту сбора комиссии. Все дни, пока длились поиски тела, он нервничал не меньше самого Миллера. А что, если это действительно Поль Шенье, то есть Андре Ренар? Неужели маки не сумели увести его в горы? Очень странно! Особенно странно то, что на беглеце тюремная одежда. Это уже совсем непонятно. Когда Генрих виделся с Ренаром в Ла-Травельса, Андре был в нижней сорочке и пижамных штанах. А может быть, Генриху показалось? Полосатые штаны могли составлять часть тюремной одежды. Возможно, маки не успели прийти вовремя, и Андре пришлось спасаться так быстро, что он не успел даже сменить платье? Следовало ещё раз съездить в Ла-Травельса, чтобы лично удостовериться, что Андре Ренар в безопасности. Генрих не сделал этого из осторожности и, выходит, допустил ошибку.
А расплатился за это Андре Ренар, прекрасный, мужественный человек, который так помог ему.
Ещё издали Генрих увидал кучку людей на берегу реки. Очевидно, члены комиссии были в сборе. Надо спешить, а ноги словно налились свинцом, сердце бешено колотилось. Нет, он будет идти медленно, пока на его лице не появится обычное беззаботное выражение. Кстати, барон фон Гольдринг и не обязан очень спешить. Пусть чувствуют, что это не кто-нибудь, а сын самого Бертгольда.
Члены комиссии действительно встретили его почтительно — на такое почтение никак не мог рассчитывать обычный обер-лейтенант — и тотчас приступили к осмотру трупа. Вместе со всеми склонился над утопленником и Генрих. Рост такой же, как у Андре, лицо неузнаваемо избито и искромсано… номер на руке тот же, что был и у Андре: 2948! Погодите-погодите, что-то в номере не так… Ну, конечно же! У Андре он был вытатуирован ближе к запястью, да и рисунок цифр выглядел иначе — не было маленькой петельки на цифре «2»!
Генрих склонился ещё ниже, и взгляд его упал на правую руку утопленника, вытянутую вдоль тела, ладонью вниз. Чёрный ноготь с запёкшейся кровью. Таким именно ногтем водил по списку подозрительных лиц тот доносчик из Ла-Травельса, которого Генрих передал начальнику службы СС. «Так вот почему Миллер не сообщил, чем кончился допрос Базеля!»
Генрих взглянул на Миллера и встретил его насторожённый взгляд. «Нет, надо сделать вид, что я ничего не понял. Иначе остальные члены комиссии заметят волнение начальника службы СС!»— промелькнуло в голове Генриха, и он, приветливо улыбаясь, подошёл к герою дня.
— Разрешите, герр майор, искренне поздравить вас со счастливым завершением поисков Шенье!
Выражение тревоги исчезло из глаз Миллера, на губах заиграла радостная улыбка.
В тот же день в казино перед обедом эсэсовец вручил начальнику службы СС пять тысяч марок за пойманного, хотя и мёртвого, беглеца. Пакет с официальным протоколом комиссии был уже послан в Берлин, в штаб-квартиру.
— Не кажемся ли вам, Ганс, что я могу рассчитывать на хороший ужин за ваш счёт? — чуть иронически спросил Миллера Генрих, когда после обеда они вместе выходили из казино.
— О, с радостью! Возможно, за мной остался должок очень прошу напомнить о нём, ведь я несколько раз брал у вас мелкие суммы и не помню, все ли отдал.
Миллер прекрасно чувствовал себя после получения пяти тысяч марок и был готов рассчитаться с долгами, чего никогда не делал.
— У меня на эти мелочи слишком короткая память, и я не помню наших взаимных расчётов. Кроме последнего долга.
— Какого именно? — спокойно поинтересовался Миллер.
— Моего молчания. Миллер остановился. Лицо его побелело.
— Пошли, пошли, Ганс! Ведь мы друзья, а между друзьями не бывает секретов. И, должен признаться, я просто в восторге от вашей находчивости и изобретательности: подсунуть Базеля вместо Поля Шенье!
Генрих почувствовал, как дрогнул локоть Миллера, которого он взял под руку.
— У меня на это, признаюсь, не хватило бы смекалки!.. Да не волнуйтесь же, Ганс! Мне самому осточертело лазить по горам в поисках этого неуловимого Шенье. Я очень доволен, что вы освободили меня от этой неприятной обязанности!
— Послушайте. Генрих, вы не можете сказать мне, как вы узнали об этом?.
— Это моя тайна, Ганс! Миллер молчал, словно собираясь с мыслями.
— Я буду более откровенен, Генрих, и открою вам одну тайну, которая касается вас. Хотите?
— Выслушаю с большим вниманием.
— То есть не непосредственно вас, а мадемуазель Моники, которая вам так нравится. Нам удалось установить, что за несколько дней до нападения маки на эшелон с оружием мадемуазель ездила в Бонвиль, пробыла там несколько часов и вернулась неизвестно каким путём. На поезде, по нашим сведениям, её не было. Кроме того, ваш денщик Курт Шмидт знал номер поезда и время его отправки из Бонвиля. Сопоставьте эти два факта и скажите — не кажутся ли они нам подозрительными? Генрих задумался на одну секунду и весело рассмеялся:
— Дорогой Ганс! Если ваша служба СС и в дальнейшем будет так работать, я не гарантирую вам благосклонности высшего начальства, как бы я не отстаивал вас перед Бертгольдом. К тайне, в которую вы меня посвятили, прибавьте следующие подробности: за два дня до своего отъезда в Бонвиль мадемуазель Моника получила телеграмму без подписи такого содержания: «Помните про обещание». Если службе СС трудно будет узнать, кто её послал, я могу сказать точно — Генрих Фон Гольдринг! Тот же самый Гольдринг через два часа после прибытия мадемуазель в Бонвиль выехал на собственной машине в направлении Сен-Реми и на заднем сидении вёз ещё одного пассажира, вернее, пассажирку. И этой пассажиркой была не кто иная, как мадемуазель Моника… Более интимными подробностями этой тайны вы, надеюсь, интересоваться не будете.
У Миллера в этот момент было такое растерянное, даже обиженное лицо, что Генрих расхохотался.
— И всё же я очень благодарен вам, что вы мне это рассказали. Было бы очень досадно, если бы из-за меня мадемуазель Моники возникла неприятности. Слово чести, очень вам благодарен!
— Рад, что всё объяснилось так просто. Знаете что, Генрих? Переходите служить в СС! При ваших способностях и связях вы бы могли сделать блестящую карьеру! Мы бы с вами отлично работали. Согласитесь, что и я умею кое-что делать!
— Я уже думал об этом, но боюсь, что у меня не хватит необходимой для этого выдержки. Особенно если учесть некоторые недостатки в моём характере, которые хотя и объясняются молодостью, но от этого не становятся меньшими. Вам я могу сказать об одном по секрету — люблю красивых женщин. Теперь смеялся Миллер.
— Вы думаете, новая профессия вам помешает? Милый Генрих, как раз наоборот! Любая женщина, вам понравившаяся, без всяких хлопот — ваша. Не нужно тратить времени на ухаживание…
— Подумаю, подумаю, Ганс. Это предложение, откровенно говоря, заинтересовало меня больше, нежели ваша тайна.
— О, у меня есть ещё одна, которая вас, наверное поразит! Зайдёмте ко мне и вы убедитесь, что я настоящий ваш друг!
Они молча свернули в переулок, где в густом саду стоял особняк, в котором разместилась служба СС.
У себя в кабинете Миллер отпер сейф, взял с полки папку, разыскал в ней небольшой конверт и протянул его Генриху. Тот небрежно взял конверт за уголок и бросил ленивый взгляд на почтовый штемпель.
— Монтефлер? Вам пишут из Монтефлера? Так это надо понимать, Ганс?
— Я бы не сказал, что в это городе живёт ваш друг!
— Можно прочесть? Если, конечно, это не очень длинно.
— Всего полстранички…
Пожав плечами, Генрих вытащил из конверта сложенный вчетверо листок и, развернув его, прежде всего взглянул на подпись. Но письмо было анонимное. Неизвестный корреспондент более или менее точно передавал обстановку перехода Гольдринга к немецким войскам и высказывал предположение, что именно он передал русскому командованию план операции «Железный кулак», а возможно, и операции «Зелёная прогулка». Автор письма советовал ещё раз проверить личность Гольдринга.
Генрих взглянул на дату. Письмо было написано за несколько дней до его поездки в Лион. Значит, проверка, которой его подвергли в гостинице Шамбери, связана с этим письмом.
Второй раз перечитывать Генрих не стал, чтобы не показать Миллеру, что придаёт письму какое-либо значение. Натренированный глаз и так запечатлел все особенности почерка. Очень знакомого почерка! Генрих уже догадался, кто написал донос.
— Спасибо, Ганс! Вы меня немного развлекли. Автор письма, очевидно, очень наивный человек. Было бы хуже, если бы эту писанину увидал Бертгольд. По секрету вам скажу — он лишён чувства юмора и может расценить это письмо как материал, направленный лично против него. Этого он вам никогда не простит. Миллер растерянно хлопал глазами.
— Боже мой, Генрих! Ведь я сам рассматривал эту дурацкою анонимку как курьёз и сберёг её только для того, чтобы показать вам! А теперь, когда мы с вами посмеялись…
Майор так быстро выхватил из кармана зажигалку и поджёг анонимное письмо, что Генрих не успел остановить его.
— Вот это напрасно, Ганс! Что ни говори, а документ!..
— Нигде не зафиксированный. Мы регистрируем лишь материалы, поданные нашими агентами.
— И всё-таки жаль! Автор письма так повеселил нас, а мы отплатили ему чёрной неблагодарностью! Теперь не прикажете ли гостю подумать и о хозяине? Ведь вы столько ночей недосыпали, столько у вас было хлопот с этой комиссией.
— Что вы, Генрих! Я всегда рад вашему обществу И очень доволен, что вы получили доказательства моего самого искреннего расположения к вам.
— Так же, как и вы моего!
Вернувшись домой, Генрих бросился к одному из чемоданов, где хранился тщательно спрятанный в конверте подарок майора Шульца — фото генерала Даниеля на фоне карты. Но Генрих не стал рассматривать фотографию. Он пристально вглядывался в сделанную на ней надпись, сопоставляя почерк майора с почерком автора анонимного письма.
Да, ошибиться было невозможно — донос написал, как и думал Генрих, именно майор Шульц!
Получилось так, что именно в это время пришёл ответ на его рапорт с просьбой об отпуске, написанный в ту памятную ночь, когда Эверс узнал об окружении большой группы немецких войск под Сталинградом. В ответе недвусмысленно было сказано, что несвоевременна не только просьба об отпуске, но и сама подача рапорта, поскольку «обстоятельства вызвали дополнительные трудности для расквартированных во Франции дивизий».
Это звучало как упрёк. И Эверсу пришлось проглотить пилюлю, сделать вид, что он не понял намёка.
А вести с Восточного фронта становились всё менее утешительными и все менее убедительно истолковывала события геббельсовская пропаганда.
Если вначале авторы многочисленных обзоров, захлёбываясь от восторга, писали об успехах ударной группы Манштейна, которая спешила на помощь окружённым армиям, то теперь они стыдливо умалчивали об этой группе и, захлёбываясь, расхваливали мужество и стойкость окружённых войск. Всё это могло обмануть многих, только не генерала Эверса.
И в то время, когда надо действовать, искать пути к спасению фатерланда, он вынужден спокойно сидеть в далёком французском городишке и удовлетворяться противоречивыми сводками о положении на Восточном фронте. Да, очень противоречивыми! Московское радио сообщало о начале успешного наступления на Северном Кавказе, в районе Ленинграда, а сообщения гитлеровской ставки ограничивались невыразительными скороговорками о «выравнивании линии»…
Всеми помыслами генерал был на Востоке, где решалась судьба Германии, а вынужден был сидеть в тылу и вести «малую войну», в которой очень часто не знаешь потерь врага, но можешь точно ежедневно подсчитывать свои. А потери эти становились все значительнее. Вначале, когда начались поиски Поля Шенье, в районе расположения дивизии стало спокойно: ни одного выстрела, ни единого нападения маки на немецких солдат! Казалось, что это спокойствие постоянно — трудно было поверить, что маки смогут прорваться через заслоны эсэсовских частей, блокировавших все дороги и перевалы. Но передышка была кратковременной. Уже на третью ночь после начала поисков маки подстрелили шестнадцать солдат и четырех офицеров. А ещё через день совершили дерзкое нападение на колонну машин, направлявшихся к подземному заводу. С тех пор маки все более активизировались, и генералу ежедневно приходилось подписывать рапорты о событиях, происшедших в районе расположения дивизии. Это, конечно, не могло не привлечь внимания командующего корпусом. Генералу пришлось почти оправдываться. В одном из рапортов он откровенно и прямо написал, что активность маки зависит не от его, Эверса, нераспорядительности, а от событий на Восточном фронте. Правда, генерал тотчас пожалел, что высказался так неосторожно, и это чувство недовольства самим собой не покидало его весь вечер. А на следующий день оно усилилось — из штаба корпуса пришло сообщение, что в Сен-Реми, возможно, приедет представитель высшего командования.
В другое время Эверс отдал бы распоряжение приготовиться к встрече начальства, сообщил бы об этом командирам, вообще принял все меры, чтобы достойно встретить гостя. Но на сей раз он только недовольно поморщился и спрятал сообщение в ящик письменного стола, не показав его даже начальнику штаба и своему адъютанту.
Но в Сен-Реми прибыл не просто представитель ставки, а сам генерал-фельдмаршал Денус. Такой приятной встречи Эверс никак не ожидал. Денус был его учителем, а главное почти единомышленником. Правда, он не выступал в прессе, как его неосторожный ученик, но и в личной беседе с Эверсом накануне войны с Советским Союзом дал генералу понять, что целиком разделяет его точку зрения и не верит и возможность молниеносного поражения России, особенно при условии войны на два фронта. Вот почему так обрадовался Эверс, когда на пороге его кабинета появилась знакомая фигура фельдмаршала. И радость его ещё увеличилась, когда после коротких официальных приветствий тот просто, по-дружески сказал:
— Приехал к тебе на денёк-другой отдохнуть. Так что не утомляй меня поездками и смотрами.
— Я с радостью создам все условия для такого отдыха и сочту за счастье, если мой дорогой гость и учитель согласится остановиться на моей вилле! — Эверс поклонился, прижав руку к груди.
— Охотно принимаю приглашение, но один жить не хочу. Надеюсь, там хватит места для нас обоих.
— Если вас устроит второй этаж из пяти комнат…
— С меня хватит и двух. Но чтобы ты был рядом, В старости особенно остро ощущаешь одиночество. А адъютанты осточертели…
В голосе Денуса слышались ворчливые, даже плаксивые старческие нотки, хотя внешне фельдмаршал казался крепким и здоровым. Эвсрс предложил вызвать машину.
— Нет, нет, — запротестовал Денус, — если твоя вилла, как ты говоришь, недалеко, то я с удовольствием пройдусь пешком. Мне надоели автомобили, самолёты и вообще механизированные способы передвижения. Не будь войны, я бы с удовольствием забрался в какой-нибудь медвежий угол, где о них и не слыхали. Но сейчас идёт снег, эксцеленц! — заметил Эверс. Денус взглянул в широкое окно.
— А я так мечтал отогреть свои старые кости! Мне казалось, что тут никогда не бывает снега. У тебя на вилле, по крайней мере, тепло?
— Я прикажу затопить камин!
Целый день Денус отлёживался в кровати, даже не читал, а листал иллюстрированные журналы. За ужином гость не пил ничего, кроме рюмки коньяка, а из всех блюд попробовал только рыбы. Разговор тоже шёл вяло, как ни старался Эверс натолкнув его на тему, которая больше всего интересовала его.
Чувство разочарования охватило генерала. Он так надеялся на откровенный разговор, а фельдмаршал почему-то избегал его. Может быть, он ещё не отдохнул с дороги? Или мешает горничная, которая входит в столовую, чтобы внести новое блюдо или сменить тарелки.
Эверс приказал придвинуть кресла поближе к камину и отпустил служанку. Теперь гость и хозяин были одни, больше им ничто не мешало. Наоборот, и пламя камина, и сумерки в комнате, и отличные сигары — все настраивало на интимный лад. И Денус действительно заговорил:
— Герман, что ты думаешь о событиях на Восточном фронте? — спросил он неожиданно.
Эверс не стал уклоняться от прямого ответа. Он слишком долго был лишён общества, в котором спокойно мог бы высказывать свои мысли, чтобы промолчать теперь, когда представился такой удобный случай поговорить с умным и рассудительным человеком.
Денус не прерывал его. Прищурившись, он глядел на огонь, время от времени кивая головой в знак согласия.
Лишь одну свою мысль Эверс не решился высказать прямо — то, что спасение Германии возможно лишь при условии ликвидации фюрера.
— Ты считаешь, что есть только один выход — немедленное перемирие с нашими противниками на Западном фронте и в Африке?
— Я в этом твёрдо убеждён.
— Ни Англия, ни США на это не пойдут.
— Это ещё неизвестно.
— А как ты думаешь, с какой целью Гесс в своё время летал в Англию?
Эверс молчал, хотя ответ вертелся у него на языке. Вдруг он снова допустит непоправимую ошибку? Ведь фельдмаршал ещё не высказал свою точку зрения на события. Денус понял его колебания и пришёл на помощь.
— Ефрейтор скомпрометировал себя перед всем миром, правительства Англии и США не захотят вступать с ним в какие-либо серьёзные переговоры… Наступило молчание. Очень короткое Денус тотчас его прервал.
— Нужен другой человек, и я, конечно, приехал к тебе не отдыхать. — Дорого дал бы Миллер, чтобы услышать хоть одну фразу из беседы, состоявшейся у камина на вилле генерала Эверса, между хозяином дома и его гостем, генерал-фельдмаршалом Денусом, одним из старейших генералов гитлеровской армии.
Но начальника службы СС в это время даже не было в Сен-Реми. Он сейчас думал не о спасении Германии, а о спасении собственной персоны. И, как ни странно, искал его на дне горной речки, которую тщательно обследовали под его личным руководством.
Весть о том, что Миллер подстрелил какого-то неизвестного в тюремной одежде, взволновала всех, принимавших участие в поисках Поля Шенье. Было похоже, что пуля начальника СС попала именно в этого опасного преступника. По рассказу самого Миллера, всё произошло так: возвращаясь вчера вечером из одного горного селения, он немного отошёл в сторону от тропки и в кустарнике за скалой заметил человека. Ещё не будучи уверен, что он напал на след, Миллер всё же выхватил пистолет, и тогда из-за скалы выскочил человек в тюремной одежде и бросился к речке. Поймать неизвестного живым Миллер не мог: скала была у самого берега, и беглец успел прыгнуть в воду. Оставалось одно — стрелять! Но в сумерках было трудно прицелиться, и Миллеру пришлось разрядить весь автоматический пистолет, пока удалось ранить или убить преступника. Во всяком случае тот нырнул в воду и больше не выплыл.
На место происшествия тотчас были вызваны солдаты. Метр за метром они баграми ощупывали речное дно, но тела так и не нашли — быстрое течение, очевидно, отнесло его значительно дальше того места, где он был убит. С наступлением утра поиски пришлось возобновить в значительно более широком масштабе. Несколько специальных команд производили их одновременно в различных местах вниз по течению. Миллер сам руководил работой всех групп, даже спал в автомобиле, несмотря на ненастье. Но бурная горная речка словно насмехалась над ним, вырвав добычу из-под самого носа.
Поиски тела длились уже шестой день, и офицеры в интимных разговорах все чаще высказывали предположение, что Миллер в деле Шенье «спрятал концы в воду».
Каково же было всеобщее удивление, когда на седьмой день стало известно, что тело найдено.
В Сен-Реми тотчас прибыл тот самый эсэсовский офицер, который выступал на совещании у генерала Эверса, и с ним ещё какой-то человек в штатском. Они немедленно выехали к месту, где был обнаружен труп.
Предварительный осмотр подтверждал, что это Поль Шенье. Правда, бурное течение сильно разбило тело о каменное дно, особенно лицо. Изуродованное ударами о валуны, распухшее от пребывания в воде, лицо настолько деформировалось, что необходимость сверять его с фотографией Поля Шенье сразу же отпала. По этой же причине непригодными оказались и дактилоскопические отпечатки, привезённые оберстом — их тоже нельзя было сверить с отпечатками пальцев утопленника. Но было одно неопровержимое доказательство, наводившее на мысль, что Миллер действительно подстрелил беглеца с подземного завода номер 2948, ясно видный на руке трупа. А тюремная одежда, тождественная той, какую носили заключённые на заводе, только подтверждала мысль, что преступник, хоть и мёртвый, но пойман.
Некоторое сомнение у штатского вызвало то обстоятельство, что одежда на утопленнике была поношенная, а, по данным завода, Поля Шенье, когда он взялся за изучение чертежей, переодели во всё новое. Но Миллер напомнил, что беглецу много дней пришлось лазить по горам и ущельям, и штатский согласился — при таких обстоятельствах одежда могла не только износиться, но и порваться в клочья.
Всё-таки для окончательного опознания личности убитого и составления официального протокола решено было создать специальную комиссию. В её состав, кроме уже упомянутых эсэсовского офицера и человека в штатском, вошли Миллер и представитель штаба дивизии Генрих фон Гольдринг.
В мрачном настроении выехал Генрих к месту сбора комиссии. Все дни, пока длились поиски тела, он нервничал не меньше самого Миллера. А что, если это действительно Поль Шенье, то есть Андре Ренар? Неужели маки не сумели увести его в горы? Очень странно! Особенно странно то, что на беглеце тюремная одежда. Это уже совсем непонятно. Когда Генрих виделся с Ренаром в Ла-Травельса, Андре был в нижней сорочке и пижамных штанах. А может быть, Генриху показалось? Полосатые штаны могли составлять часть тюремной одежды. Возможно, маки не успели прийти вовремя, и Андре пришлось спасаться так быстро, что он не успел даже сменить платье? Следовало ещё раз съездить в Ла-Травельса, чтобы лично удостовериться, что Андре Ренар в безопасности. Генрих не сделал этого из осторожности и, выходит, допустил ошибку.
А расплатился за это Андре Ренар, прекрасный, мужественный человек, который так помог ему.
Ещё издали Генрих увидал кучку людей на берегу реки. Очевидно, члены комиссии были в сборе. Надо спешить, а ноги словно налились свинцом, сердце бешено колотилось. Нет, он будет идти медленно, пока на его лице не появится обычное беззаботное выражение. Кстати, барон фон Гольдринг и не обязан очень спешить. Пусть чувствуют, что это не кто-нибудь, а сын самого Бертгольда.
Члены комиссии действительно встретили его почтительно — на такое почтение никак не мог рассчитывать обычный обер-лейтенант — и тотчас приступили к осмотру трупа. Вместе со всеми склонился над утопленником и Генрих. Рост такой же, как у Андре, лицо неузнаваемо избито и искромсано… номер на руке тот же, что был и у Андре: 2948! Погодите-погодите, что-то в номере не так… Ну, конечно же! У Андре он был вытатуирован ближе к запястью, да и рисунок цифр выглядел иначе — не было маленькой петельки на цифре «2»!
Генрих склонился ещё ниже, и взгляд его упал на правую руку утопленника, вытянутую вдоль тела, ладонью вниз. Чёрный ноготь с запёкшейся кровью. Таким именно ногтем водил по списку подозрительных лиц тот доносчик из Ла-Травельса, которого Генрих передал начальнику службы СС. «Так вот почему Миллер не сообщил, чем кончился допрос Базеля!»
Генрих взглянул на Миллера и встретил его насторожённый взгляд. «Нет, надо сделать вид, что я ничего не понял. Иначе остальные члены комиссии заметят волнение начальника службы СС!»— промелькнуло в голове Генриха, и он, приветливо улыбаясь, подошёл к герою дня.
— Разрешите, герр майор, искренне поздравить вас со счастливым завершением поисков Шенье!
Выражение тревоги исчезло из глаз Миллера, на губах заиграла радостная улыбка.
В тот же день в казино перед обедом эсэсовец вручил начальнику службы СС пять тысяч марок за пойманного, хотя и мёртвого, беглеца. Пакет с официальным протоколом комиссии был уже послан в Берлин, в штаб-квартиру.
— Не кажемся ли вам, Ганс, что я могу рассчитывать на хороший ужин за ваш счёт? — чуть иронически спросил Миллера Генрих, когда после обеда они вместе выходили из казино.
— О, с радостью! Возможно, за мной остался должок очень прошу напомнить о нём, ведь я несколько раз брал у вас мелкие суммы и не помню, все ли отдал.
Миллер прекрасно чувствовал себя после получения пяти тысяч марок и был готов рассчитаться с долгами, чего никогда не делал.
— У меня на эти мелочи слишком короткая память, и я не помню наших взаимных расчётов. Кроме последнего долга.
— Какого именно? — спокойно поинтересовался Миллер.
— Моего молчания. Миллер остановился. Лицо его побелело.
— Пошли, пошли, Ганс! Ведь мы друзья, а между друзьями не бывает секретов. И, должен признаться, я просто в восторге от вашей находчивости и изобретательности: подсунуть Базеля вместо Поля Шенье!
Генрих почувствовал, как дрогнул локоть Миллера, которого он взял под руку.
— У меня на это, признаюсь, не хватило бы смекалки!.. Да не волнуйтесь же, Ганс! Мне самому осточертело лазить по горам в поисках этого неуловимого Шенье. Я очень доволен, что вы освободили меня от этой неприятной обязанности!
— Послушайте. Генрих, вы не можете сказать мне, как вы узнали об этом?.
— Это моя тайна, Ганс! Миллер молчал, словно собираясь с мыслями.
— Я буду более откровенен, Генрих, и открою вам одну тайну, которая касается вас. Хотите?
— Выслушаю с большим вниманием.
— То есть не непосредственно вас, а мадемуазель Моники, которая вам так нравится. Нам удалось установить, что за несколько дней до нападения маки на эшелон с оружием мадемуазель ездила в Бонвиль, пробыла там несколько часов и вернулась неизвестно каким путём. На поезде, по нашим сведениям, её не было. Кроме того, ваш денщик Курт Шмидт знал номер поезда и время его отправки из Бонвиля. Сопоставьте эти два факта и скажите — не кажутся ли они нам подозрительными? Генрих задумался на одну секунду и весело рассмеялся:
— Дорогой Ганс! Если ваша служба СС и в дальнейшем будет так работать, я не гарантирую вам благосклонности высшего начальства, как бы я не отстаивал вас перед Бертгольдом. К тайне, в которую вы меня посвятили, прибавьте следующие подробности: за два дня до своего отъезда в Бонвиль мадемуазель Моника получила телеграмму без подписи такого содержания: «Помните про обещание». Если службе СС трудно будет узнать, кто её послал, я могу сказать точно — Генрих Фон Гольдринг! Тот же самый Гольдринг через два часа после прибытия мадемуазель в Бонвиль выехал на собственной машине в направлении Сен-Реми и на заднем сидении вёз ещё одного пассажира, вернее, пассажирку. И этой пассажиркой была не кто иная, как мадемуазель Моника… Более интимными подробностями этой тайны вы, надеюсь, интересоваться не будете.
У Миллера в этот момент было такое растерянное, даже обиженное лицо, что Генрих расхохотался.
— И всё же я очень благодарен вам, что вы мне это рассказали. Было бы очень досадно, если бы из-за меня мадемуазель Моники возникла неприятности. Слово чести, очень вам благодарен!
— Рад, что всё объяснилось так просто. Знаете что, Генрих? Переходите служить в СС! При ваших способностях и связях вы бы могли сделать блестящую карьеру! Мы бы с вами отлично работали. Согласитесь, что и я умею кое-что делать!
— Я уже думал об этом, но боюсь, что у меня не хватит необходимой для этого выдержки. Особенно если учесть некоторые недостатки в моём характере, которые хотя и объясняются молодостью, но от этого не становятся меньшими. Вам я могу сказать об одном по секрету — люблю красивых женщин. Теперь смеялся Миллер.
— Вы думаете, новая профессия вам помешает? Милый Генрих, как раз наоборот! Любая женщина, вам понравившаяся, без всяких хлопот — ваша. Не нужно тратить времени на ухаживание…
— Подумаю, подумаю, Ганс. Это предложение, откровенно говоря, заинтересовало меня больше, нежели ваша тайна.
— О, у меня есть ещё одна, которая вас, наверное поразит! Зайдёмте ко мне и вы убедитесь, что я настоящий ваш друг!
Они молча свернули в переулок, где в густом саду стоял особняк, в котором разместилась служба СС.
У себя в кабинете Миллер отпер сейф, взял с полки папку, разыскал в ней небольшой конверт и протянул его Генриху. Тот небрежно взял конверт за уголок и бросил ленивый взгляд на почтовый штемпель.
— Монтефлер? Вам пишут из Монтефлера? Так это надо понимать, Ганс?
— Я бы не сказал, что в это городе живёт ваш друг!
— Можно прочесть? Если, конечно, это не очень длинно.
— Всего полстранички…
Пожав плечами, Генрих вытащил из конверта сложенный вчетверо листок и, развернув его, прежде всего взглянул на подпись. Но письмо было анонимное. Неизвестный корреспондент более или менее точно передавал обстановку перехода Гольдринга к немецким войскам и высказывал предположение, что именно он передал русскому командованию план операции «Железный кулак», а возможно, и операции «Зелёная прогулка». Автор письма советовал ещё раз проверить личность Гольдринга.
Генрих взглянул на дату. Письмо было написано за несколько дней до его поездки в Лион. Значит, проверка, которой его подвергли в гостинице Шамбери, связана с этим письмом.
Второй раз перечитывать Генрих не стал, чтобы не показать Миллеру, что придаёт письму какое-либо значение. Натренированный глаз и так запечатлел все особенности почерка. Очень знакомого почерка! Генрих уже догадался, кто написал донос.
— Спасибо, Ганс! Вы меня немного развлекли. Автор письма, очевидно, очень наивный человек. Было бы хуже, если бы эту писанину увидал Бертгольд. По секрету вам скажу — он лишён чувства юмора и может расценить это письмо как материал, направленный лично против него. Этого он вам никогда не простит. Миллер растерянно хлопал глазами.
— Боже мой, Генрих! Ведь я сам рассматривал эту дурацкою анонимку как курьёз и сберёг её только для того, чтобы показать вам! А теперь, когда мы с вами посмеялись…
Майор так быстро выхватил из кармана зажигалку и поджёг анонимное письмо, что Генрих не успел остановить его.
— Вот это напрасно, Ганс! Что ни говори, а документ!..
— Нигде не зафиксированный. Мы регистрируем лишь материалы, поданные нашими агентами.
— И всё-таки жаль! Автор письма так повеселил нас, а мы отплатили ему чёрной неблагодарностью! Теперь не прикажете ли гостю подумать и о хозяине? Ведь вы столько ночей недосыпали, столько у вас было хлопот с этой комиссией.
— Что вы, Генрих! Я всегда рад вашему обществу И очень доволен, что вы получили доказательства моего самого искреннего расположения к вам.
— Так же, как и вы моего!
Вернувшись домой, Генрих бросился к одному из чемоданов, где хранился тщательно спрятанный в конверте подарок майора Шульца — фото генерала Даниеля на фоне карты. Но Генрих не стал рассматривать фотографию. Он пристально вглядывался в сделанную на ней надпись, сопоставляя почерк майора с почерком автора анонимного письма.
Да, ошибиться было невозможно — донос написал, как и думал Генрих, именно майор Шульц!
ГЕНРИХ ВЫПОЛНЯЕТ ПРИГОВОР
— Милая девушка, ты не умеешь себя держать! Не забудь, что ты сидишь со своим женихом, который зашёл к тебе выпить вина. А ты глядишь на меня такими глазами, словно мы уже десять лет женаты, и я вот-вот швырну тебе в голову эту бутылку.
— Франсуа! Как ты можешь шутить, всегда шутить, даже сейчас! Ну, скажи, почему Людвина приезжает именно теперь, когда так опасно?
— Франсуа! Как ты можешь шутить, всегда шутить, даже сейчас! Ну, скажи, почему Людвина приезжает именно теперь, когда так опасно?