Страница:
— Только что звонил Курт. К вам посланец от Лемке.
— Где он?
— Курт привезёт сейчас его на машине. Генрих начал быстро одеваться.
— Чертежи ищите в библиотеке, среди книг. Фотокопии. Возможно, это именно то, что вам нужно. Покажете мне, вместе проверим, они ли это, — шёпотом сказал Генрих Кубису, приводя себя в порядок.
— Но я не могу вам их дать, — ревниво прошептал Кубис.
— На кой чёрт они мне! Я же забочусь о вас! Чтобы не произошёл конфуз. Ведь может случиться, что эти фотокопии никакого отношения к изобретению не имеют. А если так, нужно искать ещё. Неужели вы не воспользуетесь таким счастливым случаем, чтобы обеспечить себя на всю жизнь? Я уже вижу вас богатым. И готов отсрочить оплату вашего долга ещё на год… если, конечно, я буду убеждён в вашей кредитоспособности.
Через своего посланца Лемке сообщал, что наскочил на партизанскую засаду, ведёт ожесточённый бой и просит немедленно прислать подкрепление.
Вступать в ночной бой да ещё на стороне Лемке, а не на стороне партизан Генриху совсем не хотелось. Но обстановка требовала действий быстрых, решительных, чтобы не могло возникнуть подозрений. Пришлось по тревоге поднять парашютистов и те два взвода немецких егерей, которые оставались в Кастель ла Фонте, а самому одновременно всеми способами задерживать выполнение своих же собственных приказаний.
Генрих заставил командиров взводов провести проверку всего автоматического оружия и выправить все мелкие неполадки, выявленные во время проверки. Когда оружие было готово, Гольдринг приказал взять дополнительное количество патронов, и за ними пришлось бежать на склад. А тем временем выяснилось, что в моторе одного из бронетранспортёров появился подозрительный стук.
Генрих бегал, кричал, угрожал, что отдаст виновных под суд, а в душе был искренно рад, что выезд задерживается.
Отряды на помощь Лемке выехали лишь в начале пятого, а прибыли на место только к шести утра, когда бой уже закончился. Ещё звучали отдельные одиночные выстрелы, но партизан не было видно.
Ещё издали Генрих увидел долговязую фигуру Лемке. Он шагал между убитыми и ранеными итальянскими солдатами и посылал пули из пистолета в тех, кто ещё подавал признаки жизни
Увидав Генриха, Лемке быстро подошёл к нему и коротко рассказал, что именно произошло.
По выезде из Кастель ла Фонте он выслал вперёд несколько мотоциклистов, приказав им ехать так, чтобы каждый задний видел машину переднего. Шофёр бронетранспортёра тоже должен был ориентироваться на последнего мотоциклиста. Километрах в тридцати от Кастель ла Фонте, когда Лемке был уверен, что спокойно прибудет в Иврею, по колонне с правого боку застрочили партизанские пулемёты и автоматы. Их трассирующие пули ложились широкой полосой. Партизаны, пропустив дозор мотоциклистов, атаковали колонну с фланга. Пришлось принять ночной бой. Итальянские солдаты, воспользовавшись неожиданным нападением, начали разбегаться — эти убитые, которых видит сейчас Генрих, — всё, что осталось от нескольких сот итальянцев.
— Выходит, вы очень успешно стреляли по безоружным, вместо того, чтобы драться с гарибальдийцами! — язвительно произнёс Генрих. Он почувствовал, как его охватывает бешеная злоба. С каким наслаждением он разрядил бы свой пистолет в это чудовище, спокойна попыхивающее сигареткой. Но надо было сдерживаться, и уже совершенно спокойным тоном Генрих спросил:— Организуем погоню?
— Сейчас это чересчур рискованно. Подождём, когда туман рассеется.
Ждать пришлось долго. День выдался туманный, и только часа через два Лемке и Гольдринг в сопровождении автоматчиков смогли осмотреть позиции партизанского отряда, учинившего нападение на колонну.
— Обратите внимание, — зло говорил Лемке — их позиции хорошо замаскированы и, очевидно, заранее подготовлены. Они ждали нашу колонну.
— Похоже, что кто-то их предупредил, — спокойно констатировал Генрих.
О погоне нечего было и думать. Туман ограничивал видимость, а при этих условиях углубляться в горы было опасно: несколько десятков автоматчиков партизан могли сдерживать весь большой отряд Лемке и Генриха.
— Но кто мог предупредить партизан? — то ли про себя, то ли Генриха спросил Лемке, когда, сидя в комендантской машине, они возвращались в Кастель ла Фонте — Вы кому-нибудь говорили об отправке итальянцев этой ночью?
— Ни единой душе!
— Тогда кто же?
— А почему вы думаете, что партизан мог предупредить кто-либо из моего окружения, а не из вашего?
— Моё окружение все состоит из немцев, а среди вашего имеются итальянцы.
— После покушения на фюрера нельзя доверять и немцам, — бросил Генрих. — Гарантирует верность не национальность, а взгляды.
Лемке замолчал. Он был зол на весь мир, а больше всего на себя самого. Надо было настоять, чтобы Гольдринг тоже сопровождал итальянцев, а Лемке всю ответственность взял на себя. И вот получил… Придётся оправдываться перед начальством, а Гольдринг останется в стороне, ведь нападение произошло за границами его района.
Генрих тоже молчал. Перед его глазами неотступно стояла картина, которую он застал на месте боя: несколько десятков убитых и раненых итальянцев, а среди них Лемке с пистолетом в руке…
— Скажите, вы доверяете своей переводчице? — неожиданно спросил Лемке, когда они уже въехали в Кастель ла Фонте.
— Я проверял её несколько раз, и до того, как взял на работу в комендатуру, и на самой работе. Она целиком оправдывает характеристику, данную графом Рамони. Кстати, очень хорошую.
— А у меня эта девушка вызывает подозрения.
— Чтобы успокоить вас, я проверю ещё раз, даже специально спровоцирую, оставив на столе какой-либо секретный документ, — равнодушно бросил Генрих.
Он взглянул на Курта, тот с окаменевшим лицом сидел за рулём, и Генрих понял, что этот разговор через несколько минут станет известен Лидии.
Вечером к Генриху буквально влетел весёлый, возбуждённый Кубис. Сердце Генриха бешено заколотилось. Неужели свершилось то, что по временам казалось неосуществимым, то, к чему были прикованы все его усилия, помыслы, то, чему он подчинил все свои действия и даже жизнь? И внешний вид Кубиса, и его поведение подтверждали, что это так.
Заглянув в смежную с кабинетом спальню, Кубис плотно притворил дверь, потом выглянул в коридор, из которого только-только вошёл, и спустил язычок автоматического замка. Генрих, овладев собой, с улыбкой на губах наблюдал за ним.
— Я не узнаю вас сегодня, Пауль! У вас вид заговорщика! Произошло что-нибудь сверхъестественное?
Кубис поднял правую руку, как это делают боксёры победители на ринге, и, обхватив её возле запястья пальцами левой руки, потряс ею в воздухе. Потом также молча похлопал себя по карману мундира.
— Да что с вами? Вы утратили дар речи? Смеясь, Кубис упал в кресло.
— Они здесь, дорогой барон, все до единого здесь, — он снова похлопал по карману и откинулся на спинку кресла с видом победителя.
— Кто это — они?
— Фотокопии! Что вы теперь скажете о моих способностях?
— Скажу, что всегда был о них очень высокого мнения. Неужели вам удалось…
— Все до единой! Но почему вы меня не поздравляете?
— Ещё не знаю, с чем поздравлять. Ведь вы профан в вопросах техники! А у стариков бывают странные причуды: Лерро мог сберечь как память о своём первом изобретении какие-нибудь чертежи, совсем не представляющие ценности. Или задумать какую-либо новую работу…
От одного такого предположения Кубис побледнел. Он уже освоился с мыслью, что владеет огромным состоянием, и теперь ему казалось, что это богатство у него вырывают из рук.
— Не… не… может быть! — запинаясь, пробормотал он. Но выражение тревоги, смешанной со страхом, все яснее проступало на его лице.
— Давайте проглядим и разберёмся.
Кубис вытащил из бокового кармана мундира завёрнутую в бумагу пачку и с опаской взглянул на Генриха. Теперь в его глазах, кроме страха и тревоги, светилось ещё и недоверие. Расхохотавшись, Генрих пожал плечами.
— Я бы мог обидеться, Пауль, и выставить вас вон вместе с вашими фотокопиями. Они меня интересуют, как прошлогодний снег. Разве только с точки зрения того, сможете ли вы в конце концов расплатиться со мной? Так вот я бы мог выставить вас отсюда. Но я понимаю, что вы сейчас не в себе. Черт с вами, давайте взгляну.
Кубис начал одну за другой подавать фотокопии. Генрих брал их левой рукой, отодвигал от себя, а правой не снимал с пуговицы мундира. Иногда, взяв очередную фотокопию, он нарочно задерживал на ней взгляд, словно изучал чертёж или отдельную формулу.
— Это то, что нужно! Разработка отдельной детали! Он, конечно, пригодится, хотя не имеет решающего значении. Главное — в той фотокопии, которую я рассматривал только что. Её особенно берегите. Я ведь не профессионал, да и разобраться с первого взгляда трудно, но, безусловно, главная идея изобретения заключена в той бумажке. Наконец все фотокопии были рассмотрены.
— Вот теперь я могу вас поздравить! Вы даже не представляете чем вы владеете! — Генрих крепко пожал руку Кубису, впервые с момента их знакомства с искренней радостью.
Кубис снова сиял от счастья. Спрятав своё сокровище в карман и убедившись, что Генрих на него не посягает, Пауль проникся к нему чувством самой искренней благодарности и даже расчувствовался:
— Я не верил в дружбу, Генрих, я разуверился во всём на свете, но того, что вы для меня сделали, я не забуду никогда. Это ведь вы посоветовали мне жениться на Софье! И фортуна сразу словно повернулась ко мне лицом! Если б я не стал мужем сеньориты Лерро, между вами и мной никогда не возник бы тот разговор, помните? Неужели забыли? Ну, когда вы впервые намекнули мне на возможность устроить своё будущее! Нет, вы просто мой добрый гений! Я уже не говорю о деньгах, которыми вы меня безотказно ссужали. Кстати, вы не забыли своего обещания отсрочить платёж ещё на год?
— Разве я давал такое обещание?
— А как же! Вы сказали, что когда убедитесь в моей кредитоспособности… Если хотите, верну вам долг с процентами — теперь я могу себе это позволить, но через год, ведь вы знаете, что с наличными у меня плохо. Надеюсь, что с меня, как с друга, вы не возьмёте много?
Генрихом на миг овладело искушение продолжить игру и «поторговаться» с Кубисом из-за процентов. Но он преодолел его — надо было быстрее выпроводить гостя.
— Ах, да, припоминаю! Никогда не думал, что вам удастся поймать меня на слове! Но раз обещание дано надо его выполнять! Кубис написал новую расписку и порвал старую.
— Что же вы собираетесь делать с фотокопиями? — спросил Генрих, когда гость собрался уходить.
— Получше спрятать. Пока…
— Вы с ума сошли! Их надо немедленно положить на то место, где вы их взяли. Сегодня же!
— Ни за что на свете!
— Тогда распрощайтесь с ними, забудьте, что вы держали их в руках! Допустим, сегодня или завтра Альфредо Лерро обнаружит, что эти документы пропали. Он смертельно перепугается и вызовет Штенгеля. И знаете, кто головой ответит за пропажу? Пауль Кубис! Зять Альфредо Лерро и по совместительству помощник начальника внутренней охраны завода. Человек, которому, кроме этого, поручено охранять личность Лерро и его дом…
— Так какого дьявола вы советовали мне искать эти документы?
— Во-первых, чтобы убедиться в их существовании, во-вторых, чтобы снять с них, на всякий случай, копии, в-третьих, чтобы вы знали, где они лежат, и следили, чтобы они не попали ни в какие другие руки… Кубис вытер вспотевший лоб.
— Вы меня ужасно испугали. Фу, даже дыханье спёрло! Конечно, вы правы… А если так, мне надо спешить…
Когда Кубис ушёл, Генрих снова запер дверь на ключ. Наконец он остался один со своей радостью.
Он выполнил, он сумел выполнить то, что ему поручили! Сегодня ночью он отрапортует об этом кому следует, и завтра микрофотопленка будет уже далеко! Ни высокие стены, ощерившиеся дулами пулемётов, ни двойное кольцо продуманной до мельчайших деталей охраны не устояли против воли одного человека!
Выключив свет, Генрих поднял тяжёлую штору и распахнул окно. Широким потоком в комнату полилась ночная прохлада. Казалось, в неё можно погрузить руки и пылающую голову, как в горный поток, что сейчас зальёт всю комнату и внесёт в неё и тоненький серпик луны, отражающийся на его поверхности, и отблеск далёких звёзд, мерцающий в его волнах.
Ещё одна звёздная ночь вспомнилась ему, и это воспоминание кольнуло сердце острой болью. Вот так же он стоял у раскрытого окна в Сен-Реми, стоял вместе с Моникой. И тогда на них тоже наплывала ночь со всеми своими звёздами, напоённая тонким ароматом горных трав и цветов, обещая вечность для их любви. Воспоминание было настолько живо, что Генрих почти физически ощутил прикосновение плеча девушки, и уже не боль, а печальная нежность и радость пронизали все его существо, он постиг неразрывную связь всего доброго и прекрасного в мире, ту бессмертную силу, что ведёт разных людей в различных уголках земли на борьбу за справедливость и правду.
А в это же самое время, пока Генрих стоял у раскрытого окна, на первом этаже замка в одной из комнат, занимаемой теперь Штенгелем, происходил любопытный разговор, непосредственно касавшийся Гольдринга.
— Он сам не мог до этого додуматься, — убеждал Штенгеля Лемке. — Уверяю вас, что это хитро задуманный план, и отнюдь не самого Лерро, а все того же фон Гольдринга. Сейчас просить отпуск! Да вы знаете, что это значит? Готовится к побегу! Да, да! Ваш незаменимый Альфредо Лерро, которого вам поручено беречь как зеницу ока, хочет всех вас надуть. Вы думаете, это случайное совпадение обстоятельств, что местом отдыха он выбрал городок почти на самой границе Швейцарии?
— Вы напрасно так разволновались, герр Лемке! Штенгель насмешливо взглянул на своего собеседника. Без санкции штаб-квартиры никто не позволит Лерро и шагу ступить из Кастель ла Фонте. А штаб-квартира своего согласия, конечно, не даст. И не потому, что этот Лерро, как вы говорите, незаменим. Если б это было так, к его требованиям, возможно, прислушались бы. Но мы взяли от него уже все! Выжали, как сок из лимона. И нас больше не волнует ни его здоровье, ни его самочувствие. Пока он минимально полезен, мы его держим, мне приказано не прибегать к решительной акции, а ждать специального предупреждения… Что касается того, кто подал ему мысль об отпуске, — для меня не имеет значения.
— Барон, вас ослепляет чувство благодарности Гольдрингу, который дважды спас вас. Но он вас дважды и погубит. В плане служебном и в плане личном.
— Любопытно…— Штенгель презрительно улыбнулся. Меня, опытного разведчика, может погубить этот молодчик, у которого молоко на губах не обсохло?
— Я не рискую сказать, что вы переоцениваете себя, но его вы явно недооцениваете. Он значительно умнее, чем вам кажется, и значительно опаснее. И я сейчас вам это докажу.
— Ваш первый тезис, что он меня погубит в плане служебном, — с иронией напомнил Штенгель. По лицу Лемке пошли красные пятна.
— Да, и поводом будет этот самый Альфредо Лерро. Для меня сейчас не важно, отпустит его штаб-квартира или нет. Это вопрос второстепенный. Важно то, что Гольдринг подал ему мысль о побеге. А раз такая мысль зародилась, осуществить её можно различными путями, особенно когда человек пользуется относительной свободой. Вы же не можете его арестовать! А Гольдринг, даже из спортивного интереса — у него есть этакая авантюристическая жилка, может от советов перейти к делу, к конкретной помощи. Ведь они с Лерро близкие друзья! К тому же Гольдринг не имеет представления ни о заводе, ни о том, что он изготовляет, иначе он не стал бы, конечно, шутить с огнём… Ну, представьте на минуточку, что этот Лерро вдруг сбежит! Что тогда будет с вами? Штенгель в раздумье потёр пальцами переносицу.
— Дальше! — бросил он коротко.
— Теперь в плане личном. Не кажется ли вам, что Мария-Луиза изменила своё отношение к вам?
— Видите ли, я сам долго тянул с помолвкой. А теперь графиня, убедившись в серьёзности моих намерений, мстит мне за некоторую нерешительность.
— Вы думаете — только это? А если я вам скажу, что Гольдринг сам читал мне письмо своей невесты, дочери Бертгольда, в котором она упрекает его за связь с Марией-Луизой? Не забывайте одного: молодая очаровательная женщина, вдова, и красивый молодой человек долго живут под одной крышей, их комнаты рядом. Уже одно то, что она поселила его на своей половине, отвела ему комнаты покойного мужа… Как хотите, но это очень и очень подозрительно! И я думаю, что Лора Бертгольд права, выражая недовольство поведением своего жениха.
Лицо майора побагровело, Лемке понял — он попал в самое уязвимое место в сердце барона Штенгеля, задел его мужскую гордость. Воспользовавшись моментом, Лемке рассказал обо всём, что у него самого накипело против Гольдринга, о его странном по временам поведении, о неразборчивости в выборе друзей.
И майор Штенгель, который ещё так недавно защищал Генриха, теперь внимательно прислушивался к словам Лемке и в конце концов согласился, что поведение барона фон Гольдринга действительно подозрительно.
— Что же вы думаете делать? — спросил майор, когда Лемке закончил свой рассказ.
— К сожалению, я бессилен, никаких прямых улик у меня нет! К тому же неизвестно, как к этому отнесётся Бертгольд. Мне кажется, у нас с вами один путь — написать генерал-майору, который, к слову сказать, сам приказал мне наблюдать за его будущим зятем. Пусть решает сам.
Когда поздно ночью Лемке и Штенгель закончили беседу, радио сообщило о неожиданном наступлении советских войск по всему тысячекилометровому Восточному фронту.
— Где он?
— Курт привезёт сейчас его на машине. Генрих начал быстро одеваться.
— Чертежи ищите в библиотеке, среди книг. Фотокопии. Возможно, это именно то, что вам нужно. Покажете мне, вместе проверим, они ли это, — шёпотом сказал Генрих Кубису, приводя себя в порядок.
— Но я не могу вам их дать, — ревниво прошептал Кубис.
— На кой чёрт они мне! Я же забочусь о вас! Чтобы не произошёл конфуз. Ведь может случиться, что эти фотокопии никакого отношения к изобретению не имеют. А если так, нужно искать ещё. Неужели вы не воспользуетесь таким счастливым случаем, чтобы обеспечить себя на всю жизнь? Я уже вижу вас богатым. И готов отсрочить оплату вашего долга ещё на год… если, конечно, я буду убеждён в вашей кредитоспособности.
Через своего посланца Лемке сообщал, что наскочил на партизанскую засаду, ведёт ожесточённый бой и просит немедленно прислать подкрепление.
Вступать в ночной бой да ещё на стороне Лемке, а не на стороне партизан Генриху совсем не хотелось. Но обстановка требовала действий быстрых, решительных, чтобы не могло возникнуть подозрений. Пришлось по тревоге поднять парашютистов и те два взвода немецких егерей, которые оставались в Кастель ла Фонте, а самому одновременно всеми способами задерживать выполнение своих же собственных приказаний.
Генрих заставил командиров взводов провести проверку всего автоматического оружия и выправить все мелкие неполадки, выявленные во время проверки. Когда оружие было готово, Гольдринг приказал взять дополнительное количество патронов, и за ними пришлось бежать на склад. А тем временем выяснилось, что в моторе одного из бронетранспортёров появился подозрительный стук.
Генрих бегал, кричал, угрожал, что отдаст виновных под суд, а в душе был искренно рад, что выезд задерживается.
Отряды на помощь Лемке выехали лишь в начале пятого, а прибыли на место только к шести утра, когда бой уже закончился. Ещё звучали отдельные одиночные выстрелы, но партизан не было видно.
Ещё издали Генрих увидел долговязую фигуру Лемке. Он шагал между убитыми и ранеными итальянскими солдатами и посылал пули из пистолета в тех, кто ещё подавал признаки жизни
Увидав Генриха, Лемке быстро подошёл к нему и коротко рассказал, что именно произошло.
По выезде из Кастель ла Фонте он выслал вперёд несколько мотоциклистов, приказав им ехать так, чтобы каждый задний видел машину переднего. Шофёр бронетранспортёра тоже должен был ориентироваться на последнего мотоциклиста. Километрах в тридцати от Кастель ла Фонте, когда Лемке был уверен, что спокойно прибудет в Иврею, по колонне с правого боку застрочили партизанские пулемёты и автоматы. Их трассирующие пули ложились широкой полосой. Партизаны, пропустив дозор мотоциклистов, атаковали колонну с фланга. Пришлось принять ночной бой. Итальянские солдаты, воспользовавшись неожиданным нападением, начали разбегаться — эти убитые, которых видит сейчас Генрих, — всё, что осталось от нескольких сот итальянцев.
— Выходит, вы очень успешно стреляли по безоружным, вместо того, чтобы драться с гарибальдийцами! — язвительно произнёс Генрих. Он почувствовал, как его охватывает бешеная злоба. С каким наслаждением он разрядил бы свой пистолет в это чудовище, спокойна попыхивающее сигареткой. Но надо было сдерживаться, и уже совершенно спокойным тоном Генрих спросил:— Организуем погоню?
— Сейчас это чересчур рискованно. Подождём, когда туман рассеется.
Ждать пришлось долго. День выдался туманный, и только часа через два Лемке и Гольдринг в сопровождении автоматчиков смогли осмотреть позиции партизанского отряда, учинившего нападение на колонну.
— Обратите внимание, — зло говорил Лемке — их позиции хорошо замаскированы и, очевидно, заранее подготовлены. Они ждали нашу колонну.
— Похоже, что кто-то их предупредил, — спокойно констатировал Генрих.
О погоне нечего было и думать. Туман ограничивал видимость, а при этих условиях углубляться в горы было опасно: несколько десятков автоматчиков партизан могли сдерживать весь большой отряд Лемке и Генриха.
— Но кто мог предупредить партизан? — то ли про себя, то ли Генриха спросил Лемке, когда, сидя в комендантской машине, они возвращались в Кастель ла Фонте — Вы кому-нибудь говорили об отправке итальянцев этой ночью?
— Ни единой душе!
— Тогда кто же?
— А почему вы думаете, что партизан мог предупредить кто-либо из моего окружения, а не из вашего?
— Моё окружение все состоит из немцев, а среди вашего имеются итальянцы.
— После покушения на фюрера нельзя доверять и немцам, — бросил Генрих. — Гарантирует верность не национальность, а взгляды.
Лемке замолчал. Он был зол на весь мир, а больше всего на себя самого. Надо было настоять, чтобы Гольдринг тоже сопровождал итальянцев, а Лемке всю ответственность взял на себя. И вот получил… Придётся оправдываться перед начальством, а Гольдринг останется в стороне, ведь нападение произошло за границами его района.
Генрих тоже молчал. Перед его глазами неотступно стояла картина, которую он застал на месте боя: несколько десятков убитых и раненых итальянцев, а среди них Лемке с пистолетом в руке…
— Скажите, вы доверяете своей переводчице? — неожиданно спросил Лемке, когда они уже въехали в Кастель ла Фонте.
— Я проверял её несколько раз, и до того, как взял на работу в комендатуру, и на самой работе. Она целиком оправдывает характеристику, данную графом Рамони. Кстати, очень хорошую.
— А у меня эта девушка вызывает подозрения.
— Чтобы успокоить вас, я проверю ещё раз, даже специально спровоцирую, оставив на столе какой-либо секретный документ, — равнодушно бросил Генрих.
Он взглянул на Курта, тот с окаменевшим лицом сидел за рулём, и Генрих понял, что этот разговор через несколько минут станет известен Лидии.
Вечером к Генриху буквально влетел весёлый, возбуждённый Кубис. Сердце Генриха бешено заколотилось. Неужели свершилось то, что по временам казалось неосуществимым, то, к чему были прикованы все его усилия, помыслы, то, чему он подчинил все свои действия и даже жизнь? И внешний вид Кубиса, и его поведение подтверждали, что это так.
Заглянув в смежную с кабинетом спальню, Кубис плотно притворил дверь, потом выглянул в коридор, из которого только-только вошёл, и спустил язычок автоматического замка. Генрих, овладев собой, с улыбкой на губах наблюдал за ним.
— Я не узнаю вас сегодня, Пауль! У вас вид заговорщика! Произошло что-нибудь сверхъестественное?
Кубис поднял правую руку, как это делают боксёры победители на ринге, и, обхватив её возле запястья пальцами левой руки, потряс ею в воздухе. Потом также молча похлопал себя по карману мундира.
— Да что с вами? Вы утратили дар речи? Смеясь, Кубис упал в кресло.
— Они здесь, дорогой барон, все до единого здесь, — он снова похлопал по карману и откинулся на спинку кресла с видом победителя.
— Кто это — они?
— Фотокопии! Что вы теперь скажете о моих способностях?
— Скажу, что всегда был о них очень высокого мнения. Неужели вам удалось…
— Все до единой! Но почему вы меня не поздравляете?
— Ещё не знаю, с чем поздравлять. Ведь вы профан в вопросах техники! А у стариков бывают странные причуды: Лерро мог сберечь как память о своём первом изобретении какие-нибудь чертежи, совсем не представляющие ценности. Или задумать какую-либо новую работу…
От одного такого предположения Кубис побледнел. Он уже освоился с мыслью, что владеет огромным состоянием, и теперь ему казалось, что это богатство у него вырывают из рук.
— Не… не… может быть! — запинаясь, пробормотал он. Но выражение тревоги, смешанной со страхом, все яснее проступало на его лице.
— Давайте проглядим и разберёмся.
Кубис вытащил из бокового кармана мундира завёрнутую в бумагу пачку и с опаской взглянул на Генриха. Теперь в его глазах, кроме страха и тревоги, светилось ещё и недоверие. Расхохотавшись, Генрих пожал плечами.
— Я бы мог обидеться, Пауль, и выставить вас вон вместе с вашими фотокопиями. Они меня интересуют, как прошлогодний снег. Разве только с точки зрения того, сможете ли вы в конце концов расплатиться со мной? Так вот я бы мог выставить вас отсюда. Но я понимаю, что вы сейчас не в себе. Черт с вами, давайте взгляну.
Кубис начал одну за другой подавать фотокопии. Генрих брал их левой рукой, отодвигал от себя, а правой не снимал с пуговицы мундира. Иногда, взяв очередную фотокопию, он нарочно задерживал на ней взгляд, словно изучал чертёж или отдельную формулу.
— Это то, что нужно! Разработка отдельной детали! Он, конечно, пригодится, хотя не имеет решающего значении. Главное — в той фотокопии, которую я рассматривал только что. Её особенно берегите. Я ведь не профессионал, да и разобраться с первого взгляда трудно, но, безусловно, главная идея изобретения заключена в той бумажке. Наконец все фотокопии были рассмотрены.
— Вот теперь я могу вас поздравить! Вы даже не представляете чем вы владеете! — Генрих крепко пожал руку Кубису, впервые с момента их знакомства с искренней радостью.
Кубис снова сиял от счастья. Спрятав своё сокровище в карман и убедившись, что Генрих на него не посягает, Пауль проникся к нему чувством самой искренней благодарности и даже расчувствовался:
— Я не верил в дружбу, Генрих, я разуверился во всём на свете, но того, что вы для меня сделали, я не забуду никогда. Это ведь вы посоветовали мне жениться на Софье! И фортуна сразу словно повернулась ко мне лицом! Если б я не стал мужем сеньориты Лерро, между вами и мной никогда не возник бы тот разговор, помните? Неужели забыли? Ну, когда вы впервые намекнули мне на возможность устроить своё будущее! Нет, вы просто мой добрый гений! Я уже не говорю о деньгах, которыми вы меня безотказно ссужали. Кстати, вы не забыли своего обещания отсрочить платёж ещё на год?
— Разве я давал такое обещание?
— А как же! Вы сказали, что когда убедитесь в моей кредитоспособности… Если хотите, верну вам долг с процентами — теперь я могу себе это позволить, но через год, ведь вы знаете, что с наличными у меня плохо. Надеюсь, что с меня, как с друга, вы не возьмёте много?
Генрихом на миг овладело искушение продолжить игру и «поторговаться» с Кубисом из-за процентов. Но он преодолел его — надо было быстрее выпроводить гостя.
— Ах, да, припоминаю! Никогда не думал, что вам удастся поймать меня на слове! Но раз обещание дано надо его выполнять! Кубис написал новую расписку и порвал старую.
— Что же вы собираетесь делать с фотокопиями? — спросил Генрих, когда гость собрался уходить.
— Получше спрятать. Пока…
— Вы с ума сошли! Их надо немедленно положить на то место, где вы их взяли. Сегодня же!
— Ни за что на свете!
— Тогда распрощайтесь с ними, забудьте, что вы держали их в руках! Допустим, сегодня или завтра Альфредо Лерро обнаружит, что эти документы пропали. Он смертельно перепугается и вызовет Штенгеля. И знаете, кто головой ответит за пропажу? Пауль Кубис! Зять Альфредо Лерро и по совместительству помощник начальника внутренней охраны завода. Человек, которому, кроме этого, поручено охранять личность Лерро и его дом…
— Так какого дьявола вы советовали мне искать эти документы?
— Во-первых, чтобы убедиться в их существовании, во-вторых, чтобы снять с них, на всякий случай, копии, в-третьих, чтобы вы знали, где они лежат, и следили, чтобы они не попали ни в какие другие руки… Кубис вытер вспотевший лоб.
— Вы меня ужасно испугали. Фу, даже дыханье спёрло! Конечно, вы правы… А если так, мне надо спешить…
Когда Кубис ушёл, Генрих снова запер дверь на ключ. Наконец он остался один со своей радостью.
Он выполнил, он сумел выполнить то, что ему поручили! Сегодня ночью он отрапортует об этом кому следует, и завтра микрофотопленка будет уже далеко! Ни высокие стены, ощерившиеся дулами пулемётов, ни двойное кольцо продуманной до мельчайших деталей охраны не устояли против воли одного человека!
Выключив свет, Генрих поднял тяжёлую штору и распахнул окно. Широким потоком в комнату полилась ночная прохлада. Казалось, в неё можно погрузить руки и пылающую голову, как в горный поток, что сейчас зальёт всю комнату и внесёт в неё и тоненький серпик луны, отражающийся на его поверхности, и отблеск далёких звёзд, мерцающий в его волнах.
Ещё одна звёздная ночь вспомнилась ему, и это воспоминание кольнуло сердце острой болью. Вот так же он стоял у раскрытого окна в Сен-Реми, стоял вместе с Моникой. И тогда на них тоже наплывала ночь со всеми своими звёздами, напоённая тонким ароматом горных трав и цветов, обещая вечность для их любви. Воспоминание было настолько живо, что Генрих почти физически ощутил прикосновение плеча девушки, и уже не боль, а печальная нежность и радость пронизали все его существо, он постиг неразрывную связь всего доброго и прекрасного в мире, ту бессмертную силу, что ведёт разных людей в различных уголках земли на борьбу за справедливость и правду.
А в это же самое время, пока Генрих стоял у раскрытого окна, на первом этаже замка в одной из комнат, занимаемой теперь Штенгелем, происходил любопытный разговор, непосредственно касавшийся Гольдринга.
— Он сам не мог до этого додуматься, — убеждал Штенгеля Лемке. — Уверяю вас, что это хитро задуманный план, и отнюдь не самого Лерро, а все того же фон Гольдринга. Сейчас просить отпуск! Да вы знаете, что это значит? Готовится к побегу! Да, да! Ваш незаменимый Альфредо Лерро, которого вам поручено беречь как зеницу ока, хочет всех вас надуть. Вы думаете, это случайное совпадение обстоятельств, что местом отдыха он выбрал городок почти на самой границе Швейцарии?
— Вы напрасно так разволновались, герр Лемке! Штенгель насмешливо взглянул на своего собеседника. Без санкции штаб-квартиры никто не позволит Лерро и шагу ступить из Кастель ла Фонте. А штаб-квартира своего согласия, конечно, не даст. И не потому, что этот Лерро, как вы говорите, незаменим. Если б это было так, к его требованиям, возможно, прислушались бы. Но мы взяли от него уже все! Выжали, как сок из лимона. И нас больше не волнует ни его здоровье, ни его самочувствие. Пока он минимально полезен, мы его держим, мне приказано не прибегать к решительной акции, а ждать специального предупреждения… Что касается того, кто подал ему мысль об отпуске, — для меня не имеет значения.
— Барон, вас ослепляет чувство благодарности Гольдрингу, который дважды спас вас. Но он вас дважды и погубит. В плане служебном и в плане личном.
— Любопытно…— Штенгель презрительно улыбнулся. Меня, опытного разведчика, может погубить этот молодчик, у которого молоко на губах не обсохло?
— Я не рискую сказать, что вы переоцениваете себя, но его вы явно недооцениваете. Он значительно умнее, чем вам кажется, и значительно опаснее. И я сейчас вам это докажу.
— Ваш первый тезис, что он меня погубит в плане служебном, — с иронией напомнил Штенгель. По лицу Лемке пошли красные пятна.
— Да, и поводом будет этот самый Альфредо Лерро. Для меня сейчас не важно, отпустит его штаб-квартира или нет. Это вопрос второстепенный. Важно то, что Гольдринг подал ему мысль о побеге. А раз такая мысль зародилась, осуществить её можно различными путями, особенно когда человек пользуется относительной свободой. Вы же не можете его арестовать! А Гольдринг, даже из спортивного интереса — у него есть этакая авантюристическая жилка, может от советов перейти к делу, к конкретной помощи. Ведь они с Лерро близкие друзья! К тому же Гольдринг не имеет представления ни о заводе, ни о том, что он изготовляет, иначе он не стал бы, конечно, шутить с огнём… Ну, представьте на минуточку, что этот Лерро вдруг сбежит! Что тогда будет с вами? Штенгель в раздумье потёр пальцами переносицу.
— Дальше! — бросил он коротко.
— Теперь в плане личном. Не кажется ли вам, что Мария-Луиза изменила своё отношение к вам?
— Видите ли, я сам долго тянул с помолвкой. А теперь графиня, убедившись в серьёзности моих намерений, мстит мне за некоторую нерешительность.
— Вы думаете — только это? А если я вам скажу, что Гольдринг сам читал мне письмо своей невесты, дочери Бертгольда, в котором она упрекает его за связь с Марией-Луизой? Не забывайте одного: молодая очаровательная женщина, вдова, и красивый молодой человек долго живут под одной крышей, их комнаты рядом. Уже одно то, что она поселила его на своей половине, отвела ему комнаты покойного мужа… Как хотите, но это очень и очень подозрительно! И я думаю, что Лора Бертгольд права, выражая недовольство поведением своего жениха.
Лицо майора побагровело, Лемке понял — он попал в самое уязвимое место в сердце барона Штенгеля, задел его мужскую гордость. Воспользовавшись моментом, Лемке рассказал обо всём, что у него самого накипело против Гольдринга, о его странном по временам поведении, о неразборчивости в выборе друзей.
И майор Штенгель, который ещё так недавно защищал Генриха, теперь внимательно прислушивался к словам Лемке и в конце концов согласился, что поведение барона фон Гольдринга действительно подозрительно.
— Что же вы думаете делать? — спросил майор, когда Лемке закончил свой рассказ.
— К сожалению, я бессилен, никаких прямых улик у меня нет! К тому же неизвестно, как к этому отнесётся Бертгольд. Мне кажется, у нас с вами один путь — написать генерал-майору, который, к слову сказать, сам приказал мне наблюдать за его будущим зятем. Пусть решает сам.
Когда поздно ночью Лемке и Штенгель закончили беседу, радио сообщило о неожиданном наступлении советских войск по всему тысячекилометровому Восточному фронту.
ТРЕВОЖНЫЕ СОБЫТИЯ АПРЕЛЬСКОГО ДНЯ
Приезд Бертгольда в Кастель ла Фонте был неожиданным для всех: и для Генриха, и для Лемке, и для Штенгеля.
Шли ожесточённые бои за Берлин. Вчера на Эльбе уже встретились советские и англо-американские войска. У Генриха были все основания надеяться, что Германия капитулирует в ближайшие дни. Сегодня утром он получил от своего командования приказ немедленно возвращаться на родину! И вдруг так некстати явился Бертгольд!
О прибытии своего названного отца Генрих узнал от Лемке по телефону. Когда раздался звонок, Курт и Генрих собирались в дальнюю дорогу.
— Герр Гольдринг, — голос Лемке звучал сухо официально, — генерал-майор только что прибыл в Кастель ла Фонте и хочет вас видеть.
— Он сейчас у вас?
— Да!
— Попросите его взять трубку. О майн фатер! Какая приятная неожиданность! Откуда вы? И почему не заехали прямо ко мне? Хорошо, буду ждать…
Генрих в сердцах опустил телефонную трубку на рычажок. Меньше всего ему хотелось видеться с Бертгольдом именно сейчас, когда всё было готово к отъезду. Сегодня после комендантского часа Генрих решил незаметно, никого не предупреждая, исчезнуть из Кастель ла Фонте, чтобы вовремя быть на месте, где, как было условлено, ему помогут, перебраться в Югославию. И вот пожалуйста!
Недавно во время очередной стычки начальник службы СС прямо заявил Генриху, что он считает его поведение неправильным, более чем странным, и угрожал написать обо всём Бертгольду.
«Неужели Лемке осуществил свою угрозу?»— спрашивал себя Генрих. Возможно, генерал-майор и прибыл затем, чтобы самому убедиться в правильности обвинений Лемке и лично рассчитаться со своим названным сыном за обман? И эти, такие долгожданные последние часы пребывания Генриха в стане врагов станут последними часами его жизни?.. Может быть, уже известно, что он советский разведчик, и генерал-майор Бертгольд прибыл выяснить, кто же в действительности тот, кого он назвал своим сыном и мечтал сделать зятем? И почему он раньше поехал к Лемке, а не к нему?
Вопросы один за другим возникали в голове Генриха, но ответов на них не было.
А может, и не надо искать ответа? Бертгольд сейчас приедет, и всё выяснится. Тогда Генрих сориентируется. Пока бесспорно одно — в последний раз надо взять себя в руки. Собираясь в долгожданную дорогу на Родину, он невольно внутренне демобилизовал себя. А роль надо сыграть до конца! Не меняя ни характера, ни манеры поведения! Это будет чёрт знает что, если он каким-нибудь неосторожным жестом, поступком или словом в последние часы выдаст себя!
Одно то, что Бертгольд согласился приехать в замок, а не вызвал Генриха в СС, говорит, что дела не так уж плохи, как показалось ему сгоряча.
А если бросить все к чертям и попытаться бежать? Сесть в машину и приказать Курту гнать во всю мочь?
Нет, этого нельзя делать! Бертгольд не смирится с тем, что вместе с Гольдрингом исчезнут его два миллиона марок.
Он примет меры, чтобы догнать беглеца. Будь что будет! Пистолет, с которым он никогда не разлучается, при нём! В случае чего впервые за всю войну Генрих сможет использовать весь заряд.
В коридоре послышались тяжёлые шаги. Похоже, что это Бертгольд! Так и есть!
В дверях кабинета появилась знакомая фигура. На Бертгольде широкий светло-серый макинтош, в одной руке такого же цвета шляпа, другой он опирается на толстую с затейливо изогнутой ручкой трость. Глаза Бертгольда припухли больше, чем обычно, лицо усталое.
— Майн фатер! — бросается к нему Генрих. Бертгольд крепко пожал ему руку, но не поцеловал Генриха, как обычно.
— Вы надолго к нам? И почему в гражданском?
— Ты, кажется, собираешься куда-то ехать? — не ответив, спрашивает Бертгольд, кивнув на два чемодана, так и оставшиеся стоять посреди комнаты. «Как я не догадался их убрать!» — выругал себя Генрих.
— Да, майн фатер, у меня давно все уже наготове, чтобы в первую удобную минуту выехать в Швейцарию…
— Бежать!
— Этот отъезд я бы не назвал бегством. Бертгольд криво улыбнулся.
— Все бегут! Все! — горько сказал он — Как крысы с тонущего корабля.
— Но ведь корабль действительно идёт на дно, герр генерал-майор, и подумать о собственном спасении самое время…
Бертгольд не ответил. Он сидел, покусывая губу, время времени пощипывая свои рыжеватые усики, как делал это всегда, когда что-либо обдумывал.
— Я очень недоволен тобой, Генрих, — наконец произнёс он. — А некоторые твои поступки мне просто непонятны. Мне хотелось, чтобы ты объяснился, прежде чем я скажу, зачем сюда приехал.
— Я только этого и хочу, ибо уверен, что Лемке не пожалел чёрных красок, рассказывая обо мне. Несколько раз я указывал ему на недопустимые промахи в его работе, и он не может мне это простить. Натура мелкая, мстительная. И к тому же — человек бездарный.
— О Лемке мы поговорим потом. А сейчас о тебе. Где твоя переводчица?
«Значит, успел сообщить об исчезновении Лидии. Итак, ничего нельзя скрывать. Надо принять бой. Ошеломить Бертгольда откровенностью…»
— Почему ты молчишь, не расскажешь, как помог ей бежать? Снова любовная история?
— Любовной истории не было! А бежать я помог.
Насмешливая улыбка исчезла с лица генерал-майора, вид у него, как и рассчитывал Генрих, был ошеломлённый. Это сбило Бертгольда с позиции стремительного нападения.
— Ты говоришь мне об этом так, словно докладываешь обычную вещь. И даже не стараешься оправдаться
— Я отважился говорить с вами откровенно, — ведь передо мной сейчас сидит не генерал-майор, а мой названный отец и будущий тесть. Я надеюсь, что с ним могу быть откровенен.
Бертгольд с удивлением и любопытством взглянул на Генриха. Тот спокойно выдержал его взгляд.
— Зачем ты это сделал?
— Я проверял её несколько раз и уверен: девушка ни в чём не виновата. Я не хотел, чтобы Лемке замучил её в гестапо, ведь я сам пригласил её работать переводчицей, она долго отказывалась. Я дал слово офицера, что гарантирую девушке безопасность. А офицерское слово я привык держать. Вот вам мой искренний и откровенный ответ.
— Где твой друг Матини?
— Вчера Лемке сообщил мне, что Матини работает врачом в партизанском госпитале.
— А твой второй приятель, Лютц? Где он?
— Бежал в Швейцарию.
— И ты им обоим помог?
— Лютцу помог, я на него рассчитываю, ведь мы условились встретиться с ним в Швейцарии. А что касается Матини, то я даже не знал о его намерениях. У меня в ящике стола лежит письмо, которое он оставил удирая. Можете его прочесть и вы увидите, что Матини… Сейчас я его найду… Бертгольд прервал его раздражённым жестом.
— Мне сейчас не до этого! Ты знаешь, что Лемке ставит вопрос о твоём аресте и допросе?
— Я ждал этого. Я уже говорил вам, как сложились между нами отношения. Но я всегда надеялся, что без вашей санкции он не осмелится это сделать.
— Ты что думаешь, что я буду покрывать твои глупости, даже преступления? Я, Вильгельм Бертгольд?
— Нет, я думаю, что вы человек более широкого кругозора, нежели этот Лемке, который дальше своего носа ничего не видит, а на обобщения и вовсе не способен.
— Оставь в покое Лемке. Он отвечает за свои действия, а ты — за свои. А для философских размышлений у меня сейчас нет времени. Поговорим о более конкретных вещах. Итак, ты знал, что Лемке собирается тебя арестовать, и, надеясь на моё вмешательство, спокойно ждал.
— Если б он посмел это сделать, я бы разрядил свой пистолет в него и в тех, кто пришёл с ним! Стрелять я умею, это вы знаете, — на всякий случай решил напомнить Генрих.
— Что-о? Сопротивление властям?
— Вы знаете, что никакой власти уже не существует, майн фатер! Есть разрозненные группы вооружённых людей…
Шли ожесточённые бои за Берлин. Вчера на Эльбе уже встретились советские и англо-американские войска. У Генриха были все основания надеяться, что Германия капитулирует в ближайшие дни. Сегодня утром он получил от своего командования приказ немедленно возвращаться на родину! И вдруг так некстати явился Бертгольд!
О прибытии своего названного отца Генрих узнал от Лемке по телефону. Когда раздался звонок, Курт и Генрих собирались в дальнюю дорогу.
— Герр Гольдринг, — голос Лемке звучал сухо официально, — генерал-майор только что прибыл в Кастель ла Фонте и хочет вас видеть.
— Он сейчас у вас?
— Да!
— Попросите его взять трубку. О майн фатер! Какая приятная неожиданность! Откуда вы? И почему не заехали прямо ко мне? Хорошо, буду ждать…
Генрих в сердцах опустил телефонную трубку на рычажок. Меньше всего ему хотелось видеться с Бертгольдом именно сейчас, когда всё было готово к отъезду. Сегодня после комендантского часа Генрих решил незаметно, никого не предупреждая, исчезнуть из Кастель ла Фонте, чтобы вовремя быть на месте, где, как было условлено, ему помогут, перебраться в Югославию. И вот пожалуйста!
Недавно во время очередной стычки начальник службы СС прямо заявил Генриху, что он считает его поведение неправильным, более чем странным, и угрожал написать обо всём Бертгольду.
«Неужели Лемке осуществил свою угрозу?»— спрашивал себя Генрих. Возможно, генерал-майор и прибыл затем, чтобы самому убедиться в правильности обвинений Лемке и лично рассчитаться со своим названным сыном за обман? И эти, такие долгожданные последние часы пребывания Генриха в стане врагов станут последними часами его жизни?.. Может быть, уже известно, что он советский разведчик, и генерал-майор Бертгольд прибыл выяснить, кто же в действительности тот, кого он назвал своим сыном и мечтал сделать зятем? И почему он раньше поехал к Лемке, а не к нему?
Вопросы один за другим возникали в голове Генриха, но ответов на них не было.
А может, и не надо искать ответа? Бертгольд сейчас приедет, и всё выяснится. Тогда Генрих сориентируется. Пока бесспорно одно — в последний раз надо взять себя в руки. Собираясь в долгожданную дорогу на Родину, он невольно внутренне демобилизовал себя. А роль надо сыграть до конца! Не меняя ни характера, ни манеры поведения! Это будет чёрт знает что, если он каким-нибудь неосторожным жестом, поступком или словом в последние часы выдаст себя!
Одно то, что Бертгольд согласился приехать в замок, а не вызвал Генриха в СС, говорит, что дела не так уж плохи, как показалось ему сгоряча.
А если бросить все к чертям и попытаться бежать? Сесть в машину и приказать Курту гнать во всю мочь?
Нет, этого нельзя делать! Бертгольд не смирится с тем, что вместе с Гольдрингом исчезнут его два миллиона марок.
Он примет меры, чтобы догнать беглеца. Будь что будет! Пистолет, с которым он никогда не разлучается, при нём! В случае чего впервые за всю войну Генрих сможет использовать весь заряд.
В коридоре послышались тяжёлые шаги. Похоже, что это Бертгольд! Так и есть!
В дверях кабинета появилась знакомая фигура. На Бертгольде широкий светло-серый макинтош, в одной руке такого же цвета шляпа, другой он опирается на толстую с затейливо изогнутой ручкой трость. Глаза Бертгольда припухли больше, чем обычно, лицо усталое.
— Майн фатер! — бросается к нему Генрих. Бертгольд крепко пожал ему руку, но не поцеловал Генриха, как обычно.
— Вы надолго к нам? И почему в гражданском?
— Ты, кажется, собираешься куда-то ехать? — не ответив, спрашивает Бертгольд, кивнув на два чемодана, так и оставшиеся стоять посреди комнаты. «Как я не догадался их убрать!» — выругал себя Генрих.
— Да, майн фатер, у меня давно все уже наготове, чтобы в первую удобную минуту выехать в Швейцарию…
— Бежать!
— Этот отъезд я бы не назвал бегством. Бертгольд криво улыбнулся.
— Все бегут! Все! — горько сказал он — Как крысы с тонущего корабля.
— Но ведь корабль действительно идёт на дно, герр генерал-майор, и подумать о собственном спасении самое время…
Бертгольд не ответил. Он сидел, покусывая губу, время времени пощипывая свои рыжеватые усики, как делал это всегда, когда что-либо обдумывал.
— Я очень недоволен тобой, Генрих, — наконец произнёс он. — А некоторые твои поступки мне просто непонятны. Мне хотелось, чтобы ты объяснился, прежде чем я скажу, зачем сюда приехал.
— Я только этого и хочу, ибо уверен, что Лемке не пожалел чёрных красок, рассказывая обо мне. Несколько раз я указывал ему на недопустимые промахи в его работе, и он не может мне это простить. Натура мелкая, мстительная. И к тому же — человек бездарный.
— О Лемке мы поговорим потом. А сейчас о тебе. Где твоя переводчица?
«Значит, успел сообщить об исчезновении Лидии. Итак, ничего нельзя скрывать. Надо принять бой. Ошеломить Бертгольда откровенностью…»
— Почему ты молчишь, не расскажешь, как помог ей бежать? Снова любовная история?
— Любовной истории не было! А бежать я помог.
Насмешливая улыбка исчезла с лица генерал-майора, вид у него, как и рассчитывал Генрих, был ошеломлённый. Это сбило Бертгольда с позиции стремительного нападения.
— Ты говоришь мне об этом так, словно докладываешь обычную вещь. И даже не стараешься оправдаться
— Я отважился говорить с вами откровенно, — ведь передо мной сейчас сидит не генерал-майор, а мой названный отец и будущий тесть. Я надеюсь, что с ним могу быть откровенен.
Бертгольд с удивлением и любопытством взглянул на Генриха. Тот спокойно выдержал его взгляд.
— Зачем ты это сделал?
— Я проверял её несколько раз и уверен: девушка ни в чём не виновата. Я не хотел, чтобы Лемке замучил её в гестапо, ведь я сам пригласил её работать переводчицей, она долго отказывалась. Я дал слово офицера, что гарантирую девушке безопасность. А офицерское слово я привык держать. Вот вам мой искренний и откровенный ответ.
— Где твой друг Матини?
— Вчера Лемке сообщил мне, что Матини работает врачом в партизанском госпитале.
— А твой второй приятель, Лютц? Где он?
— Бежал в Швейцарию.
— И ты им обоим помог?
— Лютцу помог, я на него рассчитываю, ведь мы условились встретиться с ним в Швейцарии. А что касается Матини, то я даже не знал о его намерениях. У меня в ящике стола лежит письмо, которое он оставил удирая. Можете его прочесть и вы увидите, что Матини… Сейчас я его найду… Бертгольд прервал его раздражённым жестом.
— Мне сейчас не до этого! Ты знаешь, что Лемке ставит вопрос о твоём аресте и допросе?
— Я ждал этого. Я уже говорил вам, как сложились между нами отношения. Но я всегда надеялся, что без вашей санкции он не осмелится это сделать.
— Ты что думаешь, что я буду покрывать твои глупости, даже преступления? Я, Вильгельм Бертгольд?
— Нет, я думаю, что вы человек более широкого кругозора, нежели этот Лемке, который дальше своего носа ничего не видит, а на обобщения и вовсе не способен.
— Оставь в покое Лемке. Он отвечает за свои действия, а ты — за свои. А для философских размышлений у меня сейчас нет времени. Поговорим о более конкретных вещах. Итак, ты знал, что Лемке собирается тебя арестовать, и, надеясь на моё вмешательство, спокойно ждал.
— Если б он посмел это сделать, я бы разрядил свой пистолет в него и в тех, кто пришёл с ним! Стрелять я умею, это вы знаете, — на всякий случай решил напомнить Генрих.
— Что-о? Сопротивление властям?
— Вы знаете, что никакой власти уже не существует, майн фатер! Есть разрозненные группы вооружённых людей…