Дольд-Михайлик Юрий Петрович. И один в поле воин

   — Мы снова уклоняемся от темы, единственной, которая меня сейчас интересует. Зачем ты способствовал бегству переводчицы, Лютца, закрыл глаза на подозрительное поведение Матини? — В голосе Бертгольда зазвучали зловещие нотки, которых Генрих раньше не слышал, но о существовании которых догадывался.
   — Прежде чем ответить, мне снова придётся прибегнуть, как вы говорите, к «философским размышлениям», против которых вы так возражаете. Возможно, они и будут ответом на ваш вопрос. Вы разрешите?
   — Пожалуйста, покороче!
   — Мы с вами, майн фатер, как и все, патриоты фатерланда, должны сейчас думать не о сегодняшнем дне, а о дне завтрашнем, о дне реванша за поражения, которые наш народ дважды понёс на протяжении этого проклятого двадцатого века. Нам надо иметь друзей на будущее. Мы с вами натворили массу преступлений в Европе, пусть хоть капля добра, убедит мир, что в Германии ещё есть порядочные люди… Что произойдёт, если Лемке замучает или расстреляет этих трех людей? Разве это остановят грохот советских «катюш» в Берлине? Или снова отодвинет Восточная фронт к берегам Волги?
   Генрих почувствовал, что зашёл слишком далеко, но не мог уже сдерживаться.
   Бертгольд с непроницаемым видом смотрел на своего будущего зятя. С каждым новым словом Генриха в нём закипала бешеная злоба. Романтический дурак, дерзкий мальчишка, который своей глупостью чуть не загубил все его планы. О, если б не те два миллиона, что лежат в Швейцарском банке, он бы показал этому слюнтяю! Но деньги положены на имя фон Гольдринга. И вместо того, чтобы пустить ему пулю в лоб… надо думать о его спасении. Без этих двух миллионов Бертгольду не обойтись, особенно теперь, когда ему не удалось вырвать собственные сбережения из немецкого банка.
   — Когда ты собрался бежать? — мрачно спросил Бертгольд, словно не слыша всего сказанного Генрихом.
   — Сегодня ночью!
   — Куда именно?
   — Мы же с вами условились: в Швейцарию, к Лорхен.
   — Чековая книжка при тебе?
   — Я послал её на хранение в Швейцарский банк. Вот квитанция.
   — А ты не боишься, что ею может воспользоваться кто-либо другой?
   — О нет! Ведь надо знать ещё условные обозначения. Кроме того, в банке хранятся оттиски пальцев каждого вкладчика. Об оригинале подписи я не говорю — подпись можно подделать…
   Генрих внимательно взглянул на Бертгольда, проверяя, какое впечатление произведут его слова.
   — Завтра на рассвете мы с тобой вместе выедем в Швейцарию!
   — Вместе? Вдвоём? — на лице Генриха промелькнула такая неподдельная радость, что у Бертгольда немного отлегло от сердца.
   — Дорога опасна, завтра предвидится капитуляция всего Лигурийского фронта. Думаю, что нам с тобой на всякий случай надо обменяться завещаниями: ты уполномочишь меня пользоваться своим текущим счётом в Швейцарском банке, а я дам тебе доверенность на право распоряжаться моим состоянием. Понятно, если произойдёт несчастный случай, я лично передам все твои капиталы Лорхен, как твоей невесте. Надеюсь, ты поступишь так же, ежели что-нибудь случится со мной.
   — О, какие чёрные мысли вас одолевают! Пройдёт всего два дня и мы в безопасном месте, на берегу горного озера. Будем сидеть с удочками в руках и вспоминать о суровых, но полных своеобразной романтики днях.
   — Так ты не возражаешь против обмена такими доверенностями? — прервал патетические излияния своего будущего зятя практичный Бертгольд. Он решил, что его отношения к Генриху будут зависеть от ответа последнего на поставленный вопрос.
   — Как вы можете спрашивать об этом, майн фатер? Вы же знаете — для меня ваша воля — закон!
   — Хорошо, что хоть в этом ты оправдал мои надежды, тяжело вздохнув, проговорил Бертгольд.
   — Вы меня очень огорчили, майи фатер! Неужели то, что я помог двум симпатичным мне людям… имеет такое решающее значение для вас?
   — Меня волнует, что ты дружишь с подозрительными людьми. Это доказывает, что твои патриотические чувства…
   — Вы ошибаетесь, майн фатер! — горячо запротестовал Генрих. — Возможно, я не точно выразил свою мысль или вы невнимательно слушали меня. Тогда я ещё раз вернусь к тому, о чём говорил несколько минут назад. Я считаю, что прямолинейность иногда пагубна. В наше время надо быть гибким политиком, а не просто солдатом. Живя сегодняшним днём, мы забываем о дне завтрашнем, о реванше, который обязаны взять. Это, по-моему, высший патриотизм. Я был патриотом своей родины и останусь им до последнего вздоха. Даже сейчас, когда до конца войны остались считанные дни, а может, и часы, я, не колеблясь, отдам жизнь, если буду знать, что жертва эта пойдёт на благо моего народа. Эти слова я сказал вам впервые в далёкой Белоруссии, когда тёмной осенней ночью меня привели в ваш кабинет. Эти же слова я повторяю вам здесь, в Италии, накануне конца войны.
   Бертгольд не мог не отметить, с каким внутренним волнением Генрих произнёс последние слова, и это до некоторой степени успокоило генерал-майора.
   — Ты знаешь, зачем я прибыл сюда? — спросил он после длинной паузы и, не дожидаясь ответа Генриха, продолжал:— Не только за тем, чтобы помочь тебе избежать плена и всего, что ждёт офицера побеждённой армии.
   — Я очень благодарен вам, майн фатер!
   — Я прибыл сюда за тем, чтобы ни завод, изготовляющий радиоаппаратуру для самолётов снарядов, ни секрет изготовления этой аппаратуры не попали в руки наших врагов. Ты знаешь об этом заводе?
   — Да, Лерро говорил мне что-то такое…
   — Ты хочешь сказать — покойный Лерро?
   — Что?
   — Позвони к нему на квартиру. Возможно, Кубис уже успел…
   Генрих бросился к телефону. Квартира Лерро долго не отвечала. Наконец послышался голос Кубиса. Генрих назвал себя.
   — Что у вас нового, Пауль? Разговор продолжался минуты две. Потом Генрих медленно положил трубку.
   — На память о покойном Лерро, только что умершем от паралича сердца, Кубис предлагает мне забрать библиотеку по ихтиологии, собранную покойным. Ведь мы с ним были друзья.
   — Человека, способного раскрыть секрет, уже нет. Остаётся завод и люди, которые на нём работают…
   — Что вы хотите с ним сделать?
   — Сегодня ночью и завод, и люди перестанут существовать, — с холодной жестокостью проговорил Бертгольд Именно сегодня ночью, ибо завтра будет поздно. Завтра капитулирует Лигурийский фронт… Твои части охраняют гидроэлектростанцию и плотину?
   — Два взвода чернорубашечников.
   — Сегодня, после комендантского часа, смени охрану плотины. На ночь оставь только немецкие части. Чисто немецкие, понимаешь?
   — Будет сделано!
   — Я сейчас умоюсь с дороги, немного отдохну, а на четырнадцать часов вызови сюда Лемке, Штенгеля и Кубиса… Прикажи приготовить ванну!
   — Может, выпьете кофе?
   — Нет, рюмку хорошего коньяку, если он у тебя есть.
   — Сколько угодно! В подвалах старого Рамони его хватит до начала новой войны!
   — Кстати, как себя чувствует граф? Мы с ним старые друзья!
   — О, он во многом нам помог, когда формировались отряды добровольцев из солдат итальянской армии. Но после того как партизаны взяли его заложником, граф парализован. Вот уже несколько месяцев Рамони лежит неподвижно, никого не узнает! У него даже отнялся язык.
   — Жаль! Мне хотелось бы с ним поговорить. Но за эту войну я нагляделся на мертвецов и не имею ни малейшего желания видеть живой труп Рамони.
   Генрих вышел в комнату, где жил Курт. Тот стоял у окна, бледный, взволнованный.
   — Что с тобой? — удивился Генрих, подходя к нему.
   — Посмотрите, — Курт указал на ворота замка. Возле них стояли три здоровенных эсэсовца.
   — И с этой стороны, и с той, — Курт бегал от окна к окну, показывая все новые и новые патрули эсэсовцев-автоматчиков, окружившие замок!
   — Ну и что же? — пожал плечами Генрих, — ведь они здесь затем, чтобы охранять Бертгольда!
   — Но они никого не выпускают из замка!
   — Если тебе надо будет выйти, это мы уладим. А сейчас приготовь генералу ванну, а как освободишься — приходи в кабинет, мне надо с тобой поговорить.
   Генрих вернулся к себе, там, кроме генерала, была графиня Мария-Луиза. Она стояла у окна в костюме амазонки, который надевала всегда, собираясь на прогулку.
   — Барон! Объясните, пожалуйста, почему меня не выпускают из собственного замка? — в голосе Марии-Луизы слышались нетерпение и обида. Генрих вопросительно взглянул на Бертгольда
   — Это я приказал никого не выпускать из замка, — бросил генерал-майор.
   — Но по какому праву? — возмутилась Мария-Луиза, продолжая обращаться к Генриху.
   — Простите! Прошу познакомиться — мой тесть, генерал-майор Бертгольд, графиня Мария-Луиза Рамони. Бертгольд поднялся и поклонился Марии-Луизе, едва кивнув головой.
   — Может быть, генерал-майор объяснит — почему меня не выпускают?
   — Я могу разрешить вам выйти с одним условием: вы должны вернуться до двух, то есть до четырнадцати часов, как говорят военные.
   — А если позднее? Меня не пустят?
   — Повторяю, разрешаю вам выехать из замка, но вернуться вы должны до четырнадцати часов.
   Мария-Луиза покраснели, потом побледнела от обиды и вышла, не сказав никому ни слова.
   — Надменная племянница у старого Рамони! Узнаю его характер! — улыбнулся Бертгольд раздеваясь.
   — Она невеста барона Штенгеля.
   — Штенгеля? — почему-то с удивлением переспросив генерал. На миг он задумался.
   — Пустое! Найдёт другую! Где у тебя ванна?
   Генрих не отважился спросить, почему Штенгелю надо искать другую невесту. Ему не хотелось излишним любопытством настораживать Бертгольда. Он хорошо видел перемену, происшедшую в отношении Бертгольда к нему, и ничего хорошего это не предвещало. Завтра они вместе выедут отсюда, но предложение генерала обменяться завещаниями не понравилось Генриху. Несчастный случай в дороге, от которого Бертгольд хотел застраховать себя на два миллиона марок, принадлежавших Генриху фон Гольдрингу, мог произойти не только по вине партизан, а и с помощью самого Бертгольда, если у него в кармане будет лежать доверенность на Швейцарский банк. Но что он хочет сделать с плотиной? Почему не выпускает людей из замка? Неужели в последнюю ночь произойдут какие-то события? А всё-таки жаль старого Лерро. Кубис инсценировал паралич сердца, хотя знал, что смерть Альфредо бессмысленна. Ведь копии чертежей лежат у Кубиса в кармане.
   — Сапёрные части ведут какие-то работы вокруг замка, — шёпотом сообщил Курт, входя в кабинет. Генрих бросился к окну, выходившему во двор.
   — Не там, не там! В парке! Действительно солдаты сапёрной части сверлили скалу в парке.
   Генрих побледнел. Теперь он понял, почему Бертгольд приказал никого не выпускать из замка.
   — Курт, — подозвал он денщика, — где сейчас Лидия?
   — Не знаю!
   — Говори правду! Мне известно, что ты связан с ней и помогаешь ей! Это ты, узнав от меня об отправке итальянских солдат, передал ей, а она партизанам. Это ты, услышав об угрозах Лемке, сообщил обо всём Лидии. Я все знаю Курт… и… хвалю тебя за это! Сейчас у нас считанные минуты! Ты можешь связаться с Лидией?
   — Да! — решительно ответил Курт и вытянулся.
   — Необходимо передать ей, что сегодня вечером плотина и электростанция, очевидно, будут взорваны.
   — Боже мой! А городок?
   — Ничего больше сказать не могу, сам ещё не знаю! Передай также, что тотчас после наступления комендантского часа я буду сменять охрану на плотине. Ты сможешь это сделать, Курт?
   — Смогу!
   — Когда?
   — Немедленно. Здесь есть ход, о котором эсэсовцы пока не знают.
   — Тогда поспеши! Но помни: если вечером я выйду по каким-либо делам из замка, а тебе придётся задержаться немедленно беги. Понимаешь?
   — Яволь!
   — Ну, иди… Нет, погоди! Генрих снял золотые часы.
   — Возьми их, Курт, на память. Может, нам уже не придётся поговорить с глазу на глаз. На глазах Курта выступили слёзы.
   — Данке! Генрих обнял Курта, и они крепко поцеловались.
   — Действуй! Когда за Куртом закрылась дверь, у Генриха похолодело внутри.
   «Один, совсем один, — подумал он, — ни одного близкого человека, на помощь которого я могу рассчитывать!» Вспомнив о поручении Бертгольда, Генрих позвонил Лемке.
   — Генерал приказал прибыть ровно в четырнадцать ноль-ноль, — сухо сообщил он, нарочно не называя ни фамилии, ни звания Лемке.
   — Яволь, — ответил начальник службы СС, — как себя чувствуете, барон?
   — Вопреки вашим надеждам — неплохо! Штенгелю пришлось звонить чуть ли не четверть часа. Телефон не отвечал. Наконец после долгих усилий удалось связаться с кабинетом Штенгеля.
   — Что нужно? — спросили на плохом немецком языке.
   — Немедленно позовите майора Штенгеля! — приказал Генрих. В ответ послышалась крутая русская брань с украинским акцентом. Для Генриха она прозвучала, как музыка.
   — Кто говорит? Кто говорит? — кричал он в трубку. Но телефон молчал. Зуммер не был слышен. В это время прозвучали далёкие выстрелы.
   — Генрих, Генрих! — позвал Бертгольд, высунув голову из ванной комнаты — Узнай, почему и где стреляют?
   Генрих вышел в коридор и столкнулся со Штенгелем. Рука у майора была наспех перевязана, сквозь бинт просачивалась кровь.
   — Где генерал? — истерическим голосом завопил Штенгель и вбежал в кабинет.
   — Что случилось? — полуодетый Бертгольд вышел из ванной, вытирая полотенцем покрытое потом лицо.
   — На заводе бунт! Внутренняя охрана обезоружена! Идёт бой с частью внешней охраны! — почти кричал Штенгель.
   — Спокойно! Спокойно, майор! — остановил его Бертгольд и повернулся к Генриху — Какие силы есть в твоём распоряжении?
   — Рота егерей, два взвода парашютистов, один взвод чернорубашечников.
   — Немедленно на помощь внешней охране! Генерал подошёл к телефону и позвонил Лемке
   — Оставьте при себе несколько солдат. Остальных на помощь внешней охране завода. Быстро! Отдав эти распоряжения, Бертгольд спокойно повернулся к Штенгелю.
   — Завод окружить. Прикажите Кубису от моего имени руководить операцией. Сами возвращайтесь сюда! — лаконично приказал он Штенгелю, продолжая одеваться. — И вы, начальник охраны, позволили, чтобы эти люди взбунтовались и обезоружили ваших солдат?
   Штенгель молчал, морщась от боли. Генрих неумело перевязывал ему раненую руку.
   — Разрешите выполнять приказ? — спросил Штенгель, когда повязка была наложена.
   — Поскорее! И возвращайтесь сюда.
   Генрих позвонил по телефону в комендатуру и отдал необходимые распоряжения.
   — Эх, нет людей! Нет надёжных людей! — жаловался, тяжело вздыхая, Бертгольд. — Только теперь понятно, почему мы снова проиграли войну.
   Хотя Бертгольд внешне был спокоен, но Генрих по себе знал, как дорого стоит спокойствие в такие тяжёлые, критические минуты. Интересно, надолго ли хватит его у генерала?
   — Дай рюмку коньяку! Генрих принёс бутылку, поставил на стол.
   — А ты не хочешь?
   — Завтра в Швейцарии. Я решил впервые за все годы войны напиться. А сейчас разве только рюмочку!
   — Да, завтра мы отпразднуем своё спасение. Ведь по дороге сюда я несколько раз смотрел смерти в глаза.
   — Обстреливали партизаны?
   — Нет! Я облетел несколько лагерей для пленных. Надо было ликвидировать ненужных свидетелей минувших событий.
   Широкое лицо Бертгольда, красное после ванны, покрытое крупными каплями пота, показалось Генриху отвратительным, как никогда.
   «Сколько людей он убил только за последние дни!» подумал Генрих. «Ненужные свидетели». Он говорит об их ликвидации так, словно выполняет обычную работу.
   Неужели ему удастся сбежать в уютный уголок, пересидеть там некоторое время, чтобы потом снова вылезти на свет и снова насиловать, пытать, убивать! Зазвонил телефон.
   Штенгель докладывал, что имеющимися в наличии силами завод окружён. Идёт перестрелка между восставшими, засевшими за крепкими стенами завода, и войсками.
   — Прикажи ему немедленно прибыть сюда! — бросил генерал, когда Генрих передал ему содержание рапорта майора. Штенгель прибыл не один, а в сопровождении Лемке.
   — Ну, как там? — спросил Бертгольд, ни к кому в отдельности не адресуя вопроса.
   — Чтобы совершить вылазку, у них мало оружия. Но позиция у бунтовщиков выгодная. Мы не можем атаковать завод, так как у них имеется несколько станковых пулемётов.
   — Хватит! — поморщившись, бросил генерал-майор «Атаковать». А на кой чёрт их атаковать, если через несколько часов мы их потопим, как крыс!
   Бертгольд вытащил из кармана пальто большую, в несколько раз сложенную карту района Кастель ла Фонте и расстелил на столе.
   Генрих, Лемке и Штенгель склонились над ней, внимательно присматриваясь к каким-то значкам.
   Бертгольд с рюмкой в руке тоже несколько секунд рассматривал карту, словно хотел ещё раз проверить заранее продуманный план.
   — Так вот, — начал он спокойно, — в трех километрах от Кастель Ла Фонте находится плотина тридцатидвухметровой высоты. За нею большое искусственное озеро. По мнению специалистов, этого совершенно достаточно, чтобы воды, прорвавшиеся через взорванную плотину, в течение полутора часов затопила всю долину. По сделанным подсчётам, вода поднимается на уровень пяти метров. Этого хватит, чтобы затопить завод и всех, кто там находится. — Генерал сделал паузу, налил ещё рюмку и отпил маленький глоток.
   — Но нам надо замедлить течение вод из долины по руслу реки. Как видите, вблизи замка оно самое узкое. Если взорвать скалу, на которой стоит замок, то развалины перекроют речку. Конечно, это не остановит напора воды, но значительно замедлит её спад. А нам необходимо, чтобы высокий уровень воды продержался в долине несколько часов. Генерал замолчал.
   Генрих взглянул на Штенгеля. Тот кончиком языка облизывал пересохшие губы, тупым взглядом следил за карандашом в руках генерала, которым тот водил по карте.
   — Сколько взрывчатки заложено под плотину? — спросил генерал, обращаясь к Лемке.
   — Шестнадцать тонн аммонала уже в туннеле! «Меня даже не предупредили», — подумал Генрих.
   — Все подготовлено к взрыву?
   — Помощник коменданта по вашему распоряжению лично наблюдает за всем.
   Звонок от Кубиса прервал разговор. Побаиваясь вылазки бунтовщиков, значительно усиливших огонь, Кубис требовал помощи.
   — Снять с плотины взвод чернорубашечников и послать этому паникёру! — приказал генерал. Генрих передал распоряжение.
   — Плотину взрываем в двадцать часов тридцать минут. За десять минут до этого скала и замок должны преградить путь воде. Слышите, Лемке, вы за это отвечаете! Охрану плотины до взрыва ты возьмёшь на себя, Генрих! А вы, Штенгель, примете от Кубиса командование подразделениями, окружившими завод. Ваше задание не допустить, чтобы с завода спасся хоть один человек. Тех, кто выплывет на поверхность, надо расстреливать. Возьмите с собой достаточное количество ракет. Вечером надо обеспечить максимальную видимость. Все понятно? Вопросы будут? Присутствующие молчали, ошеломлённые планом Бертгольда.
   — Сколько человек работало на заводе? — спросил генерал Штенгеля.
   — Две тысячи триста восемьдесят пленных и сто сорок два немецких служащих — инженеры и надсмотрщики.
   — Где сейчас служащие?
   — Почти все остались на заводе. Их заперли в складе готовой продукции в самом начале бунта. Как с ними быть?
   — В темноте вы не разберётесь, где свой, где чужой, расстреливайте всех! Бертгольд снова налил рюмку.
   — Если все понятно — идите готовьтесь.
   — Герр генерал, разрешите обратиться? — Штенгель хрипел, как простуженный.
   — Есть какие-нибудь замечания?
   — Замок принадлежит графине Рамони, моей невесте, и…
   — Знаю, но я не могу из-за этого срывать такую важную операцию.
   — В замке собраны драгоценные коллекции. Это приданое… Я прошу…
   — Лес рубят — щепки летят, майор! Сейчас надо думать не о невесте! Берите пример с меня! В замке мой друг, старый граф Рамони. А я даже не предупреждаю его. Идите!
   Деревянной походкой Штенгель направился к двери. Его мечта о богатстве, с которой он не расставался всю войну, ради которой был готов на все, развеялась, как дым, и именно тогда, когда он был ближе всего к её осуществлению.
   — А теперь, Генрих, давай отдохнём, ведь сегодня ночью спать не придётся, — предложил Бертгольд, сладко потягиваясь.
   — Когда мы с вами выедем? — спросил Генрих.
   — Немедленно после взрыва! Немедленно! Пусть Лемке и Штенгель заканчивают остальное! Наше дело будет сделано, и мы с тобой через какой нибудь час домчимся до швейцарской границы. Мой «хорх» умеет развивать скорость… А там отдых, спокойная жизнь! Хорошо всё-таки, что мы с тобой остались живы. Давай выпьем за наше будущее!
   Генрих налил рюмку и заметил, что руки у него дрожат. Не ускользнуло это и от Бертгольда.
   — У тебя дрожат руки?
   — Если б война продлилась ещё год — два, я был бы спокоен, как и до сих пор, но сейчас, когда осталось ждать несколько часов… Бертгольд рассмеялся.
   — Должен признаться, что точно то же происходит и со мной. Только я умею лучше собой владеть… Вдруг распахнулась дверь и в комнату вбежала Мария-Луиза.
   — Синьор генерал! Прошу вас! Умоляю! Не делайте этого! Это всё, что у меня есть! Мария-Луиза в исступлении упала на колени перед Бертгольдом. На пороге появился, словно в воду опущенный, Штенгель.
   — Что это значит? В чём дело? — нетерпеливо и раздражённо воскликнул Бертгольд.
   Генрих подхватил Марию-Луизу под руки и насильно усадил в кресло. Графиня продолжала умолять:
   — Заклинаю вас, генерал! Не разрушайте замок!
   — Это вы сказали? — тихо спросил Бертгольд Штенгеля. Тот не ответил.
   Мария-Луиза разрыдалась. Генрих бросился к графину с водой. И в тот же миг за его спиной прозвучали два выстрела.
   Мария-Луиза полулежала в кресле, широко раскинув руки. Штенгель упал как подкошенный. В комнату вбежали два эсэсовца.
   — Заберите их! — брезгливо поморщившись, приказал генерал — Пойдём в другую комнату, — спокойно предложил он Генриху.
   Генерал вышел первым, он даже не забыл прихватить в спальню бутылку недопитого коньяка.
   — Вы здесь, в Италии, все как-то очень уж мягкотелы! Неужели и ты стал таким, Генрих?
   — Нет! У меня твёрдости хватит на двоих!
   Лишь теперь Генрих выпил рюмку, налитую ему Бертгольдом. На этот раз рука его не дрожала.
   — План придётся изменить. Позвони Лемке и сообщи, что обязанности Штенгеля после взрыва плотины я возлагаю на него. Замок беру на себя. После того как операция будет проведена, немедленно еду на плотину и встречаюсь с тобой.
   В семь часов вечера Генрих собрался на плотину. Согласно приказанию Бертгольда он должен был принять на себя обязанности командира по её охране.
   — Ты едешь один? — равнодушным тоном спросил Бертгольд.
   — Да, денщик приготовляет все в дорогу.
   — Возьми одного автоматчика из моей охраны!
   — Зачем? Дорога совершенно безопасна.
   Бертгольд вышел из комнаты, ничего не сказав. Но через минуту вернулся в сопровождении великана эсэсовца.
   — Он будет тебя сопровождать, — тоном приказа произнёс генерал.
   Эсэсовец мрачно взглянул на Гольдринга, и Генриху вдруг показалось, что на него смотрит дог из кабинета Лемке в Бонвиле. Не прошло и минуты, как Генрих уже ехал к плотине. Эсэсовец сидел рядом. Тревожные мысли одолевали Генриха.
   Сумел ли Курт предупредить Лидию? Успела ли она передать партизанам? Смогут ли гарибальдийцы своевременно принять меры? Неужели он сам ничем не сможет помочь несчастным людям, которые сегодня должны погибнуть, так и не дождавшись свободы?
   Генрих уменьшил скорость. Ему хотелось собраться с мыслями, прежде чем он доедет до плотины.
   Приблизительно в двух километрах от городка он заметил одинокую фигуру немецкого солдата с автоматом в руках. Солдат шёл от плотины в Кастель ла Фонте. Генрих поехал ещё медленнее.
   — Ехать быстрее! — тоном приказа бросил эсэсовец. Генрих рывком затормозил и остановил машину.
   — Ты как, сволочь, разговариваешь с офицером? Ты знаешь, что я зять генерала Бертгольда?
   Размахнувшись, Генрих наотмашь ребром правой руки ударил эсэсовца по лицу. Тот прикрыл рукой верхнюю губу, на которую пришёлся удар, и с бешенством взглянул на офицера.
   — Ни слова! А то пристрелю, как собаку!
   — Герр гауптман! Мне надо вам кое-что сказать! — взглянув на солдата, подошедшего к машине, Генрих чуть не вскрикнул. Шрам через всё лицо! Ментарочи!
   Генрих вышел из машины. Эсэсовец открыл дверцу с другой стороны и тоже хотел выйти, но Ментарочи шагнул ему навстречу. Эсэсовец застонал и упал на сиденье.
   — Простите, но он лишний!
   — Вы получили предупреждение моего денщика?
   — Я искал случая поговорить с вами. И когда увидал машину, очень обрадовался. Ведь я её хорошо знаю! — Ментарочи хитровато улыбнулся.
   Разговор между ними продолжался всего несколько минут. Потом Ментарочи подошёл к машине и с неожиданной для его небольшого роста силой вытащил эсэсовца за ноги.
   — Не волнуйтесь! Поезжайте спокойно. Через минуту его не будет на дороге.
   В девятнадцать часов тридцать минут машина остановилась у плотины. До взрыва оставался час. Выслушав рапорт командира, Генрих, как бы между прочим, спросил:
   — Мой помощник здесь?
   — Час назад ушёл!
   — Понятно! Выстройте на площадке перед плотиной оба взвода! Командир чернорубашечников с удивлением взглянул на Генриха.