Дольд-Михайлик Юрий Петрович. И один в поле воин

   — Я надеялся, Генрих, что сегодняшний вечер проведу с вами, но узнал в штабе, что вы завтра уезжаете и даже не скажете куда и на сколько.
   — Мы одновременно отпразднуем моё возвращение и прибытие Кубиса.
   — А вы не забыли, Генрих, что обещали после своего выздоровления сказать мне что-то важное?
   — Не забыл. Но я никогда не спешу сообщать друзьям неприятные новости.
   — Неприятные? Последнее время у меня столько неприятностей, что одной больше, одной меньше — разницы не составляет.
   — Вы думаете?
   — Генрих, у вас плохая привычка. Вначале заинтриговать, а потом уже сообщить суть.
   — Ладно. И если вы готовы выслушать неприятность я не буду оттягивать. Знаете, кто допрашивал меня и Пфайфера в штабе маки? Миллер с тревогой взглянул на своего собеседника.
   — Сам Поль Шенье! Да, да! Поль Шенье. Беглец с подземного завода, за ликвидацию которого вы получили пять тысяч марок и надеетесь получить ещё и крест. Воцарилось молчание. Было слышно, как тяжело дышит Миллер.
   — Кто ещё, кроме вас, Генрих, видел его?
   — Герр Пфайфер, шофёр, который вёз нас, и Бертина Граузамель, о смерти которой я вчера имел несчастье сообщить генералу Бертгольду, поскольку она является его племянницей.
   — О Поле Шенье вы говорили кому-нибудь?
   — Герр Миллер! Вы слишком плохого мнения о своих друзьях! Это будет нашей тайной, Ганс, пока…
   — Пока что?.. — встревожился Миллер.
   — Пока мы будем с вами друзьями! — многозначительно бросил Генрих.
   Посидев ради приличия ещё с четверть часа, Миллер попрощался и вышел. На душе у него было тревожно.
   Утром Генрих тронулся в путь и уже на следующий день выехал из Лиона в Сен-Наэер, вблизи которого была расположена дивизия генерал-майора Толле.
   В комендатуре Сен-Назер документы Генриха проверяли долго и тщательно. Лишь через час после прибытия он смог позвонить по телефону в штаб дивизии, сообщить о своём приезде и попросить прислать за ним машину.
   Из Сен-Назера удалось выехать лишь в полдень. Машина медленно ехала по ровной, казалось, совсем безлюдной местности, кое-где покрытой кустарником. Рядом с дорожными указателями, расположенными вдоль шоссе, как правило, стояли низенькие столбики с нарисованными на чих черепами и трафаретными надписями: «Осторожно, заминировано». Собственно говоря, заминировано было все, кроме дороги. Создавалось, впечатление, что стоит сделать шаг в сторону — и ты в тот же миг взлетишь на воздух.
   Шоссе тянулось вдоль берега и только в десяти километрах от города круто повернуло направо, к небольшому лесочку, видневшемуся на горизонте. Подъехав ближе, Генрих заметил среди высоких густых деревьев несколько домиков, где и был расположен штаб дивизии генерал-майора Толле.
   Начальник штаба дивизии оберст Бушмайер принял Генриха с той официальной приветливостью, которая ни к чему не обязывает, но напоминает о необходимости держаться в сугубо деловых рамках.
   — Нам сообщили о вашем прибытии, и мы заранее приготовили данные, которые вам поручено получить. Но сейчас генерал-майора нет в штабе, и вам придётся подождать до утра. Я прикажу приготовить для вас комнату, в которой вы сможете отдохнуть после дороги.
   Пришлось проскучать и по сути дела потерять понапрасну целый день. На следующее утро Генриху сообщили, что генерал майор Толле у себя и может принять его ровно в девять. В назначенный час Генрих доложил генералу о цели своего приезда.
   — Знаю, знаю, — прервал его высокий и худой, словно щепка, генерал Толле. — Я уже ознакомился с вашими полномочиями, обер-лейтенант. Вы получите все необходимые вам сведения вплоть до каждой винтовки включительно. Оберст Бушмайер приготовил их заранее, как только нас известили о том, что это нужно. Но я приказал ещё раз сверить документы с тем, что мы имеем в наличии на каждом пункте и на запасных позициях. Завтра в десять утра вам будет все вручено. А пока отдохните у нас. Правда, мы не можем предложить вам ни роскошной гостиницы, ни пристойного кабаре, но воздух у нас превосходный, такого не найдёте нигде.
   — Он напоминает мне Дальний Восток, берег Тихого океана.
   — Вы там были? Когда же вы успели?
   — Приходилось, герр генерал.
   — А на Восточном фронте тоже, может быть, побывали?
   — Был и там. Осенью сорок первого.
   — Тогда, обер-лейтенант, я беру с вас слово, что сегодня вечером после моего возвращения из Сен-Назера мы встретимся, и вы расскажете всё, что знаете о Восточном фронте. Ведь моя дивизия и я сам ещё не были там.
   — С большой охотой, герр генерал, расскажу всё, что знаю.
   — Вот и прекрасно! Войдите! — крикнул генерал в ответ на стук в дверь. Кто-то вошёл. Генрих сидел спиной к двери и не видел вошедшего.
   — Знакомьтесь, мой адъютант майор Шульц. А это наш гость, барон фон Гольдринг, — представил он офицеров друг другу.
   Удивление и страх прочёл Генрих на лице майора, когда повернулся к нему и поздоровался.
   — Майора Шульца, герр генерал, я знаю давно. Мы с ним друзья. Ведь так, герр Шульц?
   — Совершенно верно.
   — Тогда поужинаем сегодня втроём и устроим вечер воспоминаний о Восточном фронте.
   — Мои воспоминания бледнеют перед тем, что может рассказать герр обер-лейтенант фон Гольдринг! Ведь он долгие годы жил в России и знает эту страну.
   — Вы и в России жили, барон? — заинтересовался генерал. — Тогда я с ещё большим нетерпением буду ждать вечера. Я ухожу, вы, Шульц, целый день свободны. Надеюсь, вы развлечёте нашего гостя и позаботитесь, чтобы он не соскучился до вечера. Если будет нужно, можете рассчитывать на мою личною машину, я еду на штабной. Генрих и Шульц вышли из кабинета генерала.
   — Зайдёмте ко мне, — предложил Шульц указывая на дверь напротив кабинета генерала. Усевшись друг против друга, Шульц и Гольдринг долго молчали.
   — Кажется, герр Шульц, вас не очень радует наша встреча? — первым прервал молчание Генрих. А удивлённый взгляд, каким вы меня встретили в кабинете вашего начальника, говорит о том, что вы надеялись встретить меня разве только на том свете.
   — Не понимаю вас, фон Гольдринг.
   — Вы, майор Шульц, долгое время работали в разведке и знаете, что донос на кого-либо, как правило, заканчивается проверкой гестапо, а оттуда мало кто возвращается на свет божий. Итак, вы надеялись, что я уже покойник и, верно, молились за упокой моей души?
   — Вы, как и раньше, говорите загадками, барон.
   — Ошибаетесь, я совсем не склонен играть с вами в прятки Шульц. Вы порушили слово офицера, наш уговор на Восточном фронте. Я приехал сказать вам, что тоже нарушу своё обещание и эту фотографию генерала Даниелявы узнаете её? — немедленно передам куда следует.
   — Я не нарушал договора! — глухо произнёс Шульц.
   — А донос из Монтефлера в гестапо Сен-Реми кто писал? А донос в штаб корпуса в Лионе? — наугад прибавил Гольдринг — Думаете, я не знаю? Я сам попросил командира нашей дивизии направить меня сюда, чтобы иметь возможность увидеть майора Шульца перед тем, как отправить его в гестапо. Согласитесь, это лишь совсем незначительная компенсация за те, правда, небольшие неприятности, которые я имел из-за вас… Но теперь они обернутся против вас. Ведь каждому ребёнку ясно, вы всё время стремились ликвидировать меня, чтобы замести следы своих собственных преступлений.
   — Чего вы от меня хотите? — прохрипел Шульц, глаза его налились кровью, лицо пошло пятнами.
   — От вас лично ничего! Пусть о вашей дальнейшей судьбе позаботится гестапо.
   Шульц молчал. Согнувшись, приподняв плечи, пальцами рук вцепившись в колени, он напоминал зверя, готового прыгнуть на свою жертву, но зверя, рассчитывающего, хватит ли у него сил, чтобы победить.
   — Кажется, всё ясно. Не смею больше надоедать вам, герр Шульц. Генрих поднялся и направился к двери.
   — Гольдринг! — вскочив на ноги, крикнул Шульц. Он стоял, заложив руки в карманы, насупившийся, злой.
   — Вы что-то хотите мне сказать, майор?
   — Я хочу предупредить, прежде чем я попаду в гестапо, ваша душа будет в аду! — голос Шульца был хриплым, словно после многодневного перепоя.
   Гольдринг быстро приблизился к майору. Тот сунул пистолет в карман, но Генрих это заметил. Он схватил Шульца выше локтей обеими руками, с неожиданной силой поднял его и швырнул в кресло.
   — Вы помните, Шульц, о нашем соревновании в стрельбе в тот день, когда вы подарили мне эту фотографию? Или вы хотите снова посоревноваться в меткости и быстроте?
   — Сколько вы хотите за фото, Гольдринг?
   — Остолоп! Я достаточно богат, чтобы купить вас со всеми вашими потрохами, а вы спрашиваете, сколько я хочу. Когда немецкий офицер нарушает слово чести, он смывает его собственной кровью! Но у вас, как у всякого труса, не хватит для этого мужества! Поэтому я считаю своим долгом, и, честно говоря, приятным долгом, помочь вам это сделать в присутствии работников гестапо. Они сумеют узнать о причинах вашего увлечения фотографией.
   — Я с тех пор не занимаюсь фотографией. Генрих засмеялся.
   — И это снова говорит против вас, Шульц, Выходит, вы так дорого продали большевикам негатив плана операции «Железный кулак», что больше не нуждаетесь в деньгах. А напрасно! Вы, Шульц, могли бы здорово заработать у англичан и американцев. Они, наверно, не плохо заплатили бы вам за фотоплёнку Атлантического вала, хотя бы того участка, на котором расположена ваша дивизия. Уверяю, какой-либо десяток тысяч долларов вы бы получили. Или, может быть, у вас есть значительно больше? Я ведь плохо разбираюсь в ценах на шпионские информации и фотографии. Скажем, вот у вас висит карта… — Генрих подошёл к шторке, закрывавшей карту, и раздвинул её.
   — Что это? А-а, план минных полей. Ну, за это вы могли бы получить не так уже много. Это чепуха… Но у адъютанта командира дивизии на Атлантическом валу есть вещи более интересные, чем карты минных полей. Шульц подошёл к карте и задёрнул шторку.
   — Гольдринг, клянусь честью офицера, что ни одним словом не напомню вам о своём существовании.
   — Слово офицера? А оно есть у вас? Ведь вы же давали мне его там, в Белоруссии?
   — Я боялся.
   — А у вас были какие-либо основания думать, что я нарушу уговор? Шульц не ответил.
   — Вы его нарушили, вы и должны за это отвечать.
   — Гольдринг! Умоляю вас, ну, всё, что хотите
   — А мне ничего от вас не надо. Все сведения о вооружении для меня готовит начальник штаба. Завтра я попрошу у командира дивизии пропуск, объеду участок, и задание моё будет выполнено. Чем же вы можете мне помочь?
   — Вас могут не пустить на укреплённые пункты.
   — Ну и чёрт с ними! Они меня мало интересуют. Скажу своему генералу, что не пустили. И все.
   — Я достану вам пропуск, дам вам карту минных полей, подготовлю все нужные документы. Вы можете поехать в Сен-Назер, я дам вам адрес, где можно развлечься, а я тем временем все сделаю для вас.
   — И вот такими мелочами вы хотите купить моё молчание, Шульц?
   — Гольдринг! Герр фон Гольдринг! Я знаю, что это не то, что может вас удовлетворить, не клянусь: я больше нигде никогда не обмолвлюсь о вас! Клянусь, ваши подозрения не имеют ни малейшего основания, ваша совесть может быть совершенно спокойна. Это фото просто фатальное совпадение обстоятельств. И я смогу доказать, что я ни в чём не повинен. Но одно то, что меня возьмут в гестапо, испортит всю мою карьеру. Генрих сделал вид, что задумался.
   — Ладно, Шульц. Сегодня вы покажете мне укрепления, вечером мы у генерала, а завтра, после того как я получу документы, мы выедем вместе в Сен-Наэер и немного развлечёмся. Кстати, завтра суббота, и вам легко будет отпроситься у генерала на несколько часов, чтобы проводить дорогого друга, вместе с которым вы воевали на Восточном фронте. Странное выражение промелькнуло на лице Шульца.
   — О, конечно отпустит, — очень охотно согласился он, и это насторожило Генриха.
   — Вот вам мои документы, оформляйте пропуск и поедем осматривать участок. Я буду ждать вас в беседке у штаба.
   Генрих был уверен — Шульц пойдёт на все, только бы убрать его со своего пути. Но по дороге он этого не сделает, ведь в штабе знают, с кем поехал Гольдринг, к тому же они всё время будут на людях. Шульц подождёт более удобного случая. А он может представиться лишь завтра, когда они останутся вдвоём в Сен-Назере. Что ж, посмотрим, кто кого?
   — Можно ехать, — оповестил майор, появляясь у входа в беседку. У подъезда стояла машина, но водителя не было видно
   — Мы поедем без шофёра? — спросил Генрих.
   — Я сам поведу, — бросил Шульц. Выехав из лесу, машина медленно двинулась вдоль берега.
   — Так где же этот самый прославленный Атлантический вал? — позевывая спросил Генрих.
   — Никакого вала, конечно, нет, по крайней мере на нашем участке. Дивизия растянулась на сорок два километра, на протяжении которых есть три отлично укреплённых пункта. Сейчас мы побываем на одном из них. Остальные — точная копия того, что мы увидим. Между ними минные поля.
   — Но ведь наши газеты твердят о неприступности… Шульц криво усмехнулся.
   — Когда ваша дивизия передислоцируется сюда, сами увидите.
   Минут через десять машина остановилась. Генрих удивлённо осмотрелся. Никаких укреплений он не заметил.
   — Вы, майор, кажется, шутите?
   — И не думаю! Вы видите эти сетки? Приглядитесь к ним.
   У самой воды замаскированные густыми сетками под цвет листвы тянулись три ряда противотанковых дзотов из толстых тавровых балок. Генрих рассмотрел все лишь после того, как Шульц обратил на них его внимание. За укреплениями тянулись замаскированные контрэскарпы, а за ними врытые в землю железобетонные огневые точки с амбразурами или подвижными бронированными куполами. У каждой точки глубоко в земле были расположены прочные казематы в несколько этажей. Там жили солдаты, находились продуктовые склады, погреба с боеприпасами и запасным оружием, резервуары с водой. Каждому командиру роты подчинено от шести до восьми таких точек. В подземном каземате ротного пункта был установлен перископ и на стене висела карта, которая давала точное представление о всём участке, отведённом данной роте. На ней обозначены огневые точки, сектор обстрела каждой из них, минные поля и проходы в них, указано количество солдат и боеприпасов.
   За первой линией огневых точек пролегала вторая, более мощная, а за ней третья, самая мощная. Все три линии были отделены друг от друга минными полями.
   Генрих побывал на нескольких укреплённых точках, а потом предложил Шульцу ограничиться лишь ротными командными пунктами.
   Чтобы никто не понял, что возможна передислокация дивизии, Шульц, знакомя Гольдринга с командирами рот, рекомендовал его как представителя штаба корпуса. Генрих заводил с командирами оживлённую беседу, рассказывал утешительные новости о Восточном фронте, которые он якобы получил в штабе корпуса. Рассматривая карту укреплённого района, он то восторгался точностью обозначений, то делал беглые замечания. Командирам рот очень понравился этот весёлый, остроумный офицер, который так непринуждённо держал себя. И никому не показалось странным то, что он всё время держит левую руку у борта мундира, никто не догадывался, что из самой обычной петли выглядывает замаскированный в пуговице автоматический фотоаппарат.
   Лишь в семь часов вечера, осмотрев все три укреплённых района, вконец усталые, Шульц и Гольдринг вернулись в штаб дивизии.
   — Вы довольны, барон? — спросил Шульц, когда они умылись с дороги
   — Честно говоря — нет. Я надеялся, что тут сооружена настоящая неприступная крепость, а увидел лишь разрозненные укрепления, которые противник может легко блокировать.
   — А вы обратили внимание, что между каждым районом налажена взаимосвязь, которая делает их более мощными, чем это кажется на первый взгляд?
   — Я не такой большой специалист по фортификационным сооружениям, чтобы мои домыслы имели какую либо ценность. Я рад, что смогу обо всём информировать генерала Эверса, а выводы пусть делает сам.
   Прибыл вестовой и пригласил Гольдринга и Шульца к генерал-майору Толле. Уставшему после осмотра укреплённого района Генриху больше всего хотелось отдохнуть, и он в душе проклинал гостеприимство генерала. Тем более, что совсем не надеялся узнать от него что-нибудь новое и интересное. После сегодняшней поездки все секреты Атлантического вала буквально лежали у Генриха в кармане, зафиксированные на особо чувствительной микропленке. Но отказаться от приглашения было неудобно.
   Толле встретил гостей очень приветливо. Он заранее подумал об ужине, о подборе вин, и беседа за столом завязалась живая, непринуждённая — дома генерал держал себя как радушный хозяин, и только хозяин. Говорили больше всего о России. Перед отправкой на Восточный фронт генерал хотел как можно лучше ознакомиться с этой совершенно загадочной для него страной. Он засыпал Генриха бесчисленными вопросами, ответы на них выслушивал с большим вниманием. Особенно интересовали генерала вопросы, связанные с жизнью и бытом народов Советского Союза, типичными чертами характера русских, украинцев, белорусов. В этом, как он считал, лежал ключ, которым можно было объяснить все неудачи немецкой армии на Восточном фронте.
   — Мы вели себя лишь как завоеватели, а завоеватель, если он хочет удержаться на захваченной территории, должен быть и дипломатом-психологом, — резюмировал свою мысль Толле.
   Себя он, очевидно, считал тонким дипломатом и человеком широкого кругозора. Впрочем, все его замечания и высказывания свидетельствовали об уме хоть и пытливом, но ограниченном. И Генрих не без злорадства думал о том, как быстро рассеются все иллюзии генерала, когда он столкнётся на Восточном фронте с населением оккупированных гитлеровцами территорий.
   В самом конце ужина генерал сообщил Гольдрингу и Шульцу совершенно неожиданную для них новость:
   — А знаете, герр фон Гольдринг, вам придётся заехать в штаб нашего корпуса в Дижон.
   — Но материалы, нужные мне, уже приготовлены. По крайней мере оберст Бушмайер уверил меня, что завтра утром он мне их вручит. Официально заверенные и подписанные. Неужели снова какая-то задержка?
   — Нет, нет, с нашей стороны никаких задержек. Вы действительно в девять утра получите все, как было обещано. Но в Дижон всё-таки придётся ехать. Дело, видите ли, в том, что в своё время я подал проект реконструкции первой линии укреплений. Если этот проект будет принят, тогда в данных, которые вы получите у нас, придётся кое-что заменить, учтя те поправки, которые, безусловно, возникнут в связи с реконструкцией. Нам перед отъездом на Восточный фронт тоже, вероятно, заменят часть оружия. И тогда мы сможем кое-что оставить вашей дивизии. Всё это надо выяснить. Я думаю, что завтра, получив от нас все материалы, вы с майором Шульцем выедете в Дижон и там окончательно уточните эти вопросы. Надеюсь, вы не против провести ещё один день в компании друга? Генрих молча поклонился в знак согласия.
   — А вы, майор?
   — Я буду счастлив пробыть в компании герра Гольдринга как можно дольше! — радостно ответил Шульц.
   «Шульц явно обрадовался, услышав предложение Толле, — думал Генрих, уже лёжа в постели. — Может быть, во время осмотра укреплений он что-нибудь заметил? И хочет в штабе корпуса, где у него могут быть связи, прижать меня к стене? Нет, навряд ли! Шульц не пошёл бы на такой риск — выпустить меня отсюда со всеми секретами Атлантического вала. Ведь по дороге я могу удрать. А он сам возил меня по валу, сам добывал пропуск. А что, если вернуть ему это фото с генералом Даниелем и мирно распрощаться? До тех пор, пока я не передам плёнку? Но, получив фото, он почувствует, что руки у него развязаны, и немедленно поведёт борьбу со мной, своим заклятым врагом, открыто, не прячась за анонимками. Так я не уменьшу, а увеличу опасность. Меня могут задержать в дороге, и тогда… Нет, остаётся единственный выход: единоборство с Шульцем, из которого надо обязательно выйти победителем».
   На следующий день Генрих и Шульц были уже в Нанте. Тут они должны были пересесть в другой поезд, чтобы ехать на Дижон. Выяснилось, что поезда придётся ждать до вечера.
   Обедали и ужинали они вместе, за одним столом. И если бы кто-либо следил за их поведением, он бы непременно подумал — «Вот друзья, которые готовы все отдать друг другу». Так щедро угощали они друг друга яствами, напитками, десертом. Но больше всего напитками.
   Шульц, тот самый Шульц, который долго ощупывал, словно лаская на прощание, каждую марку перед тем, как её потратить, который прятал в самые укромные места каждый франк, этот Шульц сегодня для барона Гольдринга не жалел ничего: он заказывал вина лучших марок, угощал самым дорогим коньяком, обнаружил неплохое знание ликёров. Беспокоило майора Шульца то, что его друг пил мало и лишь пригубливал то рюмку, то бокал. Барон фон Гольдринг, как всегда, был щедр и гостеприимен.
   — И давно вы так умеренны, герр Шульц? — поинтересовался Генрих, заметив, что майор отпивает дорогое вино чересчур маленькими глоточками
   — С того времени, как мы с вами расстались ещё на Восточном фронте. Я дал себе слово не пить до победы Германии, — пояснил майор, хотя его покрасневший, покрытый синими прожилками нос и мешки под глазами красноречиво свидетельствовали, что Шульц никогда не был сторонником сухого закона.
   В купе неразлучные друзья тоже ехали вместе и только вдвоём. Шульц пообещал проводнику немалое вознаграждение, если тот не пустит к ним никаких пассажиров.
   — По крайней мере мы сможем спокойно отдохнуть, довольно сказал Шульц — Я, знаете, фон Гольдринг, люблю ездить один, всю дорогу сплю. В конце концов путешествие в вагоне — это тот же отдых.
   — Совершенно с вами согласен, Шульц, — кивнул Гольдринг, удобно устраиваясь на своём месте.
   Генрих закрыл глаза и, расстегнув ворот сорочки, откинулся на подушки. Шульц сделал то же самое.
   Минут через пять послышалось ровное, спокойное дыхание обер-лейтенанта. Хорошо натренированное дыхание ничем не выдавало, что Гольдринг не спит, а из-под неплотно прикрытых век внимательно наблюдает за своим визави. Вот у Шульца веки дрогнули раз, второй, стали заметны щёлочки глаз. Его напряжённый взгляд ощупывает лицо Генриха в поисках того размягчения мышц, которое говорит о том, что сон сморил человека. Генрих раскрывает глаза, потягивается и зевает во весь рот.
   — Чёрт побери, спать хочется, а чувствую, что не засну! — жалуется он Шульцу, который делает вид, что тоже только что проснулся.
   — А вы разденьтесь, сбросьте мундир, — советует тот.
   — А почему вы не спите, почему не раздеваетесь?
   — Я привык спать и одетый, и сидя, и даже стоя, — ответил Шульц, закрывая глаза.
   И снова долгое молчание, во время которого каждый из спутников сквозь неплотно прикрытые веки внимательно следит за другим. К Генриху подкрадывается расслабленность, предвестница сна. Нет, он сегодня не имеет права на сон! Чересчур усиленно, не жалея затрат, угощал его сегодня Шульц! Да и дышит майор очень тихо, неровно, а хвастался, что хорошо спит в дороге. Генрих поднимается и нажимает кнопку звонка.
   — Чашку крепкого чёрного кофе, — приказывает он проводнику, когда тот появляется в дверях.
   — Барон, что вы делаете! Кофе на ночь! — голос Шульца звучит взволнованно, даже умоляюще.
   — Понимаете, майор, я себя знаю: если сразу не усну, а так дремлю, как сейчас, ночь все равно испорчена. Лучше уж выпить кофе и совсем прогнать сон.
   — Выпейте снотворного.
   — У меня нет, это раз, и не люблю — это два.
   — У меня есть люминал, — охотно предлагает Шульц.
   — Люминала я никогда не употребляю, от него утром очень тяжёлая голова. Проводник принёс чашку чёрного кофе и молча поставил на стол.
   — Принесите и мне, — приказал Шульц.
   — Герр Шульц, ведь вы только что предостерегали меня против кофе.
   — Было бы не по-товарищески оставить вас одного и спать.
   — Ну что за условности!
   Шульц, не отвечая, маленькими глоточками отхлёбывал принесённый проводником кофе.
   Генрих пьёт медленно, сделав глоток, он выдерживает длинную паузу и с большим интересом читает маленький томик Мопассана. У Шульца книга нет. Ему явно не по себе. Кофе уже выпит, и майору нечего делать.
   — У вас, барон, нет чего-нибудь почитать?
   — К сожалению. Снова длинная пауза.
   Генрих кладёт книгу на столик и выходит из купе. С минуту он стоит в коридоре, потом чему-то улыбается и идёт в туалетную комнату. Слушает. Ничего. Но вот послышались шаги. Кто-то дёрнул ручку. Генрих слышит хрипловатое, с присвистом, дыхание Шульца.
   Генрих ждёт минуту, вторую, третью… Наконец выходит. Под дверью стоит Шульц.
   — Вы на диво компанейский попутчик. — Генрих идёт в купе.
   Шульц входит в туалет и мигом возвращается. Следом за ним идёт проводник, чтобы забрать пустые чашки.
   — Чашку кофе! — приказывает ему Шульц.
   — И мне! — прибавляет Генрих.
   Проводник с удивлением глядит на офицеров и молча выходит. Шульц сидит, низко опустив голову на руки.
   — Может быть, почитаете вслух? — спрашивает он Гольдринга.
   — Меньше всего я пригоден для роли чтеца.
   Шульц отодвигает занавеску на окне и сквозь щёлочку смотрит в ночную темень. Генрих выключает свет.
   — Что вы делаете? — вскрикивает Шульц и отступает от окна.
   — Ночью не советуют открывать шторы. Ведь среди маки есть отличные стрелки, герр Шульц. Майор сердито задёргивает штору.