Дональдсон Стивен. Проклятие лорда Фаула

   Пока Кавинант разглядывал комнату, Барадакас воткнул по факелу в каждую внешнюю стену и зажег их, потирая руками наконечники и что-то тихо бормоча. Затем он на несколько минут удалился в соседнюю комнату и вернулся с подносом, уставленным бутербродами с сыром, большими гроздьями винограда и деревянным кувшином. Между двумя стульями он установил маленький трехногий столик, поставил на него поднос и жестом предложил Кавинанту сесть.
   При виде еды Кавинант почувствовал, как он голоден: в течение последних двух дней он не ел ничего, кроме алианты. Он смотрел, как Барадакас на мгновение склонился над пищей, затем сел. Следуя примеру хозяина, он сделал сандвичи из сыра и винограда, поместив их между ломтями свежего хлеба, и щедро налил себе из кувшина вина. В первые минуты он ничего не говорил, увлекшись едой. Однако он не забывал о том, кто хозяин этого дома и что произошло между ними.
   Предоставив кувшин с вином в полное распоряжение Кавинанта, Барадакас убрал со стола остатки пищи. Затем, вернувшись из соседней комнаты, где, видимо, хранились запасы провизии, он сказал:
   — Ну что ж, Неверящий, чем я еще могу быть тебе полезен?
   Кавинант сделал большой глоток вина, затем спросил как можно небрежнее:
   — Ответь. Ты был готов размозжить мне голову — там, полчаса тому назад. И мне показалось, что тебе здорово досталось при этом… От этого высокого дерева. Почему ты пригласил меня сюда?
   Мгновение Барадакас колебался, словно раздумывая, как много он может позволить себе сказать. Затем удалился в другую комнату, вернулся с гладким посохом почти шести футов длиной и сел на кровать напротив Кавинанта. Разговаривая, он начал полировать белое дерево посоха мягкой тряпочкой.
   — На то есть много причин, Томас Кавинант. Тебе нужно место для сна, а мой дом находится ближе всего к залу сердца дерева, чем у остальных, и это существенно, если человек не привык лазить по деревьям. Кроме того, ни твое, ни мое присутствие не обязательно на Совете, который сегодня ночью определит меры в плане оказания тебе помощи. Этиаран знает Страну — она скажет все, что касается вашего похода. А Саронал и Ллаура в состоянии оказать любую помощь, какую она попросит.
   Глядя на руки хайербренда и в его светлые, проницательные глаза, Кавинант ощутил странное чувство, будто его снова проверяют — и что поединок с ломильялором был лишь началом экзамена, задуманного Барадакасом. Но под воздействием вина его страхи и напряжение улетучились; он чувствовал себя спокойно и твердо, сказав:
   — Ну, говори дальше.
   — Само собой разумеется, что мое предложение гостеприимства можно расценить и как извинение. Я был готов нанести тебе травму, и это мое нарушение клятвы Мира требует искупления. Если бы ты показал себя слугой Серого Убийцы, то было бы достаточно просто взять тебя под стражу. А травма могла бы лишить Лордов шанса проверить тебя. Так что в этом отношении я был не прав. И стал еще больше не прав, когда ты поднял ломильялор и его огонь нанес мне удар. Я надеюсь, что мне удастся исправить мою глупость.
   Кавинант почувствовал искренность хайербренда, однако чувство, что его опять проверяют, не только не развеялось, но даже обострилось. Не отрывая взгляда от Барадакаса, он сказал:
   — Ты все еще не ответил на мой вопрос.
   Барадакас, казалось, ничуть не удивился этому и спросил:
   — Разве нужны еще какие-нибудь причины? Ты в чем-то упрекаешь меня?
   — Ты все еще проверяешь меня, — проворчал Кавинант.
   Хайербренд медленно кивнул.
   — Возможно. Возможно, так оно и есть. — Он встал и, уперев посох одним концом в пол, в последний раз провел по нему тряпицей. Потом сказал: — Смотри, Томас Кавинант — я сделал для тебя посох. Когда я начинал его делать, то думал, что делаю для себя. Но теперь я знаю, что это не так. Возьми его. Возможно, он поможет тебе, когда любая другая помощь или совет будут бессильны. — Увидев в глазах Кавинанта вспыхнувший вопрос, он продолжил: — Нет, это не высокое дерево. И все-таки он тоже не плох. Позволь мне подарить его.
   Кавинант покачал головой.
   — Сначала закончи свою проверку.
   Внезапно Барадакас поднял посох и изо всей силы ударил им по дереву у себя под ногами. Вся огромная ветвь мгновенно содрогнулась, словно ее встряхнул внезапный порыв ветра; ветки тихонько затрепетали, и жилище подкинуло, словно суденышко на штормовой волне. Кавинант испугался, подумав, что дерево падает, и ухватился за стул в панике. Но все закончилось так же внезапно, как и началось. Барадакас устремил свои светлые глаза на Кавинанта и сказал:
   — Тогда слушай меня, Неверящий. Никакой тест правды не превосходит по силе того, кто его проводит. А я ощутил твою силу. За всю историю учения лиллианрилл никто из хайербрендов не подвергался насилию со стороны высокого дерева. Мы — друзья Одного Дерева, а не враги его. Но по сравнению с тобой я слаб, как ребенок, — я не могу силой вырвать из тебя правду. Несмотря на то, что я проверял тебя, ты можешь оказаться самим Серым Убийцей, который вернулся, чтобы повергнуть во прах всю жизнь Страны.
   Обозленный подобным предположением, Кавинант процедил сквозь зубы:
   — Это смешно.
   Барадакас подошел ближе, не отрывая пристального взгляда от глаз Кавинанта. Кавинант скорчился под этим взглядом, он чувствовал, как хайербренд исследует самые отдаленные уголки его сознания, которые он хотел бы утаить, не раскрывать для посторонних глаз.
   «И что может быть у меня общего с этим ублюдком Фаулом? — с горечью подумал он. — Я вовсе не собираюсь быть у него мальчиком на побегушках».
   Глаза Барадакаса на мгновение расширились, и он попятился назад, словно увидел нечто, поразившее его своей силой. Опустившись на койку, он сидел там некоторое время, рассматривая свои дрожащие руки, держащие посох. Потом он сказал, тщательно подбирая слова:
   — Действительно. Когда-то, быть может, я стану достаточно мудрым, чтобы знать, на что можно полагаться. Теперь же мне требуется время, чтобы понять. Я доверяю тебе, друг мой. В последнем испытании ты не обречешь нас на смерть. Ну так что? — Он снова протянул Кавинанту посох. — Примешь ли ты мой дар?
   Кавинант ответил не сразу. Его тоже бил озноб, и он тоже должен был взять себя в руки, чтобы ответить без дрожи в голосе:
   — Почему? Почему ты доверяешь мне?
   Глаза хайербренда блестели, словно он готов был заплакать, но на губах его была улыбка, когда он сказал:
   — Ты — человек, который знает цену красоте.
   Кавинант некоторое время переваривал этот ответ, потом отвернулся.
   Его охватило какое-то смешанное чувство стыда; он казался себе нечистым, запятнанным перед лицом доверия Барадакаса. Но потом он вновь взял себя в руки. Двигаться. Выжить. При чем здесь доверие? Резким движением он протянул руку и взял посох.
   Тот был кристально чистым на ощупь, словно его вырезали из самого здорового дерева самые благородные руки. Кавинант сжал его, пристально разглядывая, словно тот мог вернуть ему утраченную невинность. Чуть позже Кавинант с удивлением поймал себя на том, что зевает. Только сейчас он осознал, насколько устал. Он попытался подавить свою слабость, но попытки привели лишь к тому, что зевота его усилилась.
   Барадакас отреагировал на это доброй улыбкой. Он встал с койки и жестом указал на нее Кавинанту.
   Кавинант не собирался засыпать, но как только он принял горизонтальное положение, выпитое им вино, казалось, ударило в голову, и он почувствовал, как все вокруг поплыло в такт мерным колебаниям ветвей огромного дерева, качающихся на ветру.
   Спал он как убитый, тревожимый лишь воспоминаниями о намерениях хайербренда, о его вопрошающих глазах и об ощущении, какое он испытал, когда ломильялор ускользал из его пальцев, как бы крепко он их ни сжимал. Проснувшись утром, Кавинант почувствовал, как болят у него запястья — словно он всю ночь боролся с нечистой силой.
   Он открыл глаза и увидел Этиаран, которая сидела у противоположной стены комнаты и ждала. Увидев, что Кавинант проснулся, она встала и приблизилась к нему.
   — Идемте, Томас Кавинант, — сказала она. — Мы и так уже потеряли целый рассвет.
   Кавинант мгновение пристально смотрел на нее. На ее лице лежала все сгущавшаяся тень усталости, и он понял, что большую часть ночи она провела в беседе с хиирами. Но при этом она, казалось, была удовлетворена состоявшейся беседой, и ее яркий взгляд был почти оптимистичен. Возможно, у нее появилась какая-то тень надежды.
   Кавинант приветствовал все, что могло уменьшить ее враждебность по отношению к нему, и он бодро вскочил с койки, как бы разделив ее оптимизм. Несмотря на боль в руках, он чувствовал себя весьма освеженным, словно окружающая обстановка настволья своим гостеприимством и благотворным влиянием помогла ему отдохнуть. Проворно двигаясь, он умылся, вытер лицо пестрым полотенцем из листьев, проверил себя на предмет повреждений и привел в порядок одежду. На трехногом столике лежал батон. Отрезав от него ломоть себе на завтрак, Кавинант обнаружил, что тот представляет собой смесь из мелко перемолотого мяса и муки, запеченных вместе. Жуя, он подошел к одному из окон.
   Этиаран присоединилась к нему, и вместе они устремили взгляд сквозь сплетение ветвей на север. Вдалеке они увидели реку, текущую почти точно на восток, а за ней до самого горизонта простирались холмы. Но эти северные холмы отделялись от тех, по которым путешественники шли от самого подкаменья Мифиль, не только и не столько этой рекой. Земля за рекой, казалось, была покрыта рябью, и в свете утреннего солнца почва словно бы струилась над нею, словно какая-то скрытая скала таранила поверхность Страны, обнаруживая себя для тех, кто мог ее увидеть. С возвышения, которое представляло собой настволье, Кавинант смотрел на эту картину и чувствовал, что видит нечто такое, что превосходит даже его новое восприятие.
   — Это Анделейн, — произнесла Этиаран мягко, словно говорила о каком-то святом месте. — Хайербренд выбрал удачное место для своего жилища — вид отсюда прекрасный. Здесь река Мифиль течет на восток, прежде чем вновь повернуть на север, к Грейвин Френдор и Соулсиз. А за ней холмы Анделейна, богатство Страны. Ах, Кавинант, когда я смотрю на них, один их вид придает мне мужества. А Саронал указал мне путь, который, быть может, сделает осуществимой мою заветную мечту — если нам будет сопутствовать удача и хорошая скорость, мы, возможно, увидим то, что превратит мою глупость в мудрость. Мы должны идти. Вы готовы?
   «Да, — подумал Кавинант, — но только не к тому, чтобы опять лазить по этому дереву».
   Однако он кивнул Этиаран, которая подала ему рюкзак, и, когда она вышла из дома хайербренда на широкую ветвь, натянул лямки на плечи, стараясь не обращать внимания на боль в руках. Затем он взял посох, подаренный Барадакасом, и мысленно приготовился к головоломному спуску с настволья.
   Ствол был всего лишь в трех или четырех шагах от крыльца дома, но двухсотфутовая высота словно заморозила Кавинанта, заставила его опасливо колебаться, чувствуя, как первые приступы головокружения подтачивают его решимость. Но, стоя в дверях дома хайербренда, он услышал звуки новых голосов и увидел детей, снующих в ветвях над его головой. Видимо, они играли в салочки и в пылу погони прыгали с ветки на ветку так беспечно, словно падение им абсолютно не грозило.
   В следующее мгновение с ветви, находившейся почти в двадцати футах выше Кавинанта, прямо перед ним спрыгнули двое детей — мальчик и девочка. Девочка весело гналась за мальчиком, но тот ускользнул от ее протянутой руки и спрятался за Кавинанта. Из этого убежища он ликующе крикнул:
   — Укрытие! Я укрыт!
   Кавинант повторил, как во сне:
   — Он укрыт.
   Девочка засмеялась, сделала обманный бросок вперед и спрыгнула с ветви в погоне за кем-то другим. Мальчик немедленно рванулся к стволу и стал стремительно взбираться по лестнице наверх, откуда только что спрыгнул. Кавинант глубоко вздохнул, сжал для равновесия в руках посох и шагнул от двери. Неуклюже семеня, он изо всех сил заспешил к относительной безопасности ствола.
   Достигнув ствола, он почувствовал себя лучше. Засунув посох за лямки рюкзака, он обеими руками ухватился за лестницу, и надежность прикосновения к ее ступеням вернула ему некоторую уверенность. К тому времени, когда он преодолел половину спуска, а его сердце уже колотилось не так неистово, он мог полагаться на себя уже в достаточной мере, чтобы оглядеться вокруг и осмотреть жилища и людей, мимо которых он спускался. Наконец он добрался до нижних ветвей и следом за Этиаран спустился по спиральной лестнице на землю. Там уже собрались хииры, чтобы попрощаться с гостями. Увидев Барадакаса, Кавинант взял в руки посох, чтобы показать, что он не забыл его, и в ответ на улыбку хайербренда тоже улыбнулся, хотя это получилось больше похожим на гримасу.
   — Ну, что же, посланцы, — сказала Ллаура, выдержав паузу, — вы сказали нам, что судьба Страны на ваших плечах, и мы вам верим. Нам грустно, что мы не можем облегчить тяжесть вашей ноши, — но мы считаем, что в этом деле никто не может вас заменить. Ту небольшую помощь, которую возможно было оказать, мы оказали. И теперь нам остается лишь одно: защищать свои дома и молиться за вас. Ради блага всей Страны мы желаем вам хорошей скорости. А ради вас самих мы убедительно просим успеть вовремя к празднованию. Для каждого, кто увидит это торжество, предвидятся великие предзнаменования надежды.
   Этиаран, супруга Трелла, отправляйся с миром и помни о своей клятве. Помни о пути, который указал тебе Саронал, и не сворачивай с него. Томас Кавинант Неверящий, чужеземец в Стране, будь правдив и искренен. В час тьмы вспомни о посохе хайербренда. А теперь — в путь. Ответная речь Этиаран была официальной, как если бы она выполняла какой-то ритуал.
   — Мы уходим, сохранив в душе воспоминание о настволье Парящее как о доме помощи и надежды.
   Она поклонилась, прикоснувшись ладонями ко лбу, и затем широко развела руки. Кавинант неуверенно последовал ее примеру. Хииры ответили тем же жестом прощания, означавшим открытость сердца, с церемониальной медлительностью. Затем Этиаран пошла на север, и Кавинант поплелся следом за ней, словно листок, влекомый потоком ее решимости.
   Ни он, ни она ни разу не оглянулись назад. Покой и восстановление сил, подаренные им чудесным поселком на дереве, оживили их, вдохнули новую энергию, дали им импульс к движению вперед. И он, и она — хотя и по разным причинам — стремились к Анделейну и знали, что Джеханнум направлялся из настволья Парящее на восток, а не на север. Они спешили вперед через горы, растительность которых становилась все пышнее, и добрались до берегов реки Мифиль в начале полудня.
   Они перешли ее вброд по широкой отмели. Прежде чем войти в воду, Этиаран сняла сандалии, и какой-то полуосознанный импульс заставил Кавинанта снять свои ботинки и носки и закатать брюки.
   Ощутив в первый раз пьянящий аромат гор, он почувствовал, что ему это даже необходимо — перейти Мифиль босиком, что омовение водами этой реки нужно для более полного восприятия его плотью тонкой сущности Анделейна. И когда он ступил на северный берег, то обнаружил, что может почувствовать его жизненность через подошвы ног; теперь даже они способны были воспринимать здоровье Страны.
   Ему так понравилось сильное ощущение гор под ногами, что снова надевать ботинки не хотелось; но он отказал себе в этом удовольствии, чтобы не отстать от Этиаран. Он последовал за ней по тропинке, которую указал Саронал, — самый быстрый и легкий путь через центр Анделейна, — шел и удивлялся перемене, произошедшей с землей, лишь только они перешли реку.
   Он ясно ощущал эту перемену, но в чем конкретно она заключалась постичь, казалось, было невозможно. Деревья были здесь выше и толще, чем их земные сородичи; обильная и щедрая алианта покрывала порой целые горные склоны своей изумрудной зеленью; холмы и овраги заросли буйной ароматной травой, цветы так весело качались на ветру, словно всего лишь несколько мгновений назад появились из чрева земли; маленькие лесные зверушки — кролики, белки, барсуки и тому подобные — сновали вокруг, лишь изредка вспоминая о том, что им следует опасаться людей. Но перемена в его новом видении была поистине необыкновенна. Горы Анделейна несли в себе такое чистейшее ощущение здоровья, какое Кавинант не смог сравнить ни с чем, что он видел раньше. Аура гармонии была здесь настолько могущественна, что он начал жалеть о своей принадлежности к миру, где здоровье было неощутимо, неразличимо, заметно только как некий подтекст, задний фон. Некоторое время он размышлял о том, какое чувство испытает при возвращении назад, как перенесет свое пробуждение. Но вскоре красота Анделейна заставила его забыть все эти мысли. Это была опасная красота — не потому, что она была предательской или могла нанести вред, но потому, что могла обольстить или совратить. Очень скоро болезнь, необходимость постоянных самопроверок, отчаяние, гнев — все будет забыто, потеряно в потоке здоровья, струившегося вокруг Кавинанта без конца и края.
   Затерянный в холмах, окруженный со всех сторон такой осязаемой и специфической жизненностью, Кавинант начал все более и более удивляться тому, что Этиаран ничуть не замедлила движения. По мере того как они продвигались по лучистой, сияющей местности, лигу за лигой углубляясь все дальше в Анделейн, ему все более хотелось останавливаться возле каждого нового открытия, в каждой новой долине, аллее или лощине, чтобы не спеша насладиться увиденным — смотреть на это до тех пор, пока оно не станет частью его самого, неотделимой, неподвластной любым грядущим испытаниям. Но Этиаран все так же стремительно шла вперед — подымаясь рано утром, редко останавливаясь, все время торопясь. Взор ее был устремлен куда-то вдаль, и усталость, все больше проступавшая в ее чертах откуда-то изнутри, казалось, никогда не достигнет поверхности. Было совершенно очевидно, что даже эти холмы бледнели в ее глазах по сравнению с ожидаемым ею загадочным «празднованием». Кавинанту ничего не оставалось, как только заставить себя двигаться следом за ней; ее воля не терпела никаких отлагательств. Вторая ночь, наступившая со времени их ухода из настволья Парящее, была такой ясной и чистой, что не пришлось останавливаться с заходом солнца, и Этиаран продолжала идти почти до самой полуночи. После ужина Кавинант некоторое время сидел, глядя на небо и яркие до боли звезды. Высоко в небе висел менявший фазу серп луны, и его белое серебро посылало вниз лишь некое подобие сверхъестественно жуткого света, какой был в его первую ночь в Стране. Как бы между прочим, он заметил:
   — Через несколько дней луна станет темной.
   При этом Этиаран пристально взглянула на него, словно подозревая, что он раскрыл какой-то свой секрет, но ничего не сказала. И Кавинант не знал — была ли это реакция на воспоминание или на ожидание чего-то предстоящего.
   Утро следующего дня было столь же великолепным, как и предыдущее. Сверкавшая на солнце словно алмазы роса осыпала траву и листья; воздух, свежий, как первое дыхание весны, был напоен ароматом алианты и вереска, золотней и пионов, покрывающих склоны гор. Кавинант воспринимал все это с чувством, похожим на блаженство, с удовольствием следуя за Этиаран на север. Но в начале полудня случилось нечто, омрачившее его радость, оскорбившее его до мозга костей. Когда он шел по естественной аллее между густо разросшимися деревьями на склонах гор, наслаждаясь чудесным ощущением упругой травы под ногами, внезапно на его пути встретилась торфяная проплешина, такая же ненадежная и опасная, как яма на зыбучем песке.
   Кавинант инстинктивно отшатнулся, отпрянул на три шага назад.
   Угрожающее ощущение тотчас же исчезло. Но нервы Кавинанта запомнили испытанное ощущение от самых подошв на всю длину ног. Он был так удивлен, так оскорблен, что ему даже не пришло в голову позвать Этиаран. Вместо этого он осторожно приблизился к месту, где почувствовал угрозу, и попробовал потрогать его ногой. Однако на этот раз он не почувствовал ничего, кроме сочной травы Анделейна. Наклонившись, он стал ощупывать руками траву и землю во всех направлениях в радиусе ярда.
   Но то, что испугало его, теперь исчезло, и после нескольких секунд замешательства Кавинант вновь двинулся вперед. Сначала он шел чрезвычайно осторожно, ожидая нового подвоха. Однако земля, казалось, была так же полна чистой звучной жизненности, как и прежде. Вскоре он уже перешел на легкий бег, чтобы нагнать Этиаран.
   К вечеру Кавинант вновь почувствовал зловоние зла, словно наступил ногой в кислоту. На этот раз его реакция была более быстрой, чем в первый раз, и он рванулся вперед так, словно спасался от удара молнии, а из его горла вырвался невольный крик. Этиаран бегом вернулась к нему и увидела, что он яростно шарит руками по траве, яростно выдирая целые пучки.
   — Здесь! — сказал он, ударяя кулаком по земле. — Клянусь дьяволом!
   Это было здесь!
   Этиаран молча смотрела на него. Кавинант вскочил и гневно указал на землю.
   — Неужели вы этого не чувствуете? Это было здесь! Проклятье! — Руки его дрожали. — Как вы миновали это место?
   — Я ничего не почувствовала, — спокойно ответила она.
   Кавинант вздрогнул и опустил руку.
   — У меня было такое чувство, словно я… Словно я ступил ногой в зыбучий песок… Или в кислоту… Или… — Он вспомнил убитого вейнхима….Или в убийство.
   Этиаран медленно опустилась на колени возле того места, на которое указывал Кавинант. Мгновение она изучала его, затем потрогала руками. Поднявшись, она сказала:
   — Я ничего не чувствую…
   — Оно исчезло! — перебил он ее.
   — …Но мне не дано чувствовать все, что чувствуют мастера учения радхамаэрль, — продолжала она. — А вы ощущали это прежде?
   — Да. Один раз. Раньше.
   — Ах, — вздохнула Этиаран, — если бы только я была Лордом и знала, что делать. Где-то глубоко под землей, должно быть, развивается зло — по-настоящему огромное зло, если даже холмы Анделейна не спасают от него. Но пока еще оно чувствует себя неуверенно. Оно не задерживается на поверхности. Мы должны надеяться обогнать его. Ах, человеческая слабость!
   С каждым днем наша скорость становится все менее приемлемой.
   Этиаран плотно закуталась в накидку и пошла вперед, быстро теряясь в сгущающихся сумерках. Она и Кавинант шли без остановки до тех пор, пока ночь не стала непроницаемой, и лишь тонкий серп луны, почти полностью истаявшей, слабо светил высоко в небе среди звезд.
   На следующий день Кавинант наблюдал конвульсии зла, передаваемые травой, уже чаще. Дважды — утром, и четыре раза — днем и вечером. При этом он каждый раз с внезапной яростью отдергивал ногу от почвы, и к тому времени, когда Этиаран остановилась на ночлег, его нервы от кончиков ног до корней зубов были натянуты как струна и восприимчивы к любому раздражению. Он остро чувствовал, что такие недобрые места были оскорблением и даже предательством по отношению к Анделейну, где каждая деталь, каждая линия, каждый оттенок неба, деревьев и трав поражали своей красотой. Эти предательские ловушки, боль и зловоние заставляли Кавинанта невольно опасаться самой земли, словно даже эта основа стала вызывать в нем сомнения.
   На пятый день после того, как они покинули настволье Парящее, проплешины в траве стали попадаться реже, но зато зло, казалось, стало более упорным. Вскоре после полудня он обнаружил пятно, которое не исчезло после того, как он в первый раз его коснулся. Когда он вновь поставил на него ногу, то почувствовал дрожь, словно в земле была какая-то болячка, на которую он наступил. От этой вибрации нога Кавинанта быстро онемела, а челюсти заныли — так крепко он сцепил зубы. Однако он не стал отступать. Позвав Этиаран, он встал коленями на траву и потрогал пятно руками. К своему удивлению, он ничего не почувствовал.
   Этиаран тоже исследовала землю, потом, нахмурившись, посмотрела на Кавинанта. Она тоже ничего не чувствовала.
   Но когда Кавинант прикоснулся к пятну ногой, то снова ощутил вибрацию. Она передалась в мозг чем-то вроде звука, с каким скребут ржавым железом о железо; она покрыла его лоб капельками пота; она вызвала рычание в его горле. По мере того как боль распространялась по костям, посылая вверх по ноге холодную немоту, Кавинант нагнулся и засунул руки себе под подошву. Но рука ничего не почувствовала; лишь нога была способна ощущать эту угрозу.
   Повинуясь внезапному импульсу, Кавинант сбросил с одной ноги ботинок, стащил носок и поставил на пятно босую ногу. На этот раз противоречие было еще более поразительным. Обутой в ботинок ногой он ощущал зло, а босой — нет. И, тем не менее, его ощущения были абсолютно ясны, зло исходило от земли, а не от ботинка.