Дональдсон Стивен. Проклятие лорда Фаула

   Кавинант сидел и глядел на свои узловатые руки. Не поднимая взгляда, он чувствовал восход луны: он ощутил вокруг странное напряжение, когда первый красный отблеск появился на горизонте. Но он закусил губу и не поднял глаз. Его спутники тяжело дышали; красноватый отблеск постепенно сгущался в сердце огня, но Кавинант все не отрывал взгляда от своих рук, словно изучал, как белеют костяшки его пальцев. Потом он услышал мучительный шепот Лорда Морэма:
   «Меленкурион!», И понял, что луна была полностью красной, запятнанной так, будто ее осквернение было закончено, — такая кровавая, словно ночное небо прорезали до самого сердца. Кавинант ощутил, как ее свет коснулся его лица, и щеку перекосило от отвращения.
   В следующее мгновение раздался отдаленный вой, словно плач протеста. В холодном воздухе он пульсировал, словно само отчаяние. Вопреки своей воле Кавинант посмотрел на окрашенные в кровавый цвет равнины; на мгновение ему показалось, что люди должны были вцепиться в этот звук. Но никто не шевелился. Крик, вероятно, издавало какое-нибудь животное. Быстро взглянув на обезображенную луну, Кавинант вновь опустил глаза.
   И тут он с ужасом увидел, что лунный свет придал его кольцу красноватый оттенок — металл выглядел так, словно его погружали в кровь. Серебро изнутри старалось пробиться сквозь алый отблеск, но тот, казалось, просачивался внутрь, постепенно погашая и извращая Белое Золото.
   Инстинктивно он понял. Несмотря на то, что сердце его готово было выпрыгнуть из груди, он сидел неподвижно, внушая себе молчаливые и бесполезные предупреждения. Затем он вскочил, прямой и непреклонный, словно сама луна заставила его сделать это — руки прижаты плотно к бокам, кулаки сжаты.
   Сзади раздался голос Баннора:
   — Не пугайся, Юр-Лорд. Ранихины предупредят нас, если волки будут представлять угрозу.
   Кавинант повернул голову. Страж Крови протянул к нему руку успокаивающим жестом.
   — Не прикасайся ко мне! — прошипел Кавинант.
   Он рывком отодвинулся от Баннора. На мгновение он с бьющимся сердцем увидел, что кровавый цвет луны сделал лицо Баннора похожим на кусок застывшей лавы. Затем под ногами, словно взрыв, возникло ужасное ощущение зла, и он упал рядом с огнем. Ударившись, он бросил тело вперед, не думая ни о чем, ощущая лишь непреодолимое желание избежать нападения. Перекатившись через голову, он почувствовал, что ноги ударились о тлеющие головешки костра.
   Но едва Кавинант упал, Баннор прыгнул вперед. Когда Кавинант задел костер, Стражу Крови оставался до него всего лишь шаг. Почти в то же мгновение он схватил Кавинанта за запястье и, легко выдернув из огня, поставил на ноги.
   Еще не успев твердо встать, Кавинант обернулся к Баннору и прокричал ему в лицо:
   — Не прикасайся ко мне!
   Баннор отпустил руку Кавинанта и сделал шаг назад.
   Протхолл, Морэм, великан и все воины были уже на ногах. Они смотрели на Кавинанта с удивлением, замешательством и возмущением.
   Он ощутил внезапную слабость. Ноги дрожали, и он опустился на колени возле костра.
   «Проклятый Фаул подстроил это, он хочет меня погубить» — думал Кавинант, указывая трясущимся пальцем на землю в том месте, где только что стоял.
   — Вот, — прошептал он. — Это было здесь. Я это почувствовал.
   Реакция Лордов была мгновенная. Пока Морэм кричал Биринайру, Протхолл быстро шагнул вперед и наклонился над местом, которое указал Кавинант.
   Тихо бормоча что-то под нос, он коснулся земли кончиками пальцев, словно исследующий рану врач. Затем к нему присоединились Морэм и Биринайр. Биринайр отодвинул Высокого Лорда, взял свой посох лиллианрилл и прикоснулся концом к подозрительному месту. Вращая посох между ладонями, он повелительно сосредоточил взгляд на своем любимом дереве.
   — На какое-то мгновение, — пробормотал Протхолл, — я кое-что почувствовал — какую-то память в земле. Затем она ускользнула от меня, — он вздохнул. — Это было ужасно.
   Биринайр эхом отозвался: «Ужасно», продолжая сосредоточенно свои действия и разговаривая сам с собой. Протхолл и Морэм смотрели на его руки, дрожавшие от старости или от какого-то другого ощущения. Вдруг он закричал:
   — Ужасно! Рука Убийцы! И он отважился сделать это? — Он бросился прочь с такой быстротой, что упал бы, если бы его не подхватил Протхолл.
   На мгновение они встретились глазами, словно пытались обменяться какими-то мыслями, которые нельзя было произнести вслух. Затем Биринайр высвободился из рук Протхолла. Глядя вокруг так, словно он собирался увидеть осколки своего достоинства, разбросанные под ногами, он хрипло пробормотал:
   — Я настаиваю на своем. Я еще не настолько стар.
   Взглянув на Кавинанта, он продолжал:
   — Вы думаете, я стар. Разумеется. Стар и глуп. Пошел в поход, когда надо было греть ноги у огня. Как чурбан. — Указывая на Неверящего, он заключил: — Спросите его. Спросите!
   Пока внимание всех было привлечено к хайербренду, Кавинант поднялся на ноги и спрятал руки в карманы, чтобы скрыть цвет своего кольца. Когда Биринайр указал на него, он поднял глаза. От предчувствия у него похолодело в желудке, едва он вспомнил нападение на него в Анделейне и все, что за этим последовало.
   Протхолл твердо сказал:
   — Вступите сюда снова, Юр-Лорд.
   С исказившей лицо гримасой Кавинант вышел вперед и поставил ногу на то место, где стоял раньше. Как только пятка коснулась земли, он вздрогнул в ожидании и постарался приучить себя к мысли, что в одном лишь этом месте земля стала небезопасной, лишенной опоры. Но на этот раз он ничего не почувствовал. Так же, как и в Анделейне, зло исчезло, оставив его под впечатлением, что яму прикрыли налетом надежности.
   В ответ на молчаливый вопрос Лордов он покачал головой.
   После паузы Морэм уверенно сказал:
   — Вы и прежде испытывали это.
   Кавинант с усилием заставил себя произнести:
   — Да, несколько раз в Анделейне. Перед нападением на духов. — Тебя коснулась рука Серого Убийцы, — Биринайр сплюнул. Но повторить обвинение не смог. Его кости, казалось, напомнили о возрасте, и он устало осел, оперевшись на посох. Словно упрекая себя или извиняясь, он пробормотал:
   — Разумеется. Моложе. Если бы я был моложе…
   С этими словами он повернулся и зашагал к своему месту.
   — Почему ты не сказал нам об этом? — сурово спросил Морэм.
   Этот вопрос заставил Кавинанта ощутить внезапный стыд, будто его кольцо стало просачиваться сквозь ткань брюк. Плечи опустились, и он уже не чувствовал ничего и только глубже засунул руки в карманы.
   — Я не… Сначала я не хотел, чтобы вы знали об этом… О том, какой важной персоной считает меня Фаул. И Друл. А после этого… — он мысленно вернулся к критической ситуации в палате Совета Лордов, — я думал о других вещах.
   Морэм кивнул в знак того, что принимает это объяснение, и через мгновение Кавинант продолжал:
   — Я не знаю, что это такое. Но я чувствую это только через подошвы ботинок. Я не могу прикоснуться к этому — ни руками, ни ногами.
   Морэм и Протхолл обменялись удивленными взглядами. Высокий Лорд сказал:
   — Неверящий, я не в состоянии понять причину этих нападений.
   Почему твои ботинки делают тебя чувствительными к этому злу? Я не знаю. Но либо я, либо Лорд Морэм должны постоянно находиться рядом с тобой, чтобы ты смог сказать без промедления об этом.
   Затем он бросил через плечо:
   — Первый знак Тьювор. Вохафт Кеан. Вы слышали?
   Кеан ответил:
   — Да, Высокий Лорд.
   А голос Тьювора тихо добавил:
   — Нападение будет. Мы слышали.
   — Потребуется постоянная готовность, — мрачно сказал Морэм, — и отважные сердца, чтобы противостоять бешеным атакам юр-вайлов, волков и пещерников решительно и успешно.
   — Это так, — сказал наконец Высокий Лорд, — но всему свое время.
   Сейчас нам пора отдохнуть. Надо набраться сил.
   Отряд начал устраиваться на ночлег. Напевая себе под нос песню великанов, Морестранственник растянулся на земле в обнимку со своим заветным кожаным бурдюком, наполненным «глотком алмазов». Пока Стражи Крови распределяли часовых, воины расстелили одеяла для себя и для Лордов. Кавинанту казалось, что все наблюдают за ним, и он был рад, что одеяло помогло ему надежнее укрыть кольцо. Он долго не мог уснуть из-за холода; одеяло не спасало от холода, исходившего от кольца.
   Но прежде, чем сон сморил его, он слушал песню великана и видел Протхолла, сидевшего возле тлеющего костра. Великан и Высокий Лорд несли ночную вахту — два старых друга земли, бодрствующие перед лицом нависшей угрозы.
   Рассвет следующего дня был серым и безрадостным, все небо укрывали тучи, будто слоем пепла, и Кавинант сидел в седле согнувшись, как будто на шее у него висел тяжелый груз. С заходом луны кольцо его утратило красный оттенок, но он остался в его памяти, и кольцо, казалось, тянуло его вниз, подобно бессмысленному преступлению. Будучи беззащитным, он принял это за подданство, которого он не выбирал, не мог выбрать, которое было ему навязано. Свидетельство казалось неопровержимым. Подобно луне, он готов был пасть жертвой махинаций Лорда Фаула. Но его желание здесь не принималось во внимание, для игры были выбраны такие струны его души, что это могло сломать любое сопротивление.
   Он не мог понять, как это случилось. Неужели его желание умереть, его слабость и отчаяние прокаженного были так сильны? К чему привел его упрямый инстинкт самосохранения? Куда делась его злость, его сила? Неужели его так долго прочили в жертву, что теперь даже самому себе он мог ответить только как жертва?
   Ответа не было. Он не был уверен ни в чем, кроме страха, овладевшего им, когда отряд остановился на привал в полдень. Он обнаружил, что не хочет слезать с лошади.
   Он не доверял земле, контакт с ней пугал его. Он утерял основополагающую уверенность: веру в прочность и стабильность земли веру настолько очевидную, постоянную и необходимую, что до сего времени он просто не подозревал о ее существовании. Слепая молчаливая почва превратилась в черную руку, злобно страждущую схватить его, только его. Однако он все же заставил себя слезть с лошади, и тут же ужасное ощущение пронзило его. Злобность и ядовитость этого ощущения заставили его сжаться, и он едва устоял на ногах, глядя, как Протхолл, Морэм и Биринайр пытаются поймать то, что он чувствовал. Однако их попытки не удались; страдание, причиненное этим прикосновением, прошло сразу, как только он отошел от этого места.
   Тем же вечером, во время ужина, нападение повторилось вновь.
   Укладываясь на ночлег, чтобы спрятать кольцо от луны, Кавинант дрожал как в лихорадке. Утром шестого дня он проснулся с посеревшим лицом и с выражением обреченности в глазах. Перед тем как сесть на Дьюру, он вновь подвергся нападению.
   И еще раз — во время одного из очередных привалов. И снова — в то же мгновение, когда, с трудом поборов отчаяние, он отважился слезть с коня в конце целого дня езды. Зло было похоже на очередной гвоздь, загоняемый в крышку его гроба. На этот раз нервы Кавинанта отреагировали с таким ужасом, что он покатился по земле, как наглядная демонстрация тщетности всех попыток Лордов. В течение долгого времени он лежал неподвижно, прежде чем вновь обрел возможность контролировать свои конечности, и когда он наконец встал, то при каждом шаге дергался и вздрагивал.
   — Я жалок, жалок, — шептал он сам себе, но не мог найти внутри достаточной ярости, чтобы справиться с этим.
   С дружеским участием в глазах Морестранственник спросил его, почему он не снимет свои ботинки. Кавинанту пришлось немного подумать, прежде чем он вспомнил причину. Тогда он пробормотал:
   — Это — часть меня, часть моего образа жизни. Я не должен… Остается еще очень много частей. И, кроме того, — устало добавил он, — если я сниму ботинки, то как тогда Протхолл сможет разобраться?..
   — Не надо делать это ради нас, — напряженно отозвался Морэм. — Разве мы можем просить об этом?
   Но Кавинант лишь пожал плечами и подошел к костру. Он даже не притронулся к еде — мысль о пище вызывала у него тошноту, — но попробовав съесть несколько ягод алианты с куста, росшего неподалеку от лагеря, он обнаружил, что они действуют успокаивающе. Он съел пригоршню ягод, рассеянно разбрасывая вокруг косточки, как учила его Лена, и вернулся в лагерь.
   Когда ужин был окончен, Морэм сел рядом с Кавинантом. Не глядя на него, Лорд спросил:
   — Как мы можем тебе помочь? Может быть, сделать носилки, чтобы тебе не пришлось касаться земли? Или есть какие-нибудь другие способы? Возможно, какая-нибудь из легенд великанов могла бы немного успокоить твое сердце. Я слышал, будто великаны хвастают, что сам Презирающий стал бы другом земли, если заставить его выслушать легенду о Богуне Невыносимом и Тельме, приручившей его, — настолько целительны эти легенды.
   Внезапно Морэм повернулся прямо к Кавинанту, и тот увидел, что лицо его проникнуто участием.
   — Я вижу твою боль, Юр-Лорд.
   Кавинант опустил голову, избегая взгляда Морэма, и проверил, спрятана ли его левая рука. Мгновение спустя он тихо сказал:
   — Расскажи мне о Создателе.
   — О, — вздохнул Морэм. — Мы не знаем точно, существует ли Создатель. Немного — чисто пророческие сведения об этом существе дошли до нас из таинственных глубин нашего древнего прошлого, старых легенд. Мы знаем Презирающего. Но Создателя мы не знаем.
   Затем Кавинант с некоторым удивлением услышал голос Лорда Тамаранты, вмешавшейся в разговор:
   — Разумеется, мы знаем. Ах, эта глупость молодых. Морэм, сын мой, ты пока еще не пророк. Ты должен учиться этому виду мужества. Медленно оторвав от земли свое старое тело, она встала. Длинные волосы ее прядями свисали вокруг лица, отбрасывая на него тени. Подойдя ближе к огню, она чуть слышно проговорила:
   — Дары пророчества и предсказания несовместимы. Согласно Учению Кевина, только Хатфью, Лорд-Основатель, был одновременно и предсказателем, и пророком. Менее сильные души не видят в этом разницы. Что ж, я не знаю. Но когда Кевин Расточитель Страны решил в своем сердце вызвать Ритуал Осквернения, он спас Стражу Крови, ранихинов и великанов, потому что он был предсказателем. А поскольку он не был пророком, то не сумел предугадать, что Лорд Фаул выживет. Он был не таким великим, как Берек. Разумеется, Создатель существует.
   Она взглянула на Вариоля, чтобы он подтвердил, и он кивнул. Однако Кавинант не был уверен, что тот слышал, о чем идет речь. Но Тамаранта в ответ тоже кивнула, как бы в благодарность за то, что Вариоль ее поддержал. Подняв голову к ночному небу и звездам, она заговорила голосом, ломким от старости:
   — Разумеется, Создатель есть, — повторила она. — А как же иначе? Противоположности существуют только при наличии друг друга. Иначе разница теряется, и остается только хаос. Нет, отрицание не может быть без созидания. Лучше спросить, как об этом мог забыть Создатель, сотворив землю. Ибо, если бы он не забыл, тогда созидание и отрицание существовали бы вместе в одном его существе, и он бы не знал об этом.
   Вот что гласит древнейшая легенда: в вечность, существовавшую до сотворения времени, пришел Создатель, словно ремесленник в свою мастерскую. И поскольку творить совершенное — характерное свойство созидания, Создатель целиком отдался этому замыслу. Сначала он построил Арку Времени, чтобы его творение имело место, где существовать. И краеугольным камнем этой Арки он заложил Дикую Магию, чтобы время могло сопротивляться хаосу и длиться вечно. Затем внутри Арки он сформировал землю. На эту работу ушли века, он делал и переделывал, испытывал, пробовал и отвергал, и вновь испытывал и пробовал, чтобы в итоге его создание не могло ни в чем его упрекнуть. И когда земля, на его взгляд, стала достаточно прекрасна, он дал жизнь ее обитателям — существам, сутью жизни которых должно было стать воплощение его стремления к совершенству, — и он не отказал им в средствах, которые могли бы им в этом помочь. Когда его работа была закончена, он испытал гордость, какую может испытать лишь творец.
   Увы, он не понимал отрицания или забыл о нем. Он понимал свою задачу в том, чтобы сделать труд единственным средством для достижения совершенства. Но когда он закончил работу и его гордость вкусила первое удовлетворение, он взглянул на землю внимательно, чтобы еще раз насладиться зрелищем своего творения, — и был повергнут в ужас. Ибо — увы! — глубоко в земле, независимо от его воли или творчества, таилось зло разрушения, силы, достаточно могущественные, чтобы превратить его шедевр в грязь.
   И тогда он понял, или, быть может, вспомнил. Возможно, рядом с собой он обнаружил свою противоположность, заставившую его ошибиться во время работы. Или, возможно, он нашел источник зла в самом себе. Это не имеет значения. Он пришел в ярость от горя и попранной гордости. В гневе он схватился в рукопашную со своей противоположностью, либо внутри, либо снаружи себя, и в ярости он швырнул Презирающего вместо бесконечности космоса вниз, на землю.
   Увы! Таким образом Презирающий оказался, словно в заключении, внутри нашего времени. И таким образом творение Создателя стало миром Презирающего, который он мог терзать, как хотел. Поскольку сам Закон Времени, принцип силы, сделавший возможной Арку, служил для того, чтобы оберегать Лорда Фаула, как мы теперь его называем. Осквернение нельзя переделать, порчу невозможно уничтожить полностью. Последствия их деятельности можно залечить, но искоренить нельзя. Так Лорд Фаул причинял страдания земле, и Создатель не мог помешать ему, ибо он сам поверг сюда свою противоположность.
   В горе и смирении Создатель смотрел на то, что сделал. Чтобы постигшая землю беда не была совершенно безнадежной, он начал искать косвенные способы помочь своему творению. Он привел Лорда-Основателя к созданию Посоха Закона — оружия против отрицания. Но сам закон земного созидания не позволяет ничего большего. Если бы Создатель решил утихомирить Лорда Фаула, то этот акт разрушил бы время — и тогда Презирающий вновь очутился бы на свободе в бесконечности и мог бы творить любые осквернения, какие захотел бы.
   Тамаранта сделала паузу. Она вела свой рассказ просто, не загромождая его излишней риторикой.
   Но на мгновение ее тонкий старческий голос убедил Кавинанта, что вся Вселенная поставлена на карту и что его борьба — это всего лишь микрокосм гораздо более обширного конфликта. В течение этого момента он с беспокойством ожидал, что она скажет дальше.
   Внезапно она опустила голову и повернула свое морщинистое лицо прямо к Кавинанту. Почти шепотом она произнесла:
   — И теперь мы подошли к величайшему испытанию. Повелитель Дикой Магии с нами. Всего одно слово может растерзать наш мир в клочья. Не ошибитесь, — произнесла она дрожащим голосом. — Если мы не сможем привлечь этого Неверящего на свою сторону, то земля превратится в груду щебня.
   Однако Кавинант не мог определить, дрожал ли ее голос от старости или от страха.
   Близился восход луны, он отправился спать, чтобы скрыть изменение в цвете кольца. Укрывшись одеялом с головой, он смотрел в темноту и определил момент восхода луны по кровавому отсвету, возникшему на поверхности кольца. Металл, казалось, был еще глубже пропитан этими пятнами, чем две ночи назад. Он притягивал взгляд Кавинанта, и когда он наконец уснул, то был так же изможден, как после долгого допроса.
   На следующее утро ему удалось добраться до спины Дьюры, не подвергаясь атакам, и он вздохнул с облегчением, ничуть не стесняясь этого. Протхолл нарушил обычай и не стал объявлять привал в полдень. Причина этого стала ясна, когда всадники поднялись на вершину небольшого холма, с которого открылся вид на реку Соулсиз. Они поехали вниз, торопясь оставить позади суровые равнины, и переплыли реку, не слезая с лошадей. На берегу решено было сделать привал. И вновь Кавинант беспрепятственно сошел на землю с лошади.
   Однако остаток дня стал резким контрастом по сравнению с этой необъяснимой передышкой. На расстоянии нескольких лиг от Соулсиз отряду впервые встретился веймит. Вспомнив рассказ Кавинанта об убитом вейнхиме, Протхолл послал двух Стражей Крови — Корика и Терреля — на разведку. Однако они лишь подтвердили возникшие подозрения. Даже Кавинант в своем напряженном состоянии смог почувствовать запах запустения и заметить, что веймит имеет заброшенный вид: зеленая крыша его потемнела, сделавшись коричневой, и просела. Вернувшись, гонцы доложили, что веймит никем не охраняется.
   Лорды встретили это известие с застывшими лицами. Было очевидно, что они боятся того, что убийство, описанное Кавинантом, заставило всех вейнхимов отказаться от службы. Несколько воинов застонали в горе, а великан скрипнул зубами. Кавинант обернулся и на мгновение увидел лицо Морестранственника, перекошенное яростью. Это выражение быстро исчезло, но произвело на Кавинанта неизгладимое впечатление. Неожиданно он почувствовал, что беззаветная преданность великанов Стране была опасна — они были слишком поспешны в суждениях.
   Итак, в конце седьмого дня над отрядом нависла угроза, еще более усиленная луной, обезображенной кровавыми пятнами. И лишь Кавинант испытывал некоторое облегчение: преследовавшее его зло отстало. Но на следующий день всадники достигли границ Анделейна. Их путь пролегал вдоль подножия гор с юго-западной стороны, и даже сквозь серую пелену хмурой погоды великолепие Анделейна блистало словно величайшая драгоценность Страны. Это заставило отряд немного подбодриться, подействовало на него подобно живому образцу того, как выглядела Страна до Осквернения.
   Кавинанту это молчаливое утешение было так же необходимо, как и остальным, но оно отвергло его. Во время завтрака он опять подвергся нападению из-под земли. Передышка предыдущего дня, казалось, лишь усилила злобность атаки, ощущение боли буквально затопило Кавинанта. Во время одной из очередных остановок нападение повторилось.
   И тем же вечером, пока он ужинал ягодами алианты, состоялась еще одна атака. На этот раз зло ударило в него с такой силой, что он на некоторое время потерял сознание. Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на руках великана, как ребенок. Он смутно чувствовал, что его бьют конвульсии.
   — Сними ботинки, — настойчиво сказал Морестранственник.
   Онемение заполнило голову Кавинанта подобно туману, замедлило его реакцию. Но он все же сумел справиться с этим и спросил:
   — Зачем?
   — Зачем? Камень и море, мой друг! Когда ты задаешь подобные вопросы, как я могу на них ответить? Спроси себя самого. Что ты пытаешься сохранить, перенося такие муки?
   — Себя, — тихо пробормотал Кавинант. Ему хотелось просто расслабиться на руках великана и уснуть, но он переборол это желание и стал вырываться из рук, пока наконец великан не поставил его на ноги рядом с зажженным Биринайром огнем лиллианрилл. Некоторое время ему пришлось, словно калеке, опираться на руку великана, чтобы устоять, но затем один из воинов протянул ему посох, и он оперся на него. — Сохранить себя через сопротивление.
   Но в глубине души он понимал, что не оказывает сопротивления. Его кости словно бы размягчились, растаяли от напряжения. Ботинки стали пустым символом непримиримости, которой он больше не испытывал.
   Морестранственник принялся было возражать, но Морэм остановил его.
   — Ему виднее, — мягко сказал Лорд.
   Немного погодя Кавинант погрузился в лихорадочный сон. Он не знал ничего о том, что его бережно уложили в постель и что Морэм, наблюдавший за ним ночью, увидел кровавые пятна на его обручальном кольце.
   Во сне Кавинант пережил нечто вроде кризиса и проснулся с ощущением, что он проиграл, что его способность к существованию была поставлена на карту и результат розыгрыша оказался не в его пользу. Горло сдавило, словно оно было полем битвы. Когда он с трудом разомкнул веки, то обнаружил, что лежит на руках у Морестранственника. Вокруг члены отряда заканчивали приготовления, чтобы отправиться в путь.
   Увидев, что Кавинант открыл глаза, великан наклонился над ним и тихо сказал:
   — Лучше я буду нести тебя на руках, чем видеть твои страдания. Наш путь к Твердыне Лордов был для меня куда легче.
   Кавинант посмотрел на великана. Лицо его было напряженным, но это было не напряжение, вызванное усталостью. Скорее, это было похоже на какое-то внутренне давление, распиравшее его лоб так сильно, что, казалось, он не выдержит этого. Кавинант долго смотрел на него, прежде чем понял, что это — выражение сострадания. Вид боли Кавинанта заставил пульс великана участиться, и это было видно по набухшим на висках голубым жилам. «Великаны, — думал Кавинант. — Неужели они все такие?»
   Глядя на эту концентрацию эмоций, он пробормотал:
   — Что за странное у тебя имя — «Морестранственник»? Великан, кажется, не заметил неуместности этого вопроса. — «Морестранственник» на языке великанов означает «компас», — просто ответил он. — Так или иначе, мое имя звучит как «морской компас». — Кавинант начал слабо дергаться, пытаясь выбраться из объятий великана, но Морестранственник не отпускал его, молча запрещая ему ступить на землю. Но тут вмешался Лорд Морэм. С мрачной решимостью в голосе он сказал:
   — Отпусти его.
   — Отпусти, — эхом отозвался Кавинант.
   Под тяжелыми бровями великана сверкнуло несколько молний, но он лишь спросил: