Страница:
Услышав эту песню, ранихины начали резвиться вокруг отряда, и бег их был таким легким и стремительным, словно земля волнами подкатывала им под ноги.
Беги, ранихин, скачи галопом, играй,
Ешь и пей, и поигрывай блеском кожи.
Ты — костный мозг земли.
Никакими уздами, никаким подчинением
Не будешь оскорблен ты,
Никакие когти или клыки
Не останутся безнаказанными.
Ни одна капля крови ранихина
Не упадет напрасно:
Она вылечит траву.
Мы — ранихийцы, рожденные служить.
Гривомудрые ухаживают, шнуроносящие защищают,
Домозаботящиеся беспокоятся об очаге и постели,
Когда мы уходим, наши ноги
Не уносят отсюда наши сердца.
Копыта, вырастающие из травы,
И звезды во лбу —
Цвет и аромат земли:
Царственный ранихин.
Скачи галопом, беги —
Мы служим хвосту неба и гриве мира.
Пьеттен зашевелился на руках у великана и на некоторое время стряхнул с себя дневной сон, чтобы посмотреть на ранихинов пустыми глазами, в которых вдруг появилось нечто, похожее на тоску. Протхолл и Морэм сидели, расслабившись, словно в первый раз после того, как покинули Ревлстон, они почувствовали себя в безопасности. И слезы бежали по лицу Кавинанта как по опаляемой солнцем сухой стене.
Жара смущала его. Голова, казалось, готова была взорваться, и это ощущение вынудило его представить себе, что его поместили на какую-то ненадежную высоту, а внизу огромные волны хищной травы огрызались, пытаясь схватить его за пятки, словно волки. Но седло из клинго удерживало его на спине Дьюры. Через некоторое время он погрузился в дремоту, в которой танцевал, плакал и занимался любовью по приказу кого-то, кто насмешливо управлял им, словно марионеткой.
Когда он проснулся, была уже середина дня, и почти весь горизонт занимали горы. Дела у отряда шли хорошо. Лошади мчались с такой скоростью, словно равнины давали им больше энергии, чем они могли вместить. На мгновение Кавинант представил себе Обитель, где, вероятно, ошибочное и бесполезное уважение к его обручальному кольцу приведет к тому, что его представят ранихинам как будущего наездника одного из них. Безусловно, это было одной из причин, побудивших Протхолла посетить Равнины Ра до приближения к горе Грома. Воздать честь Юр-Лорду, Кольценосцу. Ах, проклятье! Он попытался представить себя верхом на ранихине, но его воображение не смогло совершить такого скачка. Более чем что-либо другое, кроме Анделейна, огромные опасные лошади, обладавшие земной силой, выражали сущность Страны. А Джоан объезжала лошадей. По какой-то причине от этой мысли у него защипало в носу, и он попытался удержать слезы, изо всех сил сжав челюсти.
Остальную часть дня Кавинант провел осматривая горы. Они вырастали медленно и верно. Изгибаясь на юго-запад и северо-запад, горная цепь была не столь высока, как горы позади подкаменья Мифиль, но она была зазубренной и неровной, словно самые высокие вершины были раздроблены на мелкие осколки, чтобы соединить их и сделать непроходимыми. Кавинант не знал, что находится за этими горами, и не хотел знать. Их неприступность каким-то странным образом успокаивала его, словно они являлись преградой между ним и чем-то таким, на что он не смог бы смотреть. Солнце уже садилось на западе, когда всадники добрались до обрывистого подножия горной гряды. Во время последнего подъема солнце окрасило им спину в оранжевый и розовый тона, и в этом свете они въехали на широкое и ровное плато у подножия скалы.
Здесь наконец они увидели Обитель.
Нижняя часть лицевой стороны скалы на последние двести пятьдесят или триста футов наклонялась под острым углом внутрь вдоль широкого полуовального фасада, образуя пещеру, наподобие глубокой вертикальной чаши в скале. В глубине этой чаши, будучи укрытыми от ненастья и все же находясь на открытом воздухе, стояли скрепленные обручами палатки ранихийцев. Впереди всех, но все еще под прикрытием скалы, находилась общая палатка, где ранихийцы жгли костры, готовили пищу, собирались, чтобы поговорить, потанцевать или спеть вместе, когда они не были заняты. Все вместе это выглядело довольно сурово, словно поколениям ранихийцев не удалось найти для себя уюта в камне, ибо Обитель была всего лишь центром, отправной точкой, откуда этот кочевой народ отправлялся в свои скитания по равнинам.
Встречать приближающийся отряд собралось около семидесяти ранихийцев. Почти все они были домозаботящимися, молодыми и старыми, но были здесь и те, кто просто нуждался в покое и безопасности. В отличие от шнуроносящих и гривомудрых, у них не было боевых шнурков. Но Гибкая была там, и она легким шагом вышла вместе с тремя другими ранихийцами встречать отряд. Было сразу заметно, что эти трое тоже были гривомудрыми, на них были такие же венки из желтых цветов, как и у Гибкой, и шнурки они тоже носили в волосах, а не на поясе. Отряд остановился, и Протхолл спешился перед гривомудрыми. Он поклонился им в манере ранихийцев, и они в ответ приветствовали его.
— Добро пожаловать еще раз, Лорды издалека, — сказала Гибкая. — Привет вам, Кольценосец и великие Лорды, великан и Стражи Крови. Добро пожаловать к очагу Обители.
Увидев ее салют, домозаботящиеся устремились вперед из-под прикрытия скалы.
Слезая с лошадей, всадники встречали приветствия улыбающихся домозаботящихся с небольшими венками, сплетенными из цветов. Жестами ритуальной величавости они надели эти венки на запястья своих гостей. Кавинант слез с Дьюры и увидел сияющую девочку — ранихийку лет пятнадцати-шестнадцати — стоявшую перед ним. У нее были чудесные темные волосы, падавшие на плечи, и мягкие большие карие глаза. Она не улыбалась — казалось, она благоговела, приветствуя самого Кольценосца, Носящего Белое Золото.
Протянув руки, она осторожно надела ему на запястье венок из цветов. Их запах вызвал у него головокружение, и он покачнулся. Венок был сплетен из аманибхавам. Ее запах жег обоняние, словно кислота, вызывая такой голод, что, казалось, он сейчас упадет.
Он был не в состоянии остановить слезы, покатившиеся из глаз.
С торжественным выражением на лице девочка-домозаботящаяся подняла руки и прикоснулась к слезинкам на его щеках, словно это были драгоценности.
Позади него ранихины Стражей Крови галопом уносились на просторы равнин. Шнуроносящие уводили лошадей, чтобы те могли отдохнуть, а тем временем на площадке собиралось все больше ранихийцев, услышавших новость о прибытии отряда.
Но Кавинант не отрывал глаз от девочки, смотрел на нее так, словно она была чем-то съедобным. Наконец она ответила на его взгляд, сказав:
— Я — домозаботящаяся Веселая. Скоро я буду достаточно взрослой, чтобы пройти посвящение в шнуроносящие.
Поколебавшись мгновение, она добавила:
— Я должна буду прислуживать вам, пока вы будете гостить здесь.
Когда он промолчал, она поспешно сказала:
— Если я вам не понравилась, то другие тоже будут счастливы прислуживать вам.
Кавинант еще некоторое время молчал, призывая на помощь бесполезную ярость. Но потом он собрался с силами для окончательного вердикта.
— Я ни в чем не нуждаюсь. Не трогайте меня.
Эти слова обожгли ему горло.
Почувствовав прикосновение чьей-то руки к плечу, он обернулся и увидел великана. Он смотрел на Кавинанта сверху вниз, но его слова были обращены к Веселой, на лице которой отразилась боль, вызванная отказом Кавинанта.
— Не грусти, маленькая домозаботящаяся, — пробормотал великан. — Кавинант Кольценосец испытывает нас. Эти слова идут у него не от сердца. Домозаботящаяся Веселая благодарно улыбнулась великану, потом сказала с внезапной дерзостью:
— Не такая уж я и маленькая, великан. Тебя обманывает мой рост. Я почти достигла возраста посвящения в шнуроносящие.
Казалось, всего мгновение потребовалось, чтобы великан понял ее шутку. Потом его жесткая борода дернулась, и он внезапно залился смехом. Его веселье все возрастало, эхом отражалось от скалы над Обителью, пока, наконец, сама гора, казалось, не заразилась его ликованием, и этот заразительный смех распространился повсюду, так что каждый, услышав его, начинал смеяться, не понимая причины своего смеха. Морестранственник хохотал долго, словно выбрасывая вместе с дыханием осколки своей души. Но Кавинант отвернулся, не в состоянии вынести громогласную тяжесть юмора великана.
— Проклятье! — прорычал он. — Адское пламя! Что вы со мной делаете? — Он так и не принял никакого решения, и теперь его способность к самоотрицанию, казалось, была на исходе.
Поэтому когда Веселая предложила проводить его к отведенному ему месту на пиршестве, организованном домозаботящимися, он молча последовал за ней. Она вывела его из-под тяжелой нависшей скалы на открытое пространство к горевшему костру. Большая часть отряда уже вошла в Обитель. Кроме центрального, было еще два костра, и ранихийцы разделили отряд на три группы: Стражи Крови сели вокруг одного костра, Кеан и его четырнадцать подчиненных — вокруг второго, а в центре ранихийцы поместили Протхолла, Морэма, великана, Ллауру, Пьеттена и Кавинанта, а также гривомудрых.
Кавинант позволил усадить себя по-турецки на гладкий каменный пол напротив Протхолла, Морэма и великана. Трое гривомудрых расположились рядом с Лордами, а Гибкая села возле Кавинанта. Остальные места в круге заняли шнуроносящие, вернувшиеся с равнин вместе со своими учителями-гривомудрыми.
Большинство домозаботящихся сновали вокруг, а также возле очагов внутри пещеры, по одному из них стояло за спиной у каждого из гостей, чтобы прислуживать им.
Домозаботящаяся Веселая стояла возле Кавинанта, тихо напевая что-то, что напомнило ему другую песню, когда-то слышанную:
Вдыхая дымок дерева и запахи пищи, Кавинант подумал, что смог бы, наверное, ощутить чистый, травяной аромат Веселой.
Красота мира произрастает
В душе Создателя, словно цветок…
Когда он неуклюже уселся на каменный пол, последние лучи заходящего солнца окрасили каменную крышу в оранжевый и золотой цвета, словно эффектное прощание. Потом солнце скрылось. Ночь сошла на равнины. Единственным источником света в Обители остались костры. Воздух был полон бормотания голосов, словно горный ветерок, полный аромата ранихинов. Но пища, которой так боялся Кавинант, не была подана сразу. Сначала шнуроносящие исполнили танец.
Трое из них танцевали внутри круга, в котором сидел Кавинант. Они плясали вокруг огня, совершая высокие прыжки и напевая веселую песню под аккомпанемент домозаботящихся, отбивавших ладонями сложный ритм.
Плавное скольжение их тел, внезапные повороты, темный оттенок кожи танцоров делали их похожими на бьющийся пульс равнин. Время от времени они принимали такие позы, чтобы свет костров бросал на стены и потолок тени в форме лошадей.
Иногда танцоры оказывались в достаточной близости от Кавинанта, чтобы он смог разобрать слова песни:
Эти слова и танец заставили Кавинанта почувствовать, что они выражают какое-то таинственное знание, какую-то способность видеть то, что необходимо было видеть и ему. Это ощущение внушило ему отвращение, он с трудом оторвал взгляд от танцующих и стал смотреть на пылающие угли костра. Когда танец закончился, он продолжал смотреть в сердце огня взглядом, полным неясного смятения.
Копыта, вырастающие из травы,
И звезды на лбу —
Цвет и аромат земли:
Царственный ранихин,
Скачи галопом, беги —
Мы служим хвосту неба и гриве мира.
Потом домозаботящиеся принесли к кострам еду и питье. Используя вместо тарелок широкие листья, они поставили перед гостями тушеное мясо и дикий картофель. Блюда были приправлены редкими травами, которые ранихийцы часто использовали для приготовления пищи, и вскоре пир целиком захватил всех членов отряда. В течение долгого времени единственными звуками в Обители были голоса прислуги и звуки пережевываемой пищи.
В разгар пиршества Кавинант сидел словно чахлое дерево. Он не реагировал ни на что, предлагаемое ему Веселой. Он смотрел в огонь — одно полено в костре горело красным огнем, похожим на ночной цвет его кольца. Мысленно он проводил самоосмотр, обследуя свои конечности от начала до конца. Его сердце ныло в убеждении, что он вот-вот обнаружит какое-то в высшей степени неожиданное пятно проказы. Он выглядел так, словно увядал на корню.
Через некоторое время люди снова заговорили. Протхолл и Морэм отдали свои листья-тарелки обратно и вновь обратили внимание к гривомудрым.
Кавинанту были слышны отдельные отрывки их разговора. Они говорили о нем — о том послании, которое он доставил Лордам, о роли, которую он играл в судьбе Страны. Их физический комфорт странно контрастировал с серьезностью их слов. Рядом с ним великан описывал беду, случившуюся с Ллаурой и Пьеттеном, одному из гривомудрых.
Кавинант смотрел в огонь. Ему не надо было смотреть вниз, чтобы увидеть кровавую перемену, происшедшую с кольцом, — он ощущал радиацию зла, исходившую от металла. Он прикрыл кольцо другой рукой и задрожал. Каменный потолок, казалось, нависал над ним, словно жестокое крыло откровения, ожидающее момента его беспомощности, чтобы ударить по незащищенной шее. И он был, к тому же, безобразно голоден.
— Я схожу с ума, — пробормотал он.
Домозаботящаяся Веселая уговаривала его поесть, но Кавинант не реагировал.
Сидевший напротив него Протхолл объяснял цель похода.
Гривомудрые неуверенно слушали, словно им трудно было усмотреть связь между далеким злом и Равнинами Ра. Поэтому Высокий Лорд рассказал им, что произошло в Анделейне.
Пьеттен пустым рассеянным взглядом смотрел в ночь, словно с нетерпением ждал восхода луны. Рядом с ним Ллаура тихо разговаривала со шнуроносящими, благодаря за гостеприимство ранихийцев. Великан подробно описывал тот ужас, который случился с двумя оставшимися в живых обитателями настволья Парящее, его лоб напрягся от усилий и сдерживаемых эмоций.
Пламя сияло, словно дверь, за которой подстерегает страшная опасность. Шея Кавинанта ныла от напряжения, а глаза смотрели невидящим взглядом. Зеленые пятна его одежды как бы предупреждающе отмечали: гадкий, грязный прокаженный…
Он уже заканчивал свой мысленный самоосмотр. Позади него была невозможность поверить в реальность Страны. А перед ним была невозможность поверить в ее нереальность.
Домозаботящаяся Веселая внезапно вошла в круг и встала перед ним, держа руки на бедрах, с горящими глазами. Она стояла слегка расставив ноги, так что ему были видны кровавые огненные угли в просвете между ними.
Он посмотрел на нее.
— Вы должны поесть, — сердито сказала она. — Вы и так уже наполовину мертвый.
Плечи ее были расправлены, и ткань платья на груди туго натянулась.
Она напомнила ему Лену.
Протхолл в это время говорил:
— Он не рассказал нам всего, что произошло на праздновании.
Нападение на духов не было предотвращено — и все же мы верим, что он как-то сражался с юр-вайлами. Его попутчица винила и себя, и его в том зле, которое произошло во время танца.
Кавинант дрожал.
Как Лена, подумал он. Лена?
Тьма набросилась на него, царапая когтями головокружения.
Лена?..
На миг он потерял способность видеть от заслонившей глаза черной воды и грохота. Потом он вскочил на ноги. Он сделал это с Леной — сделал это? Отодвинув с пути Веселую в сторону, он прыгнул к огню. Лена!
Размахивая посохом, он накинулся на пламя. Но победить память он не мог, избавиться от нее было не в его силах. Искры и угли полетели во все стороны. Он сделал это с ней! Потрясая изуродованным кулаком в сторону Протхолла, он крикнул:
— Она не права! Я не мог помочь им! — Он думал: «Лена! Я… Что я наделал? Я — прокаженный!»
Люди вокруг него вскочили на ноги. Морэм быстро шагнул вперед и предостерегающе поднял руку.
— Спокойнее, Кавинант, — сказал он. — В чем дело? Мы — гости.
Но несмотря на протест, Кавинант знал, что Этиаран была права.
Перед его глазами снова проходили эпизоды битвы у настволья Парящее, когда он сам убивал и наивно думал, что быть убийцей — это что-то новое для него, что-то беспрецедентное. Он стал им еще раньше, в нем это было с самого начала его сна, с самого начала. Его интуиция подсказывала ему, что не было никакой разницы между тем, что юр-вайлы сделали с духами, и тем, что он сделал с Леной. Он служил Лорду Фаулу с самого первого дня своего пребывания в Стране.
— Нет! — прошипел он так, словно его варили в кипящем котле. — Нет, я больше не стану этого делать. Я не собираюсь больше быть жертвой. — Противоречие в его словах яростью потрясло его, словно он мысленно воскликнул: Я изнасиловал ее! Я, гадкий поганый ублюдок!
Он чувствовал себя таким слабым, словно понимание того, что он сделал, разрушило его кости.
Морэм настойчиво повторил:
— Неверящий! В чем дело?
— Нет! — ответил Кавинант. — Нет!
Он попытался кричать, но голос звучал глухо и еле слышно.
— Я не буду… Теперь терпеть это. Это неправильно. Я хочу жить!
Слышите?
— Да кто ты такой? — прошипела сквозь зубы гривомудрая Гибкая.
Быстро встряхнув головой и молниеносно взметнув руку вверх, она сорвала шнурок с волос и привела его в боевую готовность.
Протхолл схватил ее за руку. В его старческом голосе слышались властность и мольба.
— Прости, гривомудрая. Тебе не понять этого. Он — повелитель Дикой Магии, которая разрушает мир. Мы должны простить.
— Простить? — почти крикнул Кавинант. Ноги его подкосились, но он не упал. Баннор подхватил его. — Нет, вы никогда не сможете меня простить. — Ты просишь наказать тебя? — недоверчиво спросил Морэм. — Что же ты сделал?
— Прошу? — Кавинант напрягал все свои силы, чтобы вспомнить что-то. Что-то чрезвычайно необходимое. Потом ему это удалось. Теперь он знал, что ему следовало делать. — Нет. Позовите ранихинов. — Что? — негодующе огрызнулась Гибкая. И все ранихийцы эхом подхватили протест.
— Ранихинов! Позовите их!
— Ты сумасшедший? Осторожнее, Кольценосец. Мы — ранихийцы. Мы не зовем их — мы им служим. Они приходят тогда, когда хотят. Ты слишком многого хочешь. И никогда они не приходят ночью.
— Зовите, я вам говорю! Я! Зовите их!
Что-то в его ужасной требовательности смутило ее. Она колебалась, глядя на него со смешанным выражением гнева, протеста и неожиданного сострадания, потом развернулась и вышла из-под навеса.
Поддерживаемый Баннором, Кавинант заковылял вслед за ней. Отряд и ранихийцы потянулись за ним подобно следу, остающемуся в кильватере корабля, — следу ужасной ярости. Позади кровавая луна только что показалась над скалой, и отдаленные равнины, видимые за пределами горных подножий перед Обителью, уже были омыты алым светом. Этот кровавый поток, казалось, проникал в саму структуру земли Страны.
Гривомудрая Гибкая шла сквозь ночь, направляясь к равнинам, пока наконец не остановилась на площадке у дальнего края Обители. Кавинант стоял и смотрел на нее. Слабым, но решительным движением он освободился от поддержки Баннора и остался стоять один, словно поврежденный галеон, выброшенный на берег и оставшийся там после отлива, занесенный на невозможную высоту среди рифов. Потом, двигаясь как деревянный, он подошел к Гибкой.
Кровавый отблеск луны лежал перед ним, словно мертвое море, и тянул его, становясь все ярче вместе с тем, как всходила луна. Его кольцо холодно тлело. Он чувствовал себя так, словно был магнитом. Земля и небо были одинакового алого цвета, и он шел, будто магнитный полюс, на котором сосредоточилась красная ночь — он и его кольцо, сила, которая вынуждена была осквернить этот прилив. Вскоре он уже стоял в центре открытой площадки. Собравшиеся вокруг были словно отделены от него невидимым занавесом тишины.
Впереди него гривомудрая Гибкая протянула руки, словно подзывая к себе тьму. Внезапно она издала пронзительный крик.
— Келенбрабанал марушин! Рушин хайнин кленко лирринарунал!
Ранихин Келенбрабанал!
Потом она свистнула один раз. Этот свист эхом отозвался от скалы, словно визг. В течение долгого времени на площадке стояла тишина. Вызывающей походкой Гибкая прошествовала назад в Обитель. Проходя мимо Кавинанта, она резко произнесла:
— Я вызвала.
Потом она оставила его, и он очутился один на один с луной.
Но вскоре раздался топот копыт. Огромные лошади пожирали расстояние. Звук был столь мощным в ночной тишине, что казалось — к Обители катятся сами горы. Ранихинов было много — несколько десятков. Кавинант усилием воли заставил себя удерживаться на ногах. Его сердце, казалось, слишком ослабело, чтобы биться дальше. Едва ли он замечал молчаливую тревогу ранихийцев. Затем внешний край площадки, казалось, приподнялся, и волна ранихинов ворвалась на открытое пространство — почти сотня лошадей неслась плечом к плечу прямо на Кавинанта, словно стена.
Возглас изумления и восхищения вырвался у ранихийцев. Мало кто из старейших гривомудрых когда-либо видел сразу так много ранихинов. А Кавинант чувствовал, что видит саму гордую плоть Страны. Он боялся, что они затопчут его.
Но стена обогнула его слева так, что в итоге он оказался в кольце ранихинов. С развевающимися гривами и хвостами, со звездами во лбу, они заслонили собой весь мир. Топот их копыт ревел у Кавинанта в ушах.
Их кольцо сжималось все плотнее. Их рвущаяся наружу сила вызывала в нем страх, заставляя крутиться на месте, словно он пытался увидеть их всех одновременно. Сердце бешено колотилось в груди. Он не успевал поворачиваться с такой скоростью, чтобы видеть их всех. Это усилие заставило его споткнуться и упасть на колени. Но в следующее мгновение он снова поднялся, встав так, чтобы оказаться против направления вращения кольца, и его лицо исказилось, будто в крике — сам крик затерялся в громе копыт ранихинов. Раскинув руки, он словно оперся о противостоящие стены.
Медленно и мучительно, переминаясь с ноги на ногу и роя землю копытами, ранихины остановились. Они смотрели на Кавинанта. Глаза их вращались, у некоторых на губах была пена. Сначала Кавинант не понял их волнения.
Внезапно раздались крики гривомудрых. Кавинант узнал также голос Ллауры. Повернувшись, он увидел, что Пьеттен бежит к лошадям, а Ллаура едва не успевает за ним и с каждым шагом все больше отстает. Ребенок застал всех врасплох, все смотрели на Кавинанта. Теперь Пьеттен уже добрался до круга и протиснулся между ногами ранихинов, беспокойно рывших землю. Казалось неизбежным, что его растопчут. Его голова была по размеру не больше, чем копыто ранихина, а эти копыта находились в беспрерывном движении. Воспользовавшись удобным моментом, Кавинант инстинктивно прыгнул вперед и выхватил Пьеттена из-под копыт одного из коней.
Но его рука, лишенная половины пальцев, не смогла удержать мальчика, и Пьеттен вырвался от него. Мгновенно вскочив на ноги, он бросился на Кавинанта и ударил его изо всех сил.
— Они ненавидят тебя! — бушевал он. — Уходи!
Свет луны упал на площадку, выделил ее среди окружающих гор. В алом сиянии маленькое личико Пьеттена выглядело как пустыня. Ребенок продолжал молотить по нему кулаками, но Кавинант поднял его с земли и обеими руками прижал к себе. Удерживая Пьеттена таким образом, он смотрел на ранихинов. Теперь он понял. Прежде он слишком старательно избегал их, чтобы заметить, как они реагируют на него. Они не угрожали ему. Этим огромным животным он внушал ужас. Только ужас. Глаза их сторонились его лица, и они роняли вокруг себя хлопья пены. Мышцы ног и груди дрожали. Тем не менее они словно в агонии приближались к нему. Древняя традиция нарушалась. Вместо того, чтобы выбрать себе седока, они подчинялись его выбору. Импульсивным движением Кавинант освободил левую руку и взмахнул холодным красным кольцом перед одним из ранихинов. Тот вздрогнул, изогнув шею, словно увидал перед собой змею, но не сошел с места. Кавинант снова прижал Пьеттена обеими руками. Сопротивление ребенка теперь ослабло настолько, словно он подвергся медленному удушению. Но Неверящий продолжал сжимать его изо всех сил. Шатаясь, словно он не мог восстановить равновесие, он диким взглядом смотрел на ранихинов. Но он уже принял решение. Он видел, что ранихины узнали его кольцо.
— Слушайте, — крикнул он, прижимая Пьеттена к себе, голосом, хриплым, как дыхание. — Слушайте! Я заключаю с вами сделку. Поймите правильно. Проклятье! Поймите правильно. Сделку. Слушайте! Я не могу этого выносить… Я распадаюсь на части. На части. — Он еще крепче прижал Пьеттена. — Я вижу… Вижу, что происходит с вами. Вы боитесь. Вы думаете, что я… Хорошо. Вы свободны. Мне не нужен никто из вас.
Ранихины со страхом смотрели на него.
— Но вы должны что-то сделать для меня. Вы должны уступить мне! Этот крик отнял у него почти все силы. — Вы… Страна… — он задыхался, в его голосе слышалась мольба. — Дайте мне жить! Не просите слишком много.