Дорошевич Влас. Сказки и легенды

   Керим отбил столько поклонов, сколько требуется, и спокойно ответил:
   - Ни солнцу не говорят: свети! Ни облакам, - плывите! Солнце само по себе светит, и облака без приказа плывут. Так и мне не надо приказывать: "Говори правду!" Я только и говорю, что правду. Я не говорю тебе, шах: "Будь справедлив!" На то ты и шах. Я говорю тебе только: "Выслушай, чтоб знать!" На то ты - человек. Изо всех имен, которое можешь мне дать, одно не подходит ко мне, и ты мне его дал: "Обманщик!" Я потому и гнев твой навлек, что я не как другой, - не обманщик. Слушай, шах! Час правды настал! В благородной страсти "с охоте ты объездил все области твоей земли. Знай же, что нигде нет таких дорог, чтоб шестерым в ряд ехать можно. Потому что такие дороги никому и не нужны. Нигде над пропастями нет мостов, а неприступные скалы везде неприступны.
   - Как нигде нет? Когда я видел везде своими глазами! Везде, кроме твоей области! - выкликнул шах.
   - Эти дороги, мосты, тропинки делались, шах, только для тебя. Чтоб ты увидел и подумал: "Вот как хорошо в этой области!" Чтоб получить от тебя награду. А я, шах, тебя обманывать не захотел и булыжник в голубой цвет красить, чтоб выдать за бирюзу, не пожелал. Вот, шах, моя область, какова она есть! Таковы же и все твои области! Только там к твоему приезду, чтоб обмануть тебя, нарочно дороги строят. А я не хотел. Правда выше всего!
   И Керим вновь отдал столько поклонов, сколько надо. Шах глубоко задумался.
   - Да! Вот оно что! - промолвил шах. - Это дело надо сообразить. Ступай, Керим. А я подумаю. На завтра я объявлю тебе свою волю.
   Ног под собой не чувствовал Керим от радости, когда шел:
   - Самому шаху правду сказал!
   И во сне себя в ту ночь не иначе, как в золотом халате, видел.
   - Не иначе мне, как золотой халат, за такую заслугу дадут!
   Смущало Керима немного:
   - Что теперь бедняги, правители других областей, делать будут?
   Керим был хоть и правдивый, но добрый человек. Кроме правды, и людей любил. Но Керим успокоился:
   - Что ж? Я не виноват. Зачем они врали?!
   ПРИЗРАКИ ПУСТЫНИ (Андижанская легенда)
   (Фабула этой легенды сообщена мне художником Н. Ольшанским, который только что вернулся из Средней Азии. Он слышал и записал эту легенду в Андижане. - Примечание В.М. Дорошевича.)
   Давно, давно, в незапамятные времена жил в Андижане богатый и славный купец Макам-бей-мирза-Сарафеджин. Был он так же богат деньгами, как днями прожитой жизни. Если бы вы встретили в пустыне пять верблюдов, - вы могли бы, указав на пятого, сказать:
   - Это верблюд Макам-бея-мирзы-Сарафеджина. И никогда бы не ошиблись.
   Везде кругом ходили его караваны, развозя товары и возвращаясь к Макам-бею с золотом.
   В конце концов стал беден Макам-бей только одним: часами, которые оставалось ему жить.
   Лежит Макам, одинокий и бездетный, в своем доме. Лежит и не спит. Не спит и думает.
   Ветер вдруг уныло, уныло провоет и замолкнет. Дерево около дома проснется среди ночи, задрожит все и зашумит листьями. Ворон каркнет. Стена хрустнет.
   И чувствует Макам, что это ангел смерти, посланный аллахом по его душу, кругами ходит около дома. Все меньше и меньше становятся круги. Ближе и ближе. Страшно Макаму. Послал Макам за муллой и сказал:
   - Ты знаешь, что писал пророк, чего хочет аллах. Ты премудрость божия на земле. Я тебе скажу, что я думаю. А ты выслушай и скажи, что думает об этом бог.
   Мулла ответил:
   - Говори.
   - Два светила светят миру: солнце и луна! - сказал Макам. - На солнце смотреть больно, - ослепнешь. На луну все смотрят, все любуются. Так есть и две правды на земле. Одна правда для людей, человеческая, другая - божия. Час мой уже такой, что, хочешь не хочешь, надо на солнце взглянуть. Я богат и стою своего богатства, потому что умен и дела понимаю. Чье ж и богатство, как не мое, раз оно у меня? Это правда человеческая. А по божеской-то правде, какое ж это мое богатство. Что я делаю? Сижу в Андижане! А богатства - все сделали мои слуги. Они жарились в пустыне, их пронизывал ветер, их засыпали раскаленные пески. Они жизнью своею рисковали, составляя богатства. Их и имущество. Я так думаю. И решил я обратиться к тебе. Когда придет ангел смерти и возьмет из этого тела то, что нужно аллаху, и унесет, возьми все мое имущество и раздели между моими слугами. Ты знаешь, что написал пророк, и чего хотел аллах. Ты премудрость .,божия на земле. Что ты мне на это скажешь? Мулла встал и поклонился:
   - Солнце светит с неба, а дрянь песчинка валяется на земле. Осветило ее солнце, и горит песчинка, - подумаешь, драгоценный камень. Что такое мулла? Я песчинка, такая же дрянная песчинка, как и миллионы миллионов песчинок, но осветило меня солнце, и я блещу. И люди говорят: драгоценный камень горит на земле! Что я скажу тебе, когда ты говорил с аллахом? И стоит тебе советоваться с муллой, когда ты посоветовался с аллахом? Как аллах тебе велел, так ты мне и сказал. А как ты мне сказал, так я и сделаю. Умирай с миром.
   Легко стало Макаму. Словно тяжелое бремя свалилось с его старых плеч.
   Лежит Макам и спокойно слушает. Птица около дома шарахнулась с испуганным криком. В окно словно кто-то заглянул, проходя мимо. В сенях что-то хрустнуло. Идет кто-то. Дверь скрипнула.
   Поднялся на ковре Макам-бей-мирза-Сарафеджин и приветливо сказал:
   - Добро пожаловать!
   Подошел ангел смерти к Макаму, припал с поцелуем к беззубому рту. Юными стали старческие губы Макама, отвечает он на поцелуй, как встарь отвечал на поцелуи. И, целуя, чувствует Макам, как за плечами его крылья растут, растут...
   Умер Макам, а быть может, только еще жить начал, - кто его знает.
   Идут Макамовы слуги к мулле и посмеиваются:
   - Богатства между всеми делить будут! Дожидайся! Разделят! Что ж, они и Даудке колченогому тоже богатства давать будут? Как же? Воспользуются, что дурак, дадут ему тилли (Монета, 3 руб. 80 коп. Примечание В.М. Дорошевича.): "полакомься". Да и все!
   Перед мечетью лежали горы товара, лежало насыпанное на ковpe золото, стояли, пофыркивая, верблюды.
   - Делите сами между собою, - сказал мулла бывшим слугам Макама, помните только, что на вас смотрит аллах!
   И слуги с опаской приступили к дележу между собою богатств.
   А к Даудке колченогому мулла обратился отдельно:
   - А тебе, Даудка, чтоб тебя никто не обидел, - вот твоя часть!
   И мулла указал Даудке на восемь верблюдов. Жирных, откормленных, крутогорбых, здоровенных.
   Обрадовался Даудка, погнал верблюдов гуськом на базар и стал, ожидая, не наймет ли кто товары куда везти. Самые лучшие на базаре верблюды - Даудкины. Пришел на базар бухарский купец, сразу на них воззрился. Подошел, ходит кругом, ладонями об халат бьет:
   - Ах, какие верблюды! Вот это верблюды! Чьи такие? Кто хозяин?
   Даудка колченогий выступил вперед:
   - Мои теперь.
   - Не возьмешь ли у меня товар в Гуль отвезти на своих верблюдах?
   - Отчего ж не взять?
   Купец с опаской поглядывает на верблюдов:
   - А много ли хочешь?
   Даудка подумал, подумал:
   - Два тилли!
   Засмеялся бухарский купец. До Гуля 8 дней пути. Совестно стало купцу, - кругом все смеются.
   - Вот что, милый ты мой! Ты, я вижу, человек простой. Я заплачу тебе не два, а шестьдесят тилли. Иди брать мой товар.
   Обрадовался Даудка, подтянул пояс потуже, зыкнул, крикнул, погнал верблюдов рысью к купцу товар брать.
   Нагрузили верблюдов, как только можно было, шелками, шалями, коврами, кошмами самыми дорогими, - и караван отправился в путь: Даудка, сын купца и приказчик.
   Идут они по степи. Солнце жжет. Верблюды колокольцами позвякивают:
   - Звяк... звяк...
   Рядом по горячему песку ковыляет колченогий Даудка, в песке по колено вязнет, думает:
   - Везу я в Гуль чужой товар, - вот бы мне свой везти!
   А верблюды колокольцами позвякивают:
   - Так... так...
   А солнце жжет, жжет еще сильнее.
   - Буду я всю жизнь свою вот так-то на солнце жариться, пока совсем не испекусь! Чужие товары возить, - думает Даудка.
   А верблюды колокольцами, словно посмеиваются:
   - Вот... вот...
   А солнце жжет. А солнце жжет! Падает от жажды Даудка. В глазах мутится.
   - Словно около реки всю жизнь стоять! - думает Даудка. - С раскрытым ртом, от жажды дохнуть! Мимо сколько воды течет. А тебе в рот когда-когда капелька брызнет.
   И мерещится Даудке.
   Отвез он свой товар в Гуль, продал, нового накупил, такого же вот Даудку на базаре нанял. Жарься тот Даудка, вези товар! А он будет себе сидеть, как Макам-бей-мирза-Сарафеджин сидел, - да ждать, когда деньги ему привезут.
   - Только, - усмехается про себя колченогий Даудка, - я-то уж шестидесяти тилли Даудке не дам, ежели два просит! Пусть за два и везет, если он такой дурак!
   Остановились на третий ночлег. Стреножили верблюдов, развели костер, поели и легли спать. Притворяется Даудка, будто спит. Не спит Даудка. Третья ночь его лихорадка бьет.
   Когда купеческий сын и приказчик заснули, поднялся Даудка колченогий и вынул из-за пояса острый, отточенный, кривой нож.
   Как кошка, неслышно шагая, подкрался Даудка к купеческому сыну. Купеческий сын спал, храпел разметавшись, откинув голову, раскинув руки. Наклонился Даудка. Горло перед ним. Дрожит Даудка, зубы стучат. А купеческий сын ему прямо в лицо дышит, храпит, носом свистит. Резнул Даудка по обнаженному горлу. Только кровь булькнула, и горячие капли обожгли Даудке лицо. Только глаза открыл купеческий сын и руками и ногами дернул.
   И тихо все.
   Подкрался Даудка, сгорбившись, к приказчику. Тот спал на боку. Высмотрел Даудка в горле местечко, где жила бьется, словно мышонок там. Наставил против этого места нож острием и изо всей силы ударил.
   Замычал приказчик, ногами, руками быстро, быстро перебирать стал, задрожал всем телом и на песке длинный, длинный вытянулся. Стреноженные верблюды жевали, спокойно смотрели на то, что происходило, и только, когда в воздухе запахло свежею кровью, фыркнули и запрыгали прочь. Поднялся весь в крови Даудка. Горячая кровь жжет похолодевшее тело. Тихо все.
   Даудка упал на колени и коснулся лбом земли:
   - Слава аллаху!
   Пришел Даудка со своим караваном в Гуль на базар, - на славный базар, который бывает раз в год. Все покупатели побежали к новому купцу. Ни у кого нет таких товаров. Новый купец, должно быть, для того, чтобы покупателей приворожить, берет дешевле всех. Опомниться не успел, - как расторговался Даудка. Мешок с золотом насилу поднимешь, тяжело таскать. Бросился гулять Даудка. Во всех местах, мимо которых раньше только проезжал, побывал. В чайхане певцов слушал и сказочников, над прибаутками хохотал. Смотрел, как бахчи танцуют, изгибаясь так, что затылком пола касаются. С одним большеглазым, румяным, красиво накрашенным бахчи рядом сидел, всех угощал, бахчи обнимал. Гашиш курил, на ковре валялся, сны такие видел, что вспомнить сладко.
   - Ах, хорошо нам, богатым людям! Смерть ждать не надо: покурим на земле рай можем видеть!
   Сном, угаром шли дни Даудки. Проспался Даудка, очнулся:
   - Хорошо-то все это хорошо! Но надо отсюда бежать! Хватятся, узнают, откроют!
   Пошел Даудка на базар, купил себе самого лучшего коня, зашил золото в пояс. Шарахнулся даже конь, когда Даудку подсадили и Даудка в седле с такою тяжестью сел. Сел и поскакал, а верблюдов на базаре бросил:
   - Пусть теперь меня ищут!
   Мчится Даудка по степи из Гуля. Весело ему, играет у него душа. От радости выпрыгнуть хочет. Свищет ветер в ушах. Впереди гладь и даль. Богат и свободен. Лети куда хочешь. Живи, где захочешь. Мчится Даудка, любуясь скоком лихого коня. Вдруг слышит сзади по степи топот.
   Тронул Даудка поводом коня. К узорной луке наклонился. А топот все ближе и ближе. Захолонуло у Даудки сердце:
   - Погоня?
   Оглянулся Даудка: гуськом бегут, гонятся за ним по степи его восемь жирных, здоровых верблюдов. Летят. Распластались по земле, шагают огромными шагами, едва касаются копытами песку. Вытянули шеи. Языки высунули.
   - А! Будьте вы прокляты! Очень вы мне нужны! - выругался Даудка и хлестнул плетью коня.
   Словно с ума сошел конь. Ринулся. Не скачет - летит, а топот сзади не смолкает, не смолкает. Оглянулся Даудка. Что это за верблюды?
   Поджарые, ребра на боках выдались, горбы как пустые мешки на спинах болтаются. Шерсть вылезла, клочьями по ветру летит. Тонкие, костлявые шеи вытянуты. Глаза вылезли, на губах пена, из раздутых ноздрей кровь капает.
   - Скоро, скоро сдохнете, проклятые! - со злобой думает Даудка.
   И принялся стегать коня плетью.
   Бока ходят у коня. Дыханье со свистом вырывается из ноздрей. Кожа вся дрожит на коне.
   А Даудка, пригнувшись к луке, хлещет, хлещет его плетью. А топот позади все не умолкает, не умолкает. Чувствует Даудка, как худеет, словно тает, под ним конь. Плеть уж хлещет не по крутым бокам, а по выдавшимся ребрам.
   Шея стала тонкой, как у тех верблюдов. Озверел Даудка.
   Правою рукой бьет плетью. Левой вцепился в гриву, дернул, чтоб сделать больнее:
   - Скорее, скорее!
   Клок гривы остался в руке у Даудки. В другом месте схватил за гриву Даудка. Снова клок гривы без труда отделился, остался в руке. Обезумел Даудка.
   Наклонился, приник к шее, зубами схватился. Кусок кожи остался в зубах. А топот за спиной все ближе и ближе.
   - Не сдохли, проклятые!
   Оглянулся Даудка и зашатался на седле. Верблюдов уже нет. Ни кожи, ни шерсти. Одни кости. Бегут вереницей, распластавшись по земле, скелеты верблюдов.
   Бегут, летят, нагоняют. Завыл Даудка.
   Бьет коня ногами, кулаками.
   Чувствует, как сам худеет. Видит, какими костлявыми становятся его кулаки. Кости, обтянутые кожей. Вьет он коня, бьет.
   - Тяжело тебе? Тяжело?
   Даудка резанул по поясу ножом. Посыпалось со звоном золото.
   Легче коню. Быстрее мчится конь. А топот все не умолкает, не умолкает. Оглянулся Даудка. Ниточкой тянется по песку сыплющееся золото, и по этой дорожке мчатся, летят, распластавшись над землею, скелеты верблюдов. В ужасе отвернулся Даудка от страшного зрелища, в ужасе наклонился над шеей коня.
   Перед ним белые позвонки. Ноги его сжимают белые круглые ребра. Хлещет Даудка плетью по костям, - взглянул на руку: кости. Он схватился за грудь, - кости. Схватился за голову, - кости. Летит по степи скелет коня. Скелет человека бьет его плетью.
   Скелет обвязан только поясом, из пояса золотой дорожкой сыплется золото.
   И по этой дорс жке, распластавшись над землей, мчатся скелеты верблюдов. И хруст костер слышится в испуганном свисте ветра.
   Путник! В тот час, когда ты томишься от жажды, и воздух дрожит от зноя, - если ты услышишь в степи стук костей и в мареве увидишь бегущие скелеты верблюдов, - знай: - Смерть! Смерть! Смерть мчится на тебя!
   Спрыгивай с твоего коня, падай на горячую землю, вспоминай свои грехи.
   Это Даудка колченогий и его верблюды мчатся по сожженной степи.
   Это смерть! Смерть! Смерть мчится на тебя.
   ПАРИИ (Индийская легенда)
   Тихо в эфире звеня, мчались миры за мирами. Слушая гармонию вселенной, Брама воскликнул:
   - Как прекрасен мой мир. Как прекрасен! И с любовью остановился его взгляд на земле. - Моя земля!
   Цветы благоухали, птицы пели, звенели ручьи и шумели леса.
   Аромат цветов, блеск звезд, сияние молодых зарниц и щебет птиц, все сливалось в гимн небу и неслось к Браме. И, внимая этому гимну, Брама воскликнул:
   - Хочу гостей на пир! На мой пир!
   И сорвал Брама цветы, и кинул их в зеркальную гладь океана, и наклонился он над океаном и воскликнул:
   - Из вод, освещенных блеском глаз моих! Из вод, отразивших лицо мое, лицо бога! Из прекрасных благоухающих цветов! Явитесь созданья, подобные мне! На счастье, на наслажденья явитесь. На счастье, о котором может грезить только моя бессмертная мысль! Явитесь! Я вас зову!
   И из цветов расцвели люди. Существа прекрасные и совершенные. Все люди были парсами, все благородны.
   - Наслаждайтесь! - воскликнул Брама. - Весь мир отдаю вам! Все вам принадлежит! Все для вас!
   И Брама одарил людей.
   Он дал им зрение, дал обоняние, дал вкус, дал осязание, дал слух, - чтоб и кудрявые рощи, и цветы, и плоды, и пение птиц, и сами люди доставляли наслаждение друг другу.
   Бананы, пальмы, хлебные деревья несли им свои плоды. Гремучие ручьи приносили кристальную воду.
   - Пируйте!
   Когда же люди уставали от пира, солнце закатывалось, чтобы не мешать их покою. И чтобы человек мог любоваться своею прекрасною подругой, на небе загорались звезды и нежно освещали землю.
   Люди были счастливы, и Брама был счастлив в небесах их счастьем.
   Он лежал на розовых облаках, слушал гармонию вселенной и предавался покою.
   Как вдруг чудную гармонию прервали странные, неприятные звуки. Грозные, зловещие. Как шум приближающегося прилива, который шелестит морскими камешками. Звуки неслись с земли.
   - Что это? - поднялся Брама. - Звуки раздражения? Гнева?
   - Хуже! - ответил черный Шиву.
   - Негодованье? Возмущенье?
   - Хуже! - ответил черный Шиву.
   - Непокорство? - загремел Брама.
   - Хуже! - ответил черный Шиву. - Твой мир зевает! Твой мир скучает! Из звуков мира это худший, гнуснейший, - звук скуки! От скуки зевает твой мир!
   И с розовых облаков спустился к земле великий Брама. Спрятанные от палящих лучей солнца благоухающею тенью розовых кустов, прохладною тенью рощ, освежаемые шепотом ручьев, - сонные, жирные, откормленные, как свиньи, лежали люди. Без мысли в глазах, с заплывшими лицами. И зевали от скуки:
   - Мы превращаемся в скотов! Стоило давать нам божественную душу! Мы обречены на гнуснейшую из мук - на скуку. Этой пытки, кроме нас, не знает ни одно из существ, живущих на земле!
   И Брама в ужасе подумал:
   "Разве нет у них глаз, чтобы видеть прелести мира? Разве нет ушей, чтобы слушать щебет птиц? Разве нет вкуса, чтобы лакомиться сочными и зрелыми плодами земли? Нет обоняния, чтобы вдыхать аромат трав и цветов? Разве нет рук для объятий?" И на божественную мысль донеслось эхом с земли:
   - Подруга - вот она! Плоды - не надо протягивать руки, валятся с деревьев. Птицы без умолка звенят, цветы без умолка пахнут. Не может родиться желаний. А душа живет желаниями, одними желаниями!
   Улыбнулся Брама и взглянул на кусты и рощи, заплетенные лианами. И от взгляда его из рощ и кустов вылетели стада быстроногих серн, с ужасом взглянули прекрасными глазами и, как молния, сверкнули по лугам.
   - Какие прекрасные зверьки! - воскликнули женщины, вскочили и от радости захлопали руками. - Достаньте, достаньте нам их!
   - Кто достанет скорее? - воскликнул юноша и бросился за убегающей серной. - Кто скорее? Кто скорее?
   Мужчины кинулись вперегонку за мелькавшими, как молния, красивыми зверями. Женщины радостно хлопали в ладоши. Смех, радость, веселье зазвенели над землей. И поднявшись на свое небо, Брама с насмешкой посмотрел на черного Шиву, который лежал на грозовой туче, лежал и не спал, не спал и думал. Брама погрузился в розовые облака и под песню вселенной начал дремать, - как вдруг его разбудил грозный голос черного Шиву.
   - Твоя земля мешает мне спать! Запрети ей нарушать песню, которую поет нам вселенная!
   С земли снова, разрывая гармонию вселенной, неслись плач, - стон и крики.
   - Твой мир зевает! - сказал черный Шиву.
   И Брама вновь спустился к земле. Теперь плакали женщины. Они ломали себе руки.
   - О, мы, несчастные! Прежде нас развлекали хоть ласки! Теперь мужчины все ушли на охоту. Что ж остается нам? Скучать и тосковать?
   Улыбнулся на их жалобы Брама.
   И из свиста птиц, звона ручья, шелеста листьев создал им песню.
   - Веселитесь, дети!
   И зазвенела песня над землей и, как лучшая из роз, вплелась в венок гармонии вселенной.
   И Брама, спокойный и радостный, унесся в свою голубую высь. И задремал.
   - Замолчит ли твой мир? - разбудил его громовый голос Шиву. - Его всхлипыванья мне противны, как хрюканье свиньи, затесавшейся в стадо белых, тонкорунных коз. Среди их серебристых, нежных криков это хрюканье звучит гнусно! Развлекайся, если ты хочешь, сам, но не отравляй моего покоя! Заставь свою землю петь как следует! Согласно со всеми мирами! Или пусть замолчит! И исчезнет!
   И в ужасе от слов Шиву Брама спустился к земле. Теперь вопили мужчины.
   - Охота! С тех пор, как мы достигли в ней искусства, - какое же в этом удовольствие! Подстерегать глупых серн, когда умеешь делать для них засады! Что за глупое развлеченье для существа, одаренного умом! У женщин, - у тех есть хоть песни! А у нас?
   И глядя на валявшихся в скуке и безделье людей, Брама со вздохом взглянул на все остальное. Кроме человека, как счастливо все остальное. Ничто не знает покоя, скуки. Все скользило в глазах Брамы.
   Скользили тени пальм, послушные движенью солнца. Мерно поворачивали лилии вслед за солнцем свои цветы, чтоб солнце все время смотрело в глубину их чаш.
   Скользили мерно и плавно на небе звезды, плавно шло солнце, плыла луна. Мир вел хоровод. И Брама воскликнул:
   - Пляшите!
   Женщины, схватившись за руки, в плавной и мерной пляске понеслись по земле, - и восторгом загорелись глаза мужчин.
   - Никогда женщины не были так прекрасны!
   Когда же женщины, в сладком изнеможении, смеющиеся, раскрасневшиеся, попадали на зеленую траву, - тогда мужчины сказали:
   - Теперь смотрите вы! Мы будем тешить вас пляской!
   И под мерную музыку топота пляшущих людей счастливый и успокоенный Брама вернулся к себе на небо и ласково сказал Шиву:
   - Ты слышишь?
   Черный Шиву молчал.
   Брама спал и видел лучший из своих снов - землю, мир радости и наслаждения, - когда его разбудил громовый голос Шиву.
   - Вот громы! Вот молнии! Вот тебе мои черные тучи! Одень ими землю! Разбей ее молниями! Потряси и разрушь громами! Жаль? Дай мне! Я брошу в нее первой попавшейся планетой! И превращу ее в пыль! Будь проклята она! От ее воя я не могу заснуть! Ты слышишь? Зачем понадобилось создавать землю? Чтоб исчез покой из вселенной?
   Земля рыдала.
   Испуганный спустился к ней Брама.
   - Зачем нас создали? - вопили люди. - Для муки? Для величайшей из мук? Что может быть мучительнее: увеселять друг друга, когда нам скучно?
   - А! Недовольное племя! - воскликнул Брама. - Вам скучно даже самим увеселять себя! Так нате же вам!
   По деревьям запрыгали обезьяны, к ногам людей, красиво извиваясь, подошли хорошенькие кошки, забавные крошки-собачонки, - словно зазвенели серебряные колокольчики, - залаяли в кустах, на изумрудной зелени лугов разлеглись пестрые жирафы, красивые быки, заржали статные кони. Люди воскликнули:
   - Как все это хорошо!
   Медленно, усталый от творчества, Брама возвращался утомленной походкой на небо и не дошел еще до своих розовых облаков, жилища вечного покоя, как вновь гармонию вселенной прорезал недовольный крик людской. - Да эти животные перестали быть занимательными! Разжиревшие быки были просто противны, - не могли подняться с места, кошки и собаки спали, жирафы лежали где-то в тени и от тучности не хотели выходить, заплывшие жиром кони не ржали, лежали и спали.
   - Неужели, - кричали люди, - неужели нельзя выдумать ничего, что всегда бы доставляло нам развлечение, что не заплывало бы жиром, не валялось бы от тучности, как свинья, как мы сами?
   И встал тогда Шиву, и протянул он Браме черную руку свою:
   - Века веков с тобою мы враждуем! Века веков делами, словами и мыслью, молча, спорим мы! Мира не было, а мы существовали и спор вели! Ты, белый, как снег, - я, черный, как презренный ком земли. И только потому, что черен я, - ты сверкаешь белизною. И только потому, что ты бел, как снег, видно, что я черен, как комок грязной земли. Я предлагаю мир. Восстановим гармонию вселенной! Я помогу тебе и создам занятие твоим людям, чтоб не слышать нам среди песни радости противных завываний скуки, зевоты! Как вой шакала, донесшийся на пир, - она противна. Вот моя рука тебе на помощь. Принимаешь?
   И Брама протянул ему свою белую руку. Черный Шиву спустился к земле и воскликнул:
   - Бесплодные камни пустыни! Вечно голодные гиены! Холодные жабы, выползающие из сырых расселин и не могущие согреться на солнце! Все, что есть забытого при мирозданье, отверженного, проклятого, - пусть все соединится вместе! Смешается в одно! В одно существо! И взглянет в мои не знающие покоя и сна глаза! В мои измученные бессонницей и завистью глаза. Своим взглядом я дам душу!
   И Шиву когтями разодрал землю, и из разодранной земли появился парий.
   Скелет, обтянутый кожей. С высунувшимися ребрами. С волосами, сколотившимися в ком грязи. С глазами, постоянно в ужасе видящими голодную смерть.
   А Шиву держал открытыми разодранные края земли. И оттуда лезли, лезли, лезли парии. И куски земли, скатываясь по краям разодранной земли, глухо рычали, как комья, скатывающиеся в могилу.
   И с этим ревом могилы родились на землю парии. И взглянул на них Шиву, и от холода задрожали их костлявые тела.
   И Шиву проклял их великим и страшным проклятием своим:
   - Нет для вас сна! Не будет покоя! Смотрите, как прекрасен мир. Все это не для вас! Пусть деревья выше вырастают при вашем приближении, когда вы, умирая от голода, захотите сорвать плод. Пусть ветер, навевающий сладкую прохладу на всех, ураганом дует вам в лицо! Для вас пусть вырастут шипы на розах и ранят вас! Пусть лианы сплетаются для вас в непроходимые преграды! Пусть вихрь срывает листья с деревьев, когда вы захотите спрятаться в тень от палящих лучей солнца. Пусть оно, всему дающее жизнь, вас жжет, как огонь! Пусть дождь, живительный дождь, на вас льет ледяными потоками. И тихие зарницы, украшение неба, громами гремят над вашими головами! Пусть гроза вас всегда встречает среди поля! Пусть вспыхивает огонь, когда вы захотели бы искупаться, разливаются реки, когда вы захотели бы согреться. Пусть одни только звезды служат вам! При свете их чтоб рассмотреть горло у соседа! Душите друг друга во тьме, при трепетном мигании звезд. Душите, - это мое проклятие!