Дорошевич Влас. Сказки и легенды

   В бешеной пляске неслась она, потрясая оружием, и пена падала из ее губ.
   - Радуйся! - как шакал завыла она. - Это я! Я, разгадавшая ошибку Брамы, и одна из богов понявшая, зачем создан мир. Это я указала человеку камень на земле и сказала ему: "Убей". Я, когда он ковал железо для серпа, шепнула ему, что из этого железа можно сделать оружие. Я несусь в бешеной пляске, в великой радости победительницы. Радуйся! В великой кузнице и тяжким молотом страданья выковано стальное сердце твое и на великом огне закалено. Как в зеркало, я гляжусь в душу твою и вижу в ней черты богини. Все меры человеческие превзошли страдания твои, все меры человеческие превзошла ненависть твоя, и знаешь ты то, чего не должен знать человек. Ибо знание смерть. Не тем превзошли твоя страдания все положенные меры, что была ты принцессой и стала парией, бежала объятий рабыни и попала в объятья пастухов, что продажные женщины издевались над твоим позором, чистая, как горный родник! Нет, тем, что ждала ты явления изо всей природы светлого бога и увидела богиню Кали! Несись же в бешеной пляске моей. Я сделаю тебя своей божественной служанкой, богиней. Страшнейшей из подвластных мне богинь. Потому что всех их превосходишь ты в знании и ненависти к жизни. Богине Оспе есть храмы, тебе же никто не помыслит воздвигнуть храма, потому что ты будешь неумолима. Ты будешь сеять истину, потому что будешь сеять смерть, а не жизнь. Ты будешь учить истине, потому что при приближении твоем муж в ужасе убежит от жены своей и ребенок от своей матери. Ты никого не будешь щадить, ибо велика и божественна ненависть твоя. Мертвец и ребенок - это бывший и будущий преступник. Богач и нищий - это сытый и голодный шакалы. Злодей и тот, кто говорит о законе, - это голодный и прикрытый одеждой злодей. Весь мир - твоя жатва, луг, покрытый ядовитыми цветами. Несись же по ним в бешеной пляске!
   И Серасвати с диким воем понеслась в бешеной пляске, измученная пляской, упала на пол, пропитанный кровью зарезанных женщин, несчастных и безжалостных, и поднялась с земли страшною и грозной богиней Чумой.
   В ужасе бежало войско Рамы из города, где люди падали и умирали, словно в сражении с невидимым врагом.
   А Чума неслась вместе с войском и плясала среди него, усыпая путь трупами, как не усыпал ни один завоеватель.
   В ужасе бежал Рама из Джейпура в Бенарес, из Бенареса в Непал, бежал от войска, подданных, царедворцев, заперся в неприступной башне своего дворца и дрожал, чувствуя себя беззащитным за неприступными стенами, в комнате, увешанной оружием. И к нему вошла богиня Чума.
   - Знаешь ли ты меня? - спросила она.
   - Ты Чума? - в ужасе прошептал он.
   - Так назвало меня несчастье. А прежде я звалась Серасвати.
   И вид ее заставил его задрожать еще сильнее. Ее ужасное, покрытое кровавыми пятнами лицо вдруг превратилось на мгновение в лицо принцессы Серасвати, которая была прекрасна, как богиня, имя которой она носила.
   - От тебя мне не ждать пощады!
   - Я задушила твоих рабов, твое войско, твоих царедворцев, твое могущество, твой сон, и теперь пришла задушить тебя, Рама.
   Рама заметался. И упал, призывая богиню Кали.
   - Тебе нужны жертвы? Я принесу тебе такую, какой не приносил никогда и никто. Всех жителей Джейпура, Бенареса и Непала, оставшихся в живых, я истреблю, принесу в жертву тебе.
   Даже сердце богини Кали смутилось:
   - Неслыханная жертва!
   Но Чума сказала со смехом:
   - Я принесу тебе в жертву Непал, Бенарес, Джейпур и его самого!
   И задушила Раму под хохот богини.
   И понеслась в бешеной пляске чрез Непал, чрез Бенарес, чрез Джейпур по всему миру. Так из страданий родилось великое зло. Ибо ничто не родится из страданий, кроме зла.
   МУДРЕЦ
   (Эллинская сказка)
   Беотиец Акселос, эллин родом и варвар душой, был по делам в Афинах. Осмотрел Акрополь.
   - Акрополь как Акрополь! Стоит высоко.
   Был в театре Диониса.
   - Театр хороший. Отделан белым мрамором.
   Слушал лучших ораторов на агора:
   - Говорят много.
   И захотел побеседовать с Сократом.
   - Быть в Афинах и не поговорить с Сократом! На что же тогда человеку дан язык?
   Прохожий афинянин указал ему под портиком Академии задумчиво гулявшего небольшого человека с невзрачным лицом:
   - Это Сократ.
   "Такой великий муж мог бы быть повыше ростом и повиднее.
   Впрочем, мудрецы об этом не заботятся!" - подумал беотиец. Он пошел навстречу Сократу и глубоко ему поклонился.
   Сократ учтиво ответил на поклон и прошел мимо.
   Беотиец опять забежал вперед и поклонился.
   Сократ улыбнулся, поклонился и продолжал прогулку.
   Тогда беотиец снова забежал вперед и сказал:
   - Привет тебе, мудрейший из смертных!
   Сократ остановился, засмеялся глазами и сказал:
   - Видел ли ты всех людей на свете?
   - Н-нет!
   - Раз ты их не видел, ты не мог и говорить со всеми людьми на свете. Не так ли?
   - Совершенно верно.
   - Почему же, в таком случае, ты знаешь, что я умнее всех людей на свете? Не осторожней ли было бы, с твоей стороны, сказать: "Мне кажется, что ты мудрейший из людей?"
   - Да, пожалуй, так было бы благоразумнее.
   - Но раз ты не знаешь, насколько умны другие люди на свете, такое мнение твое ни на чем не основано. Не так ли?
   - Выходит, что так.
   - Уверяют в чем-нибудь, не имея на то никаких оснований, или плуты, или глупцы. Не правда ли?
   - Д-да!
   - Хотел ли ты обмануть меня, говоря, что я мудрейший из людей?
   - Значит, ты не плут. Кто же ты в таком случае? Реши сам!
   "Однако!" - подумал беотиец и сказал:
   - Что ж мне было делать, когда ты ничего не говоришь! На что роза, если она не пахнет, и мудрец, если он не говорит?
   Сократ улыбнулся.
   - Прекрасно. Скажи: свойственно ли коню ржать?
   - Я думаю!
   - А быку мычать?
   - И еще как!
   - Барану блеять?
   - Ну, еще бы!
   - Что же, конь беспрерывно ржет?
   - Зачем же!
   - И бык не мычит беспрерывно?
   - Конечно, нет!
   - Но, может быть, беспрерывно блеет хоть баран?
   - Тоже нет!
   - Видал ли ты, чтоб конь заржал при виде коровы?
   - Не бывает.
   - Или бык замычал при виде овцы, или баран заблеял при виде лошади?
   - Нет, нет и нет! - весело отвечал беотиец.
   - Не ржет ли конь при виде лошади?
   - Разумеется.
   - А бык при виде коровы?
   - Это всякому известно.
   - А баран не начинает ли блеять тогда, когда увидит овцу?
   - Верно.
   - Одним словом, мы можем сказать, что конь ржет, бык мычит и баран блеет только тогда, когда видит себе подобных?
   - Почему ж не сказать? Можно сказать!
   - И из того, что правилу этому одинаково подчиняются и конь, и бык, и баран, не должны ли мы заключить, что это закон природы?
   - По-моему, должны.
   - Скажи, мудрец станет ли идти против законов природы?
   - Не думаю!
   - И отлично делаешь. Теперь ответь мне на один вопрос.
   - Хоть на тысячу тысяч!
   - Не думаешь ли ты, что мудрецу так же свойственно говорить мудрые вещи, как коню ржать, быку мычать и барану блеять?
   - Я так и думаю.
   - Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?
   И посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.
   - Пусть меня разорвет Цербер! - воскликнул Акселос.
   - Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!
   Через мгновение он, однако, подумал:
   "А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!"
   И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.
   Гетера Хризис лежала на окне своего дома, с накрашенным лицом, чего требовало ее занятие, - и одетая в роскошные одежды, чего ее занятие не требовало вовсе.
   - Иди смелее, красавец! - крикнула она Акселосу, когда тот остановился у ее порога.
   Беотиец хитро улыбнулся.
   - За что тебе платят деньги? - спросил он.
   Гетера из окна оглядела его с удивлением с ног до головы.
   - За то, что я женщина!
   - Но не всем же женщинам платят деньги. Ты должна отвечать: за то, что я красива.
   - Ну, за то, что я красива!
   - Итак, в любви платят за красоту?
   - Платят и за красоту...
   - Стой, стой! Не отвлекайся! Иначе ничего не выйдет. Ты согласна: за красоту?
   - Пусть будет по-твоему.
   - Ты зовешь меня для любви?
   - За чем же другим будет звать к себе гетера?
   - Отвечай: да или нет?
   - Да, да, да!
   - И так как ты сама назвала меня красавцем, а в любви платят за красоту, то, значит, ты зовешь меня за тем, чтобы платить мне деньги!
   Гетера расхохоталась так, что чуть не упала из окна. Беотиец глядел на нее, счастливо улыбаясь.
   - Ну, вот, видишь теперь сама, что ты или мошенница, или дура!
   - Что? Гетера вскочила.
   - В Афинах оскорбляют женщину? И какую женщину?! Которая никому не доставила ничего, кроме удовольствия?! Слуги! Возьмите этого чужестранца, этого варвара, и киньте его куда-нибудь подальше от моего дома.
   Два раба, нубийцы, с мускулами, которые, как толстые змеи, перевились у них на руках, схватили беотийца, отнесли на ближайший перекресток и кинули, как юноши кидают копье.
   - Однако философия до добра не доводит! - подумал Акселос, поднимаясь и потирая локти, колени и лицо. И грустный пошел домой.
   На следующий день он услышал на площади, что Сократ арестован, ночью его судили и присудили к смерти.
   - Все за его философию!
   - Однако я еще дешево отделался! - подумал беотиец, вспоминая о вчерашнем происшествии с гетерой.
   И поспешил уехать в Фивы из города, где делаются такие странные вещи.
   Друзья-фивяне собрались к нему в дом послушать чудес про Афины.
   Он рассказывал им про величие Акрополя, мудрость ораторов и любезность афинских гетер.
   - Но успел ли ты увидеть Сократа?
   Акселос сделал печальное лицо.
   - Друзья мои! Сократ беседовал со мною с последним перед тем, как его взяли, и прежде, чем умереть, пожелал научить меня своей мудрости!
   Все глядели на него с благоговением.
   - Ученик Сократа!
   - Не знаю, как для кого, - но должен вам сказать, что мне это было совсем нетрудно. Я сразу понял все.
   - Сократ знал, кого избрать!
   - Акселос! - стали его просить со всех сторон с горящими глазами. - Передай и нам мудрость Сократа! Поговори, как Сократ!
   Акселос поднял палец:
   - Т-с! Друзья мои! Вы знаете, что сталось с Сократом? Вы хотели бы и для меня того же?
   И все в ужасе переглянулись:
   - Он, воистину, мудр!
   С тех пор Акселос говорил только самые обыкновенные вещи, но все смотрели на него с благоговением.
   - Если бы он захотел заговорить, как Сократ!
   Но Эллада не для Сократов!
   Слава о молчащем мудреце скоро распространилась по Фивам, по всей Беотни и по всей Греции. Отовсюду приезжали люди взглянуть на великого молчащего фиванского мудреца.
   Он молчал, глядя с улыбкой на посетителей, и самым настойчивым, молившим его о слове, хоть об одном только слове мудрости, говорил только:
   - Вспомните участь Сократа!
   Создалось обыкновение. Всякий, кто где-нибудь слышал что-нибудь умное, думал: "Это сказал, наверное, Акселос".
   И вскоре Греция была полна изречениями молчащего мудреца.
   Их собирали и переписывали и задорого продавали:
   - Изречения фиванского мудреца.
   Фивы им гордились. И когда, спокойно достигнув глубокой старости, он умер, на его мавзолее написали:
   Акселос, великий мудрец, ученик Сократа.
   По этой эпитафии он попал в Элизий.
   Сам Минос, почтительно поднявшись, указал дорогу туда его тени.
   Там, в аллее из мирт, освещенной бледным, словно лунным, светом, тень беотийца Акселоса увидела среди бродивших по две, по три тени одинокую тень маленького, невзрачного человека.
   - Привет тому, кто был Сократом! - сказал Акселос.
   - Привет и тебе, судя по месту, где ты находишься, тень мудреца! - ответил Сократ. - Голос твой напоминает мне землю, и мне кажется, что я встречался с тобою в Афинах.
   - Ну, как же! Ты встретился со мной под портиком Академии. В тот самый день, когда тебя взяли по приказанию архонтов. Помнишь?
   Тень Сократа слабо улыбнулась, как улыбаются тени.
   - Я помню и то, и другое. Но как же попала ты сюда, заблудившаяся тень?
   - По надгробной эпитафии мудреца.
   - Как называется тот счастливый город, который считал тебя мудрецом?
   - Фивы.
   - Но что ж ты говорил, что тебя считали мудрецом?
   - Я молчал.
   - Всю жизнь?
   - Всю жизнь.
   - Тогда понятно все! - сказала тень Сократа. - И дурак мудр, когда он молчит. Ты мудрый дурак!
   И тень Акселоса гуляла по миртовым полям Элизия с полным правом.
   ВДОВА ИЗ ЭФЕСА
   (Сказка Петрония)
   В городе Эфесе жила женщина такой красоты, что женщины говорили при встрече с ней:
   - Да будет благословенна твоя мать, которая родила тебя такой прекрасной!
   А мужчины богохульствовали:
   - Что дремлешь ты там. Юпитер, около своей Юноны! Вот когда, вот когда тебе следовало бы превратиться в быка и украсить лоб грозными рогами, или принять вид белоснежного лебедя, или, - что, может быть, действительнее всего в мире, - осыпать золотым дождем эту новую Данаю.
   Поднимем наш кубок в память Париса! Счастье, что не было на склоне горы Иды этой женщины из Эфеса, - тогда бы Парис имел против себя не двух, а трех богинь!
   Она была замужем за знатным человеком, который скоро умер и оставил ее молодою вдовой. Она слышать не хотела об утешении.
   Распустила по мраморным плечам свои светлые, - не крашеные, друзья, а настоящие светлые! - волосы и, раскрыв свою божественную грудь, царапала ее, словно грудь соперницы, борясь со своей красотой, как со врагом. Это было достойно слез. И Эфес плакал. Прекрасная вдова объявила:
   - Заприте меня в той пещере, где вы похороните моего мужа, - и пусть я там умру от голода и горя.
   И так как воля ее была непреклонна, то ее допустили в пещеру, где положили набальзамированное тело ее мужа, оставили ей только светильник и запас масла, чтобы она могла, оплакивая, видеть черты дорогого покойника, и завалили вход в пещеру большим камнем.
   Никогда еще Афродите, матери любви, не приносилось столь огромной жертвы. Это были двойные похороны, друзья.
   В то время, как трубы раздирали своим ревом воздух, возвещая смерть старика, флейты нежно оплакивали молодую жизнь. И все ушли.
   Вдова осталась вдвоем с трупом.
   Случилось, что через несколько дней невдалеке от той пещеры, где был похоронен столь счастливый муж столь несчастной вдовы, распяли на крестах пять рабов.
   И, по обычаю, поставили легионера стеречь, чтобы ночью родственники не пришли, не сняли с крестов распятых и не оказали погребением почестей тем, кто обречен на бесчестную смерть.
   Ночью, стоя на страже, легионер увидел полоску света между камнями. Что бы это могло быть?
   Он отвалил камень, вошел в пещеру и увидел вдову, распростертую на трупе мужа, при свете погребального светильника. Пораженный легионер воскликнул:
   - Два трупа!
   Вдова, подняв свое заплаканное лицо, ответила:
   - Нет, воин! Пока один. Но скоро ты увидишь два.
   Легионер сказал:
   - Тогда я подожду, чтобы воздать тебе погребальные почести.
   Он вернулся к крестам, где оставил свой запас пищи, принес его в пещеру и стал разогревать котелок с похлебкой из рыбы с маслом и вином.
   Кушанье, как говорят, впервые изготовленное Афродитою в Галлии.
   Красота умирающей так же поразила легионера, как ее бледность, и он сказал:
   - Ешь, госпожа!
   Вдова твердо ответила:
   - Нет!
   Но запах рыбы и вина был убедительнее простых слов простого легионера.
   Нет ничего нестерпимее, чем, умирая от голода, видеть, как ест другой.
   На этом основана ненависть бедных к богатым. Увидав, как легионер жадно ест похлебку, вдова с отвращением, но сказала:
   - Дай и мне.
   И, раз начавши есть, оторваться не могла. И поела досыта.
   Сердце человеческое не живет без желаний. Так цветок всегда привлекает к себе пчел.
   И когда, насыщенное, умирает одно желанье, - на смену ему родится другое.
   На полный желудок сильнее бьется сердце. И легионер, который был красив хотя бы и не для простого легионера, сказал, как только мог нежнее:
   - Госпожа! Твоя печаль имеет своим источником, конечно, благочестие?
   - И покорность воле богов, отнявших у меня с супругом и самую жизнь! - ответила вдова.
   - Тем страннее мне видеть благочестие, соединенное с нечестием!
   Вдова испуганно воскликнула:
   - В чем же ты видишь нечестие, воин?
   И легионер продолжал:
   - Ответь мне на один вопрос. Не есть ли красота такой же дар богов, как свет солнца? Разве солнце не светит так же всем, ходящим по земле, как красотой любуются все, кто ее видит?
   - Ты прав, что это такой же дар богов. Мысль твоя благочестива! подумав, согласилась вдова.
   - Итак, красота есть солнечный свет, ходящий по земле. Прекрасно, госпожа. Что же, ты считаешь себя мудрее богов или хочешь быть могущественнее их? Как? Ты даешь трупу то, в чем отказали ему сами бессмертные боги? Если солнечный свет не проникает в могилы, зачем же здесь красота? И нуждается ли в ней труп? Думаешь ли ты этим оживить его? Или соединиться с мертвым по смерти? Разве в одних и тех же рощах в одних и тех же долинах Элизия бродят тени тех, кто умер просто от болезни, и тех, кто умер от любви? Если ты хочешь соединиться с супругом по смерти, подожди, когда ты умрешь, как и он, от болезни. И не умирай от любви! Чтобы не быть разлученной с ним навеки. А пока ты живешь, повинуйся богам: свети живым, а не мертвым!
   Быть может, тут случилось то же, что и с похлебкой из рыбы и вина.
   Мужественная красота легионера, быть может, оказалась еще сильнее его хитрых слов.
   Но только вдова, как плакучая ива склоняется к бегущему и волнующемуся ручью, склонилась на грудь легионера, волнуемую страстью, и прошептала:
   - Боги говорят твоими устами.
   Так провели они ночь, и факелом Гимена был погребальный светильник, и мертвец был слеп, как Купидон. Наутро, выйдя из пещеры, легионер закричал от ужаса. Ночью, как шакалы подкрадываются к падали, к кресту одного из распятых рабов подкрались его родственники и украли труп, чтобы предать погребению. В ужасе вернулся легионер к своей возлюбленной. Вынул меч и сказал:
   - Воздай и мне погребальные почести, хотя бы такие же кратковременные, как ему! Ты будешь оплакивать здесь двоих!
   И, смерть предпочитая бесчестью, он острием меча нащупал, где сердце, чтобы умереть от своей руки, а не быть распятым на кресте украденного раба. Но женщина схватила его за руку.
   - Остановись, несчастный! Конец наших дней принадлежит богам так же, как начало! Зачем? Мы повесим на кресте его. Ему не все ли равно?
   И они распяли на кресте тело покойного знатного человека. И все обошлось благополучно. Так на могилах вырастают цветы.
   ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
   (Сказка Шахеразады)
   ... и когда наступила сто двадцать седьмая ночь, Шахеразада сказала:
   - Вот что случилось, султан, - один аллах султан! - когда-то в городе Дамаске.
   В Дамаске жил купец, по имени Гассан. Он был и богат, и умен, и честен, - что случается нечасто. И Гассана знал весь город.
   Он был молод, но уже вдовец. Его супруга умерла, не оставив ему воспоминаний - детей. И он легко согласился на уговор своих родственников - жениться во второй раз.
   Его сестры выбрали ему молодую девушку, - прекрасную, как прекрасна бывает луна на свой четырнадцатый день.
   Был устроен свадебный пир, роскошный, потому что Гассан был несметно богат, - и когда настал час брачных утех, родственницы жениха отвели невесту в опочивальню, раздели и со смехом и шутками положили на постель, задернув ложе тончайшей шелковой занавеской, какие умеют делать только в Китае.
   С весельем вернулись женщины на пир и объявили, что, при добром желании, для удовольствия нет больше никаких препятствий.
   И новобрачный пошел в опочивальню.
   Его сопровождали родные и друзья, как это бывает всегда на свадьбах и похоронах. Сопровождали женщины, которые любят брачные ночи, потому что это пробуждает в них прекрасные воспоминания, и девушки, в которых это рождает восхитительные надежды. Впереди шли веселые музыканты.
   Гассан шел медленно, соблюдая свое достоинство, - чтобы кто-нибудь не подумал, что он, забыв уважение к приличиям, бежит навстречу удовольствиям.
   Медленно вошел в опочивальню Гассан и, как подобает уважаемому человеку, сел против постели на расшитые золотом подушки, чтобы еще раз показать, что он совсем не торопится.
   Как не торопится человек, который приобрел сад, сорвать в нем все цветы.
   Мужчины и женщины, стоявшие направо и налево от Гассана, осыпали его шутливыми пожеланиями, молодежь состязалась в остроумии, старики и старухи - в вольности шуток.
   Но вот смолкло тихое пение флейт музыкантов, игравших за дверями. Настал миг всем удалиться.
   Гассан поднялся с шитых золотом подушек, чтобы поблагодарить гостей. И в это время, султан... В это время с него упали шаровары.
   И, в распахнутом халате, Гассан явился пред гостями в том виде, в каком вы, мужчины, с некоторым конфузом предстаете даже перед банщиками, ничего не видящими для себя оскорбительного в голых мужчинах, потому что они не видели иных.
   Женщины начали громко и оживленно говорить между собой, чтобы сделать вид, будто они ничего не заметили.
   Мужчины в смущении стали задавать друг другу самые неподходящие вопросы:
   - Почем теперь шерсть?
   - Какая цена на фисташки?
   - Безопасна ли дорога в Багдад?
   Молодая, которой сквозь прозрачную занавеску было видно все, что происходит в освещенной комнате, и которой не было видно никому, не могла удержаться от взрыва смеха и начала звенеть браслетами, чтобы заглушить свой хохот. У Гассана покраснели даже ноги.
   Он поднял шаровары и, поддерживая их руками, выбежал из спальни и из дома.
   Его охватил такой стыд, что он, не рассуждая, вскочил на первого, стоявшего во дворе коня, принадлежавшего кому-то из гостей, ударил его пятками под бока и, колотя кулаками по шее, вылетел на улицу.
   Не привыкший к ударам конь летел, как птица, как вихрь. Так семь дней и столько же ночей скакал Гассан, едва останавливаясь на несколько часов, чтобы дать передохнуть измученному коню.
   Стыд хлестал Гассана, Гассан хлестал коня. И через семь дней Гассан приехал в чужую, незнакомую страну, в большой город. У Гассана не было денег, - потому что, - ты понимаешь, султан, - никто не берет с собой денег, идя в опочивальню своей жены.
   Гассан продал роскошный халат, который было на нем, и проклятые шаровары - причину его несчастья - купил себе скромное платье, но с более крепкими завязками. Продал измученного коня, богатое седло и уздечку.
   И на вырученные деньги купил фисташек в сахаре, шербета, орехов в меду, и пошел по улицам незнакомого города, крича:
   - Женские утехи! Женские утехи!
   Гассан был молод и очень красив, - и во все гаремы звали молодого и красивого торговца, находя, что у Гассана особенно вкусны орехи и особенно ароматен шербет.
   Быстро и по хорошим ценам распродав свой товар, Гассан открыл на базаре маленькую лавочку серебряных вещиц, - и, с прибылью распродав серебряные вещи, открыл большую лавку золотых.
   Через год Гассан торговал уже драгоценными камнями. А через два он был самым богатым купцом в городе. Люди уважали его за богатство и любили за честность и ум. Девушки жалели, что он не хочет жениться, а женщины этому радовались.
   Слух о достоинствах Гассана дошел до местного эмира. Эмир захотел увидеть Гассана и, придя в восторг от его ума, сделал Гассана своим другом.
   Когда вскоре умер престарелый великий визирь, эмир возвел своего друга Гассана в звание великого визиря.
   И умный, честный Гассан издал много мудрых законов, осчастливив страну, жители призывали на голову визиря благословения аллаха, аллаху слава и молитвы! - и слава Гассана распространилась по земле, как масло растекается по воде, и дошла до самых отдаленных стран. Эмир не однажды говорил Гассану:
   - Среди моих невольниц есть столь же прекрасные, сколь искусные в музыке, пении и танцах, - способные развеселить жизнь человека. И спальни которых были для меня так же священны, как спальни моих дочерей. Выбери себе одну из них - и будь мне сыном.
   Но Гассан каждый раз целовал землю у ног эмира и отвечал:
   - Говори мне об этом, повелитель, только тогда, когда ты хочешь услышать из уст моих: нет.
   Эмир отвечал:
   - Аллах один повелитель!
   И не расспрашивал дальше, умея уважать молчание так же, как мудрые слова. Так прошло десять лет.
   И не было в течение этих счастливых десяти лет ни одного дня, чтобы Гассан не вспоминал о своем Дамаске.
   И когда исполнилось десять лет, тоска по городе, где он родился, так охватила душу Гассана, что однажды ночью, не говоря никому ни слова, Гассан покинул дворец своего покровителя. Не желая, чтобы его сочли корыстным или неблагодарным, взял с собой золота, только чтоб хватило на дорогу, и пешком ушел в Дамаск.
   Долго шел он, слабело тело, и выше уносилась душа. Когда утром, с вершины холма Гассан увидел в лучах солнца родной город, - Гассан не мог удержаться и залился слезами.
   Словно приближаясь к Каабе, ступал он по священной земле родины.
   Словно по Мекке, шел по улицам Дамаска. И услышал разговор.
   Сидя у дверей своего дома, женщина, - да не оскорбится твой слух, султан, - искала насекомых в голове своей дочери, которой на вид было лет десять. Девочка сказала:
   - Я давно хотела спросить у тебя: когда я родилась, и сколько мне лет? Мать отвечала:
   - Тебе - десять лет. Ты родилась в тот самый год, когда с Гассана свалились шаровары.