Дорошевич Влас. Сказки и легенды

   Услышав это, Гассан в ужасе схватился за голову.
   - Как?! Они с этого ведут свое летосчисление?!
   Гассану показалось, что минареты покачнулись и дома поплыли у него перед глазами.
   - Вы можете достигнуть вершин могущества и славы. Все потеряв, снова стать первым богачом! Сделаться великим визирем огромнейшего государства! Осчастливить миллионы людей. Быть мудрым! И при вашем имени будут вспоминать только то, что у вас когда-то свалились шаровары! И всякая дрянь будет рассказывать об этом своей покрытой коростою девчонке!
   Гассан повернулся и ушел из Дамаска, чтоб больше никогда не возвращаться.
   Вот та частица истины о людях, которая известна мне, султан. А все знает один аллах!
   И Шахеразада смолкла, потому что небо становилось розовым, и наступал день.
   ЗЕЛЕНАЯ ПТИЦА
   (Персидская сказка)
   Великий визирь Мугабедзин созвал своих визирей и сказал:
   - Чем больше я смотрю на наше управление, - тем больше вижу нашу глупость.
   Все остолбенели. Но никто не посмел возражать.
   - Чем мы занимаемся? - продолжал великий визирь. - Мы караем злодеяния. Что может быть глупее этого?
   Все изумились, но возражать никто не посмел.
   - Когда выпалывают огород, дурные травы выпалывают вместе с корнем. Мы же только подстригаем дурную траву, когда ее видим, - от этого дурная трава только разрастается еще гуще. Мы имеем дело с деяниями. А где корень деяний? В мыслях. И мы должны знать мысли, чтобы предупреждать дурные деяния. Только зная мысли, мы и будем знать, кто хороший человек, кто дурной. От кого чего можно ждать. Только тогда и будет наказан порок и награждена добродетель. А пока мы только подстригаем траву, а корни остаются целы, отчего трава только разрастается гуще. Визири с отчаянием переглянулись.
   - Но мысль спрятана в голове! - сказал один из них, похрабрее. А голова - это такая костяная коробка, что, когда разобьешь ее, улетает и мысль.
   - Но мысль такая непоседа, что сам аллах создал для нее выход рот! - возразил великий визирь. - Не может быть, чтобы человек, имея мысль, кому-нибудь ее не высказал. Мы должны знать самые сокровенные мысли людей, - такие, которые они высказывают только самым близким, когда не опасаются быть подслушанными.
   Визири в один голос радостно воскликнули:
   - Надо увеличить число соглядатаев!
   Великий визирь только усмехнулся:
   - Один человек имеет состояние, другой работает. Но вот человек: и капитала у него нет, и ничего не делает, - а ест, как пошли аллах всякому! Всякий сразу догадается: это - соглядатай. И начнет остерегаться. Соглядатаев у нас и так много, да толку нет. Увеличивать их число - значит, разорять казначейство - и только!
   Визири стали в тупик.
   - Даю вам неделю времени! - сказал им Мугабедзин. - Или через неделю вы придете и скажете мне, как читать чужие мысли, или можете убираться! Помните, что дело идет о ваших местах! Идите!
   Прошло шесть дней.
   Визири при встрече друг с другом только разводили руками.
   - Выдумал?
   - Лучше соглядатаев ничего не мог выдумать! А ты?
   - Лучше соглядатаев ничего на свете быть не может!..
   Жил при дворе великого визиря некто Абл-Эддин, молодой человек, шутник и пересмешник. Делать он ничего не делал. То есть, ничего путного.
   Выдумывал разные шутки над почтенными людьми. Но так как шутки его нравились высшим, а шутил он над низшими, то все Абл-Эддину сходило с рук. К нему и обратились визири.
   - Вместо того, чтобы выдумывать глупости, выдумай что-нибудь умное!
   Абл-Эддин сказал:
   - Это будет потруднее.
   И назначил такую цену, что визири сразу сказали:
   - Да, это человек неглупый!
   Сложились, отсчитали ему деньги, и Абл-Эддин сказал им:
   - Вы будете спасены. А как, - не все ли вам равно? Не все ли равно утопающему, как его вытащат: за волосы или за ногу.
   Абл-Эддин пошел к великому визирю и сказал:
   - Разрешить заданную тобой задачу могу я.
   Мугабедзин спросил его:
   - Как?
   - Когда ты требуешь от садовника персиков, - ты, ведь, не спрашиваешь его: как он их вырастит? Он положит под дерево навоза, а от этого будут сладкие персики. Так и государственное дело. Зачем тебе вперед знать, - как я это сделаю. Мне работа - тебе плоды.
   Мугабедзин спросил:
   - А что тебе для этого нужно?
   Абл-Эддин ответил:
   - Одно. Какую бы я глупость ни выдумал, ты должен на нее согласиться. Хотя бы тебя брал страх, что нас с тобой обоих за это посадят к сумасшедшим.
   Мугабедзин возразил:
   - Я-то, положим, останусь на своем месте, а вот тебя посадят на кол!
   Абл-Эддин согласился:
   - Будь по-твоему. Еще одно условие. Ячмень сеют с осени, а собирают летом. Ты дашь мне срок от полнолунья. В это полнолунье я посею, - в то полнолунье - жни.
   Мугабедзин сказал:
   - Хорошо. Но помни, что дело идет о твоей голове.
   Абл-Эддин только засмеялся:
   - Человека сажают на кол, а говорят, что речь идет о голове.
   И подал великому визирю к подписи готовую бумагу. Великий визирь только за голову схватился, прочитав ее:
   - Тебе, вижу, страшно хочется сесть на кол!
   Но, верный данному обещанию, бумагу подписал. Только визирю, управляющему правосудием, дал приказ:
   - Заостри для этого молодца кол понадежнее.
   На следующий день глашатаи по всем улицам и площадям Тегерана возглашали, при звуках труб и барабанном бое:
   "Жители Тегерана! Веселитесь!
   Наш премудрый повелитель, властитель властителей, обладающий мужеством льва и светлый, как солнце, отдал, как вам известно, управление всеми вами заботливому Мугабедзину, да продлит аллах его дни без конца.
   Мугабедзин сим объявляет. Дабы жизнь каждого перса текла в приятности и удовольствии, - да заведет себе каждый в доме попугая. Эта птица, одинаково занятная как для взрослых, так и для детей, служит истинным украшением дома. Богатейшие индийские раджи имеют сих птиц для утешения в своих дворцах. Пусть дом каждого перса украсится так же, как дом богатейшего индийского раджи. Мало того! Каждый перс должен помнить, что знаменитый "павлиний трон" властителя властителей, отнятый его предками в победоносной войне у Великого Могола, украшен сделанным из одного, цельного, неслыханной величины изумруда попугаем. Так что, при виде сей изумрудного цвета птицы, каждый будет невольно вспоминать о павлинном троне и восседающем на нем властелине властелинов. Заботу о снабжении попугаями всех добрых персов заботливый Мугабедзин передал Абл-Эддину, у которого персы и могут приобретать попугаев по установленной цене. Приказ этот исполнить до наступления ближайшего новолуния.
   Жители Тегерана! Веселитесь!"
   Жители Тегерана дались диву. Визири втихомолку спорили между собой: - Кто больше сошел с ума? - Абл-Эддин, написав такую бумагу? Или Мугабедзин, который ее подписал? Абл-Эддин выписал из Индии огромный транспорт попугаев и, так как он продавал их вдвое дороже, чем покупал, то нажил хорошие деньги.
   Попугаи сидели на жердочках во всех домах. Визирь, управляющий правосудием, заострил кол и заботливо обил его жестью. Абл-Эддин ходил веселый.
   Но вот прошел срок от полнолуния до полнолуния. Над Тегераном взошла полная, сверкающая луна. Великий визирь позвал к себе Абл-Эддина и сказал:
   - Ну, мой друг, пора садиться на кол!
   - Смотри, не посади меня куда-нибудь попочетнее! - ответил Абл-Эддин. - Жатва готова, иди и жни! Отправляйся и читай мысли!
   И с величайшей пышностью, верхом на белом арабском коне, при свете факелов, в сопровождении Абл-Эддина и всех визирей, Мугабедзин отправился в Тегеран.
   - Куда тебе угодно заехать? - спросил Абл-Эддин.
   - Хоть вот в этот дом! - указал великий визирь.
   Хозяин остолбенел, увидев таких великолепных гостей.
   Великий визирь ласково кивнул ему головой. А Абл-Эддин сказал:
   - Веселись, добрый человек! Наш заботливый великий визирь заехал узнать, как ты поживаешь, весело ли, доставляет ли тебе удовольствие зеленая птица?
   Хозяин поклонился в ноги и ответил:
   - С тех пор, как премудрый господин приказал нам завести зеленую птицу, - веселье не покидает нашего дома. Я, моя жена, мои дети, все знакомые не нарадуются на птицу! Хвала великому визирю, внесшему радость в наш дом!
   - Прекрасно! Прекрасно! - сказал Абл-Эддин. - Принеси и покажи нам твою птицу.
   Хозяин принес клетку с попугаем и поставил перед великим визирем. Абл-Эддин достал из кармана фисташек и начал пересыпать их с руки на руку. Завидев фисташки, попугай потянулся, нагнулся боком, посмотрел одним глазом. И вдруг крикнул:
   - Дурак великий визирь! Вот, дурак великий визирь! Вот дурак! Вот дурак!
   Великий визирь вскочил, как ужаленный:
   - Ах, подлая птица!
   И вне себя от ярости, обратился к Абл-Эддину:
   - Кол! На кол этого негодяя! Выдумал как меня осрамить?!
   Но Абл-Эддин спокойно поклонился и сказал:
   - Птица не от себя это выдумала! Значит, она часто это слышит в этом доме! Вот что говорит хозяин, когда уверен, что его никто чужой не подслушивает! В лицо он тебя хвалит мудрым, а за глаза...
   А птица, глядя на фисташки, продолжала орать:
   - Великий визирь дурак! Абл-Эддин - вор! Вор Абл-Эддин!
   - Ты слышишь, - сказал Абл-Эддин, - сокровенные мысли хозяина!
   Великий визирь обратился к хозяину:
   - Правда?
   Тот стоял бледный, словно уж умер.
   А попугай продолжал кричать:
   - Великий визирь дурак!
   - Да уймите же проклятую птицу! - крикнул Мугабедзин.
   Абл-Эддин свернул попугаю шею.
   - А хозяина на кол!
   И великий визирь обратился к Абл-Эддину:
   - Садись на моего коня! Садись, тебе говорят! А я поведу его под уздцы. Чтобы знали все, как я умею казнить за дурные мысли и ценить мудрые!
   С этих пор, по словам Мугабедзина, он:
   - Читал в чужих головах лучше, чем в своей собственной.
   Лишь только его подозрение падало на какого-нибудь перса, он требовал:
   - Его попугая.
   Перед попугаем клали фисташки, и попугай, глядя на них одним глазом, рассказывал все, что было на душе у хозяина. Что чаще всего слышалось в задушевных беседах. Ругал великого визиря, ругательски ругал Абл-Эддина. Визирь, управляющий правосудием, не успевал обтесывать колы. Мугабедзин так полол огород, что скоро в нем не осталось бы и капусты.
   Тогда знатнейшие и богатейшие люди Тегерана явились к Абл-Эддину, поклонились ему и сказали:
   - Ты выдумал птицу. Ты выдумай на нее и кошку. Что нам делать?
   Абл-Эддин усмехнулся и сказал:
   - Дуракам помогать трудно. Но если вы наутро выдумаете что-нибудь умное, и я для вас что-нибудь придумаю.
   Когда наутро Абл-Эддин вышел в свою приемную, - весь пол ее был выстлан червонцами, а купцы стояли в приемной и кланялись.
   - Это неглупо! - сказал Абл-Эддин. - Удивляюсь, как вам не пришла в голову такая простая мысль: передушите своих попугаев и купите у меня новых. Да и выучите их говорить: "Да здравствует великий визирь! Абл-Эддин благодетель персидского народа!" Только и всего.
   Персы, вздохнувши, посмотрели на свои червонцы и ушли. Между тем зависть и злоба делали свое дело. Соглядатаи, - а их в Тегеране было множество, - были распущены Мугабедзином.
   - Зачем мне кормить соглядатаев, - когда тегеранцы сами кормят соглядатаев, состоящих при них! - смеялся великий визирь.
   Соглядатаи остались без куска хлеба и распускали про Абл-Эддина дурные слухи. Слухи эти достигали Мугабедзина.
   - Весь Тегеран проклинает Абл-Эддина, а за него и великого визиря. "Нам и самим есть нечего, - говорят тегеранцы, - а тут еще птиц корми!"
   Слухи эти упали на хорошую почву. Государственный человек кушанью подобен. Пока мы голодны, кушанье пахнет хорошо. Когда поедим, и смотреть противно. То же и государственный человек.
   Государственный человек, который уж сделал свое дело, всегда в тягость.
   Мугабедзин стал уже тяготиться Абл-Эддином:
   - Не слишком ли я уж осыпал почестями этого выскочку? Не слишком ли уж он возгордился? Такую простую вещь я придумал бы и сам. Дело нехитрое!
   Слухи о ропоте в народе пришли во время. Мугабедзин призвал к себе Абл-Эддина и сказал:
   - Ты оказал мне дурную услугу. Я думал, ты сделаешь что-нибудь полезное. Ты принес только вред. Ты меня обманул! Благодаря тебе, в народе идет только ропот и растет недовольство! И все из-за тебя! Ты изменник!
   Абл-Эддин спокойно поклонился и сказал:
   - Ты можешь меня казнить, но в правосудии ты мне отказать не захочешь. Ты можешь посадить меня на кол, - но сначала спросим у самого народа: ропщет ли он и недоволен ли? У тебя есть средство знать сокровенные мысли персов. Я дал тебе это средство. Обрати его теперь против меня.
   На следующий же день Мугабедзин, в сопровождении Абл-Эддина, в сопровождении всех своих визирей, поехал по улицам Тегерана:
   - Чтоб прислушаться к голосу народа.
   День был жаркий и солнечный. Все попугаи сидели на окнах.
   При виде блестящей процессии зеленые птицы таращили глаза и кричали:
   - Да здравствует великий визирь! - Абл-Эддин - благодетель персидского народа!
   Так они проехали весь город.
   - Вот сокровенные мысли персов! Вот что они говорят между собой у себя дома, когда уверены, что их никто не подслушивает! - сказал Абл-Эддин. - Ты слышал своими ушами!
   Мугабедзин был тронут до слез.
   Он сошел со своего коня, обнял Абл-Эддина и сказал:
   - Я виноват перед тобой и перед собой. Я послушался клеветников! Они сядут на кол, - а ты садись на моего коня, и я снова поведу его под уздцы. Садись, тебе говорят!
   С тех пор Абл-Эддин не выходил больше из милости у великого визиря.
   Ему при жизни была оказана величайшая почесть. В честь него был устроен великолепный мраморный фонтан с надписью:
   "Абл-Эддину- благодетелю персидского народа". Великий визирь Мугабедзин жил и умер в глубокой уверенности, что он:
   - Уничтожил недовольство в персидском народе и внушил ему самые лучшие помыслы.
   А Абл-Эддин, до конца дней своих торговавший попугаями и наживший на этом большие деньги, записал в своей летописи, откуда взят весь этот рассказ: "Так иногда голоса попугаев принимают за голос народа". ХАЛИФ И ГРЕШНИЦА
   "Во славу аллаха, единого и всемогущего. Во славу пророка, да будет над ним мир и благословение.
   Именем султана и эмира Багдада, халифа всех правоверных и смиренного слуги аллаха - Гаруна-аль-Рашида, - мы, верховный муфтий города Багдада, объявляем настоящую священную фетву, - да будет ведомо всем.
   Вот что, согласно с кораном, вложил нам в сердце аллах: Нечестие распространяется по земле, и гибнут царства, гибнут страны, гибнут народы ради роскоши, забав, пиров и изнеженности, забывши аллаха.
   Мы же хотим, чтоб аромат благочестия возносился от нашего города Багдада к небу, как возносится благоухание его садов, как возносятся священные призывы муэдзинов с его минаретов. Зло в мир идет через женщину.
   Они забыли предписания закона, скромность и добрые нравы. Они обвешивают себя драгоценностями с головы до ног. Носят чадры, прозрачные как дым от наргилэ. И если покрываются драгоценными тканями, то только для того, чтобы лучше выставить гибельные прелести своего тела.
   Свое тело, это создание аллаха, они сделали орудием соблазна и греха.
   Соблазняясь ими, воины теряют храбрость, купцы - богатства, ремесленники - любовь к труду, земледельцы - охоту работать.
   Поэтому и решили мы в сердце своем - вырвать у змеи ее смертоносное жало.
   Объявляется во сведение всех живущих в великом и славном городе Багдаде:
   Всякие пляски, пение и музыка в Багдаде воспрещаются. Запрещается смех, запрещаются шутки.
   Женщины должны выходить из дома, закутанные с ног до головы покрывалами из белого полотна.
   Им разрешается сделать только небольшие отверстия для глаз, чтобы они, идя по улице, нарочно не натыкались на мужчин.
   Всем, - старым и молодым, красивым и безобразным, - всем знать: если у какой-нибудь из них увидят обнаженным хоть кончик мизинца, она будет обвинена в покушении на гибель всех мужчин и защитников города Багдада и немедленно ясе побита камнями. Таков закон.
   Исполнять его, как если бы он был подписан самим халифом, великим Гаруном-аль-Рашидом.
   Его милостию и назначением великий муфтий города Багдада шейх Газиф".
   Под грохот барабанов, при звуках труб такую фетву прочли глашатаи на базарах, перекрестках и у фонтанов Багдада, - и в тот же миг прекратились пение, музыка и пляски в веселом и роскошном Багдаде. Словно чума заглянула в город. В городе стало тихо, как на кладбище.
   Словно призраки, брели по улицам закутанные с головы до ног в глухие, белые покрывала женщины, и только испуганно выглядывали из узких щелочек их глаза.
   Обезлюдели базары, исчезли шум и смех, и даже в кофейнях замолкли болтливые рассказчики сказок.
   Люди всегда так: бунтуют - так уж бунтуют, а если начнут повиноваться законам, то повинуются так, что даже властям становится противно.
   Сам Гарун-аль-Рашид не узнал своего веселого, радостного Багдада.
   - Премудрый шейх, - сказал он великому муфтию, - мне кажется, что твоя фетва чересчур уж сурова!
   - Повелитель! Законы и собаки должны быть злы, чтобы их боялись! - ответил великий муфтий.
   И Гарун-аль-Рашид поклонился ему:
   - Быть может, ты и прав, премудрый шейх!
   В это время в далеком Каире, городе веселья, смеха, шуток, роскоши, музыки, пения, пляски и прозрачных женских покрывал, жила танцовщица, по имени Фатьма-ханум, да простит ей аллах ее грехи за те радости, которые она доставляла людям. Ей исполнилась ее восемнадцатая весна.
   Фатьма-ханум славилась среди танцовщиц Каира, а танцовщицы Каира славились среди танцовщиц всего мира.
   Она много слыхала о роскоши и богатствах Востока, а крупнейшим бриллиантом среди Востока, - слыхала она, - сверкал Багдад.
   Весь мир говорил о великом халифе всех правоверных, Гаруне-аль-Рашиде, об его блеске, великолепии, щедрости.
   Слух о нем коснулся и ее розовых ушей, и Фатьма-ханум решила поехать на восток, в Багдад, к халифу Гарун-аль-Раши-ду - порадовать его взор своими танцами.
   - Обычай требует, чтоб каждый правоверный приносил халифу лучшее, что у него есть; принесу и я великому халифу лучшее, что у меня есть, - свои танцы.
   Она взяла с собой свои наряды и отправилась в далекий путь. Корабль, на котором она плыла из Александрии в Бейрут, настигла буря. Все потеряли голову.
   Фатьма-ханум оделась так, как обычно одевалась для танцев.
   - Смотрите! - с ужасом показывали на нее перепуганные путники. Одна женщина уже сошла с ума!
   Но Фатьма-ханум отвечала:
   - Чтобы мужчине жить, - ему нужна только сабля, женщине нужно только платье к лицу, - мужчина достанет ей все остальное.
   Фатьма-ханум была так же мудра, как и красива. Она знала, что все уже написано в книге Судьбы. Кизмет! (Судьба! (тюрк.).)
   Корабль разбило о прибрежные скалы и, изо всех плывших на корабле, одну Фатьму-ханум выкинуло на берег.
   Именем аллаха, она с попутными караванами доехала от Бейрута до Багдада.
   - А ведь мы везем тебя на смерть! - говорили ей в виде ободрения погонщики и провожатые. - В Багдаде тебя побьют камнями за то, что ты так одета!
   - В Каире я была так же одета, и никто меня за это не ударил даже цветком!
   - Там нет такого добродетельного муфтия, как шейх Газиф в Багдаде, и он не издавал такой фетвы!
   - Но за что же? За что?
   - Говорят, что такое платье возбуждает у мужчин превратные мысли!
   - Как же я могу отвечать за чужие мысли? Я отвечаю только за собственные!
   - Поговори об этом с шейхом Газифом!
   Фатьма-ханум прибыла в Багдад с караваном ночью. Одна, в темном, пустом, мертвом городе бродила она по улицам, пока не увидела дома, где светился огонь. И постучалась. Это был дом великого муфтия.
   Так осенью, во время перелета птиц, ветер несет перепелок прямо в сети.
   Великий муфтий шейх Газиф но спал.
   Он сидел, думал о добродетели и сочинял новую фетву, еще суровее прежней... Услышав стук, он насторожился:
   - Уж не сам ли халиф Гарун-аль-Рашид? Ему часто не спится по ночам, и он любит бродить по городу!
   Муфтий сам отворил дверь и отступил в изумлении и ужасе.
   - Женщина?! Женщина? У меня? У великого муфтия? И в такой одежде?
   Фатьма-ханум глубоко поклонилась и сказала:
   - Брат моего отца! По твоему величественному виду, по твоей почтенной бороде я вижу, что ты не простой смертный. По огромному изумруду, - цвет пророка, да будет на нем мир и благословение, который украшает твою чалму, я догадываюсь, что вижу пред собой самого великого муфтия Багдада, почтенного, знаменитого и премудрого шейха Газифа. Брат моего отца, прими меня, как ты принял бы дочь твоего брата! Я родом из Каира. Моя мать назвала меня Фатьма. Занятием я танцовщица, если только угодно назвать это удовольствие занятием. Я приехала в Багдад, чтобы повеселить взгляд халифа правоверных своими танцами. Но клянусь, великий муфтий, я ничего не гнала о грозной фетве, - несомненно справедливой, ибо она исходит от твоей мудрости. Вот почему я осмелилась предстать пред тобой одетая не по фетве. Прости меня, великий и премудрый муфтий!
   - Аллах один велик и премудр! - ответил муфтий. - Я зовусь действительно Газиф, люди называют меня шейхом, а наш великий повелитель, халиф Гарун-аль-Рашид, назначил меня, - выше моих заслуг, - великим муфтием. Твое счастье, что ты попала ко мне, а не к простому смертному. Простой смертный, на основании моей же фетвы, должен был бы немедленно послать за заптиями или сам побить тебя камнями.
   - Что же сделаешь со мною ты?! - в ужасе воскликнула Фатьма-ханум.
   - Я? Ничего! Я буду любоваться тобой. Закон, как собака, - он должен кусать других и ласкаться к своим хозяевам. Фетва сурова, но фетву написал я. Будь, как дома, дочь моего брата. Хочешь петь, - пой, хочешь танцевать, - танцуй!
   Но, когда раздался звук тамбурина, муфтий вздрогнул:
   - Тише! Услышат!.. А вдруг проклятый кади узнает, что у великого муфтия ночью была чужестранка... О, эти сановники! Змея не жалит змеи, а сановники только и думают, как бы ужалить друг друга. Конечно, эта женщина красива, и я с удовольствием сделал бы ее первой танцовщицей моего гарема. Но мудрость, великий муфтий. Мудрость... Отошлю-ка я эту преступницу к кади. Пусть станцует перед ним. Если кади признает ее виновной и прикажет казнить, - да свершится правосудие... Закон о моей фетве ни разу еще не применялся, а закон, который не применяется, это собака, которая не кусает. Ее перестают бояться. Ну, а если кади прельстится и помилует ее, - жало у проклятой змеи будет вырвано! Спокойно может спать тот подсудимый, в преступлении которого участвовал судья.
   И великий муфтий написал к кади записку: "Великий кади! К тебе, как к верховному судье Багдада, посылаю я преступницу против моей фетвы. Как врач исследует самую опасную болезнь, не боясь заболеть сам, - исследуй преступление этой женщины. Сам взгляни на нее и на ее танцы. И если признаешь ее виновной против моей фетвы, - призови справедливость. Если же признаешь заслуживающей снисхождения, призови в свое сердце милосердие. Ибо милосердие - выше справедливости. Справедливость родилась на земле, а родина милосердия - небо".
   Великий кади тоже не спал. Он писал назавтра решения по тем делам, которые будет разбирать, - заранее - "чтобы не томить подсудимых ожиданием приговора".
   Когда к нему привели Фатьму-ханум, он прочел записку муфтия и сказал:
   - А! старая ехидна! Сам, видно, нарушил свою фетву и теперь желает, чтобы ее нарушили мы! И, обратившись к Фатьме-ханум, промолвил: - Итак, ты чужестранка, ищешь справедливости и гостеприимства. Прекрасно. Но, чтобы оказать тебе справедливость, я должен знать все твои преступления. Танцуй, пой, совершай свои преступные деяния. Помни одно: перед судьей ты не должна ничего скрывать. От этого зависит справедливость приговора. Что же касается гостеприимства, то это уж специальность судьи. Судья всегда держит своих гостей дольше, чем они этого хотят.
   И в доме кади в эту ночь зазвучал тамбурин. Великий муфтий не ошибся.
   Гарун-аль-Рашиду в эту ночь не спалось, и он, по своему обыкновению, бродил по улицам Багдада. Сердце сжималось тоской у халифа.
   Это ли его веселый, шумный, беспечный Багдад, не спавший обыкновенно далеко за полночь? Теперь из всех домов несся храп. Как вдруг сердце халифа вздрогнуло. Он услыхал звук тамбурина. Играли, как это ни странно, - в доме великого муфтия.
   Через несколько времени тамбурин загремел в доме кади.
   - Все прекрасно в этом прекраснейшем городе! - воскликнул, улыбаясь, халиф. - В то время, как порок спит, добродетель веселится!
   И он пошел во дворец, страшно заинтересованный тем, что происходило ночью в доме великого муфтия и кади.
   Едва дождался рассвета, и лишь только розовые лучи восхода залили Багдад, прошел в Львиную залу своего дворца и объявил верховный суд. Гарун-аль-Рашид сидел на троне.
   Около него стоял хранитель его чести и могущества - оруженосец и держал обнаженный меч.
   Справа от халифа сидел великий муфтий в чалме с огромным изумрудом, - цвет пророка, да будет над ним мир и благоволение.
   Слева сидел верховный кади в чалме с огромным рубином, - как кровь.
   Халиф положил руку на обнаженный меч и сказал:
   - Во имя аллаха, единого и милосердного, объявляем верховный суд открытым. Да будет он так же справедлив и милостив, как аллах! Счастлив город, который может спать спокойно, потому что за него не спят его правители. Сегодня ночью Багдад спал спокойно, потому что за него не спали трое: я - его эмир и халиф, мой премудрый муфтий и мой грозный кади!
   - Я составлял новую фетву! - сказал муфтий.
   - Я занимался государственными делами! - сказал кади.