Дубов Юлий Анатольевич. Большая пайка

   Дважды за ночь оживал гадюка-карщик. Охладившись у въездных ворот, он просыпался, клацая зубами, подходил неверной походкой к погрузчику, заводил его и подгонял к КамАЗу, пытаясь зацепить зубьями очередной ящик. При первом порыве трудового энтузиазма он сбросил на голову начальнику смены лаги, по которым спускались ящики. Очнувшись вторично, он умудрился набрать в тесном пространстве немалую скорость и разворотил один из ящиков, из которого тут же посыпались ценные бумаги. Рассвирепев, Виктор приказал скрутить вредителя и взять под стражу.
   Несколько раз звонил Платон. Узнав, что происходит, он долго смеялся, а потом попросил Виктора связаться с ним, когда все закончится, и намекнул, что у него есть интересный сюрприз.
   До самого утра Виктор, чувствуя себя все хуже и хуже, просидел в туннеле на заляпанной краской табуретке. Наконец последний ящик лег на место. Виктор с трудом поднялся, отряхнул джинсы и побрел вместе с прочими участниками процесса не то ужинать, не то завтракать. Одуревшие от бессонной ночи буфетчики разливали по стаканам шведскую водку «Абсолют» и раздавали бутерброды с красной рыбой.
   Когда выпили по первой, Виктор позвонил Платону. Тот схватил трубку мгновенно, словно было не половина шестого утра, а середина дня.
   — Ага, — сказал он, — как ты себя чувствуешь?
   — Нормально, — соврал Виктор. — Мы закончили. Уже водку пьем.
   — Ну расскажи. Как там вообще? Ящики целы?
   — Один повредили немного. Но уже починили. Так что все в порядке. Платон помолчал.
   — Я тебе сейчас одну штуку скажу… Только пока никому. Понял?
   — Понял.
   — Завтра начинаем рекламную кампанию. По всем каналам одновременно. По тридцать минут в день. А главное — я сегодня договорился насчет места, где мы будем продавать наши бумаги. В жизни не угадаешь.
   — В Мавзолее, что ли? — не удержался Виктор.
   — Почти. В Колонном зале Дома союзов. Нам его отдают на год. Через неделю здание на проспекте Маркса опоясала очередь, какую Москва не видела со времен прощания с вождем и учителем. Место в очереди стоило пятьсот рублей. По всей России, как по мановению волшебной палочки, одновременно открылись пункты продажи ценных бумаг СНК. Из ничего возник колоссальный вторичный рынок.
   Брокерские конторы встрепенулись и ринулись зарабатывать деньги. Под залог крупных пакетов выдавались банковские кредиты. Котировка бумаг СНК прошла на всех биржах страны. В договорах на поставку разнообразных товаров, в разделе «Условия оплаты», валютный эквивалент стоимости контракта стал вытесняться словосочетанием «оплата производится ценными бумагами СНК по курсу на …».
   Воздушный мост между Цюрихом и Москвой работал ежедневно. И все равно очереди не рассасывались. Весь этот ажиотаж Виктор наблюдал по телевизору. Дня через три после завоза первой партии бумаг он лег на обследование в институт гастроэнтерологии.

Перемена участи

   Поначалу все складывалось нормально. Каждый день Виктора таскали по всевозможным процедурам. Он глотал резиновую кишку и вскоре делал это уже привычно, хотя и с неизменным отвращением. Пил какую-то белую гадость.
   Вылеживался под разнообразными аппаратами, послушно переворачиваясь с боку на бок. Выслушивал рекомендации лечащего врача. Пить нельзя. Есть можно, но не все, потому что внутри воспаление каких-то оболочек, имеющее хроническую форму.
   Курение исключить. Виктор кивал головой, глотал таблетки и с нетерпением ожидал, когда принесут обед. После обеда лечебная активность затихала, и воровато озирающиеся коллеги по «Инфокару» начинали просачиваться в дверь палаты, укрывая от посторонних глаз предательски позвякивающие пакеты.
   К вечеру приходила нянечка Марфа. Она убирала остатки пиршества, проветривала палату и протирала влажной тряпкой пол, при этом разговаривая с Виктором о политике. Ее кумиром был Жириновский.
   — Ну и что же, что еврей, — рассуждала няня Марфа, тыча шваброй под кровать. — Ленин, говорят, тоже был еврей. И Брежнев — с кучерявинкой. Может, и Сталин был еврей, кто его знает. А Хрущев, вон, не еврей, дак что он для народа сделал? А? Кукурузу посадил? По мне, пусть хоть негр будет, лишь бы при нем русскому человеку жилось хорошо. Правильно я говорю?
   Виктор кивал, соглашательски хмыкая. Он был согласен и на негра, и на Жириновского, лишь бы поскорее остаться одному. Ему ежедневно приносили кучу бумаг по делам СНК. Пола собирала отдельную папку газетных вырезок, «Известия» и «Коммерсант» придерживались нейтралитета, давая более или менее объективную информацию. «Правда» и «Советская Россия» вели себя предсказуемым образом, поливая грязью саму идею СНК, в которой коммунисты видели способ очередного ограбления трудящихся. «Московский комсомолец» и «Мегаполис» почему-то объявили Платону личную вендетту и стали полоскать его грязное белье. В «Комсомолке» периодически появлялись интервью с Петей Кирсановым, который именовался там ответственным представителем СНК. Эти интервью Виктор изучал особо внимательно, потому что Платон куда-то пропал и связи с ним не было. Вообще, Петя стал часто мелькать и в газетах, и по телевизору. Один раз Кирсанова показали в компании Гайдара, потом Виктор углядел его в президиуме какого-то сборища, где Петя сидел неподалеку от Бурбулиса, перед новым годом в «Московской правде» появилась фотография — впереди Кирсанов, за ним патриарх, а чуть поодаль — сам мэр Юрий Михайлович Лужков.
   Такое преобладание Пети Кирсанова в делах СНК не то чтобы настораживало, но вызывало определенные вопросы. А задавать их было некому. Как-то раз Виктор прямо спросил у Марии, забежавшей его проведать, — что, собственно, есть такое Петя Кирсанов и при чем он здесь вообще?
   — Петя Кирсанов, — сообщила Мария, — это отдельная песня.
   Ничего более содержательного она рассказывать не стала, лишь ограничилась историей о том, как Петя должен был приехать к Платону на важное совещание и не приехал. Найти его по каким-либо известным телефонам так и не удалось, а вечером, из выпуска новостей, выяснилось, что вместо встречи с Платоном господин Кирсанов полдня провел на отпевании последней представительницы некой дворянской фамилии, где стоял в первом ряду со скорбно опущенными глазами и сложенными пониже живота руками.
   Да еще Пола проговорилась, что Петя ежедневно посещает недавно открывшийся инфокаровский клуб и присутствует там на всех связанных с СНК совещаниях.
   Клуб построил Муса. Он давно вынашивал эту идею, самолично выбил двухэтажный особняк, в котором когда-то размещался Дом политпросвещения, и отразил все атаки Марка, требовавшего устроить там ресторан или казино, но уж баню — во всяком случае. Еще Муса разработал и реализовал гениальную схему реконструкции и отделки особняка.
   — Угадай, — любил он спрашивать кого-нибудь из знакомых, демонстрируя качество отделки, темные двери из дуба с бронзовыми ручками, лепнину на стенах и потолке, — угадай, сколько нам это стоило?
   Знакомый окидывал взглядом окружавшую его роскошь и называл сумму. Обычно от пяти до десяти миллионов.
   — Не угадал, — торжествовал Муса. — Ни копейки! На самом деле это было не совсем так. Муса договорился с одним из московских строительных начальников, и тот, пока еще аренда особняка не была оформлена, полностью реконструировал дом за городские деньги. За этот подвиг начальник получил треть стоимости ремонта наличными и на вырученные средства купил себе шестикомнатную квартиру на Тверской и дачку в ближнем Подмосковье.
   Муса ежедневно пропадал на стройке, лично надзирая за ходом работ и воспитывая строителей. Когда отделка была завершена, он привез в дом Платона.
   Тот пролетел по залам, потребовал убрать лежавший на полу ковер и перекрасить одну из стен, а потом сказал:
   — Класс! Просто отлично! А на фига нам это?
   — Гостей возить, — объяснил Муса. — Будешь здесь, скажем, завтракать с каким-нибудь банкиром, потом обедать с министром, ужинать, допустим, с губернатором. Делегации будем принимать по-человечески. Поваров наймем, обслугу. Ну как? Только офис не надо здесь устраивать.
   Идея завтраков с банкирами и обедов с министрами Платону чрезвычайно понравилась. Но больше всего ему понравилось, что в доме было много комнат. И уже через неделю все они заполнились людьми, терпеливо ожидающими аудиенции у Платона Михайловича. Потому что организовывать свое время он так и не научился.
   Те, кому назначалась пятнадцатиминутная встреча в четыре — нет! лучше в пять! — появлялись заблаговременно и заталкивались администратором в пустующую комнату.
   Там им включали телевизор, туда же приносили напитки и закуску. А Платон, если, конечно, к этому времени успевал приехать, летал из одной комнаты в другую, проводя несколько встреч одновременно. Через некоторое время он задумчиво сказал Мусе:
   — Слушай, а мы не можем здесь какую-нибудь пристройку соорудить? Как-то тесновато.
   Довольно скоро приглашения Платона на встречи в клубе приобрели исключительную ценность. Небрежно брошенное упоминание о назначенном через час рандеву в клубе «Инфокара» поднимало социальный статус говорящего на недосягаемую высоту. И уже место под солнцем стало незаметно определяться тем, как часто имярек приезжает в клуб «Инфокара» и сколько времени он там проводит.
   Ведь то, что этот самый имярек четыре часа ждет двух брошенных на ходу фраз, известно было только ему самому. Но водители, толпящиеся у припаркованных возле клуба машин, делали свои выводы. Позавчера приезжал, вчера приезжал, сегодня опять приехал, уже пятый час не выходит. О! С Платон Михалычем встречается!
   Муса появлялся в клубе, в основном, по вечерам. Он неодобрительно оглядывал шевелящийся муравейник, ужинал где-нибудь в углу и уезжал. Ларри обходил клуб стороной.
   — Некогда мне туда ездить, — ворчал он в своей комнатушке на Метростроевской, разгоняя висящий слоями табачный дым. — Работы много.
   Зато Марк быстро вычислил связь между статусом человека и посещаемостью клуба. И еще он заметил, что вслед за Платоном из центрального офиса исчезли разные важные люди. Поэтому если раньше он просто перебрасывал бумажки в платоновский секретариат, то теперь принял за правило закладывать каждый документ, требующий внимания Платона, в красивую кожаную папку и выезжать с нею в клуб. То, что Платона могло и не быть, либо он с кем-либо совещался, Марка не смущало. Выждав с полчаса, Цейтлин вызывал администратора, требовал набрать номер своей приемной и грозным голосом интересовался, кто звонил и как продвигаются те или иные дела, после чего приказывал доставить ему в клуб такие-то бумаги, вызвать такого-то человека, передать такое-то сообщение.
   Поэтому вокруг Марка в клубе все время кипели мини-водовороты, а обслуга бегала, словно наскипидаренная. Разные важные люди, слыша через приоткрытые двери, как Марк распекает очередную жертву, получали точное представление о том, кто есть кто.
   Виктора эта идея так и не посетила, и в клубе он был всего дважды — на открытии и в тот день, когда Лелика отправляли б Швейцарию. А потом он мотался, организуя доставку ценных бумаг, и ему было не до социального положения. Тем не менее Сысоев уже начал постигать роль клуба в жизни общества, и то, что Петя Кирсанов туда зачастил, да еще в связи с СНК, его неприятно резануло. Еще Виктора насторожил изменившийся характер телефонных звонков. Все реже стали звонить те, кто был причастен к делам СНК. Практически прекратилась связь с Платоном. Муса объявлялся ежедневно, но разговоры шли исключительно о здоровье и погоде. По вечерам на минутку выбирались Мария и Пола, реже — Ленка. Однако Виктору было нужно другое, а этого другого не было. И он начал беспокоиться.
   Если вспомнить, Сысоев и не рвался в СНК. У него было свое дело, которое Виктора вполне устраивало, но Платон швырнул его в эту кашу и, вопреки всем ожиданиям, ему там понравилось. Уютный и полудомашний бизнес на спорттоварах, занимавший Виктора уже два года, бизнес, который можно было делать практически в одиночку, никем не командуя и ни за что, кроме денег, не отвечая, — этот бизнес сам собой померк и отодвинулся в тень рядом с ослепительной зарей СНК, колоссальным размахом новой деятельности и торжеством ничем не стесненной творческой мысли. Даже если бы Виктор не свернул свою прежнюю деятельность, заниматься ею теперь он был бы уже не в состоянии. Ему было смешно и странно вспоминать, как он целенаправленно выстраивал стену между собой и сердцевиной инфокаровской деятельности. Эта стена была нужна Виктору, чтобы отгородиться от ночных посиделок, пропитанных запахом табачного дыма, валокордина и коньяка, чтобы не слышать истошных воплей Марка, признающего свою и только свою точку зрения, чтобы не испытывать странного ощущения неприемлемости для себя новой системы отношений, складывающейся в «Инфокаре». А сейчас?.. Где она сейчас, эта стена? Исчезла? Пожалуй, да, но на ее месте возникло что-то новое.
   Когда много месяцев назад, скучая и тоскуя, Сысоев говорил Терьяну, что в «Инфокаре» все непросто, он еще не отдавал себе полного отчета в том, что означают эти слова. Теперь же, в больнице, когда свободного времени оказалось сколько угодно, Виктор смог наконец-то свести воедино тревожащие его факты.
   Самое простое было бы сказать, что все дело в Платоне. Он действительно сильно изменился за последние годы — стал более нервным, резким, в голосе его появились истерически-командные нотки. Он мог позвонить и навопить по телефону, не слушая никаких, даже самых осмысленных возражений и оправданий. Если потом оказывалось, что он был не прав, Платон извинялся знакомой академической скороговоркой, хватая обиженного за рукав и виновато улыбаясь. Но все это, с учетом колоссального груза ответственности, давящего на Платона, и безусловно признаваемого за ним лидерства, можно было легко объяснить и понять. Тяжелее было наблюдать, как ведут себя окружающие Платона люди. Как-то раз, беседуя с клиентом в секретариате центрального офиса, Виктор увидел, что к Платону в кабинет пригласили полковника внутренних войск, давно ожидающего приема, — толстого, важного субъекта с красным обветренным лицом и хорошо поставленным командным голосом. Полковник прогуливался по предбаннику, выпятив нижнюю губу, и время от времени пренебрежительным взглядом окидывал оранжерею, сотворенную Марией, — впрочем, при появлении очередной инфокаровской красотки в этом взгляде вспыхивали и тут же гасли искорки мимолетного интереса. Когда же прозвучало долгожданное приглашение, полковник мгновенно изменился — куда-то исчез выпирающий из кителя живот, втянулась в плечи голова, на кирпичном лице не знающего сомнений отца-командира появилась добродушно-растерянная улыбка, и он, чуть заметно приподнявшись на носки, засеменил в кабинет Платона, сжимая в левой руке папку с какими-то бумагами.
   Вот таких — семенящих — становилось все больше. И то ли из-за их количественного превосходства, то ли по каким-то иным причинам, но представители старой гвардии, которые раньше спокойно вламывались к Платону в любое время дня и ночи, звонили по прямому телефону по поводу и без повода, просто потому, что захотелось потрепаться, пользовались правом «старого академического галстука», чтобы в любой обстановке называть Платона Тошкой и на «ты», — вся бывшая институтская интеллектуальная элита, крутившаяся в «Инфокаре» и вокруг него, стали сдавать позиции. Это происходило незаметно, и вовсе не потому, что Платон так захотел. Просто времени на фамильярный треп и на то, чтобы вступать в дискуссии с друзьями, гордящимися своим интеллектуальным первородством и имеющими собственное суждение по любому поводу, у него уже не оставалось. Для дела нужны были толковые исполнители, натасканные на командный окрик псы, впивающиеся в порученное им дело мертвой хваткой и понимающие язык хлыста в виде немедленной отлучки от кормушки и язык пряника в виде ежемесячной раздачи даров.
   В больнице Виктору спалось плохо. Ночами, выпуская в форточку запретный табачный дым, он много размышлял и все отчетливее понимал, что за переменами в «Инфокаре», помимо объективной потребности развития бизнеса, стоит еще и чья-то непреклонная воля. Многие, вроде бы второстепенные события происходили не так, как замышлялись или как могли бы произойти. Приведенные Платоном из Института безработные научные кадры, получавшие задания той или иной степени расплывчатости, неожиданно сталкивались с непонятными препятствиями, с неизвестно почему возникавшими проблемами, путались в непростой системе взаимоотношений, совершали идиотские ошибки, искренне недоумевали, оказываясь втянутыми в цепочки кадровых перестановок, и через какое-то время исчезали или же оседали на далекой периферии инфокаровского бизнеса. А их места оказывались занятыми совсем другими людьми, которые появлялись неведомо откуда, отдавали водителям и обслуге категорические распоряжения и общались друг с другом на понятном только им языке. Они часами пропадали в мэрии и Городской думе, в правительстве и аппарате президента, перезванивались по телефону с советниками и управляющими, при появлении Платона или Мусы вставали, изображая на лицах почтительное внимание, а потом снова рассаживались по креслам, перебрасываясь фразами, предназначенными только для посвященных.
   На глазах создавался и костенел хищно нацеленный на извлечение прибыли аппарат со своей, подчиняющейся одной-единственной задаче логикой иерархического построения. И в этой иерархии ни уровень образования, ни былые заслуги, ни многолетняя дружба не могли иметь никакой ценности. Нарисованный на бумаге квадратик должен был наилучшим образом исполнять отведенную ему функцию.
   А все остальное — от лукавого.
   Появление в иерархии нового человека не могло не беспокоить, хотя Виктор и успокаивал себя тем, что с Петей Кирсановым, да и с кем угодно вообще, ему делить нечего.
   Делить и вправду оказалось нечего. Когда Виктор вышел из больницы — врачи выпустили его, назначив строгий режим, прописав три медикаментозных курса и напугав последствиями несоблюдения предписаний, — он обнаружил в инфокаровской приемной новые лица. Секретаршу Пети Кирсанова. Охрану Пети Кирсанова. Водителя Пети Кирсанова, ждущего указаний. Сам Петя Кирсанов занимал кабинет Платона, окончательно переместившегося в клуб. Впрочем, в тот момент Пети не было, потому что он, вместе с Мусой, Ларри и Марком, находился в клубе же на важном совещании.
   М-да… Когда все только начиналось, Платон говорил Виктору совершенно иные вещи. И оказываться теперь в унизительной ситуации, выяснять, почему раньше было одно, а теперь другое… Ясно, что Виктора отодвинули, забыв не только о том, что он сделал для СНК, но и обо всем, что было раньше. О многолетней дружбе, об Институте, о том, что «Инфокар» возник в том числе и на его с Сережкой Терьяном деньгах. Что же теперь? Ехать к Платону и плакаться, что у него нет работы, потому что старый бизнес он прикончил, а из нового его выперли?
   Сысоев сказал Поле, что уезжает по делам и в шесть она может быть свободна, после чего отправился домой. Надо будет-сами вспомнят. А нет — пошли они все к черту.
   Виктора разбудил звонок в дверь. Он откинул щеколду, дернул ручку на себя.
   Странно. Дверь не поддавалась. Он потянул изо всех сил. Дверь поползла внутрь и втащила за собой Платона, который крепко держался за ручку и упирался обеими ногами.
   — Привет, — сказал Платон, бросив ручку. — Напугался? Я тебя не разбудил?
   Как себя чувствуешь?
   — Все шуточки шутишь… Когда же ты вырастешь? — Виктор покачал головой, провел Платона на кухню и зажег под чайником газ.
   Платон плюхнулся в стоявшее у стола кресло, выложил перед собой два телефона, водрузил на стоп промасленный бумажный пакет.
   — Я тебе пирожки привез Муса нанял повара, тот потрясно готовит. Вот эти — с капустой, эти — с курагой. Давай чай. Я с утра не ел.
   — Ну так что? — спросил Виктор, разливая чай и выкладывая пирожки из пакета на блюдо. — Говорят, ты уже укомплектовал начальство СНК. Эф-Эф, Петя…
   Кто там еще?
   Объяснение заняло часа два. Платон говорил с жаром и, как всегда, убедительно. О том, что самое трудное уже позади, что бумаги напечатаны, доставлены и исключительно успешно продаются. О том, что теперь наступает завершающий этап, когда акции СНК будут обменены на акции Завода, и тогда все будет хорошо. Что ключевая деятельность все равно сосредоточена в «Инфокаре».
   Что его, Виктора, потенциал в СНК вряд ли будет востребован — там, по большому счету, делать уже нечего.
   Виктор слушал, кивал. Обида постепенно рассасывалась, хотя он чувствовал, что Платон лукавит и недоговаривает.
   — А Петю ты зачем туда воткнул? — спросил он, когда Платон решил перевести дух.
   — Ты не понимаешь! — Платон вскочил, прошелся по кухне и снова упал в кресло. — Весь проект зависит от того, сколько мы продадим. Абсолютно все от этого зависит. Петя гарантирует, что продадим на сто миллионов. И он может это сделать. У него в руках рекламное время, скуплены места в лучших изданиях, отношения со всей прессой налажены… Это сейчас — задача номер один.
   — Ну хорошо, — сказал Виктор, — а мне куда деваться? Мой бизнес ты ликвидировал. В СНК мне делать нечего. На пенсию, что ли?
   — Конечно же нет! — Платон даже оскорбился. — Ты с ума сошел! У меня для тебя есть классное предложение. Просто классное!
   — Какое?
   — Смотри. — Платон придвинулся к столу и стал рисовать на его поверхности какие-то фигуры. — Через два — максимум три — месяца мы забираем Завод.
   Практически становимся монополистами по продаже. Этим будет заниматься Ларри.
   Уже решили. Остается неприкрытым обалденный кусок по иномаркам. Ларри просто не потянет все вместе, он уже сейчас зашивается. Я предлагаю, чтобы этот кусок взял ты. Целиком. Ну как?
   Виктор задумался.
   — А что про это говорит Ларри?
   — Что? Нормально! И Муса поддерживает.
   — Ты совершенно уверен, что Ларри не против? — недоверчиво спросил Виктор, зная бульдожью хватку Ларри, который не выпускал из сферы своего влияния ни одной мелочи. — Что-то я сомневаюсь.
   — Так! — Платон одной рукой схватился за телефон, а другой — отодвинул в сторону пачку сигарет, к которой потянулся Виктор. — Зачем куришь? Тебе нельзя.
   Сейчас же звоним Ларри. Ларри отловили в центральном офисе.
   — Так! — решительно сказал в трубку Платон. — Как у тебя дела?..
   Отлично… Отлично… Я с Витей… Да… Да… Нормально… Вот и скажи ему сам… Все, обнимаю тебя.
   — Привет! — жизнерадостно поздоровался Ларри. — Чего ты волнуешься? Мы все согласовали. Будет трудно, я помогу. Все, пока.
   Веселый голос Ларри не убедил Виктора. Два заместителя генерального директора, толкающиеся боками на автомобильном поле… — картинка была довольно сомнительной. И Сысоев честно сказал об этом Платону. Тот не понял.
   — Ерунду несешь! Полную чушь! Я же тебе все разжевал. Ну и что с того, что ты машинами не занимался? И потом — есть три месяца. Ну два! Начни с какой-нибудь одной задачи. Например, с таможни. Там у Ларри вроде бы проблемы.
   И постепенно войдешь в курс дела.
   — Значит, я ложусь под Ларри? — догадался Виктор.
   — Категорически нет! — Платон покраснел. — Ты абсолютно самостоятелен.
   Работаешь, как и раньше, только со мной. Сейчас твоя задача — войти в этот бизнес. Больше ничего.
   — Ну что ты со мной хитришь? — укоризненно сказал Виктор. — Все же очень просто. Вы посчитали, что в этой больнице из меня сделают окончательного инвалида, потому и выдавили из СНК. А я взял да оклемался. И теперь меня некуда девать, единственное решение — пристроить на подхвате.
   — Дурак! — крикнул Платон. — Законченный кретин. Ты вообще соображаешь, что говоришь? Ты хоть знаешь, сколько этот бизнес приносит? На каком таком подхвате! Что ты несешь! Мы с каждой машины имеем пять штук. Чистыми! Неужели непонятно?
   Но Виктору все уже было понятно. Наверное, на месте Платона он поступил бы точно так же. Неясно только, как сложатся отношения с Ларри. Там, где начинались автомобили, друзей у Ларри не было. Были только свои и чужие.
   — У меня было право подписи, — устало напомнил он Платону. — На моих счетах. Теперь эти счета закрыты. Как быть дальше?
   — Вот и отлично! — Платон вскочил и заторопился к двери. — Эти дела ты с Ларри согласуй. А мы с тобой обязательно должны сесть и подробно поговорить, как все организовать. Завтра. Или на той неделе.
   А на следующий день Виктор узнал, что на таможне с недавних пор действуют новые правила. Совокупный таможенный платеж, состоявший из пошлины, акциза и налога на добавленную стоимость, равнялся теперь ста пятидесяти процентам от закупочной цены автомобиля. И по ту сторону границы стояли инфокаровские машины на двадцать миллионов долларов.
   Льготники Будто с неба свалились эти люди. Как манна небесная. Не успел Виктор появиться на работе, как Пола протянула ему телефонную трубку: