Дубов Юлий Анатольевич. Большая пайка

   Ларри раздвинул желтые усы в широкой улыбке.
   — А что тут понимать? У нас перед Заводом был большой долг. Не у меня лично, не у вас, не у Платона. У «Инфокара». Теперь долга нет. Это все он придумал. Опять же — не я, не вы, не директор. Я это так оцениваю. А вы…
   Он оставил многоточие висеть в воздухе.
   Папа Гриша немного помолчал, размышляя, потом сказал:
   — Договор есть?
   — Есть.
   Ларри небрежно толкнул синюю папку, которая проскользила по столу в сторону папы Гриши. Тот открыл папку, достал договор, внимательно прочитал, вынул из внутреннего кармана пиджака толстую авторучку и размашисто расписался в двух местах.
   — Я ведь за директора отвечать не могу, — полуутвердительно, полувопросительно сказал папа Гриша. — Это он сам решать будет.
   — Конечно, — согласился Ларри. — В делах каждый сам за себя отвечает. С начала и до конца. Вы его экземпляр договора возьмите с собой. На всякий случай. Вдруг надумает…
   Воцарилось долгое и тяжелое молчание. Папа Гриша крутил в ладонях чашку с остывающим чаем. Потом поднялся.
   — Ну ладно. Мне еще в правительство заглянуть надо, повидаться кое с кем.
   Платон будет звонить — передай привет. Он скоро вернется?
   — Теперь уже скоро. Очень скоро. Я так думаю. Папа Гриша зябко повел плечами.
   — Что про Мусу слышно? — спросил он, всем лицом изображая заботу и скорбь.
   — Как он там?
   — Сейчас трудно сказать, — сумрачно ответил Ларри. — Угрозы для жизни нет.
   Это точно. А вот все остальное… У него полный паралич, речь отказала… Врачи пока ничего определенного не говорят.
   Папа Гриша кивнул головой, постоял немного, о чем-то размышляя, потом тяжело прошагал к двери. Задержался на минуту.
   — А ты куда пристроил… всякие мечи, которые мы с директором тебе на прошлый день рождения подарили? Вроде вот тут у тебя стояли?
   — Мечи? — удивился Ларри. — Домой отвез. По стенам развесил. На почетных местах. Каждый вечер смотрю на них и вас вспоминаю. И директора. А что?
   — Так просто. Вспомнилось… Ну, друг мой, до встречи!
   — До встречи, дорогой Григорий Павлович.

Удар мастера

   …Этот странный человек давно привлек внимание Леонарди. Несмотря на работающие во всю мощь кондиционеры и приносимую ими прохладу, пассажир постоянно вытирал текущие со лба капли пота.
   Леонарди возвращался домой из двухнедельного путешествия по Ближнему Востоку. Странного человека он заметил еще в аэропорту. Странен был не столько он сам, сколько его появление. Леонарди спокойно дожидался своей очереди на регистрацию, как вдруг в зал влетело не менее десятка шестифутовых горилл; четверо из них были в камуфляже, остальные — в черных костюмах, и все без исключения — в черных очках. Горилл сопровождали двое израильских полицейских и еще несколько армейских, державших на изготовку короткие автоматы.
   Полицейские и военные заняли позиции у дверей, гориллы выстроили живой коридор, и по нему, быстро семеня короткими ножками, побежал вот этот самый странный человек, который сидел теперь по ту сторону прохода. Он и тогда обильно потел, отчего постоянно промокал лоб большим красным платком и стряхивал с кустистых седых бровей соленые капли, норовившие попасть в глаза.
   Когда странный человек пробежал через зал, живой коридор распался: двое горилл ринулись за ним в глубь здания аэропорта, человек пять-шесть рассредоточились по залу регистрации, а двое неторопливой походкой подошли к стойке регистрации первого класса. Там их уже ожидала невесть откуда взявшаяся тележка, на которой громоздились три огромных чемодана. Один из громил присел перед тележкой на корточки и стал внимательно изучать замки чемоданов, а второй пристроился в очередь сразу же за Леонарди и достал из — внутреннего кармана пиджака белый конверт.
   Томмазо, заинтригованный этой сценой, успел заметить мелькнувшую под пиджаком гориллы кобуру, из которой торчала вороненая рукоять полицейского кольта.
   Когда Леонарди, отойдя от стойки, задержался, засовывая в карман паспорт и посадочный талон, он услышал, как аэропортовская девушка недоверчиво спрашивает у гориллы:
   — Простите, как фамилия? Эл Капоне? Это точно?
   — Читать умеете? — на вполне приличном английском, но со смутно знакомым акцентом поинтересовался гигант с кольтом. — Там все написано.
   «Ого! — удивился про себя Томмазо. — Эл Капоне объявился».
   Ни на паспортном контроле, ни в просторном зале ожидания странный человек ему больше не встретился. Леонарди увидел его только в салоне самолета, случайно посмотрев налево.
   Странный человек производил жалкое впечатление. Новый белоснежный костюм его был измят, будто он спал в нем несколько суток. Не только под мышками, но и на груди пиджака проступали темные влажные пятна пота. Леонарди показалось даже, что сквозь дурманящий аромат дорогого дезодоранта пробивается отчетливый неприятный запах. Человек сидел, закрыв глаза, и мог сойти за спящего, но Томмазо заметил, как лихорадочно пульсирует синяя жилка на морщинистой шее и как дрожит лежащая на правом колене загорелая рука.
   Возникшая сзади фигура, в которой Томмазо узнал гориллу с кольтом, наклонилась к потеющему старику и что-то прошептала ему на ухо. Старик, не открывая глаз, досадливо мотнул головой. Фигура кивнула и бесшумно растворилась в глубине салона. Старик пошарил в боковом кармане пиджака, достал узкий стеклянный цилиндрик, выудил таблетку и засунул ее в рот. Еще несколько таких же таблеток раскатилось по полу.
   Либо этот человек был очень болен, либо он находился в состоянии сильнейшего нервного стресса. С учетом увиденного в аэропорту вероятнее всего было второе.
   За последнюю неделю Фрэнк натерпелся такого, чего не видел за всю свою богатую событиями жизнь.
   С самого начала он не хотел ввязываться в эту идиотскую историю с «Инфокаром». Надо было быть полным кретином, чтобы встать поперек дороги тем, с кем не рисковал портить отношения даже сам Березовский.Не говоря уже о вполне вероятной конфронтации с Ахметом и его молодцами. Не говоря о Ларри, желтые глаза которого виделись Фрэнку в ночных кошмарах.
   Да и много ли ему было надо? Деньги на старость есть. Дом на средиземноморском побережье — тоже есть. Хватит на всю семью. Дети, слава Аллаху, зарабатывают достаточно и даже смогли бы поддержать отца на старости лет, если бы в этом возникла необходимость. Но такой необходимости, опять же слава Аллаху, нет и не предвидится. Есть бизнес. Все есть. Тогда зачем он полез в это дело?
   Будь проклят тот сын шайтана, который, до смерти перепугавшись налета налоговой полиции-с автоматами и в черных масках, — прибежал к нему, Фрэнку, и закричал в голос, что бизнес накрылся, впереди тюрьма, кассиры давно дают показания, все раскрыто и группа захвата уже садится по машинам. Будь тысячу раз проклят тот час, когда он, Фрэнк, своей рукой снял телефонную трубку, набрал кремлевский номер и стал униженно добиваться хотя бы минутного разговора с большим начальником.
   — Фамилия ваша как? — придирчиво вопрошал капитан-порученец.
   — Вы передайте, уважаемый, что это Фрэнк Мамедович звонит, — дрожащим от волнения голосом умолял Эл Капоне. — Он меня помнит. Фамилию сказать не могу, она у меня очень трудная.
   И клял в душе друзей-остряков, навязавших ему фамилию коропя американских гангстеров.
   Большой начальник выслушал просьбу Фрэнка об аудиенции, подумал и охотно согласился встретиться вечером в «Царской охоте». Закусывая замороженную до зубной боли водку свежайшей семгой самого что ни на есть лучшего посола, начальник выслушал печальную историю и определил:
   — Законы надо соблюдать, Фрэнк Мамедович. Для того мы и стоим на страже государственных интересов. Так-то вот. А нарушать законы у нас никому не позволено. Ни вам, понимаете ли, ни мне, ни даже Борису Николаевичу. Так что будем делать?
   Фрэнк деликатно промолчал, преданно глядя начальнику в глаза. Тот выдержал паузу.
   — Ладно. Проблему вашу я решу. Под свою ответственность. Под свою личную ответственность. Поняли меня? Но мне нужны гарантии, что больше вы никаких дел не натворите. Настоящие гарантии.
   Фрэнк отчетливо ощутил, как к нему в грудь вошел живительный глоток свежего воздуха.
   — Гарантии? — переспросил он. — Берите, уважаемый. Какие хотите гарантии, такие и берите. Только помогите, пожалуйста.
   — Гарантии… — Начальник задумался. — Значит, так. Я к тебе направлю своего человека. Пусть последит, чтобы все было в порядке. И по закону. Первый Народный банк — это у тебя? Возьмешь его туда. Пусть чем-нибудь заведует.
   Аналитическим отделом, что ли.. И чтобы он полностью был в курсе. Тогда я буду спокоен. И уверен, что потом не придется краснеть.
   Фрэнк быстренько прикинул в уме. На Первый Народный было завязано не менее половины всего бизнеса. Но отказываться никак нельзя. От таких предложений не отказываются. Пожалеешь половину — потеряешь все. Он хорошо знал мертвую бульдожью хватку московских, а в особенности — кремлевских людей. Как акулы, почуявшие запах свежей крови, они рвали живое тело, пока не добивались полного, но быстро проходящего насыщения. Однако, в отличие от акул, с этими людьми можно было договориться, и они соглашались, откромсав от жертвы наиболее смачные куски, сохранить ей жизненно важные органы и предоставить возможности для частичной регенерации.
   Интересно, что «папа» поручит своему комиссару?
   — А чем он будет заниматься? — спросил Фрэнк, заранее зная ответ.
   — Он вам сам скажет, чем будет заниматься, — предугаданно ответил начальник.
   На том и порешили.
   Появившийся на следующий день полковник Корецкий неделю ничем себя не проявлял. А потом завалил Фрэнка целой кучей бумаг. Подписав их, Фрэнк облегченно вздохнул. Рынки полковник не тронул. Рестораны и бензозаправки тоже.
   Из занимавшихся обналичкой фирм отобрал всего две, сменив руководство. Между ними возникло что-то вроде разделения труда — полковник плотно контролировал банк и все его операции, но в деятельность компаний, проводивших через банк свои обороты, не лез, наличным оборотом прямо не интересовался, отстежке для братвы никак не препятствовал.
   Фрэнк с трепетом ждал, когда же полковник проявит интерес к операциям с оружием, и наконец дождался. Однако никаких поползновений к тому, чтобы прибрать эти операции к рукам, Корецкий не обнаружил. Он просто дал Фрэнку понять, что полностью в курсе событий, и предложил:
   — Давайте так. Это ваше дело. Я, конечно, должен бы доложить, но могу и не докладывать. Прямых нарушений закона не усматриваю. Вместо этого у меня к вам, Фрэнк Мамедович, есть одно предложение.
   Когда Эл Капоне выслушал предложение полковника Корецкого, у него встали дыбом остатки волос. Но полковник успокоил Фрэнка:
   — Чего вы боитесь? Это ведь — просто растереть. — Корецкий изобразил пальцами соответствующее движение. — Вы же прекрасно понимаете, Фрэнк Мамедович, кто за вами стоит. Этот… Платон… утрется — и все. С нами воевать никто не станет. Кроме совсем оголтелых. А он не такой. Он умный. И понимает, что сила солому ломит.
   — А можно меня в это не впутывать? — осторожно поинтересовался Фрэнк — Кто же вас впутывает? — искренне удивился полковник Корец-кий. — Если вас впутывать, то надо партнерство обсуждать. А здесь — извините — не ваш, а наш бизнес. Вы только проинформируйте ваших приятелей, чтобы под ногами не болтались. Как инфокаровская «крыша» называется? Ахмет? Вот его и проинформируйте. У него первого неприятности будут, если полезет на рожон.
   Фрэнк все же поостерегся звонить Ахмету напрямую и передал информацию через общих друзей. Друзья потом сказали, что Ахмет отнесся с пониманием. Фрэнк облегченно вздохнул.
   Однако облегчение длилось недолго. Когда Платон и Ларри вызвали Фрэнка на встречу, когда он, в инфокаровском клубе, посмотрел Ларри в глаза и вспомнил, где и когда с ним познакомился, а главное — кто их познакомил, — у него засосало под ложечкой. Потом, в «Метрополе», он искусно валял дурака, тянул время, всячески пытался отсрочить момент окончательного предъявления условий, но выслушал унизительный ультиматум до самого конца, а потом отнес пленку с записью полковнику. Фрэнк понимал: у «Инфокара» хватит сил, чтобы разнести вдребезги все его царство. Им не нужно будет начинать прямую войну с кремлевскими людьми, совсем не нужно. Партия просматривалась на все оставшиеся до мата ходы. Сначала разгром его, Фрэнка, бизнеса. Разгром силами тех, на кого кремлевские люди влиять не могли, кому «Инфокар» платил уже много лет — щедро и не дожидаясь особых просьб. Потом выход на Корецкого. Через него на Кремль.
   Лично на «папу». И зачистка концов. Но это будет потом. А начнут с него.
   Три миллиона долларов… Да гори они огнем, эти деньги! Фрэнк готов отдать свои, личные бабки, лишь бы все это закончилось уже сегодня!
   Однако полковник был настроен решительно и спокойно.
   — Бросьте вы, Фрэнк Мамедович, — сказал он, небрежно бросая кассету с записью на край стола. — Не забивайте себе голову всякой ерундой. Пойдите отдохните, в казино там или к девочкам. Вы свое дело сделали, вот и живите тихо. Остальное — наша забота.
   Уже не впервые у Фрэнка появилось ощущение, что в завязавшейся схватке с «Инфокаром» полковник отслеживает какие-то личные интересы, умело прикрывая их тремя миллионами для своих хозяев. И эти личные интересы для полковника намного важнее, чем три или даже тридцать миллионов для «папы».
   А теперь, в самолете, исходя от страха холодным потом, Фрэнк клял себя за то, что не снял тогда трубку, не позвонил «папе», не предупредил… Все могло пойти по-другому.
   Тем не менее случилось то, что случилось. В отличие от Корецкого, Фрэнку не удалось пережить краткий звездный миг торжества, когда по всем телетайпным лентам прошла информация об убийстве неизвестным киллером генерального директора СНК и основателя «Инфокара». Через час после того, как полковник начал торжествовать победу, Фрэнку сообщили, что покушение имело место, но вместо заказанного Платона под пулю угодил совершенно посторонний человек. О том, что это был старый друг, соратник и заместитель Платона, Фрэнк узнал только тогда, когда Платон уже пересекал воздушную границу страны. Да и изменить это уже ничего не могло.
   — Ларри с ним? — спросил Фрэнк у своих информаторов.
   — Нет, — ответили информаторы. — Ларри в Москве.
   — Закажите билет, — приказал Фрэнк, переварив полученные сведения. — В Израиль. Чтобы немедленно. Депутатский зал. Охрану вызовите. Официальную, из ментов. Пусть будет бронированный джип. Я выезжаю в Шереметьево сейчас же.
   Билет буду ждать там.
   Эл Капоне искренне считал, что с Корецким у него все кончено. Он заварил эту кашу, он же пусть ее и расхлебывает. Фрэнк строго-настрого запретил приближенным выдавать полковнику или кому-либо еще информацию о своем местонахождении. Он устроился на купленной два года назад вилле, не торгуясь заплатил местному охранному бюро и попытался зажить в свое удовольствие, выкинув московские дела из памяти.
   Однако по ночам ему начали мерещиться веснушчатые пальцы Ларри, спокойно лежащие на белой скатерти в «Метрополе», и Фрэнк не выдержал. Он позвонил в Москву, поднял друзей и попросил присматривать за Корецким. И вообще ежедневно сообщать ему, что происходит.
   Когда Фрэнку передали, что Корецкий даже в сортир не выходит без охраны, что проверять его машину на предмет наличия подложенной взрывчатки ежедневно приезжают специально обученные люди из ФСБ, но вообще-то полковник жив и здоров, — он сильно возрадовался. Шло время, ничего не происходило, и Фрэнк начал потихоньку успокаиваться, лелея в душе надежду, что как-нибудь пронесет.
   Эта надежда лопнула в один страшный миг, когда Фрэнка нашли по телефону в ресторане за обедом и он узнал, что Корецкого больше нет.
   Холодея от ужаса, Фрэнк выслушал подробный рассказ. Судя по всему, Корецкий, как и очень многие бизнесмены, бандиты и политические деятели, боялся трех вещей. Бомбы, яда и пули. От бомбы его надежно прикрывала ежедневно проводимая проверка машины. Кроме того, проверялись подъезды к квартире и к офисам, где он имел обыкновение бывать. Имея спецталон и мигалки, полковник летал по Москве с такой скоростью, что никакое взрывное устройство, заложенное по пути следования, просто физически не могло бы сработать вовремя А если бы какой-нибудь придурок и пошел на это, то вместо Корецкого положил бы не меньше десятка ни в чем не повинных россиян. Что касается яда, здесь тоже все было в порядке. Полковник не прикасался ни к одному письму, приходившему в его адрес, — конверты вскрывались секретаршами, которые и зачитывали Корецкому содержимое.
   Он не брал в руки даже телефонную трубку — те же секретарши включали громкую связь и отключали ее по окончании разговора. Ел полковник только дома. На работе пил кофе, лично набирая воду в чайник из-под крана и насыпая порошок из приносимой и ежедневно уносимой с собой баночки.
   Труднее всего было с защитой от снайперской пули, которая могла вылететь из любого окна. Но и здесь полковник оказался на уровне, Будучи от природы человеком невысоким, он нанял в свою личную охрану восемь широкоплечих верзил.
   Передвигаясь вместе с ним по улице, верзилы создавали непреодолимую для прицельного огня преграду — спереди, сзади, с флангов и, что самое главное, сверху. Опять же, можно представить себе камикадзе, который, сидя где-нибудь на шестом этаже, начнет отрабатывать полученные деньги и откроет беглый огонь по передвигающейся внизу компактной группе. Однако предвидеть результат нетрудно.
   Предположим даже, что одного-двоих удастся положить. Но сразу же после этого мишень придвинут в мертвую зону, к стенке, а уцелевшая охрана, обнажив стволы, возьмет стрелка в такие тиски, что через пять минут выход из них будет только на тот свет — по своей воле или по чужой, неважно.
   Словом, система самозащиты, выстроенная полковником, с профессиональной точки зрения выглядела безупречно.
   До той поры, пока она не была прорвана самым грубым и безжалостным образом.
   В одно прекрасное утро полковник подъехал к своему офису на Сретенке, подождал, по обыкновению, пока выскочившая из джипов сопровождения охрана не возьмет его в кольцо, и преспокойно зашагал к входу в банк. В это время, без всяких видимых причин, от крыши здания отделилась установленная там горделивая эмблема Первого Народного банка, представлявшая собой фигуру землепашца с пачкой купюр в поднятой вверх правой руке и весившая никак не меньше полутора тонн.
   Только один из охранников, почуявший невнятное движение воздушных масс, успел отскочить в сторону. Его придавила правая рука землепашца, шарахнув по голове бронзовыми купюрами так, что охранник пришел в себя только в институте Склифосовского. Всех остальных, включая охраняемого денно и нощно полковника, везти туда было бессмысленно. Сеятель накрыл компактную группу целиком.
   Отдельные части тела полковника Корецкого, находившегося в центре падения фигуры, вдавило ударом в асфальт сантиметров на пятнадцать.
   Фрэнк даже не мог вспомнить, как он добрался до виллы. Не то нанятая охрана домчала его за десять минут, не то подоспела полиция… Он очнулся только в своей постели, за зашторенными окнами, дрожа всем телом и обильно потея.
   Ночью Эл Каноне спал отвратительно — ему снилось расплющенное тело идиота полковника, втравившего его в эту историю, а временами являлись картины памятного ужина в «Метрополе». Встречая взгляд немигающих желтых глаз, Фрэнк вздрагивал, просыпался и начинал неслышно шептать молитву.
   Просидев два дня взаперти, он стал постепенно успокаиваться. В конце концов, даже этому рыжему шайтану должно быть совершенно понятно, что он, Фрэнк Эл Капоне, здесь совершенно ни при чем. Это все тот — полковник Корецкий. Да, по всем понятиям, именно Фрэнк отвечал за то, что творится от имени Первого Народного банка. Но ведь помимо понятий, есть еще, так сказать, и правда жизни!
   И эту правду жизни рыжий черт просто обязан понимать. Или не обязан? Или обязан, но не желает? Нет… Обязан понимать. Наверняка.
   Фрэнк стал спать лучше, тем более что принял необходимые меры предосторожности. Он вызвал из далекой России пятерых верных людей, раздал оружие и лично проинструктировал. Городок был маленьким даже по местным масштабам. Чужой человек попадался на глаза немедленно, и его долго провожали взглядами. А в том, что за ним если уж придут, то именно чужие, Фрэнк ничуть не сомневался.
   Каждое утро его люди обходили самые интересные места — обе бензоколонки, рынок, единственный в городке большой супермаркет. Перебрасывались несколькими фразами с продавщицами. Нет, все спокойно, никто чужой не появлялся. Все тихо, все идет своим чередом.
   А в один прекрасный день случилось то, чего Фрэнк уже перестал ожидать. Он подошел утром к бассейну во дворе, сбросил на плетеное кресло халат и совсем уж было собрался нырнуть в прохладную, отсвечивающую голубизной воду, как старший из вызванных им головорезов схватил хозяина за руку и остановил, указывая пальцем на дальний край бассейна. Там уходила под воду, спускаясь с мраморных плит, какая-то черная извилистая нить.
   Нить оказалась электрическим проводом. Она вела за забор виллы и заканчивалась стальным крокодильчиком, мирно валяющимся в пожелтевшей от солнца траве.
   Скорее всего, это была проба сил. Некто, вставший за забором, махнул рукой и легко зашвырнул провод в бассейн. А потом что-то помешало ему вытащить провод обратно. Но разыгравшееся воображение Фрэнка тут же нарисовало ему жуткую картину — как он спокойно нежится в бассейне, как всего в нескольких метрах от него чужие руки в резиновых перчатках неспешно подключают крокодильчиков к клеммам автомобильного аккумулятора и как его тело дергается от электрического шока.
   С этой минуты обманчивое ощущение покоя и защищенности исчезло напрочь.
   Местная служба безопасности и люди, вызванные Фрэнком из Москвы, были усилены четырьмя полицейскими. Стражи порядка держали оборону по всему периметру виллы, частные охранники стояли у дверей и окон здания, меняясь каждые шесть часов, а люди Фрэнка неотлучно находились вместе с ним в спальне, за наглухо зашторенными окнами.
   Однако неведомая угроза висела в воздухе. Она обволакивала окруженного тройным кольцом человека, пропитывала воздух и проникала в самые поры. За три дня, проведенных под усиленной охраной, Фрэнк потерял в весе не меньше пяти килограммов, покрылся ярко-красными пятнами неизвестного происхождения и впервые узнал, что такое сердечный приступ.
   Вызывать врача он отказался категорически — обошелся случайно оказавшимся на вилле ангинином. Но после этого, трепетно прислушиваясь к шумам и шорохам за окном, Фрэнк с тревогой следил и за тем, как глухо и с перебоями стучит его собственное сердце.
   Он клял себя за то, что, не подумав как следует и не взвесив все «за» и «против», решил укрыться не где-нибудь, а именно тут, на Ближнем Востоке, нашпигованном всеми видами оружия. Ему мерещился ночной самолет, забрасывающий дом противотанковыми гранатами. От шума проезжающей мимо машины сердце как будто подступало к горлу и пережимало дыхание: Фрэнк ждал выстрела из гранатомета, несущего смерть.
   К исходу третьего дня он принял решение. Находиться здесь и дальше, вздрагивая от каждого шороха и ожидая решительного хода неведомого противника, было попросту невозможно. Надо убираться. Лучше всего в Штаты. Там, на Восточном побережье, у Фрэнка Эл Капоне много друзей, и добраться до него будет не в пример труднее.
   Вот почему он сидел сейчас в салоне авиалайнера, глотал одну таблетку за другой, вытирал лоб насквозь мокрым красным платком и все еще не верил, что ему удалось вырваться из капкана. Мысленно Фрэнк продолжал беседу с рыжим чертом, пытаясь объяснить ему, что он, Эл Капоне, ни в чем не виноват и совершенно безопасен. Ему больше никогда даже в голову не придет устроить «Инфокару» хоть какую-нибудь пакость. И хотя рыжий черт согласно кивал головой, принимая все аргументы и даже миролюбиво улыбаясь, Фрэнк понимал чудовищную бессмысленность этой дискуссии. Он не был опасен, не был страшен. Он ни для кого не представлял угрозы. Но он все равно был обречен Потому что сделанного под его «крышей» и от его имени не прощают А если кто простит, то проявит слабость, недостойную мужчины и делового человека. Поэтому Фрэнк обречен и вся его жизнь отныне будет состоять из длинной последовательности переездов, смены адресов и документов и вечного, непроходящего страха.
   Фрэнка раздражали проходящие мимо его кресла люди, исчезающие в туалете, а потом возникающие снова. Особенно один — толстый, в подтяжках, впивающихся в тряское пивное брюхо. Фрэнк заметил толстяка еще в зале ожидания для пассажиров первого класса, где тот, явно не упускавший возможности выпить на дармовщину, накачивался бесплатным виски. В самолете толстяк явно добавил, и походка его стала тяжелой и одновременно неуверенной. Он посещал туалет каждые двадцать минут, ухмыляясь Фрэнку и сидевшему через проход бородачу идиотской пьяной улыбкой. А когда тот — судя по всему, итальянец — завернулся в плед и уснул, то улыбка стала предназначаться только Фрэнку.
   Каждый новый поход в туалет давался толстяку все с большим трудом, он хватался за спинки кресел жирными маслянистыми пальцами, но стойкости ему это не придавало. Возвращаясь из туалета в очередной раз, толстяк споткнулся, и лицо его вплотную приблизилось к лицу Фрэнка.