Дубов Юлий Анатольевич. Большая пайка

   «Странно, — подумал Фрэнк, увидев глаза этого типа в нескольких сантиметрах от себя. — Он же совсем не похож на пьяного…»
   Тут же в глазах у него почернело, и тело пронзила неистовая боль, начавшаяся где-то около бешено заколотившегося сердца.
   Леонарди проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо.
   — Мы просим вас переместиться в салон бизнес-класса, — сказала склонившаяся над ним стюардесса. — Вы меня слышите?
   — Что случилось? — недовольно спросил Томмазо. — В чем дело?
   — Вашему соседу нездоровится, — объяснила стюардесса, стараясь говорить спокойно. — Пожалуйста, пересядьте. Здесь сейчас будет работать врач.
   Томмазо послушно встал, взглянул на нуждающегося в помощи соседа и сразу понял всю бессмысленность врачебных усилий — на него смотрела мертвая маска с остекленевшими глазами и высыхающими каплями пота.
   Когда Леонарди опустился в кресло бизнес-класса, мимо него пролетели сопровождавшие мертвеца гориллы. Томмазо услышал, как они переговариваются на бегу, и снова ему почудилось что-то смутно знакомое.
   Из нью-йоркского аэропорта полиция не выпускала Леонарди не менее четырех часов. С него сняли отпечатки пальцев, допросили сначала одного, а затем еще раз — в присутствии адвоката. Полицейских интересовало все — когда Леонарди впервые увидел убитого (о том, что сосед был поражен ударом узкого тонкого ножа прямо в сердце, Томмазо узнал еще в самолете) был ли он знаком с ним раньше, кто подходил к нему в салоне, кто с ним разговаривал. Показывали фотографии пассажиров. К приезду адвоката у полицейских появились и новые вопросы — не приходилось ли Леонарди когда-либо бывать в Советском Союзе, а если да, то с какой целью и с кем он там общался.
   Только теперь Томмазо понял, почему столь знакомой показалась ему речь сопровождавших покойника людей.
   Когда его наконец отпустили и он очутился в лифте, поднимающемся к стоянке автомобилей, Томмазо сам себе сказал задумчиво:
   — Оказывается, я совсем забыл про Россию. А ведь сколько ездил, друзьями даже обзавелся. Интересно, что сейчас с этими парнями. Как их там звали?
   Виктор… Сергей… Платон…

Последняя встреча

   Платон возвращался.
   Ларри ждал, что он, как все нормальные люди, прилетит самолетом и прямо в Москву, Но насильственно оторванный от родного бизнеса Платон принял другое решение. Сперва он залетел в Санкт-Петербург, провел молниеносную ревизию инфокаровских объектов, довел до трясучки Леву Штурмина, наорал на Еропкина, потребовал показать все финансовые документы, долго их изучал, потом сменил гнев на милость и объявил, что вечером все ужинают в «Астории». За ужином был обаятелен, старался всеми силами сгладить утреннюю резкость, рассказывал, как жил в Швейцарии и Италии.
   Весь следующий день он, уже в спокойной обстановке, смотрел, как работают станции. Еропкин показал ему два новых объекта, накормил роскошным обедом и тут же потребовал дополнительного финансирования. Платон подумал, кивнул головой и финансирование пообещал.
   — Скажу Ларри, — объявил он. — Пусть займется. А вообще ты здесь здорово развернулся. Просто класс!
   Потом Платона перехватил Лева, свозил в мэрию, а оттуда на Дворцовую площадь. Долго водил вокруг площади, постоянно возвращаясь на одно и то же место. Наконец Платон, увлеченный беседой, все же заметил, что они, как заведенные, ходят кругами, и спросил, в чем дело. — Видишь этот дом? — спросил Лева. — Нравится? Я его купил.
   — Ну вот, — сказал Платон, — А я все думал, когда ты начнешь меня удивлять. И что будем здесь делать?
   — Питерскую штаб-квартиру, — ответил Лева. — Не хочешь отсюда начать наступление на город?
   Они проговорили половину ночи, а потом еще утром, и Лева еле успел выскочить из вагона утреннего поезда, увозившего Платона в столицу.
   Теперь поезд с Платоном подходил к Ленинградскому вокзалу. Платон заметил на перроне черную форму инфокаровских охранников, лотом что-то ярко-красное и большое, из-за чего выглядывала знакомая рыжая шевелюра.
   — Это мне? — спросил он у Ларри, спрыгивая с подножки поезда.
   — Тебе, — ответил Ларри, передавая розы сопровождавшему Платона охраннику.
   — Ну что, обнимемся?
   — И как здесь дела? — поинтересовался Платон, быстро шагая к зданию вокзала.
   — Нормально. Все нормально. Я тебе, кстати, сюрприз приготовил.
   Платон на мгновение остановился и внимательно посмотрел на Ларри.
   — Какой еще сюрприз?
   — Увидишь.
   Платон увидел сюрприз, как только вышел из вокзала на ступени, спускающиеся к Комсомольской площади. Прямо перед ними стоял его «мерседес», а вся площадь за машиной была заполнена людьми. Люди молча стояли, повернувшись лицами к зданию вокзала.
   — Подожди спускаться, — сказал позади Ларри. — Осмотрись повнимательнее.
   И Платон посмотрел.
   В этот день «Инфокар» не работал. Все салоны, станции и стоянки, все офисы вывесили на дверях написанные от руки объявления и вышли на площадь, чтобы встретить основателя фирмы. Вождя. Его долго не было в стране. На него охотились, как на зверя, в него летели не достигавшие цели пули. Он создал этот мир, собрал его по кирпичику, по копейке. Враги хотели погубить его, разрушить выстроенное им здание. Но они потерпели поражение. Потому что три тысячи человек, слетевшихся со всех концов страны под голубое ин-фокаровское знамя, встали плечом к плечу, чтобы защитить поднявшего это знамя, а значит — защитить и себя. Сегодня они праздновали победу. Это был их день, их праздник.
   Прямо перед Платоном стояли люди из Сургута и Тюмени, Ростова и Воронежа, Омска и Новосибирска, Орла, Смоленска, Сочи. Он разглядел окруженного плотным кольцом механиков владивостокского директора и сотрудников питерских филиалов, конспиративно прибывших минувшей ночью. Лева Штурмин, прилетевший на самолете, стоял рядом с небритым Еропкиным и махал Платону рукой. Мощную колонну подмосковного центра возглавлял не расстающийся с мобильным телефоном Стефан Светлянский — он и сейчас бормотал что-то в трубку. Платон увидел Марию, которая смотрела на него глазами, полными слез. Неподалеку от нее, с дрожащими от волнения губами, куталась в куртку Ленка. Вокруг стоящих на периферии джипов сгрудились джигиты Ахмета, а сам Ахмет возвышался у подножия ступеней и, запрокинув голову, смотрел на Платона снизу вверх. Из-за его спины выглядывал Леня Донских.
   Все чего-то ждали.
   Платон почувствовал, как находившийся рядом с ним Ларри сделал движение, вроде бы махнул рукой, и тут же белые лучи прожекторов прорезали сгустившиеся сумерки. Пятна света заметались по толпе, выхватывая из темноты отдельные лица.

* * *

   Платон зажмурился, ощутив странную нереальность происходящего. А когда он открыл глаза, это чувство только усилилось. Потому что в луче прожектора он увидел Сережку Терьяна, удивительно молодого, в потертой кожаной куртке, клетчатой кепке и с сигаретой, небрежно приклеенной в углу улыбающегося рта.
   — Здорово, старик, — кивнул ему Сережка Терьян, и слова его, удаленного от Платона на несколько десятков метров, прозвучали неожиданно громко и отчетливо.
   — Это хорошо, что ты вернулся. А то я уже скучать начал. Послушай… — Он улыбнулся прежней мальчишеской улыбкой. — Тебе, может быть, не очень приятно меня видеть… После всей этой истории… Брось! Я много думал последнее время.
   Делать было особо нечего — вот и думал. И знаешь что — ты здесь ни при чем.
   Просто так сложилось. Да и никто не виноват. Это жизнь… Все люди делают ошибки. Я тоже сделал ошибку — пришел в «Инфокар». Хотя меня и предупреждали. И ты сделал ошибку — послал меня в Питер. Не надо было этого делать, Я теперь понимаю. Ну и так далее. Просто сейчас цена ошибки стала огромной. Страшной стала цена. И не смотри на меня так, ведь не только я эту цену заплатил. Мы все заплатили. Я — по-своему, ты — по-своему.
   Платон хотел спросить, что Терьян имеет в виду, но тот, по-видимому, угадал вопрос и ответил сразу:
   — Помнишь, как в девяносто первом мы отмечали твой день рождения? Мы тогда в последний раз вот так сидели за столом. Все вместе. И ты сказал… помнишь, что ты сказал? Что пройдет время, вроде как даже сменятся страны и народы, а мы все равно останемся вместе. Ибо наше братство — это и есть главная и единственная ценность. Помнишь? Вот что я имею в виду. Я жизнью заплатил. А ты — этим братством. Неизвестно еще, кто потерял больше. Не обижайся, старик, что я тебе такое говорю. Сам ведь знаешь — это правда. Вот и Витька подтвердит, мы с ним это много-много раз обсуждали.
   Витька Сысоев и вправду оказался рядом. Он стоял неподалеку от Сереги в длинном белом плаще, в котором когда-то вломился к Платону домой с рассказом о своем путешествии в Прибалтику в самый разгар Московской Олимпиады. Сысоев махал Платону рукой, и черные брови его иронично выстраивались домиком.
   — Серж все-таки удивительно ядовитый человек, — сказал Витька. — Никак не меняется. Он постоянно ссылается на меня. Особенно последнее время. И совершенно зря это делает. Я ему сто раз объяснял — русским языком, — чтобы он не драматизировал ситуацию.
   — Ты простил меня, Витька? — прошептал Платон.
   — Ой, — досадливо махнул рукой Сысоев. — Конечно, нет. Ты же знаешь — я злопамятный. И вредный. Но ведь на тебя бессмысленно обижаться. Если бы я на тебя за каждый твой выкрутас обижался, мы бы еще тогда разбежались — когда ты мне Вику в лабораторию воткнул. А ведь с этого все и началось… Не отвлекай меня. Я про Серегу… Так вот. Серега — известный эгоцентрист. Из-за того, что он… Короче, из-за того, что мы… разошлись, что ли… он тебя больше, чем себя, жалеет. И больше, чем меня. Он думает, что ты теперь ночей не спишь, все мучаешься. А ты не спишь по совершенно другим причинам-у тебя бизнес. У тебя дело. И ты этому делу все отдал. И нас. И себя. Потому что ты так выбрал.
   Сережка, он ведь думает, что ты теперь один. А это не так. Вас двое — ты и оно, дело. Наша с ним беда в чем состояла? Мы все время хотели за тобой угнаться. И я хотел. И он, что бы он сейчас ни говорил. Но дыхания не хватило. И в этом надо честно признаться, а не хныкать из-за того, что ты не повернул назад с середины дистанции, чтобы любой ценой дотащить нас до финиша.
   Сысоев задумался на мгновение, потом звонко щелкнул пальцами.
   — Я вспомнил одну штуку, читал когда-то. Давай расскажу. Представляешь, по улице большого города движется женская фигура какой-то невероятной высоты. Выше любого небоскреба. Это вроде как Фортуна. А внизу, по тротуарам, снуют людишки.
   Фортуна смотрит под ноги, иногда нагибается, берет человечка, сажает на ладонь, подносит к глазам и долго-долго рассматривает. Потом шепчет — нет, не он, — переворачивает ладонь, и человечек летит с высоты на асфальт. Это я к чему. Вот Сережка говорит — он сделал ошибку, что в «Инфокар» сунулся. И я ошибку сделал.
   Все, короче, ошиблись. А я думаю, что все было — неизбежно. Она — фигура эта — не за каждым нагибается. И отобрала она — скажем так, для просмотра — нас всех.
   Но ведь могла и не отобрать, могла мимо пройти — мне, честно говоря, такой вариант нравится куда меньше. Значит, было у каждого из нас что-то такое, что она заинтересовалась. Другое дело — нам не повезло: мы ей, в конце концов, не показались. А ты — показался. Вот и вся история. Понимаешь, о чем я? Или послушаешь, что Марик скажет?
   — Я все ждал, когда ты меня заметишь, — скрипучим голосом подхватил Марк Цейтлин. — Если помнишь, мы так и не успели договорить, когда виделись в последний раз. Я сегодня ни на что не претендую — не будем портить знаменательный день. Считаю, что такое событие надо отметить. Как следует.
   Только я категорически против сидения за столом. Я нашел классную баню. Пар сделаю сам. Ну как?
   — А где Муса? — спросил Платон, с радостью отметив, что ребята, несмотря на прошедшие годы совсем не изменились. — Он не пришел?
   Витька и Марик переглянулись.
   — Опаздывает, — сказал Марк. — Здорово опаздывает. Но он обязательно подойдет. Уже скоро Ну так как, договорились?
   Не дождавшись, пока Платон даст согласие, он снова заговорил, но уже не скрипуче-сварливым, а особенным обволакивающим голосом, которым всегда завораживал партнеров при первой встрече и произносил проникновенные тосты.
   — Я хочу сказать одну вещь, — произнес Марик. — Она имеет особое значение.
   Когда-то, много лет назад, мы вместе начали этот бизнес. Сейчас фирма «Инфокар»
   — первая в стране. Так вот. Это смогло так получиться только потому, что мы всегда были как одно целое. Тут мало кто про это знает, поэтому я скажу…
   Терьян уже начал про это. Как-то у Платона Михайловича был день рождения. И он тогда сказал замечательные слова. Я не стану их повторять, те, кто тогда были, помнят, о чем речь. А смысл был такой, что пока мы вместе, нам всегда и все будет удаваться. И вот я хочу, чтобы все знали… Пусть там происходит что угодно, но мы всегда будем вместе. Потому что у нас есть построенное нами дело.
   И мы должны быть вместе, если хотим, чтобы это дело продолжало жить. Правильно, Платон?
   Платон очнулся от того, что Мария незаметно пихнула его в бок. Лучи прожекторов передвинулись. Три тысячи человек, слетевшихся со всех концов страны под голубое инфокаровское знамя, куда-то исчезли, растворились в сумерках люди из Сургута и Тюмени, Ростова и Воронежа, Омска и Новосибирска, Орла, Смоленска, Сочи, слились с тенями питерцы и москвичи. Платон оглянулся и обнаружил, что Ларри тоже ушел в темноту.
   В круге света, образованном лучами прожекторов, остались Сережка Терьян с дымящейся в углу рта сигареткой, Витька в белом плаще и Марик с поднятой правой рукой. А на периферии круга показался прихрамывающий Муса.
   — Скажи слово, — шепнула Мария. — Люди ждут.