Страница:
Ну тут и началось. Написал я заявление в кадры, показали они мне подвал, в котором я работать буду, и понеслось. Сначала все ничего было. Клиентов я обзвонил, сказал, что приходить теперь надо не ко мне домой, а вот по такому-то адресу, и начал к этой компании потихоньку привыкать. Народ интересный был, особенно бабы. Часиков в десять прихожу — они уже сидят, одна, знаешь, такая фифа, вся из себя разодетая, все любила рассказывать, как она из какого-то там дворянского рода, как она у себя дома кофе со сливками пьет, под торшером сидит, в плед заворачивается и книжку читает. Ну и все такое.
Спервоначалу эта фифа ко мне в подвал захаживала, то птичек посмотрит, то белочек потрогает. Не желаете ли, Константин, говорит, выпить со мной шампанского? Раз выпили, два выпили, пора, думаю. на «ты» переходить. Пойдем, говорю, Маша, куда-нибудь вечерком, посипим, отдохнем культурно, потанцуем. Она на меня глазами зыр-кнула и говорит: я вам не Маша, а Мария, и вечера у меня, говорит, все занятые на работе. А сама, как только чего, хватает служебный «Жигуль», с водителем, и шасть куда-то. Потом, правда, обратно возвращается, трубку хватает и — тихонько так: «бу-бу-бу», — вроде секреты какие сообщает.
Платон Михалыч ей очень доверял. В общем, кончила она ко мне ходить. Утром «здрасьте», вечером «до свиданья» — и все.
Ленка, та подушевнее. Опять же соседка, и дворян в семье не наблюдалось.
Ей доставалось здорово. Сидеть полагалось, пока Платон Михалыч не отпустит.
Бывало до полуночи, а когда и до двух-трех часов. Она уж зеленая вся, сидит у телефона, голову на руки опустит и ждет. А он там носится — то у него переговоры, то встречи, то ужинает с кем-то, то в баню закатились. Но позвонить и отпустить домой никогда не забывал. На этот случай ей вроде бы машина полагалась — домой отвезти. Но был у них там один мужик — вроде начальник, вроде нет, я так и не разобрался. Еврей. Марк звали. С Платоном Михалычем он на «ты» был, при всех его Тошкой называл. Цирк! Так вот этот Марк все норовил машину, которая Ленку домой отвозила, куда-нибудь да пристроить. Платон Михалыч в баню, он машину хватает — и тоже в баню, правда, в другую. Тот ужинать, и этот ужинать. Ленка как-то пожаловалась, что ей домой не на чем добираться, Марк в крик-дескать, он деньги зарабатывает, всю контору кормит, ему нужна машина, ну и все такое. Я потому частенько на работе и задерживался, чтоб Ленку проводить.
Вот как раз с этим Марком у меня вышел первый раздрай. Отработал я месяц.
Клиенты идут, правда, новых, которых мне Платон Михалыч обещал, пока что-то нету. Я с них нормально деньги собираю, с поставщиками потихоньку рассчитываюсь, остаток в сейф складываю. Да записываю в книжечку, сколько взял, сколько отдал, сколько осталось. В конце месяца делю эти деньги на две части — зарплата, о которой договаривались, и навар — и иду к Мусе Самсонычу. Он такой, вроде грузин не грузин, армян не армян, но оттуда откуда-то. У Платона Михалыча заместителем был. Прихожу, а Муса Самсоныч как раз куда-то уезжать собирается, и у него этот самый Марк сидит. Ну, Муса ему говорит — разберись, дескать, с Константином, а то мне ехать надо. Только Муса Самсоныч за дверь — тот на меня как понесет! И такой я рассякой, и чуть ли не вор, и сколько я денег набрал — никто не знает, и фирму я подставляю, и развонялся своими химикатами, и все такое. Мне обидно стало, прям чуть в морду ему не заехал. А он орет так, что на улице слышно. Ты понял, нет, — я свою работу делаю, получаю деньги, еще с ними же делюсь, а он за мое же доброе.
Короче, забрал я свои конверты, вышел, с Ленкой попрощался и двинул домой.
Завтра, думаю, приеду, заготовки заберу — и гуляйте, ребятки. Только дверь открыл — телефон. Платон Михалыч звонит. Дескать, приезжайте, Константин, сейчас разберемся, извините, если что не так. Мне бы послать его, да вот не могу: он как слово скажет — я уже сам не свой, и люблю его как родного Сейчас, говорит, свою машину за вами вышлю. Через полчаса заходит водитель. Хороший был парень, Кузьма, молоденький такой. Всегда вежливый, ко мне в подвал захаживал, чаек вместе лили. Ему, конечно, с Платоном Михалычем доставалось — тот же ненормальный, по шестнадцать часов по городу носится, ну и Кузя, конечно, с ним. Как уж он за рулем не засыпал — понять не могу.
Приезжаем-сидят. Платон Михалыч, Муса Самсоныч и этот. Начали говорить.
Марк уже не орет, а говорит ласково так, что ему, дескать, все нравится, и чучела мои — прям как живые, только надо все по-другому делать, и деньги не в книжечку записывать, а через кассу принимать, и договоры какие-то с клиентами подписывать, и еще чего-то. Эти, смотрю, кивают, вроде соглашаются. Тут уж я не выдержал, говорю: а на хрена вы мне сдались, с вашей кассой и договорами какими-то? Сидел я себе дома, занимался делом, нормально зарабатывал, мне за пятнадцать лет слова плохого никто не сказал, все только спасибо да спасибо. А тут… В общем, давайте, братцы, расходиться.
Тут Платон Михалыч их из кабинета погнал, остался со мной вдвоем и как начал меня обрабатывать. Веришь, нет, не помню, чего он мне такого говорил, но через полчаса выхожу я от него, иду к себе в подвал, счастливый, как телок, и никуда уходить уже не собираюсь. И насчет кассы мы с ним договорились, и что этот Марк мне какие-то договора напишет, и что работаю я только с ним, а остальных всех могу на хер посылать, и так далее. Через минуту заходит Муса — ну как, говорит, нормально все? Посмотрим, отвечаю. На него у меня злобы не было, это потом уже мы разругались. В общем, говорит, утром Марк даст мне договор, я буду туда вписывать, чего я для клиента делаю и сколько это стоит, а отдавать работу клиенту буду в обмен на ордерок из кассы. Иначе с властями могут быть неприятности. Я еще под впечатлением от разговора, головой киваю, соглашаюсь на все, думаю про себя, что так, может, и вправду лучше будет.
Утром прихожу, первым делом — к Марку: давай, дескать, договор. Он, сука, опять в крик — мол, у него дел по горло, ему всякой фигней заниматься некогда, вот будет время, он мне договор и даст. А у меня клиент через час должен подойти. Ладно, думаю, сейчас тебе будет. Иду к Мусе Самсонычу — так, мол, и так. Тот за трубку — зайди. Ну, тут долго рассказывать, неделю этот Марк меня манежил. Я, конечно, работал потихоньку, и денежку брал — тут уж я с Мусой договорился А через неделю новая жизнь началась Приходит клиент, я ему — здрасьте, пожалуйста, подпишите договорчик, идите в кассу, оплачивайте товар. Клиентам даже нравилось Только Марк этот, он еще долго возникал. Как увидит, сколько я с клиента беру, — сразу на голос. Дескать, чего-то я не понимаю, чего-то там не знаю, вещи мои больше стоят, и ежели он сам с клиентами договариваться станет, то денег будет в два раза больше. Ты понял, нет, — он лучше меня знает, сколько моя работа стоит!
В общем, вызывает меня Платон Михалыч и вежливо так начинает спрашивать, а не лучше ли будет, если Марк Наумыч за меня будет переговоры с клиентами вести и цену назначать? И опять он мне как брат родной, и люблю я его несказанно, и в рот ему смотрю, и вот-вот уже соглашусь. Но чую про себя — глупость они затевают, и пойти на такое никак невозможно. Я ему говорю — мои клиенты ко мне привыкшие, они с другим говорить не будут, а вот когда новые пойдут, которых вы мне, Платон Михалыч, пообещали, тут уж воля ваша. Только все равно дурость это.
Ты, если хочешь, наливай себе еще. Я пропущу, что-то сердце стало пошаливать. Вот разве пивка.
Проходит так примерно с полгода, затеяли они ремонт. Сделали быстро, обстановку сменили, цветов каких-то натаскали. Ничего стало, нормально.
Вызывает меня Муса Самсоныч и говорит — давай, дескать, Константин, твою работу в приемной развесим. Во-первых, красиво будет, а во-вторых, у нас тут много народу ходит, в подвал к тебе они сами зайти не догадаются, в приемной же — вроде как бесплатная реклама. Я подумал — должно, дело говорит Взял пять лучших работ, присмотрел, где лучше пристроить, поставил. Нормально получилось. Фифа эта, правда, фыркала, ну да я на своем настоял.
Была у меня кабанья голова, еще со старых времен, для себя делал. Сколько ко мне народу за ней переходило — не счесть, никому не отдал. Повесил ее в кабинет к Платону Михалычу. Представь, вот так он сидит, здесь стол, тут, значит, дверь, сбоку маленький столик, он за ним с особо важными людьми разговаривает. А голову я вот тут повесил. Улавливаешь7 И вправду клиенты потоком пошли. Начал я большой запас делать. Куропаток, фазанов, перепелок — чего только не было.
Приносят мне как-то медвежью шкуру. Не знаю уж, где этого медведя взяли, но шкура была — брат ты мой! А выделана как! Ежели с ней как надо поработать — это большие тыщи долларов можно было бы взять. Положил я у себя эту шкуру в уголок, смотрю, прикидываю, как лучше взяться. Дело-то непростое. Все ходят, поглядывают, вроде нравится. Даже Платон Михалыч заскочил, уж на что редким гостем был у меня в ту пору. Сколько, говорит, можно на ней заработать, Константин? Да, говорю, вот столько вот, если нормально сделать. А сколько отдал? — спрашивает. Вот столько, говорю, да литр белого. Он меня по плечу похлопал — ты, говорит, Константин, настоящий коммерсант. И ускакал.
Ладно, давай еще по маленькой. Да ты закуси чем-нибудь, кто ж так водку жрет. Вот капустки возьми, чесночок с хлебом.
Проходит какое-то время, захожу я в приемную и вижу-мать моя! — еще вчера тут в углу чучело лисы стояло, а теперь горшок с цветами. Я к Ленке — куда моя работа делась? Она мне объясняет, что ночью у Платона Михалыча важные гости были, он им и подарил. У меня аж закрутилось все. Как, говорю, подарил?! А она мне — он еще и петуха подарил, и кабана из кабинета. Ну, как я про кабана услышал, думаю — убью на хрен! Я к нему в кабинет — заперто, умотал куда-то. Я к Мусе. Тот меня успокаивать начал. А я ни в какую, просто колотит меня. Что кабан! — фигня. Но он ведь у меня сколько лет был, никому не отдал. Уж какие люди просили, какие деньги давали, — никому. Ты смеяться будешь-он мне… ну как родной был, что ли. А тут без моего ведома, ночью, хрен знает кому. Муса смотрит — я весь белый. Он дверь запер, достал коньяк, давай, говорит, Константин, выпьем. И начал меня обрабатывать. Дескать, мы тут большое дело затеваем, с серьезными людьми говорим, надо их всячески улещивать, мы одна команда, да если б я знал, кому мой кабан достался, то сам бы подарил и еще спасибо сказал бы, и все такое. А я на него матом — ты что ж, говорю, мне только теперь про это рассказываешь? Когда вы тут ночами мою работу хрен знает кому раздаете — трудно трубку снять? Позвонить, сказать — Костя, так, мол, и так, вот такое у нас дело, дай свое согласие. Трудно разве? Смотрю, он злиться начал, а меня несет и несет. Короче, трахнул он кулаком по столу, катись, говорит, из моего кабинета, пока живой, со мной так никто разговаривать не будет.
Я вижу, он уже тоже не в себе, дверью хлопнул — и к себе в подвал. Сел, покурил. Ну, думаю, хватит с меня. Пойду домой. А холодильников у меня, ты слышишь, было два. И я туда уже дня три не заглядывал. Или больше. Ага, у меня чего-то горло тогда прихватило, я со среды на работе не был, потом выходные, а в понедельник ходил в поликлинику за бюллетнем. Так что это был вторник Ну да.
И вот зачем-то лезу я в холодильник — а там хоть шаром покати. Ни тебе куропаток, ни фазана, перепелок восемь штук было — теперь ни одной. Только три барсука лежат. Я — во второй. Там такое же дело. Лисица лежит, а птичек нету.
Ах ты, думаю, мать вашу, куда ж вы все подевали? Я уж и забыл, что уходить решил. Раз за медвежью шкуру, а она — елки мои палки! — вся в пятнах, склеенная какая-то, обтерханная, края порваны… Ну раззе на помойку снести.
Я — наверх. Заглянул в приемную, машу Ленке рукой — выйди, дескать. А фифа это заметила и говорит таким противным голосом — Елена, надо сделать вот это и вот это, и очень срочно, Ленка и не вышла. Плюнул я пошел в кадры, нарисовал заявление и бумажку написал, чтобы трудовую книжку и расчет Ленке отдали-не приходить же за ними!
Поехал домой. И такая злоба на них на всех меня взяла — страшно сказать.
Взял пузырь, колбаски, еще кой-чего, посидел, подумал и решил, что сделал я все правильно. Считай, больше полгода у них протрубил, деньжат заработал, с людьми интересными повстречался, пора и честь знать. А что они со мной не по-людски обошлись, так это пусть у них на совести останется. Они ведь на моей работе тоже кое-чего срубили, мало-мало, но срубили. Так что разошлись, к слову сказать, как в море корабли, пора свою жизнь обратно отстраивать.
Вот только мне страшно интересно стало — куда ж они моих перепелок пристроили и что такое жуткое с этой шкурой произошло? Ты, Сашок, не поверишь, когда мне Ленка рассказала, я чуть со смеху не это самое. Они, оказывается, затащили к себе какого-то начальника, переговоры там, то да се. Дело было в выходные, ночью. Кончилась у них закусь, а взять негде. Так они распатронили все мои запасы и куропаточками этими, трехмесячной давности, да в глубокой заморозке, закусывали. Ты погоди ржать-то, это еще не все. А когда они мои заготовки сожрали, начальника на приключения потянуло. Они ему по телефону девку вызвали, и он трахал ее на медвежьей шкуре. Ты понял, нет, — ту шкуру, если как надо сделать, можно было за три штуки баксов не глядя сдать, а на ней какой-то хер девку драл. Это мне Ленка рассказала, когда расчет и трудовую принесла.
Не, думаю, ребята, вы уж давайте там сами как-нибудь. Мне такие ваши бизнесы непонятны. А все-таки, скажу тебе. Сашок, бывает, вспомню, и что-то у меня внутри делается. Иногда телефоны ихние по ночам слышу, у них звоночки такие были специальные — ту-ту-ту, ту-ту-ту Хоть и разошлись не по-хорошему, а скучно у них не было. Интересный народ. Я вот сейчас Михалыча по телику смотрю, как он там то с президентами всякими, то с банкирами, и спрашиваю себя — а кто ж из них на моей шкуре девку драл? Иногда даже думаю — ежели б не та шкура, да не те перепелки замороженные, может, он таким большим человеком и не стал бы.
А, Сашок? Давай по последней — и расходимся.
Бедный старый Фирс
Спервоначалу эта фифа ко мне в подвал захаживала, то птичек посмотрит, то белочек потрогает. Не желаете ли, Константин, говорит, выпить со мной шампанского? Раз выпили, два выпили, пора, думаю. на «ты» переходить. Пойдем, говорю, Маша, куда-нибудь вечерком, посипим, отдохнем культурно, потанцуем. Она на меня глазами зыр-кнула и говорит: я вам не Маша, а Мария, и вечера у меня, говорит, все занятые на работе. А сама, как только чего, хватает служебный «Жигуль», с водителем, и шасть куда-то. Потом, правда, обратно возвращается, трубку хватает и — тихонько так: «бу-бу-бу», — вроде секреты какие сообщает.
Платон Михалыч ей очень доверял. В общем, кончила она ко мне ходить. Утром «здрасьте», вечером «до свиданья» — и все.
Ленка, та подушевнее. Опять же соседка, и дворян в семье не наблюдалось.
Ей доставалось здорово. Сидеть полагалось, пока Платон Михалыч не отпустит.
Бывало до полуночи, а когда и до двух-трех часов. Она уж зеленая вся, сидит у телефона, голову на руки опустит и ждет. А он там носится — то у него переговоры, то встречи, то ужинает с кем-то, то в баню закатились. Но позвонить и отпустить домой никогда не забывал. На этот случай ей вроде бы машина полагалась — домой отвезти. Но был у них там один мужик — вроде начальник, вроде нет, я так и не разобрался. Еврей. Марк звали. С Платоном Михалычем он на «ты» был, при всех его Тошкой называл. Цирк! Так вот этот Марк все норовил машину, которая Ленку домой отвозила, куда-нибудь да пристроить. Платон Михалыч в баню, он машину хватает — и тоже в баню, правда, в другую. Тот ужинать, и этот ужинать. Ленка как-то пожаловалась, что ей домой не на чем добираться, Марк в крик-дескать, он деньги зарабатывает, всю контору кормит, ему нужна машина, ну и все такое. Я потому частенько на работе и задерживался, чтоб Ленку проводить.
Вот как раз с этим Марком у меня вышел первый раздрай. Отработал я месяц.
Клиенты идут, правда, новых, которых мне Платон Михалыч обещал, пока что-то нету. Я с них нормально деньги собираю, с поставщиками потихоньку рассчитываюсь, остаток в сейф складываю. Да записываю в книжечку, сколько взял, сколько отдал, сколько осталось. В конце месяца делю эти деньги на две части — зарплата, о которой договаривались, и навар — и иду к Мусе Самсонычу. Он такой, вроде грузин не грузин, армян не армян, но оттуда откуда-то. У Платона Михалыча заместителем был. Прихожу, а Муса Самсоныч как раз куда-то уезжать собирается, и у него этот самый Марк сидит. Ну, Муса ему говорит — разберись, дескать, с Константином, а то мне ехать надо. Только Муса Самсоныч за дверь — тот на меня как понесет! И такой я рассякой, и чуть ли не вор, и сколько я денег набрал — никто не знает, и фирму я подставляю, и развонялся своими химикатами, и все такое. Мне обидно стало, прям чуть в морду ему не заехал. А он орет так, что на улице слышно. Ты понял, нет, — я свою работу делаю, получаю деньги, еще с ними же делюсь, а он за мое же доброе.
Короче, забрал я свои конверты, вышел, с Ленкой попрощался и двинул домой.
Завтра, думаю, приеду, заготовки заберу — и гуляйте, ребятки. Только дверь открыл — телефон. Платон Михалыч звонит. Дескать, приезжайте, Константин, сейчас разберемся, извините, если что не так. Мне бы послать его, да вот не могу: он как слово скажет — я уже сам не свой, и люблю его как родного Сейчас, говорит, свою машину за вами вышлю. Через полчаса заходит водитель. Хороший был парень, Кузьма, молоденький такой. Всегда вежливый, ко мне в подвал захаживал, чаек вместе лили. Ему, конечно, с Платоном Михалычем доставалось — тот же ненормальный, по шестнадцать часов по городу носится, ну и Кузя, конечно, с ним. Как уж он за рулем не засыпал — понять не могу.
Приезжаем-сидят. Платон Михалыч, Муса Самсоныч и этот. Начали говорить.
Марк уже не орет, а говорит ласково так, что ему, дескать, все нравится, и чучела мои — прям как живые, только надо все по-другому делать, и деньги не в книжечку записывать, а через кассу принимать, и договоры какие-то с клиентами подписывать, и еще чего-то. Эти, смотрю, кивают, вроде соглашаются. Тут уж я не выдержал, говорю: а на хрена вы мне сдались, с вашей кассой и договорами какими-то? Сидел я себе дома, занимался делом, нормально зарабатывал, мне за пятнадцать лет слова плохого никто не сказал, все только спасибо да спасибо. А тут… В общем, давайте, братцы, расходиться.
Тут Платон Михалыч их из кабинета погнал, остался со мной вдвоем и как начал меня обрабатывать. Веришь, нет, не помню, чего он мне такого говорил, но через полчаса выхожу я от него, иду к себе в подвал, счастливый, как телок, и никуда уходить уже не собираюсь. И насчет кассы мы с ним договорились, и что этот Марк мне какие-то договора напишет, и что работаю я только с ним, а остальных всех могу на хер посылать, и так далее. Через минуту заходит Муса — ну как, говорит, нормально все? Посмотрим, отвечаю. На него у меня злобы не было, это потом уже мы разругались. В общем, говорит, утром Марк даст мне договор, я буду туда вписывать, чего я для клиента делаю и сколько это стоит, а отдавать работу клиенту буду в обмен на ордерок из кассы. Иначе с властями могут быть неприятности. Я еще под впечатлением от разговора, головой киваю, соглашаюсь на все, думаю про себя, что так, может, и вправду лучше будет.
Утром прихожу, первым делом — к Марку: давай, дескать, договор. Он, сука, опять в крик — мол, у него дел по горло, ему всякой фигней заниматься некогда, вот будет время, он мне договор и даст. А у меня клиент через час должен подойти. Ладно, думаю, сейчас тебе будет. Иду к Мусе Самсонычу — так, мол, и так. Тот за трубку — зайди. Ну, тут долго рассказывать, неделю этот Марк меня манежил. Я, конечно, работал потихоньку, и денежку брал — тут уж я с Мусой договорился А через неделю новая жизнь началась Приходит клиент, я ему — здрасьте, пожалуйста, подпишите договорчик, идите в кассу, оплачивайте товар. Клиентам даже нравилось Только Марк этот, он еще долго возникал. Как увидит, сколько я с клиента беру, — сразу на голос. Дескать, чего-то я не понимаю, чего-то там не знаю, вещи мои больше стоят, и ежели он сам с клиентами договариваться станет, то денег будет в два раза больше. Ты понял, нет, — он лучше меня знает, сколько моя работа стоит!
В общем, вызывает меня Платон Михалыч и вежливо так начинает спрашивать, а не лучше ли будет, если Марк Наумыч за меня будет переговоры с клиентами вести и цену назначать? И опять он мне как брат родной, и люблю я его несказанно, и в рот ему смотрю, и вот-вот уже соглашусь. Но чую про себя — глупость они затевают, и пойти на такое никак невозможно. Я ему говорю — мои клиенты ко мне привыкшие, они с другим говорить не будут, а вот когда новые пойдут, которых вы мне, Платон Михалыч, пообещали, тут уж воля ваша. Только все равно дурость это.
* * *
И вот с этого разговора что-то у нас с ним случилось. Не то и вправду он решил, что я с клиентов мало беру, а остальное в свой карман наликом наколачиваю, не то ему не понравилось, что я перечить взялся, — не знаю. Только видеться мы с ним перестали. Раньше, бывало, как приедет на фирму, сразу забежит, да и я к нему в кабинет захаживал, а теперь — как отрезало. Встретимся на улице или в коридоре, поручкаемся, спросит, как дела, и бежит дальше, даже ответа не слушает. Ну ладно. Работаю, в общем, себе, кое-чего уже про ихнюю контору понимать начал, зарплату дают, как договаривались, хотя делишки у них идут не то чтобы очень. Все разговоры-переговоры, иностранцы шастают, посиделки ночные, а денег мало. Но живем.Ты, если хочешь, наливай себе еще. Я пропущу, что-то сердце стало пошаливать. Вот разве пивка.
Проходит так примерно с полгода, затеяли они ремонт. Сделали быстро, обстановку сменили, цветов каких-то натаскали. Ничего стало, нормально.
Вызывает меня Муса Самсоныч и говорит — давай, дескать, Константин, твою работу в приемной развесим. Во-первых, красиво будет, а во-вторых, у нас тут много народу ходит, в подвал к тебе они сами зайти не догадаются, в приемной же — вроде как бесплатная реклама. Я подумал — должно, дело говорит Взял пять лучших работ, присмотрел, где лучше пристроить, поставил. Нормально получилось. Фифа эта, правда, фыркала, ну да я на своем настоял.
Была у меня кабанья голова, еще со старых времен, для себя делал. Сколько ко мне народу за ней переходило — не счесть, никому не отдал. Повесил ее в кабинет к Платону Михалычу. Представь, вот так он сидит, здесь стол, тут, значит, дверь, сбоку маленький столик, он за ним с особо важными людьми разговаривает. А голову я вот тут повесил. Улавливаешь7 И вправду клиенты потоком пошли. Начал я большой запас делать. Куропаток, фазанов, перепелок — чего только не было.
Приносят мне как-то медвежью шкуру. Не знаю уж, где этого медведя взяли, но шкура была — брат ты мой! А выделана как! Ежели с ней как надо поработать — это большие тыщи долларов можно было бы взять. Положил я у себя эту шкуру в уголок, смотрю, прикидываю, как лучше взяться. Дело-то непростое. Все ходят, поглядывают, вроде нравится. Даже Платон Михалыч заскочил, уж на что редким гостем был у меня в ту пору. Сколько, говорит, можно на ней заработать, Константин? Да, говорю, вот столько вот, если нормально сделать. А сколько отдал? — спрашивает. Вот столько, говорю, да литр белого. Он меня по плечу похлопал — ты, говорит, Константин, настоящий коммерсант. И ускакал.
Ладно, давай еще по маленькой. Да ты закуси чем-нибудь, кто ж так водку жрет. Вот капустки возьми, чесночок с хлебом.
Проходит какое-то время, захожу я в приемную и вижу-мать моя! — еще вчера тут в углу чучело лисы стояло, а теперь горшок с цветами. Я к Ленке — куда моя работа делась? Она мне объясняет, что ночью у Платона Михалыча важные гости были, он им и подарил. У меня аж закрутилось все. Как, говорю, подарил?! А она мне — он еще и петуха подарил, и кабана из кабинета. Ну, как я про кабана услышал, думаю — убью на хрен! Я к нему в кабинет — заперто, умотал куда-то. Я к Мусе. Тот меня успокаивать начал. А я ни в какую, просто колотит меня. Что кабан! — фигня. Но он ведь у меня сколько лет был, никому не отдал. Уж какие люди просили, какие деньги давали, — никому. Ты смеяться будешь-он мне… ну как родной был, что ли. А тут без моего ведома, ночью, хрен знает кому. Муса смотрит — я весь белый. Он дверь запер, достал коньяк, давай, говорит, Константин, выпьем. И начал меня обрабатывать. Дескать, мы тут большое дело затеваем, с серьезными людьми говорим, надо их всячески улещивать, мы одна команда, да если б я знал, кому мой кабан достался, то сам бы подарил и еще спасибо сказал бы, и все такое. А я на него матом — ты что ж, говорю, мне только теперь про это рассказываешь? Когда вы тут ночами мою работу хрен знает кому раздаете — трудно трубку снять? Позвонить, сказать — Костя, так, мол, и так, вот такое у нас дело, дай свое согласие. Трудно разве? Смотрю, он злиться начал, а меня несет и несет. Короче, трахнул он кулаком по столу, катись, говорит, из моего кабинета, пока живой, со мной так никто разговаривать не будет.
Я вижу, он уже тоже не в себе, дверью хлопнул — и к себе в подвал. Сел, покурил. Ну, думаю, хватит с меня. Пойду домой. А холодильников у меня, ты слышишь, было два. И я туда уже дня три не заглядывал. Или больше. Ага, у меня чего-то горло тогда прихватило, я со среды на работе не был, потом выходные, а в понедельник ходил в поликлинику за бюллетнем. Так что это был вторник Ну да.
И вот зачем-то лезу я в холодильник — а там хоть шаром покати. Ни тебе куропаток, ни фазана, перепелок восемь штук было — теперь ни одной. Только три барсука лежат. Я — во второй. Там такое же дело. Лисица лежит, а птичек нету.
Ах ты, думаю, мать вашу, куда ж вы все подевали? Я уж и забыл, что уходить решил. Раз за медвежью шкуру, а она — елки мои палки! — вся в пятнах, склеенная какая-то, обтерханная, края порваны… Ну раззе на помойку снести.
Я — наверх. Заглянул в приемную, машу Ленке рукой — выйди, дескать. А фифа это заметила и говорит таким противным голосом — Елена, надо сделать вот это и вот это, и очень срочно, Ленка и не вышла. Плюнул я пошел в кадры, нарисовал заявление и бумажку написал, чтобы трудовую книжку и расчет Ленке отдали-не приходить же за ними!
Поехал домой. И такая злоба на них на всех меня взяла — страшно сказать.
Взял пузырь, колбаски, еще кой-чего, посидел, подумал и решил, что сделал я все правильно. Считай, больше полгода у них протрубил, деньжат заработал, с людьми интересными повстречался, пора и честь знать. А что они со мной не по-людски обошлись, так это пусть у них на совести останется. Они ведь на моей работе тоже кое-чего срубили, мало-мало, но срубили. Так что разошлись, к слову сказать, как в море корабли, пора свою жизнь обратно отстраивать.
Вот только мне страшно интересно стало — куда ж они моих перепелок пристроили и что такое жуткое с этой шкурой произошло? Ты, Сашок, не поверишь, когда мне Ленка рассказала, я чуть со смеху не это самое. Они, оказывается, затащили к себе какого-то начальника, переговоры там, то да се. Дело было в выходные, ночью. Кончилась у них закусь, а взять негде. Так они распатронили все мои запасы и куропаточками этими, трехмесячной давности, да в глубокой заморозке, закусывали. Ты погоди ржать-то, это еще не все. А когда они мои заготовки сожрали, начальника на приключения потянуло. Они ему по телефону девку вызвали, и он трахал ее на медвежьей шкуре. Ты понял, нет, — ту шкуру, если как надо сделать, можно было за три штуки баксов не глядя сдать, а на ней какой-то хер девку драл. Это мне Ленка рассказала, когда расчет и трудовую принесла.
Не, думаю, ребята, вы уж давайте там сами как-нибудь. Мне такие ваши бизнесы непонятны. А все-таки, скажу тебе. Сашок, бывает, вспомню, и что-то у меня внутри делается. Иногда телефоны ихние по ночам слышу, у них звоночки такие были специальные — ту-ту-ту, ту-ту-ту Хоть и разошлись не по-хорошему, а скучно у них не было. Интересный народ. Я вот сейчас Михалыча по телику смотрю, как он там то с президентами всякими, то с банкирами, и спрашиваю себя — а кто ж из них на моей шкуре девку драл? Иногда даже думаю — ежели б не та шкура, да не те перепелки замороженные, может, он таким большим человеком и не стал бы.
А, Сашок? Давай по последней — и расходимся.
Бедный старый Фирс
Мария добилась всего, чего хотела. Не будучи причисленной к сонму небожителей, она занимала в «Инфокаре» максимально высокое положение. Только она из всех нанятых имела к Платону прямой доступ в любое время дня и ночи, через нее в обе стороны проходила наиважнейшая и сверхсекретная информация, она определяла, стоит ли связывать с Платоном того или иного человека, а если стоит, то когда это лучше всего сделать. Весь «Инфокар» трепетал перед ней — куда там Марку Цейтлину. Марк мог навопить, изматерить, стереть в пыль, но быстро отходил и переключался на другую жертву. Мария же не забывала никогда и ничего, и за любое отступление от установленных ею правил следовала пусть не мгновенная, но неотвратимая кара.
В ее отношениях с Платоном, если оставить за скобками интимную составляющую, ничего вроде бы не изменилось. Оставаясь с ним наедине, она частенько срывалась на обращение «Тошка», которое было в ходу в первые месяцы их близости, а теперь уже вышло из употребления. Он ласково называл ее «девочка» и всегда вставал, когда она входила к нему в кабинет, даже если в этот момент говорил по трем телефонам одновременно. И Мария видела, как при этом в глазах у него начинают прыгать коварные чертики, напустившие на нее порчу в городе Ялте.
На людях она всегда называла его подчеркнуто официально. По имени и отчеству. Платон Михайлович.
При этом Мария даже испытывала какую-то странную радость» деля с Платоном угольки тайны, скрытые за официальным обращением.
Однако в официальных словах есть своя магическая сила, и чем чаще перед глазами Марии вспыхивали угольки, тем больше они покрывались слоем пепла, огонь убивающим. Только Мария этого не замечала.
А потом у папы Гриши наступил юбилей. Круглая дата. Конечно же, вся инфокаровская верхушка, загрузившись ценными подарками, вылетела на Завод. И только Платон, увлекшись вязаньем узелков в очередной хитроумной паутине, застрял в Москве, чем довел папу Гришу до полного отчаяния.
— Завтра днем начинается торжественное собрание, — обиженно басил он Марии, уже в который раз прорываясь через сложную систему инфокаровских телефонных соединений. — Я просто не понимаю… Это же неуважение…
И хотя Платон, у которого что-то не склеивалось, рвал и метал, Марии после очередного звонка удалось все же вколотить в него, что папа Гриша смертельно обижен.
— Да, — сказал Платон, выныривая на мгновение из омута интриг, — черт… как не вовремя все. Давай так… Сегодня никак невозможно. Закажи чартер на завтра. На семь утра. Нет! Лучше на восемь. У нас завтра что? Суббота? Давай на восемь тридцать. И соедини меня с папой Гришей, прямо сейчас.
Узнав, что Платон все-таки вылетает и даже специально заказывает для этого самолет, папа Гриша мгновенно расцвел, наговорил Марии комплиментов, а потом сказал:
— Машенька! Красавица моя родная! А вы-то как же? Собрались бы, да с Платон Михалычем вместе. А? Какой подарок для меня, старика, был бы. Да и вам развеяться невредно. Сидите там в конторе, совсем уже к телефонам приросли.
— Это не мой вопрос, Григорий Павлович, — осторожно сказала Мария, чувствуя, как внутри у нее что-то приятно кольнуло, и лицу стало горячо. — Я вас сейчас с Платоном Михайловичем соединю.
Она слышала, как Платон раскатисто хохочет, разговаривая с папой Гришей.
Потом у нее на столе загорелась красная лампочка вызова.
Когда Мария зашла в кабинет, Платон отсутствующим взглядом смотрел в стенку и сосредоточенно тер подбородок. Потом он перевел взгляд на Марию, поморгал глазами и сказал:
— Так… О чем я? Ах да! Послушай… Папа Гриша хочет, чтобы ты тоже прилетела.. Ты как?
— Как скажешь… как скажете… — тихо ответила Мария, осознав вдруг, что ничего на свете ей так не хочется, как этого полета вдвоем.
— Да… — пробормотал Платон, о чем-то размышляя. — Сегодня ведь рейсов больше нет? Или есть?
— Сегодня больше нет, — ответила Мария, зачем-то взглянув в свою книжечку.
— Последний улетел полчаса назад.
— Ладно. — Платон встал из-за стола и сладко потянулся. — Завтра полетим вместе. Нам надо быть в аэропорту в восемь. Давай вот как… Я за тобой заеду в семь. Будь готова.
Мария вернулась к себе, постояла немного, унимая дрожь в руках и коленях, решительно взяла телефонную трубку и вызвала дежурный секретариат в полном составе. Потом договорилась с косметичкой, массажисткой и в парикмахерской.
В ту ночь, чтобы не попортить прическу, Марии пришлось спать, сидя на стуле и положив голову на руки. В центре комнаты с люстры свисало отглаженное белое платье, покачивающееся от ночных сквозняков В гудках машин за окном Марии все время мерещился сигнал будильника, она просыпалась, трясла головой, включала настольную лампу, убеждалась, что утро еще не наступило, и снова проваливалась в беспокойный пунктирный сон.
Без пяти семь она, в белом платье, в новых, купленных вечером, белых туфлях на умопомрачительно высоком каблуке и с маленькой дорожной сумкой в руке, уже стояла у подъезда, глядя на угол, из-за которого должен был вылететь «мерседес» Платона.
За пятнадцать минут ничего не произошло. Только прошаркала мимо уборщица с пустым ведром и шваброй, да сосед с четвертого этажа вышел прогулять собачку.
Но Мария достаточно хорошо знала, что время для Платона — категория потусторонняя. Поэтому она выкурила сигаретку и положила в рот пастилку, чтобы убить запах.
Она начала беспокоиться, когда часы показали половину восьмого. При всем платоновском разгильдяйстве опоздать на торжественное собрание он никак не мог.
Что-то случилось.
Мария схватила за рукав гуляющего с собачкой соседа.
— Вы будете здесь еще пять минут? У меня к вам огромная просьба… Я оставлю здесь сумку… Мне нужно срочно позвонить. И еще… Если подъедет черный «мерседес», скажите, что я поднялась на минутку и сейчас буду.
Мария влетела в квартиру, схватила трубку и стала набирать номер платоновского мобильного телефона. Телефон был глухо занят. Какая же она дура!
Наверняка он сейчас звонит ей. Мария бросила трубку на рычаг и встала рядом, дожидаясь звонка. Потянулись минуты. Телефон молчал.
Мария посмотрела на часы. Семь пятьдесят. Немыслимо! Она снова набрала номер Платона и облегченно вздохнула, услышав длинные гудки. На четвертом гудке Платон ответил.
— Да… — скороговоркой сказал он. — Это ты? Привет! Говори, только очень быстро.
— Ты где? — спросила Мария, чувствуя невероятное облегчение от того, что наконец-то дозвонилась и ничего страшного вроде бы не произошло.
— К аэропорту подъезжаю! Где я еще могу быть? Ты что, вообще уже?
Под ногами у Марии поплыла земля.
— Ты что молчишь? — не унимался Платон. — Что-то случилось? Да говори же в конце концов!
— Мы ведь договаривались.. — срывающимся голосом пролепетала Мария, — мы ведь договаривались… что ты… что вы… я уже час стою у подъезда…
В трубке наступило тягостное молчание.
— Черт! — наконец прорезался Платон. — Черт! Почему мне никто не напомнил?
Слушай, девочка… Ну совершенно вылетело из головы… Знаешь, что? Давай быстро, хватай такси и лети сюда Я тебя ждать не могу, но тут сразу два рейсовых самолета…
Мария медленно опустила трубку, подошла к окну и встала, схватившись побелевшими руками за подоконник. Телефон звонил еще дважды, потом замолчал.
Раздался дверной звонок.
— Вы уж извините, — сказал сосед, удерживая рвущуюся вперед собаку. — Полчаса прошло. Никто не подъехал. Я вашу сумочку принес. А что с вами? Вам плохо?
Нет, — ответила Мария. — Мне нормально. Все в порядке.
Шурик — Петьке Привет, Петюня!
Ну ты пропал! Я тебе уже третье письмо пишу, а ты, конкретно, никак не отвечаешь.
Лето уже прошло, пора в теплые страны. Договаривались же как люди. Мне шеф лично пообещал подкинуть на отпуск. Если опять не ответишь, черт с тобой, поеду один. Думаю махнуть в Анталию, у нас тут ребята из охраны ездили, говорят — кайф. Я уже в турбюро был, присматривался. Такое показали! Знаешь, что такое шведский стол? Это когда вся жратва на столах-и ешь сколько влезет. Мне тут один дух рассказывал, что такая штука раньше была в одном ресторане у трех вокзалов, еще при советской власти. Плати трояк — и вперед. Они пару месяцев так поработали, а потом прогорели. Наши приходят, трояк платят и, пока десяток яиц вкрутую не схавают, не успокаиваются. Только потом начинают завтракать.
Интересно, как они в Турции с этим шведским столом не прогорают? Видать, наших мало ездит.
С турбюро главное дело, чтобы не кинули. А то красивые картинки покажут, понаговорят с три короба, ты бабки выложишь, а потом окажется, что отеля такого вообще нет или до моря три километра пешкодралом шлепать. Обычное дело. Жулья сейчас развелось — ты не поверишь. Я тут на оптовый рынок заскочил за сигаретами, взял три блока «Мальборо». Там это дешево. Приехал домой, распечатал, а внутри «Пегас» сраный. Я туда еще пару раз заезжал, все хотел найти духа, который мне это дерьмо запарил. Куда там!
А на днях был случай — обхохочешься! Шеф мой ездит на мерине. Шестисотый, к слову сказать… Повезли его вечером на дачу, под Москвой. Там кругом начальство живет, министры всякие. По вечерам друг к другу в гости ходят, будто на работе времени поговорить нету. И у шефа там дача. Дом здоровый, а рядом пристройка для прислуги, охраны, водителей. Кругом забор, ворота, на воротах шлагбаум, охрана стоит с оружием. Все равно что у нас в часта. Без специального пропуска хрен въедешь. Да еще документы у всех проверят, машину снизу зеркальцем посмотрят, чтобы мины какой не было или еще чего. Короче, люкс.
Значит, прибыли мы Шеф как раз улетать собирался, вот и заехал переодеться. Пока он там ковырялся, мы к себе в пристройку зашли — чайку попить, на зуб чего-нибудь бросить. Минут десять нас не было, не больше, вот ей-богу не вру! Через десять минут выходим — шефовского «мерседеса» нет. Мой джип стоит, а «мерседеса» нету. Его шофер засуетился, забегал — нет мерина, хоть ты тресни. Мы к воротам на джипе. Там кагэбэшники. Только что, говорят, просквозил ваш «мере», мы думали, это как раз вы и проехали. Еще, говорят, удивились, что без сопровождения. Наша охрана на них наехала — кто, орут, за рулем был? Кого впускали-выпускали? Ну, с концами, конечно. Ничего не видели, ничего не знают, из чужих никто не проходил и не проезжал. Прямо какой-то дух сам собой из воздуха появился, за десять минут завел «мере» на глазах у всех без ключей, сигнализацию отключил и слинял.
В ее отношениях с Платоном, если оставить за скобками интимную составляющую, ничего вроде бы не изменилось. Оставаясь с ним наедине, она частенько срывалась на обращение «Тошка», которое было в ходу в первые месяцы их близости, а теперь уже вышло из употребления. Он ласково называл ее «девочка» и всегда вставал, когда она входила к нему в кабинет, даже если в этот момент говорил по трем телефонам одновременно. И Мария видела, как при этом в глазах у него начинают прыгать коварные чертики, напустившие на нее порчу в городе Ялте.
На людях она всегда называла его подчеркнуто официально. По имени и отчеству. Платон Михайлович.
При этом Мария даже испытывала какую-то странную радость» деля с Платоном угольки тайны, скрытые за официальным обращением.
Однако в официальных словах есть своя магическая сила, и чем чаще перед глазами Марии вспыхивали угольки, тем больше они покрывались слоем пепла, огонь убивающим. Только Мария этого не замечала.
А потом у папы Гриши наступил юбилей. Круглая дата. Конечно же, вся инфокаровская верхушка, загрузившись ценными подарками, вылетела на Завод. И только Платон, увлекшись вязаньем узелков в очередной хитроумной паутине, застрял в Москве, чем довел папу Гришу до полного отчаяния.
— Завтра днем начинается торжественное собрание, — обиженно басил он Марии, уже в который раз прорываясь через сложную систему инфокаровских телефонных соединений. — Я просто не понимаю… Это же неуважение…
И хотя Платон, у которого что-то не склеивалось, рвал и метал, Марии после очередного звонка удалось все же вколотить в него, что папа Гриша смертельно обижен.
— Да, — сказал Платон, выныривая на мгновение из омута интриг, — черт… как не вовремя все. Давай так… Сегодня никак невозможно. Закажи чартер на завтра. На семь утра. Нет! Лучше на восемь. У нас завтра что? Суббота? Давай на восемь тридцать. И соедини меня с папой Гришей, прямо сейчас.
Узнав, что Платон все-таки вылетает и даже специально заказывает для этого самолет, папа Гриша мгновенно расцвел, наговорил Марии комплиментов, а потом сказал:
— Машенька! Красавица моя родная! А вы-то как же? Собрались бы, да с Платон Михалычем вместе. А? Какой подарок для меня, старика, был бы. Да и вам развеяться невредно. Сидите там в конторе, совсем уже к телефонам приросли.
— Это не мой вопрос, Григорий Павлович, — осторожно сказала Мария, чувствуя, как внутри у нее что-то приятно кольнуло, и лицу стало горячо. — Я вас сейчас с Платоном Михайловичем соединю.
Она слышала, как Платон раскатисто хохочет, разговаривая с папой Гришей.
Потом у нее на столе загорелась красная лампочка вызова.
Когда Мария зашла в кабинет, Платон отсутствующим взглядом смотрел в стенку и сосредоточенно тер подбородок. Потом он перевел взгляд на Марию, поморгал глазами и сказал:
— Так… О чем я? Ах да! Послушай… Папа Гриша хочет, чтобы ты тоже прилетела.. Ты как?
— Как скажешь… как скажете… — тихо ответила Мария, осознав вдруг, что ничего на свете ей так не хочется, как этого полета вдвоем.
— Да… — пробормотал Платон, о чем-то размышляя. — Сегодня ведь рейсов больше нет? Или есть?
— Сегодня больше нет, — ответила Мария, зачем-то взглянув в свою книжечку.
— Последний улетел полчаса назад.
— Ладно. — Платон встал из-за стола и сладко потянулся. — Завтра полетим вместе. Нам надо быть в аэропорту в восемь. Давай вот как… Я за тобой заеду в семь. Будь готова.
Мария вернулась к себе, постояла немного, унимая дрожь в руках и коленях, решительно взяла телефонную трубку и вызвала дежурный секретариат в полном составе. Потом договорилась с косметичкой, массажисткой и в парикмахерской.
В ту ночь, чтобы не попортить прическу, Марии пришлось спать, сидя на стуле и положив голову на руки. В центре комнаты с люстры свисало отглаженное белое платье, покачивающееся от ночных сквозняков В гудках машин за окном Марии все время мерещился сигнал будильника, она просыпалась, трясла головой, включала настольную лампу, убеждалась, что утро еще не наступило, и снова проваливалась в беспокойный пунктирный сон.
Без пяти семь она, в белом платье, в новых, купленных вечером, белых туфлях на умопомрачительно высоком каблуке и с маленькой дорожной сумкой в руке, уже стояла у подъезда, глядя на угол, из-за которого должен был вылететь «мерседес» Платона.
За пятнадцать минут ничего не произошло. Только прошаркала мимо уборщица с пустым ведром и шваброй, да сосед с четвертого этажа вышел прогулять собачку.
Но Мария достаточно хорошо знала, что время для Платона — категория потусторонняя. Поэтому она выкурила сигаретку и положила в рот пастилку, чтобы убить запах.
Она начала беспокоиться, когда часы показали половину восьмого. При всем платоновском разгильдяйстве опоздать на торжественное собрание он никак не мог.
Что-то случилось.
Мария схватила за рукав гуляющего с собачкой соседа.
— Вы будете здесь еще пять минут? У меня к вам огромная просьба… Я оставлю здесь сумку… Мне нужно срочно позвонить. И еще… Если подъедет черный «мерседес», скажите, что я поднялась на минутку и сейчас буду.
Мария влетела в квартиру, схватила трубку и стала набирать номер платоновского мобильного телефона. Телефон был глухо занят. Какая же она дура!
Наверняка он сейчас звонит ей. Мария бросила трубку на рычаг и встала рядом, дожидаясь звонка. Потянулись минуты. Телефон молчал.
Мария посмотрела на часы. Семь пятьдесят. Немыслимо! Она снова набрала номер Платона и облегченно вздохнула, услышав длинные гудки. На четвертом гудке Платон ответил.
— Да… — скороговоркой сказал он. — Это ты? Привет! Говори, только очень быстро.
— Ты где? — спросила Мария, чувствуя невероятное облегчение от того, что наконец-то дозвонилась и ничего страшного вроде бы не произошло.
— К аэропорту подъезжаю! Где я еще могу быть? Ты что, вообще уже?
Под ногами у Марии поплыла земля.
— Ты что молчишь? — не унимался Платон. — Что-то случилось? Да говори же в конце концов!
— Мы ведь договаривались.. — срывающимся голосом пролепетала Мария, — мы ведь договаривались… что ты… что вы… я уже час стою у подъезда…
В трубке наступило тягостное молчание.
— Черт! — наконец прорезался Платон. — Черт! Почему мне никто не напомнил?
Слушай, девочка… Ну совершенно вылетело из головы… Знаешь, что? Давай быстро, хватай такси и лети сюда Я тебя ждать не могу, но тут сразу два рейсовых самолета…
Мария медленно опустила трубку, подошла к окну и встала, схватившись побелевшими руками за подоконник. Телефон звонил еще дважды, потом замолчал.
Раздался дверной звонок.
— Вы уж извините, — сказал сосед, удерживая рвущуюся вперед собаку. — Полчаса прошло. Никто не подъехал. Я вашу сумочку принес. А что с вами? Вам плохо?
Нет, — ответила Мария. — Мне нормально. Все в порядке.
Шурик — Петьке Привет, Петюня!
Ну ты пропал! Я тебе уже третье письмо пишу, а ты, конкретно, никак не отвечаешь.
Лето уже прошло, пора в теплые страны. Договаривались же как люди. Мне шеф лично пообещал подкинуть на отпуск. Если опять не ответишь, черт с тобой, поеду один. Думаю махнуть в Анталию, у нас тут ребята из охраны ездили, говорят — кайф. Я уже в турбюро был, присматривался. Такое показали! Знаешь, что такое шведский стол? Это когда вся жратва на столах-и ешь сколько влезет. Мне тут один дух рассказывал, что такая штука раньше была в одном ресторане у трех вокзалов, еще при советской власти. Плати трояк — и вперед. Они пару месяцев так поработали, а потом прогорели. Наши приходят, трояк платят и, пока десяток яиц вкрутую не схавают, не успокаиваются. Только потом начинают завтракать.
Интересно, как они в Турции с этим шведским столом не прогорают? Видать, наших мало ездит.
С турбюро главное дело, чтобы не кинули. А то красивые картинки покажут, понаговорят с три короба, ты бабки выложишь, а потом окажется, что отеля такого вообще нет или до моря три километра пешкодралом шлепать. Обычное дело. Жулья сейчас развелось — ты не поверишь. Я тут на оптовый рынок заскочил за сигаретами, взял три блока «Мальборо». Там это дешево. Приехал домой, распечатал, а внутри «Пегас» сраный. Я туда еще пару раз заезжал, все хотел найти духа, который мне это дерьмо запарил. Куда там!
А на днях был случай — обхохочешься! Шеф мой ездит на мерине. Шестисотый, к слову сказать… Повезли его вечером на дачу, под Москвой. Там кругом начальство живет, министры всякие. По вечерам друг к другу в гости ходят, будто на работе времени поговорить нету. И у шефа там дача. Дом здоровый, а рядом пристройка для прислуги, охраны, водителей. Кругом забор, ворота, на воротах шлагбаум, охрана стоит с оружием. Все равно что у нас в часта. Без специального пропуска хрен въедешь. Да еще документы у всех проверят, машину снизу зеркальцем посмотрят, чтобы мины какой не было или еще чего. Короче, люкс.
Значит, прибыли мы Шеф как раз улетать собирался, вот и заехал переодеться. Пока он там ковырялся, мы к себе в пристройку зашли — чайку попить, на зуб чего-нибудь бросить. Минут десять нас не было, не больше, вот ей-богу не вру! Через десять минут выходим — шефовского «мерседеса» нет. Мой джип стоит, а «мерседеса» нету. Его шофер засуетился, забегал — нет мерина, хоть ты тресни. Мы к воротам на джипе. Там кагэбэшники. Только что, говорят, просквозил ваш «мере», мы думали, это как раз вы и проехали. Еще, говорят, удивились, что без сопровождения. Наша охрана на них наехала — кто, орут, за рулем был? Кого впускали-выпускали? Ну, с концами, конечно. Ничего не видели, ничего не знают, из чужих никто не проходил и не проезжал. Прямо какой-то дух сам собой из воздуха появился, за десять минут завел «мере» на глазах у всех без ключей, сигнализацию отключил и слинял.