Дубов Юлий Анатольевич. Большая пайка

   — А у меня есть еще одна идея, — неожиданно сказал налоговик. — Я векселя вообще продавать не буду. Я их вложу.
   — Куда ты их вложишь, дурья башка? — ласково поинтересовался директор. — Это тебе ваучер, что ли?
   — Найду куда, — загадочно сказал налоговик. — В прибыльные предприятия. В уставный капитал. А дивидендами потом долг покрою. Вот так. Вот таким вот мягким шанкром.
   — Ну-ну! А потом твои предприятия ко мне с векселями припрутся?
   — А я не в любое вкладывать буду, — не сдавался налоговик. — Я буду только в такое вкладывать, где ваше участие есть. Где у вас доля. Списочек дадите?
   Директор только руками развел.
   — Ну шельма! Ну здоров ты, братец! Эй! Дайте ему полный перечень наших «дочек»! Пусть работает. Но смотри, ежели хоть один вексель на сторону уйдет, отвезу в лес — и голым задом на муравейник! Когда налоговик уже уходил, директор окликнул его:
   — Закончишь эту историю, бросай все, иди к нам на Завод. Хватит тебе в мытарях маяться. Найду тебе место. И с зарплатой не обижу. Будешь доволен.

Сделка века

   — Так, — сказал Платон, не дослушав до конца, — все это никуда не годится, ни к черту не годится…
   — Почему? — обиделся Ларри.
   — Потому что очень медленно. Ты не понимаешь… У нас осталось тридцать два дня. Ты это понимаешь?
   — Успеем.
   — Ни хрена не успеем! Мы уже опаздываем. Ты письма разослал? Ларри начал злиться.
   — Я только что вернулся. Меня неделю не было. Когда я их должен был рассылать?
   — Не знаю! Мне плевать! Все, хватит с меня! Сегодня же вылетаю…
   — Погоди, — закричал Ларри в трубку, окончательно рассвирепев. — Ты что, совсем рехнулся? Заболел, что ли? Куда ты собрался вылетать? Забыл уже, как мы тебя вытаскивали? Говори быстро, что надо делать, и не зли меня. Идиот!
   — Сам идиот! Кретин!
   В трубке наступило молчание. Оба тяжело дышали.
   — Ладно, — миролюбиво сказал Ларри. — Покричали — и будет. Говори, что делать.
   — Значит, так. — Платон тоже сбавил тон. — Прости, пожалуйста. Я тут весь на нервах. Не знаю даже… В общем, слушай. Срочно рассылай всем нашим акционерам письма. Надо бы, конечно, по-другому, но сейчас уже не успеем. У тебя сколько процентов в «Инфокаре»?
   — Два.
   — Так. И у меня шесть. Два да шесть… Класс! Сделай письмо только от меня. Мария изобразит подпись. Письмо такое будет — я хочу продать все свои акции, все шесть процентов. И предлагаю акционерам купить. Цену такую поставь…
   — Шестьдесят миллионов?
   — Да ты что! Они сразу сообразят! Поставь так: один процент — сто тысяч.
   Всего шестьсот тысяч. Этого должно хватить. Ну как?
   — Здорово, — искренне сказал Ларри. — Здорово. Знаешь что?
   — Что?
   — Давай по сто пятьдесят поставим. Всего будет девятьсот штук. Мне шестерки в итоговой сумме не нравятся. Могут связать с нашим долгом.
   — Все! Договорились! По сто пятьдесят. Ладно Теперь расскажи. Что там у нас?
   А у нас в квартире газ. Как Платон и предсказывал, началась кампания в прессе.
   Она стартовала в заводской многотиражке с письма, как водится, рабочего малярного цеха, потом была подхвачена местной прессой, дружно, как лесной пожар, прошла по области и перекинулась в центральную печать. «Инфокар»! Приют бандитов и мошенников! Фотографии роскошных иномарок и интерьеров клуба.
   Фотографии Платона. Анфас и в профиль. С подсветкой снизу, отчего его лицо приобретало зловеще-потусторонний вид. Австрийский полицейский с автоматом наперевес на фоне разбитой машины Терьяна. Разнесенная очередями стеклянная дверь «Балчуга» и скорчившаяся фигура Пети Кирсанова. Снимок танка, расстрелявшего полковника Беленького. Сгоревший дом на Оке. Обведенный мелом абрис на асфальте во дворе дома на Кутузовском. Лицо Марка Цейтлина, белое, вытянувшееся, с черной дыркой точно в центре залитого кровью лба.
   Астрономические цифры долгов перед Заводом. Интервью с директором — осторожное, дипломатичное — да, есть долги, да, страна катится в пропасть, только реальная экономика, только производство, мы не дадим загубить гигант отечественной индустрии, мы предъявим векселя день в день. Да, это мы, в том числе, создавали «Инфокар». Да, мы возлагали на него определенные надежды. Но не мы для него, а он для нас. И мы будем непреклонны. Как с СНК? Мы понимаем всю трудность положения. Сейчас, когда «Инфокар» явно не в состоянии исполнять свои обязательства, мы примем всю ответственность за СНК на себя. Деньги вкладчиков будут в полной безопасности.

Не бойся друзей…

   — Ну вот, — сказал Платон. — Вот он и проговорился. Ответственность на себя возьмет. Ларри…
   — Да?
   — Я тебя прошу… Не надо… Ладно? Они свою шкуру спасают. Это ведь мы знаем, что выкрутимся. А они — нет… Ладно? Слушай…
   — Что?
   — Благодетель был?
   — Нет еще. Рано. Я так думаю — вот-вот должен быть.
   — Скажешь — кто?
   — Скажу, — ответил Ларри после долгой паузы. — Потом скажу. Знаешь что?
   — Что?
   — Я думаю — ты его не знаешь.
   — Да?
   — Угу.
   — Ну ладно. Обнимаю тебя.

Эф-Эф уходит

   Федор Федорович и так был нечастым гостем на Метростроевской, а после закрытия центрального офиса вообще перестал там появляться. Тем неожиданнее было для Ленки, когда, выскочив из бывшего сысоевского кабинета, она увидела Федора Федоровича — он незаметно сидел в кресле под запылившейся пальмой. За последние недели Эф-Эф сильно похудел, даже как-то сдал, и на обычно гладком, даже зимой загорелом лице его отчетливо выступили глубокие морщины.
   Федор Федорович сидел, повесив голову, и смотрел в пол. Ленка оглянулась на захлопнувшуюся дверь, подошла и осторожно положила руку ему на плечо.
   — Что-то случилось?
   Эф-Эф поднял глаза, посмотрел на Ленку и потерся щекой о ее руку. Щека была холодной и небритой. Потом снова молча уставился в пол.
   Ленка присела перед ним на корточки.
   — Ты… вы себя плохо чувствуете? Принести что-нибудь?
   — Нет, — через силу сказал Федор Федорович. — Я Ларри жду. Просто чуть раньше пришел.
   — Но все-таки? Что случилось?
   Федор Федорович тоже покосился на дверь.
   — Говорю же — ничего. Не дергайся. И встань, а то Мария выглянет — неловко будет. Мы же договаривались — не афишировать.
   — Ты мне можешь сказать?
   — Я и говорю — ничего не случилось. Просто я собрался уходить. Вот решил поговорить с Ларри. Сама понимаешь — это непросто. Все же столько лет…
   — И когда же ты это решил? Федор Федорович пожал плечами.
   — Неделю назад… дней десять.
   — После того, как слетал к Платону? Я тогда сразу заметила неладное. У вас что-то не сложилось?
   — У нас сложилось, — пробормотал Федор Федорович, вставая и отходя от пальмы. — Встань, пожалуйста, прошу тебя. Это у вас здесь не очень сложилось.
   — Можешь объяснить, что произошло?
   Федор Федорович смотрел куда-то мимо Ленки. Она обернулась и увидела, что за ее спиной стоит Ларри, неслышно возникший в дверном проеме.
   — Здорово, Федор Федорович, — радушно произнес Ларри. — Я не опоздал?
   Лена, ты нам чайку сделай.
   Он окинул ее цепким взглядом чуть сузившихся желтых глаз, как бы спрашивая: а что это ты делаешь не на своем рабочем месте и что вы вдвоем можете обсуждать? Ленка поняла — Ларри слышал ее последнюю фразу и отметил, что с Федором Федоровичем она на «ты». Хотя для него это вряд ли было тайной.
   В кабинете Ларри сразу же начал шуршать бумагами, перекладывать авторучки и портсигары, что-то бурча себе под нос. Федор Федорович воспользовался затянувшейся паузой, подошел к стене и стал рассматривать набор холодного оружия, который недавно подарили Ларри. Коллекция размещалась на двух огромных полукруглых держалках. Там были шпаги, сабли, эспадроны. Кинжалы и ятаганы.
   Секиры, палицы и боевые топоры. Один из топоров привлек внимание Федора Федоровича, и он аккуратно извлек его. У топора была длинная черная костяная ручка, украшенная полустершейся резьбой. Узкое вытянутое топорище переходило в стальной штырь с квадратным сечением.
   — Это персидский, — сообщил Ларри. — Хорошая штука. Можно рубить. А можно просто долбать по голове. Вот эта хрень с той стороны череп насквозь прошибает.
   Давайте покажу.
   Он взял у Федора Федоровича топор и без видимых усилий опустил его на край черного полированного стола. Стальной штырь исчез под поверхностью. По столу зазмеилась длинная трещина.
   Ларри пошевелил рукой, и штырь снова показался на свет.
   — Удобная вещь. Если шпагой ткнуть или кинжалом, то часто застревают — приходится с силой вытаскивать. Время теряется. То же и сабля. Застревает в человеке. А это — нет. Входит, как в воду, и выходит так же.
   — Стол-то зачем уродовать? — неодобрительно спросил Федор Федорович.
   Ларри махнул рукой.
   — Старье! Это все скоро пойдет на помойку. Сейчас разберемся с Заводом, начнем новую жизнь. Другой стол купим. Так о чем вы хотели поговорить?
   Федор Федорович сел за изуродованный стол и отхлебнул чаю.
   — Я, Ларри, собрался уйти. Вот об этом и хотел поговорить. Ларри помолчал.
   Потом искоса взглянул на Федора Федоровича.
   — А чего же говорить-то? Собрались — и собрались. Нам что-то решить надо?
   С машиной? С квартирой у вас вроде бы все в порядке.
   — Это вы зря. Мы же друг друга не первый год знаем. И вы прекрасно понимаете, в чем дело. Правда ведь? Ларри подумал и кивнул.
   — Пожалуй. Я только вот что не понимаю. Почему вы со мной переговорить решили? Вы что, хотите меня от чего-то отговорить? Или просто свой гуманизм продемонстрировать? Ничего, что я так прямо?
   — Сколько-то времени назад, — медленно сказал Федор Федорович, — ко мне пришел Сережа Терьян. Посоветоваться. Он, как человек интуитивный, с первого дня что-то такое почуял и встревожился. И вопрос мне задал — странный. Не знаю ли я, что ему не нравится.
   — А вы ему что сказали?
   — Сказал, что прекрасно знаю. Ему не нравится, что ваша замечательная дружная компания тоже подчиняется законам природы и общества. И вы можете друг друга любить, уважать и как угодно облизывать, но будет все, как в книгах написано. Я ему даже предложил тогда рассказать, чем все закончится.
   — А он что?
   — Он, по-моему, испугался. Сообразил, что ничего хорошего не услышит. И сказал, что не надо. Я потом много раз думал о том, что не испугайся он — может, и жив остался бы.
   — Так вы и сейчас знаете, чем все закончится? — спросил Ларри. — Может, мне скажете?
   Федор Федорович пожал плечами.
   — Вы прекрасно понимаете, о чем речь, не правда ли? Мы-то с вами можем не лукавить.
   — Вы знаете, что я собираюсь делать?
   — Знаю.
   — И вы, конечно, с этим не согласны?
   — А вот этого я не говорил. Платон Михайлович должен вернуться в Москву. И его безопасность должна быть гарантирована на сто процентов. Здесь у нас с вами полное единодушие.
   — Это хорошо, — признал Ларри и с шумом выпустил дым. — Это хорошо, что у нас единодушие. А как вы себе представляете стопроцентную безопасность? Вы же специалист, должны понимать, что она не охраной обеспечивается. Безопасность есть тогда, когда каждый индюк и подумать не смеет, чтобы выкинуть что-нибудь этакое. Когда только за одну такую мысль голову откручивают. Вы там про законы общества что-то говорили? Не так ли?
   — Предположим.
   — Да не предположим, а только так. Есть только один путь. И вам он известен. Напал — получи. Украл — получи. Предал — получи вдвойне. Иначе будут и предавать, и нападать. И воровать будут. И здесь никакой меры быть не должно.
   Кроме высшей. Вы не забыли, в какой мы стране живем? У нас, если не будут бояться, завтра же начнут о тебя ноги вытирать. Что, не согласны?
   Федор Федорович невесело улыбнулся.
   — Как я могу быть не согласен? Я это тоже проходил. Школа известная. Мне просто не хочется присутствовать при том, что должно произойти. С неизбежностью должно произойти, поймите меня. Я не про эту историю — с Фрэнком или с Корецким. Я про СНК. Мы ведь знаем, кто придет с предложением, правда? Но главное даже не в этом — я не хочу быть свидетелем того, что случится, когда вы наконец-то всех победите…
   — А вы не сомневаетесь, что мы победим?
   — Нет, конечно! Победите и возвыситесь, как никогда ранее. Вот поэтому я и хотел бы отойти в сторону.
   — Ха! — улыбнулся Ларри. — Не рано ли, сегодня-то? Нам еще драться и драться.
   — Не рано. Самый раз. Потом ведь как будет: кто не с нами, тот — что?
   — Правильно. Тот против.
   — Вот именно.
   — Ладно, — сказал Ларри, улыбаясь еще шире. — Будем считать, что поговорили. Так у вас просьба есть? Слушаю.
   — А вы не догадываетесь?
   — Как не догадываться! О таком деле люди никогда прямо не говорят. Виляют вокруг да около и глаза прячут. Вы пришли просить меня, чтобы я простил предателя. А вы бы простили? Если бы вы были на моем месте, а не собрались уходить?
   — Нет, не простил бы. Я бы его выгнал, с позором…
   — Ага! Из партии исключили бы, — кивнул Ларри. — Квартальную премию не выдали бы. Осудили бы на профсоюзном собрании.
   Он перестал гипнотизировать Федора Федоровича взглядом, откинулся в кресле и уставился в потолок.
   — Удивляюсь я вам, Федор Федорович, — произнес Ларри, и в речи его отчетливо прорезался акцент. — Очень удивляюсь. Вы — человек тертый, такую школу прошли… С нами познакомились, когда мы еще пацанами были. Учили нас всему. Я вас очень уважал. И сейчас уважаю. Но вы себя ведете… как сказать… словно профессор какой-то… словно умник… Вы поймите. Мы с Заводом были партнеры. На равных. У них производство, у Платона мозги. Гениальные мозги. На сто заводов хватит. А теперь у нас непонимание получилось. Они хотят нас вышвырнуть. Как щенков. Мы такое можем позволить? Никак не можем. Что мы должны делать? Мы должны из равного партнера стать старшим. Чтобы им такие глупые мысли больше в голову не приходили. Чтобы ни один идиотский дурак и помыслить не мог без нас что-то делать. Вы задачу понимаете? Вы скажите честно, понимаете или нет? И что — если мы тут будем… общественные порицания выносить — мы эту задачу решим? Нет, не решим. А когда мы решим эту задачу? Когда меры будут — адекватными. Нельзя гвоздь веником забивать.
   — Вы считаете, что в данном случае адекватны только крайние меры?
   — Не считаю, дорогой. Уверен.
   — И все-таки. Давайте так… Мне вам возражать трудно. Как я уже сказал, школа у меня хорошая. Я вас только попросить хочу… Если будет хоть какая-то возможность, хоть минимальная… Дайте ему шанс.
   Ларри задумался надолго. Потом сказал:
   — Не могу обещать, Федор Федорович. Если обещаю, буду все время думать — есть возможность, нет возможности. Так нельзя. Давайте я вам другое обещаю.
   Если он — пусть в самый последний момент — передумает и не придет, пусть будет по-вашему. Хотя это и не правильно.
   — Спасибо. — Федор Федорович с трудом поднялся. — Ну что ж, будем прощаться?
   — Погоди! — Ларри развел руками. — Так не делают!
   Он пошарил в ящике стола и достал тяжелую деревянную коробку, — Это вам.
   Федор Федорович открыл коробку. В ней лежал хронометр в золотом корпусе и на массивной золотой цепи. На корпусе видна была гравировка. Он поднес подарок к свету и прочитал: «Дорогому Федору Федоровичу на добрую память. Л. Теишвили».

* * *

   — А как вы догадались, что я ухожу? — не удержался он от вопроса.
   Ларри расхохотался.
   — Никак не догадался, дорогой. Мы же друзья. Я был во Франции, иду по улице, смотрю — красивые часы. Дай, думаю, куплю для Федора Федоровича. Купил, потом в Москве надпись сделали. Все искал случай,чтобы подарить.
   — Спасибо, — сказал растроганный Федор Федорович. — Ну что же, я вам желаю… Ларри задержал его руку в своей и вкрадчиво произнес:
   — А вы не могли бы мне одолжение сделать? Большое одолжение.
   — Какое?
   — Помните, когда мы у Платона встречались, вы одну бумажку зачитывали? Там все так непонятно… Неизвестная группа, то-се…
   — Помню, конечно.
   — Выведите меня на этих ребят. С улицы Обручева. А то мы Платона долго в Москву не привезем. А?

Круг замыкается

   — Ну? — нетерпеливо спросил Платон. — Как он?
   — В порядке, — ответил Ларри. — В полном порядке. Классный мужик. Только жадный очень.
   — Объясни.
   — Пожалуйста. Я его там, на месте, так обхаживал, так обхаживал…
   «Мерседес» подарил. В ресторан каждый день водил, В Крым на своем самолете повез, чуть не целый этаж снял в Ялте. Девочек каждый час менял. Мадерой поил.
   Коньяком. На теплоходе катал. Короче…
   — Ну, а он?
   — Понимаешь, сперва вроде все понял. Вернулись, наш друг сразу — к директору, начал впаривать ему про векселя…
   — И что директор?
   — Клюнул. Не сразу, взял день на раздумье. А потом наш друг взял и выкатил ему про инвестиции в дочерние предприятия. Тут все решилось в момент. Ты — гений.
   — Так. Дальше!
   — Туда-сюда, выдал ему директор список «дочек». Финуправпение за три дня векселя оформило.
   — На какую сумму?
   — Тут вот заминка вышла. На пятьдесят восемь.
   — Это что значит?
   — Я посчитал… Нам полутора лимонов не хватает.
   — Так… Понял. Дальше что?
   — Дальше он ко мне подкатывается с этими векселями и начинает ваньку валять. Туда-сюда, да не много ли будет, да хорошо бы распылить… В общем, тянет резину.
   — А что ты?
   — Я у него прямо и спрашиваю — сколько надо?
   — А он?
   — Мялся, жался, бледнел-краснел, мекал, блеял… Потом говорит — сто тысяч наличными и квартиру в Москве, на Сивцевом.
   — А ты что?
   — Дал двадцать тысяч, остальное — после подписи, и послал к нашим. По недвижимости. Короче, еще тысяч в триста пятьдесят нам эта операция влетит. Как думаешь?
   — Годится! Делаем! А как господа акционеры отреагировали?
   — Не поверишь! Как по-писаному. Я только факсы с твоим письмом разослал, так сразу же и ответы пошли. И от Завода, и лично от товарища директора, и от папы Гриши. Все как под копирку. Дескать, спасибо за предложение, в приобретении акций не заинтересованы, делайте с ними, что хотите. Хоть на помойку выбрасывайте.
   — Так. Нормально. Когда он подпишет?
   — У тебя есть что налить? Есть? Ну так наливай. Уже подписал. Час назад.
   — Отлично. Отлично. Еще есть что-нибудь?
   — А как же! Где полтора лимона взять?
   — Сейчас… сейчас… погоди… Знаешь что? Позвони Гольдину. Скажи ему — пусть достанет полтора миллиона на месяц. На любых условиях. И оформи с ним кредит. Скажи — я прошу. Ладно?
   — Он сейчас выкобениваться начнет…
   — Тогда гони его в три шеи! Он что-нибудь вообще делает? На наших оборотах бабки стрижет! Пусть оторвет задницу от стула и хоть чем-то поможет. А иначе — пусть катится в свой Урюпинск или откуда мы его там вытащили. Так ему и передай. И чтобы завтра деньги были Но на Завод их пока не переводи. В последнюю очередь. Понял? Благодетель был?
   — Пока не было.
   — Будет. Обязательно будет. Знаешь что… Можешь сейчас поехать на Завод?
   — Зачем?
   — Поваляйся в ногах. Попроси переписать векселя. Пообещай золотые горы.
   Пусть думают, что мы в заднице. Съездишь?
   — Ладно. На один день.
   — А больше и не надо. Договорились?
   — Договорились.
   — Все, обнимаю тебя.

Карты на столе

   Ларри как раз ехал на работу, когда охрана сообщила ему, что несколько минут назад в офисе появился Муса. Не заходя к себе, Ларри сразу же направился в бывший платоновский кабинет. Муса встретил его у порога. За проведенное в больнице время он сильно сдал. Салатового цвета пиджак болтался на нем, как на вешалке, из воротничка рубашки трогательно торчала цыплячья шея, но черные усы, как и прежде, победоносно топорщились.
   У порога кабинета они обнялись.
   — Как ты? — спросил Ларри, заметив прислоненную к столу палку. — Все еще с подпоркой ходишь?
   — Да нет, — ответил Муса. — Это так… Врачи требуют, черт бы их побрал!
   Говорят, еще месяц надо ее таскать.
   — А чего приехал?
   — Достали они меня там. Не поверишь — каждые полчаса пристают. То температуру меряют, то на массаж гоняют. Магниты какие-то на шею наклеивают.
   Муса отвернул воротник рубашки и показал Ларри пластырь, сквозь который проступали контуры маленьких черных колец.
   — После обеда самое время вздремнуть — так нет, они придумали физиотерапию. Токи какие-то через меня пропускают. В общем, ужас. Одно хорошо — сестрички там нормальные. Уколы на ночь приходят делать, а сами — в одних халатиках. Сперва мне не до сестричек было, потом присмотрелся — ну, думаю, жизнь продолжается. Правда, есть проблема — палаты изнутри не запираются. Но я приспособился — укол получу, полежу минут десять и тихонько шлепаю в ординаторскую. Там полный порядок.
   — Что — девочки одни и те же?
   — Да нет. Туда мединститут на практику ходит. Чтобы всех перепробовать, года не хватит. А вообще — осточертело валяться. Лежишь, как в могиле. Никто не звонит. Как будто умер.
   Чуть припадая на правую ногу, Муса прошел к своему креслу и сел. Ларри опустился в такое же кресло напротив. Дожидаясь, пока принесут чай, они молча рассматривали друг друга.
   — А ты похудел, — подвел итог наблюдениям Ларри.
   — А ты постарел, — в тон ему ответил Муса. — Мне это кажется или на самом деле… Вроде у тебя цвет волос поменялся. Что, тяжело?
   Ларри рассеянно провел рукой по волосам.
   — Правда? Не обращал внимания. Досталось, конечно. Ты ведь про наши дела знаешь?
   — Знаю.
   — Ты когда улегся? Сразу же после взрыва в банке?
   — Да. Можешь подробно рассказать? А то у меня там телевизор арестовали, чтобы не волновался, потом газеты запретили… По телефону много не узнаешь.
   — Сразу после взрыва в банке принялись разбираться, — неохотно начал Ларри. — Стали смотреть документы. Обнаружили два банковских векселя — их Петя купил. Нашли договор с банком. Векселя и договор у Пети в сейфе лежали. Короче, это банк таганских. Про Фрэнка Эл Капоне слышал?
   — Это в Чикаго, что ли?
   — Если бы! В Москве… Знаешь, кто у него в банке верховодит? Ни за что не догадаешься. Помнишь Вику?
   — Какую?
   — Да из Института. Ну ту самую. Так вот — в этот банк ее первый муж перебрался, Корецкий, прямо из кремлевской службы. Он там музыку и заказывает.
   — Не может быть!
   — Как видишь, может. Корецкий хотел нас кинуть на три миллиона, Но не успел. Сейчас мы у него все заблокировали, в последний момент остановили перевод на Кипр. Деньги висят на корсчете.
   — Так Петю — это они? Ларри кивнул.
   — Очень спешили. Боялись, что кто-нибудь лишний этот договор увидит.
   Вызвали Петю в «Балчуг», через мартышку, и там грохнули, Потом банк взорвали, чтобы платежки никому на глаза не попались.
   — Кто это раскрутил?
   — Платон. Мы потом с Фрэнком встречались. Тут-то и началось.
   — А Сысоев здесь с какого боку?
   — Ни с какого, — неохотно ответил Ларри. — Это до встречи с Фрэнком было.
   В общем, стали смотреть договор, а там сысоевская виза. Мы же еще ничего не знали… Стали разговаривать. Как понимаешь, все на нервах… Ну и поговорили.
   — Так он… сам? Ларри снова кивнул. Муса с усилием встал, подошел к окну и отвернулся, глядя на сгущающиеся сумерки. Потом вернулся на место. Глаза у него блестели.
   — Нервы никуда стали, — пожаловался он. — Скоро как покойный Леонид Ильич буду. Ну, давай дальше.
   — А дальше так Дали Фрэнку три дня. Чтобы вернул деньги. Объяснили кое-что.
   Клуб закрыли. Офис закрыли. Стали готовиться. Через три дня Платон должен был ехать в прокуратуру.
   — Так.
   — А потом, — преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, продолжил Ларри, — вообще непонятно что получилось. До сих пор не пойму, как это вышло.
   Мы Платона спрятали. Знаешь, как? Так, что даже я не знал, где он. А они его вычислили. Вот до сих пор не пойму — хоть убей. И подослали снайпера. Подвинь бумажку. Смотри… Вот дом, вот подъезд. Это, напротив, детский сад. На ремонте. Вот в этом окне — точно напротив — поставили снайпера. Улавливаешь? Я Платона потом сто раз спрашивал — кто мог знать о его логове?
   — А он?
   — Клянется, что никому не говорил. Похоже на правду. Там одна из девочек Марии живет, он у нее и отлеживался. Адрес только Мария знала.
   — Может, она?
   — Не знаю. Молчит, плачет. Она после этого случая сама чуть в психушку не угодила. До сих пор вся зеленая ходит. Девочку эту мои ребята потом потрясли … Тоже вроде бы никому ничего… А тут еще вот что. Знаешь, почему Платон уцелел?
   — Ну?
   — Только он вышел из подъезда — ему навстречу Марик Цейтлин. Тетка у него там живет рядышком, он ее навещал. Прикатил на «мерседесе». А за Платоном я прислал хлебный фургон. Они поговорили минуты две. Марк пошел к «мерседесу», а Платон отстал буквально на пару шагов. Шнурок у него, видишь ли, развязался.
   Короче, Марк его пулю и схлопотал. Мы Платона тут же в самолет — и за границу.
   — Как он там?
   — Нормально.
   — А что за взрывы потом были?
   — Обычное дело. Снайпер же отрапортовался. Они поняли, что дело сделано, и начали крушить направо и налево. Потом уже, из милицейских сводок, узнали, что завалили не того, и притихли. Сообразили, что Платон жив и теперь на них охота начнется.
   — А сейчас как?
   — Да так же. Фрэнк в Израиль смотался. Отсиживается там. Этот самый Корецкий — в Москве. С ним восемь человек ходят. Двое сзади, двое спереди, по бокам тоже.. Так что его только авиабомбой можно взять, точечным ударом. Ну, понятное дело, пока он здесь, Платону в Москве делать нечего.