дю Морье Дафна. Голодная Гора

   - Вы что, хотите меня утопить? - воскликнула она, откидывая ему волосы со лба.
   - Ни в коем случае, - ответил он, поставив лодку по ветру, бросив руль и обнимая ее обеими руками, в то время как она целовала его в губы.
   В этот момент он понял, что никогда не узнает, чем был для нее Генри в Неаполе, и никто этого не узнает. Если бы даже и можно было бы что-то рассказать о том, как человек покинул Италию, исполненный горечи и разочарования, для того, чтобы умереть в одиночестве в отеле французского городишки, это все равно никогда рассказано не будет - тайна навеки похоронена в ее сердце. До конца своих дней Джон будет гадать, сомневаться, рисовать в уме разнообразные картины, связанные с этими месяцами в Неаполе; снова и снова его будет мучить бессмысленная ревность, от которой он так никогда и не излечится.
   Генри умер. Его брата, обаятельного и веселого, больше нет на свете, тогда как Фанни-Роза, живая, здесь, в его, Джона, объятиях. Такое сладостное, невыразимое счастье не может обернуться ядом.
   - Ты выйдешь за меня замуж, Фанни-Роза? - спросил он.
   Она улыбнулась, оттолкнула его руки и снова уселась на кормовой скамеечке.
   - Вы потопите яхту, если не займетесь ею немедленно, - сказала она.
   Он схватился за парус и за руль, и снова повернул яхту к острову Дун.
   - Вы не ответили на мой вопрос, - настаивал он.
   - Мне всего двадцать один год, - сказала она, - и я пока еще не собираюсь выходить замуж и начинать семейную жизнь. Ведь на свете так много веселого и интересного.
   - Что, например, вы имеете в виду?
   - Я люблю путешествовать, люблю бывать на континенте. И вообще люблю делать то, что мне нравится.
   - Все это вы сможете делать, когда станете моей женой.
   - О нет, это будет уже совсем не то. На континенте я буду всего-навсего миссис Бродрик, и знакомые мужчины станут думать: "Ах, она ведь вышла замуж, у нее медовый месяц", и перестанут обращать на меня внимание. И мне придется носить дома чепчик, совсем такой же, как на маменьке, и вести разговоры о вареньях, соленьях, всяком шитье и слугах. А я терпеть этого не могу.
   - Никто от вас этого не ожидает. Если вам захочется путешествовать, мы тут же куда-нибудь отправимся. Захочется покататься на яхте - поедем на яхте. Если вам вздумается прокатиться по снежку до Слейна, запряжем коляску и покатим в Слейн, даже если придется загнать лошадей. Как видите, я буду весьма покладистым мужем.
   Фанни-Роза рассмеялась. Она поглядывала на Джона украдкой, краешком глаза.
   - Я думаю, что так, наверное, и будет, - сказала она. - А что получите вы от этой сделки?
   - Я получу вас, - сказал он. - Разве этого не достаточно для человека?
   Джон посмотрел на нее, и в тот самый момент, когда он произносил последние слова, ему пришла в голову мысль, что это, конечно, неверно, что она никогда не будет принадлежать ни ему, ни кому-либо другому, ибо человек, за которого она выйдет замуж - кто бы он ни был, - получит только какую-то часть Фанни-Розы: улыбку, ласку, словом, то, что ей угодно будет подарить, поивнуясь минутному порыву. Настоящая Фанни-Роза ускользнет, останется недосягаемой.
   Они снова подошли к острову со стороны гарнизона, и там, на дорожке, их ожидали Боб Флауэр и Джейн, а вместе с ними Дик Фокс и приятель Боба, адъютант. Снова люди, оживленная беседа, и близость между ними нарушилась, ее пришлось отложить до другого раза, возможно, до другого дня.
   - Лейтенанта Фокса и капитана Мартина мы забираем с собой, они будут у нас обедать, - объявила Джейн.
   Все они погрузились на яхту, и этот чертов Мартин все время пялил глаза на Фанни-Розу. И вот снова вверх по заливу, к причалу возле дома, там все общество высадилось на берег, а он занялся яхтой, крепко привязав ее до вечера.
   Он смотрел, как все они поднялись на берег и направились к дому. Барбара вышла им навстречу вместе с Элизой, которая при виде незнакомого офицера приняла важный вид, а Джон поднял голову и смотрел, как Фанни-Роза отдает Барбаре шаль и благодарит ее. Потом она вернулась, чтобы полюбоваться садиком, устроенным у оконечности бухты.
   Она указывала на молодые ирисы, переговаривалась, обернувшись через плечо, с Барбарой, и когда она стояла, глядя на цветы, а солнце играло в ее волосах, освещая серьезное задумчивое лицо, он понял, что ни одна картина из тех, что он во множестве рисовал себе в грустные одинокие часы, не может сравниться с тем, что он видел сейчас в действительности. Девушка-призрак его мечтаний воплотилась в реальность, которая наполнит его бессонные часы радостью и мукой.
   - Вы не слишком устали? - спрашивала Барбара, когда они поднялись по крутому берегу и вышли на подъездную аллею перед замком.
   - Нет, - ответила Фанни-Роза. - Я никогда не устаю. Ведь на свете так много интересного, все нужно посмотреть, все нужно узнать.
   Она взглянула на Джона, который все еще возился с лодкой, а потом перевела взгляд на мощные серые стены, на открытые окна, на башню и высокие деревья, окружающие замок.
   - Как здесь красиво, - воскликнула она, а потом, небрежно откинув волосы, упавшие на лицо, спросила: - Теперь, когда Генри умер, все это будет принадлежать Джону?
   - Да, - ответила Барбара. - Наше имение - майорат, оно не подлежит отчуждению, значит, оно отойдет Джону, и все остальное тоже. Бедный Генри! Но, с другой стороны, мне кажется, что из двух братьев именно Джон больше любит Клонмиэр.
   Фанни-Роза ничего не сказала, она, казалось, забыла о своем вопросе. Нагнувшись к подбежавшему терьеру, она ласково гладила собаку.
   Как она изменилась к лучшему, думала Барбара, как она очаровательно, как прекрасно держится - ни следа этого глупого буйства и распущенности, которые она унаследовала от Саймона Флауэра. Даже доктор Армстронг, на что уж строгий судья, и тот не мог найти изъяна в ее красоте, не мог обнаружить скрытого порока, таящегося за совершенными чертами лица.
   2
   Однажды утром во время завтрака из Данкрума прискакал один из грумов с известием, что у Роберта Лэмли накануне вечером случился удар, и мало надежды на то, что он выживет. Медный Джон тотчас же велел заложить экипаж и отправился в имение своего партнера. Приехав, он нашел Роберта Лэмли без сознания, и доктор Армстронг, которого вызвали незадолго до этого, высказал мнение, что больному осталось жить всего несколько часов. Его сыну Ричарду, который находился за границей, отправили письмо, однако было мало надежды, что он успеет приехать и застанет отца в живых. С сестрой, миссис Флауэр, у Ричарда были неважные отношения, а к зятю своему, Саймону Флауэру, он относился с крайним неодобрением, так что миссис Флауэр, прибывшая в Данкрум следом за Медным Джоном, очень волновалась, опасаясь крупных семейных неприятностей. Ее, по-видимому, больше беспокоила перспектива встречи с братом, когда он приедет, чем то, что ее отец находится на смертном одре.
   - Вот увидите, - говорил Медный Джон своему семейству на следующий день, когда было получено известие от доктора Армстронга о том, что ночью старик скончался, - Саймон Флауэр получит только то, что заслуживает, грубо говоря - шиш с маслом. Я буду очень удивлен, если он или его жена будут упомянуты в завещании.
   - Это будет очень жестоко по отношению к миссис Флауэр и девочкам, сказала Барбара. - Нам всегда казалось, что старый джентльмен так к ним привязан, едь он гораздо больше времени проводил в Эндриффе, чем в Данкруме. Он несомненно что-нибудь им оставит, а если не оставит, то Ричард Лэмли исправит упущение отца.
   - Ричард Лэмли, скорее всего, окажется таким же несговорчивым упрямцем, как и его отец, - заметил Медный Джон, - и мне будет не очень-то приятно иметь его своим компаньоном. Очень хотелось бы откупить у него его долю, так чтобы весь концерн оказался полностью в моих руках. Однако посмотрим, как это будет.
   Он провел в Данкруме два дня, присутствовал на похоронах и при чтении завещания, а когда вернулся домой, дети отметили, что старик находится в превосходном настроении.
   Он снял с шляпы креп, отбросил его в сторону и сразу же сел за стол, на котором был сервирован обильный обед, состоящий из жареной баранины с картофелем, не сказав ни слова до тех пор, пока не был утолен первый голод.
   - Итак, - проговорил он, наконец, откинувшись на спинку стула и глядя на сына и дочерей. - Сегодня я сделал весьма важное дело: убедил Ричарда Лэмли в том, что это будет в его интересах, если он продаст мне свою долю акций нашего рудника.
   Он улыбнулся, вспомнив, как все это происходило, и разминая пальцами кусочек хлеба.
   - Надо признать, - продолжал он, - что надежды, связанные со второй шахтой, не оправдались. Ричард сам указал мне на это, и мне нечего было возразить. Шахта достигла слишком большой глубины. Не так давно компании пришлось выложить свыше трех тысяч фунтов за установление еще одной паровой машины, и пока еще нет надежды на то, что эти расходы скоро себя оправдают. Я ему откровенно сказал, что разработка месторождения - это весьма рискованное предприятие для его владельцев, и вполне возможно, что дальнейшее углубление шахты было бы небезопасно. "Я готов, - сказал я ему, вести дальнейшие разработки на других участках горы, однако нельзя сказать, насколько они будут плодотворны. Если хотите, я дам вам хорошую цену за вашу долю, вполне возможно, что это избавит вас от значительных денежных потерь. Может быть так, а может быть и эдак. Вы сами должны решить, как вам следует поступить.
   Медный Джон снова взялся за нож и вилку и продолжал есть.
   - Ну и как, решился мистер Ричард Лэмли продать свою долю? - спросила Элиза.
   - Решился, - ответил ее отец. - И, если говорить честно, я не думаю, что он пожалеет о своем решении. Я уплатил за его долю весьма крупную сумму и сохранил за собой аренду еще на семьдесят лет. Если у тебя будут сыновья, Джон, они к тому времени достигнут весьма преклонных лет и будут сами решать, нужно сохранять аренду на будущее или нет. - Он засмеялся и посмотрел на дочерей. - Я полагаю, - сказал он, - что к этому времени в недрах Голодной Горы останется не так уж много меди.
   "Семьдесят лет, - думала Джейн, - тысяча восемьсот девяносто девятый год. Никого из нас, сидящих сейчас за этим столом, уже не будет в живых".
   Медный Джон наполнил свой стакан и пододвинул графин сыну.
   - А что сказано в завещании? - спросила Барбара.
   - Ах, завещание, - отозвался ее отец, пренебрежительно махнув рукой. Именно так, как я говорил. Все решительно отходит Ричарду Лэмли. Мне кажется, миссис Флауэр получает несколько сотен в год и некоторые картины. Нужно отдать ей справедливость, она приняла это с достоинством. Надеюсь, у нее хватит ума не дать мужу доступа к этим деньгам. Поведение Саймона Флауэра после похорон нельзя назвать иначе, как позорным. Когда пришло время читать завещание, его не могли отыскать и наконец обнаружили вместе с одним из слуг - я его знаю, он всегда внушал мне подозрения, - в буфетной, где эта парочка угощалась портвейном бедняги Роберта Лэмли. Нечего и говорить, он был не в состоянии прослушать, как будет читаться завещание его тестя, и заснул в середине процедуры. Я не сомневаюсь в том, что Ричард Лэмли не потерпит его присутствия в своем доме. Когда пришло время разъезжаться, он немного пришел в себя, и очень жаль, ибо вместо того, чтобы молчать и стыдиться своего поведения, он пожелал сам править лошадьми, и последнее, что я видел, была несущаяся во весь опор коляска, миссис Флауэр, которая крепко вцепилась в свою шляпку, чтобы она не слетела, и Саймон Флауэр на козлах, орущий песни. Когда-нибудь он свернет себе шею, и поделом, ничего другого он не заслуживает.
   - Боюсь, что теперь, когда не будет денег на ремонт, замок Эндрифф окончательно разрушится, - вздохнула Барбара. - Бедная миссис Флауэр, бедная Фанни-Роза! Как мне жаль их обеих.
   - О Фанни-Розе беспокоиться нечего, - сказала Элиза. - Боб Флауэр мне говорил, что у нее куча поклонников, готовых на ней жениться, весь вопрос только в том, кого она выберет. Ее последнее увлечение - один из родственников ее дядюшки-графа. У молодого человека, кажется, тоже есть титул.
   - Ясно одно, - сказал ее отец. - Я, конечно, очень сожалею о смерти Роберта Лэмли, хоть он и был старым человеком, однако наша семья от всего этого только выиграла.
   Всстав из-за стола, он направился в библиотеку, чтобы заняться, как обычно, корреспонденцией, помедлив с минуту в надежде, что Джон пойдет вместе с ним и будет расспрашивать о деталях проведенных отцом переговоров и об их результатах. Сын, однако, не понял намека, и Медный Джон, сдвинув брови и строго сжав губы, удалился в библиотеку в одиночестве.
   Вот она, причина, думал Джон, вот почему Фанни-Роза говорила с ним так уклончиво, когда он был в последний раз в Эндриффе. Он припомнил, что были каие-то разговоры о кузене. Она, несомненно, выйдет за него замуж, уедет отсюда, и таким образом все кончится. Возможно, это и к лучшему, ведь если такое положение продлится еще несколько месяцев, он, в конце концов, просто покончит с собой. Катались на яхте они в мае, теперь уже август, а Фанни-Роза так и не дала ему ответа, и неизвестно, когда он сможет его получить. У нее столько разных настроений, столько капризов, что если им случалось провести день вместе, это только усугубляло его неуверенность. Иногда она встречала его равнодушно, зевая и скучая, неохотно шла за ним на гору, где он собирался обучать своих борзых, ко всему придиралась, критиковала собак и то, как они бегут, уверяла, что собачьи бега - это совсем неинтересный спорт, пригодный разве что для мужиков. В такие минуты Джон готов был бросить все, продать собак, вернуться домой и никогда больше не ездить в Эндрифф; а потом, совершенно неожиданно, словно противный ветер менялся на благоприятный, она вдруг подходила к нему, брала его за руку и, прислонившись щекой к его плечу, просила прощения за свой дурной характер.
   - Если вы только выйдете за меня замуж, Фанни-Роза, - говорил он, гладя ее по волосам, - я всегда буду рядом, буду стараться утешить вас, когда вам это понадобится.
   Она ничего не отвечала, просто стояла, прижавшись к нему, обняв его за плечи и глядя сверху на залив Мэнди-Бэй, который расстилался внизу, улыбаясь ему и смеясь, так что он приходил в неописуемое волнение и мечтал только об одном: полностью раствориться в своей любви к ней.
   А потом, оттолкнув его, она сказала:
   - Пустите собак снова, я хочу посмотреть, как они побегут. Мне кажется, Забияка будет лучше всех, как вы и говорили.
   И через минуту они уже обсуждали стати его борзых, горячо и взволнованно, она засыпала его вопросами о грядущем осеннем сезоне, а он был счастлив и, в то же время, обескуражен, пытаясь догадаться, что у нее на уме, действительно ли она интересуется им хоть немного или играет с ним, соблазняя его просто так, от скуки, чтобы провести время.
   А в следующую их встречу она снова была другая, без конца рассказывала о развлечениях, которые устраивались в Мэнди-Хаусе, в доме ее дядюшки, где бывала масса гостей и где она несомненно встречалась с тем кузеном, о котором слышала Элиза, а для Джона у нее едва находилось слово, так что он чувствовал себя лишним, скучным малым, способным разговаривать только о борзых да о собачьих бегах. И тогда он скрывался у себя в комнате или брал яхту и плавал вокруг острова Дун, забывая даже вернуться к обеду, что так часто случалось с ним, когда он был мальчиком, а, вернувшись, небрежно бросал какое-нибудь извинение и усаживался в кресло, взяв в руки спортивную газету.
   Джейн и даже Барбара догадывались, что с ним происходит, и не трогали его, но, по мере того, как день за днем проходило лето, Медного Джона начинало раздражать поведение сына, который никогда не говорил с ним о шахте, не интересовался делами имения и проводил все свое время, гоняя собак на холмах Эндриффа, а когда снисходил до того, чтобы явиться в пять часов к обеду, хранил мрачное молчание во время всей трапезы или же, выпив слишком много портвейна, начинал говорить глупости, рассуждая о политике, о которой не имел ни малейшего представления.
   - Тебе очень повезло, мой дорогой Джон, - сказал отец однажды вечером, когда его сын казался рассеянным еще более обычного и не проявил никакого интереса к замечанию отца о том, что новая шахта над дорогой, ведущей к поместью Мэнди, вероятно, окажется наиболее перспективной из трех, - что мои старания за последние девять лет оказались столь плодотворными, что тебе не грозит судьба незадачливого сына обедневшего землевладельца. Вместо этого ты в свои двадцать восемь лет - богаты наследник крупного предприятия и значительного богатства, для приобретения которого тебе не пришлось затратить никаких усилий, да, очевидно, и не придется.
   За столиком воцарилось молчание. Джейн неотрывно глядела в свою тарелку, Барбара и Элиза с трудом пытались проглотить то, что было перед ними. Джон покраснел. Он понимал, что является плохим помощником своему отцу, но вино бросилось ему в голову, и он не задумывался о том, что говорит.
   - Вы правы, сэр, мне чертовски повезло, - сказал он. - Да не иссякнет медь во чреве Голодной Горы. Пью за ваше здоровье, сэр, а также за Морти Донована, чья смерть так обелгчила нам все наши дела.
   Он сделал поклон в сторону отца и залпом осушил свой стакан.
   Элиза негромко вскрикнула. Медный Джон поднялся на ноги.
   - Мне очень жаль, - сказал он, - что ты растерял остатки хороших манер, проводя все время на псарне со своими собаками. Доброй ночи.
   И он решительными шагами вышел из столовой, хлопнув дверью.
   Сестры в ужасе смотрели друг на друга.
   - Джон, как ты мог? - воскликнула Барбара. - Отец никогда тебе этого не простит. Что на тебя нашло, скажи на милость?
   - Как это можно - вспомнить Морти Донована? - подхватила Элиза. - Это тема, которую мы всегда стараемся избегать. Ну, теперь тебе достанется, можешь не сомневаться. Мне кажется, тебе лучше возвратиться в Лондон. К тому же, ты пролил вино на скатерть, на ней останется пятно.
   Джейн побледнела и вот-вот готова была заплакать.
   - Оставила бы ты его в покое, Элиза, - сказала она. - Разве ты не видишь, что ему и так плохо.
   - Плохо? - насмешливо спросила Элиза. - С чего бы это, интересно знать? А уж ты, конечно, держишь его сторону, как обычно. Ты по уши влюблена в лейтенанта Фокса, а Джон тебя поощряет, он ведь, наверное, служит между вами посредником.
   - Какое отношение имеет лейтенант Фокс к тому, что здесь сейчас произошло? - спросила Джейн.
   - Ну ладно, перестаньте, - успокаивала их Барбара. - Не хватает еще, чтобы вы поссорились, вдобавок ко всему. Джон, дорогой, я знаю, что ты теперь расстроен, надеюсь, что завтра это пройдет, утром ты будешь чувстовать себя иначе.
   Она спокойно поцеловала его и вышла из комнаты. За ней сразу же последовала Элиза. Джейн встала, подошла к брату и села возле него. Он потянулся к графину, но она отодвинула его, так, чтобы он не смог дотянуться.
   - Что с тобой происходит? - спросила она, а когда он не ответил, ласково продолжала: - Это из-за Фанни-Розы? - Она взяла его за руку и стала перебирать его пальцы. - Видишь ли, я понимаю, что ты чувствуешь, потому что со мной происходит то же самое. Я вовсе не влюблена в Дика Фокса, "влюблена" - это такое неприятное глупое слово, но мне кажется, что он мне нравится, и я знаю, что он мною восхищается, чувствует ко мне расположение. Однако он говорит, что его в любой момент могу послать за границу, и вообще, когда находишься в армии, не следует жениться в молодом возрасте.
   Джон посадил ее себе на колени.
   - Бедная мой девочка, - сказал он. - Какая я скотина и эгоист, думаю только о своих переживаниях, и совсем забыл о тебе. Как смеет этот молодой идиот так легкомысленно играть твоими чувствами? У меня большое желание задать ему трепку.
   Джейн рассмеялась сквозь слезы.
   - Ну вот, - сказала она, - ты не желаешь мириться с тем, как ведет себя Дик по отношению ко мне, однако терпишь то же самое от Фанни-Розы. Ни тот, ни другая тут не виноваты. С какой стати молодой человек, которому предстоит служба за границей, станет связывать себя семьей? А ради чего Фанни-Розе выходить замуж и превращаться в мать семейства, если ей этого не хочется?
   - У тебя гораздо больше терпения, чем у меня, сестричка, - сказал Джон. - Мне кажется, ты согласилась бы ждать своего Фокса многие годы, не испытывая от этого никаких страданий. А вот я могу стать преступником или даже убийцей, если мне придется дожидаться Фанни-Розы.
   - Я уверена, что она тебя любит, - сказала Джейн. - Я видела, как она смотрит на тебя. Но ты понимаешь, она такая хорошенькая и избалованная сначала ее баловал отец, этот неумный человек, а теперь этим занимаются молодые люди, которых она встречает за границей, - что ей понадобится некоторое время для того, чтобы принять решение относительно тебя. Замужество для женщины - это очень серьезная вещь.
   На какое-то время Джону захотелось поделиться с ней своими сомнениями относительно Генри, поведать ей о подозрениях, которые он старался похоронить в своей душе, однако он решил, что об этом невозможно говорить даже с ней. Это слишком личная, слишком интимная тема, ее нельзя обсуждать сейчас, когда бедняжка Джейн так расстроена, а он сам не вполне трезв.
   - Ты знаешь, - тихо сказала Джейн, устремив на него взор своих карих, исполненных мудрости глаз. - То, что я собираюсь тебе сказать, не вполне прилично, и я даже не знаю, как это выговорить, но мне кажется, что у Фанни-Розы такой отзывчивый страстный характер, и если ты будешь немного посмелее, то она... она согласится... уступит твоим настояниям, и тогда ей придется выйти за тебя замуж.
   Джон почувствовал, как шея у него под воротником наливается кровью. Боже правый! Джейн, его маленькой застенчивой сестренке приходят в голову те же самые мысли, что мучают его самого.
   - А ведь тебе, - пробормотал он, наблюдая за ней сквозь полуприкрытые веки, - ведь тебе еще нет и восемнадцати, целых три недели осталось до твоего дня рождения.
   - Я тебя, наверное, шокировала? - нерешительно спросила она.
   - Шокировала? Нет, моя дорогая сестренка, нисколько. Я просто думал о том, как мало знают друг о друге братья и сестры и как много времени тратится даром, тогда как мы могли бы разговаривать о таких вещах. Бог тебя благослови. Я запомню твой совет, хотя сомневаюсь, что это принесет какую-нибудь пользу.
   Джейн слезла с его колен и пригладила ему волосы.
   - Не тревожься, - сказала она. - Мне кажется, все будет хорошо. У меня такое предчувствие, а ты знаешь, мои предчувствия обычно сбываются.
   С этими словами она выскользнула из комнаты и побежала наверх к сестрам. Джон допил остатки вина и стал готовиться к предстоящему разговору с отцом. Он знал, что ему следует извиниться, и чем скорее он это сделает, тем лучше. Нужно только собраться с силами, пробормотать несколько слов, пообещать исправиться и как можно скорее уйти из библиотеки. Томас уже два раза заглядывал в столовую, он хочет все убрать - дальше медлить уже невозможно. И Джон стал думать, что же сказать отцу, как сформулировать свои извинения, чтобы они не звучали напыщенно и неловко, а сам бы он не выглядел абсолютным идиотом. Он поднялся с кресла и пошел, старательно передвигая ноги, через холл в библиотеку. Дверь, конечно, была закрыта. Он постучал, чувствуя себя так, словно он - Томас, явившийся к хозяину с очередной почтой, и, услышав короткое разрешение войти, открыл дверь. Отец сидел за письменным столом, занятый своей корреспонденцией, и Джону вспомнились школьные дни, когда он, бывало, в чем-нибудь провинится и ожидает порки. Отец даже не поднял глаз от письма, когда он вошел.
   - Ну, что там у тебя? - коротко бросил он, перебирая бумаги в поисках какого-то документа.
   - Боюсь, что за обедом я говорил несколько необдуманно, - сказал Джон. - Я очень сожалею, если мои слова показались вам оскорбительными.
   Медный Джон какое-то время ничего не отвечал. Потом отодвинул бумаги и, повернувшись в кресле, посмотрел на сына, точно так же, подумал Джон, как смотрел на него в Итоне директор школы.
   - Ты не оскорбил меня, Джон, - сказал отец, - ты меня разочаровал. Когда умер Генри, я надеялся, что его смерть сблизит нас, что мы станем друзьями. Этого не произошло и, как мне кажется, не по моей вине.
   Он помолчал, и Джон понял, что от него ожидают ответа.
   - Мне очень жаль, сэр, - проговорил он.
   - Твой брат выказывал живой интерес ко всему, что касалось шахты, продолжал Медный Джон. - До своей болезни он часто ездил вместе со мной в контору Николсона, где мы втроем обсуждали все дела, и зачастую он вносил предложения, которые мы с Николсоном считали весьма разумными и полезными для дела. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что ты ни одного раза не выразил желания поехать со мной на шахту с тех пор, как вернулся домой. Да и здесь, в Клонмиэре, тобой владеет то же самое безразличие. Здесь, в имении, тоже много дел, и Нед Бродрик был бы тебе благодарен за помощь, но он мне говорил, что почти никогда тебя не видит. Я не могу этого понять - ведь у меня каждая минута на счету, каждый час занят той или иной работой - как ты умудряешься проводить целые дни в непростительной праздности?
   Снова школьный учитель, подумал Джон. Сколько раз в Итоне слышал он эти слова? Им вновь овладело привычное чувство злобного упрямства, которое он испытывал всякий раз, когда заходила речь о его лени и праздности.
   - Даже в пору твоего пребывания в Линкольнс-Инн, - продолжал отец, тебе требовалось полгода на ту работу, которую я в твои годы мог выполнить за неделю.
   - Мы совсем разные люди, сэр, - возразил Джон. - У вас есть способности к работе, а у меня их нет. Раз уж мы заговорили об этом открвоенно, я должен признаться, что терпеть не могу заниматься делом, к которому у меня нет способностей.