дю Морье Дафна. Голодная Гора

   Джонни смотрел на нее с отчаянием в душе. Так было грустно видеть все эти вещи, некогда составлявшие частицу ее жизни.
   - Мне кажется, мы вчера наговорили глупостей, - сказал он. - По-моему, тебе стоит подумать еще раз и остаться.
   - Ах, пустяки, - ответила она. - Никогда не следует отказываться от принятого решения. Я усвоила это много лет назад. Кроме того, я уже с удовольствием думаю об этой маленькой вилле, о том, как буду жить во Франции. Буду встречаться с людьми, много выезжать. Ты стоишь на моей муфте, родной. Отойди, пожалуйста, в сторону, хорошо?
   И он подумал, что, может быть, она не притворяется, действительно хочет от него уехать, и это показалось ему настолько более трагичным, чем если бы она желала остаться, что он отправился в погреб и выпил полбутылки виски. На следующей неделе она уехала.
   Джонни заперся в доме и ни с кем не встречался. Погода была скверная, каждый день шел дождь. Туман висел над заливом, скрывая остров Дун, и Джонни глядел из окна на тоскливый проливной дождь, слушал, как капли со звоном падают в канаву, видел, как серые тучи окутывают Голодную Гору. А потом, поскольку ему нечего было делать, он выходил из дома под дождь, шел по аллее через парк и заходил в домик привратника, чтобы поболтать с Джеком Донованом. Этот человек его забавлял. Он обладал чувством юмора, правда, несколько грубоватым, и у него был неистощимый запас разных историй, связанных с обитателями Дунхейвена. Джонни, у которого чувство юмора было не более утонченным, эти истории нравились. И он, в свою очередь, рассказывал о своих похождениях за границей, выбирая наиболее непристойные эпизоды, поскольку над ними Джек смеялся особенно громко. Тот случай, когда Джонни, находясь в Турции, ворвался в гарем, когда хозяин был в отсутствии, и овладел одной из покрытых чадрой женщин, доставил величайшее удовольствие обоим Донованам, - дело в том, что Кейт Донован обычно находилась в той же комнате и готовила ужин своему брату, украдкой наблюдая за Джонни. У нее были гладкие светлые волосы, почти белые, причесанные на прямой пробор, и Джек говорил, что они такие длинные - гораздо ниже талии, - она даже может на них сидеть.
   - А ну-ка, давайте посмотрим, - сказал Джонни.
   Однако она сделала вид, что это ее ужасно шокирует, жеманилась, отказывалась их распустить, но брат стал ее уговаривать.
   - Полно, Кейт, не нужно быть такой гордой, не стоит задаваться перед Капитаном.
   После долгих уговоров она вынула из волос шпильки, бросая взгляды на Джонни. Распущенные волосы сразу ее преобразили, превратив из ординарной молодой женщины в нечто оригинальное и интригующее, и Джонни подумал, как приятно будет погрузить в них пальцы, перебирать их, играть с ними.
   Распущенные волосы Кейт возбуждали его, и вскоре почти каждый день можно было видеть, как он идет к воротам в парк, заходит в домик и проводит там неколько часов, болтая с братом и сестрой. В маленькой душной кухне, пропитанной запахами пищи, с ее жалкими тюлевыми занавесками, аляповатой фаянсовой посудой, фарфоровыми фигурками Богоматери и Святого Иосифа на каминной полке, большим деревянным распятием на стене он чувствовал себя спокойнее и уютнее, чем в пустых холодных комнатах Клонмиэра.
   Мало-помалу Джек Донован начал исчезать из дома на то время, когда там находился Джонни. Его сестра приносила из кладовки бутылку виски и наливала гостю, приговаривая, что денек, дескать, сегодня холодный. Джонни наблюдал за ней поверх кромки стакана, забавляясь ее ужимками, долженствующими изображать скромность, которой, как ему было известно, у нее не было и в помине, а затем просил ее распустить волосы. Она отказывалась, качала головой, отворачивалась, но в конечном счете сдавалась. В кухне было тихо ни звука, кроме тиканья часов, - и Джонни, согретый изнутри выпитым виски, держа на коленях Кейт Донован, играя прядями ее волос, чувствовал, как его охватывает сладостная летаргия. Насколько приятнее было сидеть так здесь, чем в полном одиночестве в столовой собственного дома. Сквозь полузакрытые глаза он видел портрет Папы на противоположной стене, четки под портретом, и несоответствие между тем, что он видит, и тем, что происходит в этой кухне, вызывало у него смех, так что приходилось прятать лицо в волосах Кэт, чтобы она не заметила, как его все это забавляет.
   Дома, в Клонмиэре, у него наступала реакция, причинявшая ему страдания. Как это прискорбно, думал он, что он чуть ли не каждый день таскается в дом своего собственного привратника, чтобы заниматься любовью с его сестрой. Разговоров у них не было никаких - с Кейт говорить было не о чем; он ходил к ней с одной-единственной целью. Так проходили дни ранней осени тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года.
   Еще больше он страдал после нечастых визитов в Ист-Гроув, дом его брата в Слейне. Его вдруг охватывало необъяснимое желание увидеть жену брата, Кэтрин. Едва только он входил в их дом, как его охватывало ощущение покоя, которого он не находил больше нигде. Она подходила к нему, пройдя через всю гостиную, и, протянув ему руки, говорила: "Я очень рада вас видеть, Джонни, вы, конечно, останетесь ночевать", и не принимала никаких отговорок. Томас относил его саквояж наверх, в комнату для гостей, и вот уже подают чай, он сидит рядом с Кэтрин, она наливает ему и себе, он смотрит на ее руки, лежащие на чайнике, видит мягкую линию ее плеча, тонкую шею, изящный спокойный профиль.
   - Чем вы все это время занимались, Джонни? - спрашивала она, положив руку ему на колено и глядя ему в глаза, и его охватывало отвращение к тому, что он с собой делает, к той жизни, которую он ведет. Отвращение к тому, как бессмысленно проходят дни - все утро он валяется в постели, потом делает вид, будто собирается заняться делами с приказчиком, потом сидит один в столовой перед бутылкой виски, потом этот дом при воротах и отвратительное нелепое свидание с Кейт. Возвращение в замок и снова бутылка виски. Он оглядел гостиную в Ист-Гроув. Там все дышало добротой и уютом - огонь в камине за начищенной до блеска решеткой. Ковер мягкого зеленого тона, обивка вощеного ситца на мебели, с узором из яблок. На столе стоит ваза с цветами, другая ваза - на каминной полке. На коленях у Кэтрин какое-то шитье, ведь она в скором времени ожидает ребенка, однако она откладывает работу, заметив, что гостю не интересно любоваться на такие чисто женские предметы.
   - Мне хотелось бы, Джонни, - говорила она, - чтобы вы оставили на время Клонмиэр и поселились у нас. Я была бы вам очень рада, и когда Генри нет дома, что, увы, случается слишком часто, вы составляли бы мне компанию. Я что-то слишком редко вижу моего крестника.
   - Я бы очень этого желал, - отвечал он. - Больше всего на свете.
   - Так за чем же дело стало?
   - Нет, - отвечал он, упрямо покачав головой, - людям, которые счастливы вдвоем, совсем не нужен третий, он непременно нарушит гармонию.
   - Не говорите пустяков, Джонни, - сказала она. - Мы были бы еще счастливее, если бы знали, что вам у нас хорошо. Вам, должно быть, одиноко в этом огромном доме, и хотя я сейчас никуда не выхожу и вообще мало двигаюсь, мы могли бы вместе читать, я играла бы вам, а Генри, вернувшись вечером домой, был бы очень рад вашему обществу.
   Джон подумал, как бы это было, если бы он мог находиться здесь каждый день рядом с Кэтрин, в тишине и покое ее дома. Емы было бы достаточно просто сидеть и смотреть на ее руки, сложенные вот так, как сейчас... Слушать ее спокойный голос и иногда ловить ласковый взгляд, обращенный к нему поверх книги, которую она читает.
   Когда после чая Томас убрал со стола, Кэтрин подошла к фортепиано и стала наигрывать тихую мелодию. Она казалась такой далекой, такой отрешенной от мира, когда сидела вот так перед фортепиано, задумчиво глядя в окно. Интересно, о чем она думает, гадал Джонни. Где витают ее мысли? Дает ли она Генри тот покой, который испытывает в ее присутствии он, Джонни? Он закрыл глаза и, слушая, как она играет, пытался себе представить, что это его дом, его гостиная, что это его жена сидит и играет на фортепиано, а, кончив играть, подойдет к нему, наклонится, прикоснется рукой к его волосам и спросит, понравилось ли ему то, что она играла. В это время дверь отворилась, и в комнату вошел Генри, сияя довольной улыбкой.
   - Здравствуй, старина, какой приятный сюрприз! - сказал он, и Джонни поднялся с места, гость в доме брата - глупые мечты разлетелись в прах.
   Кэтрин закрыла крышку инструмента и сразу же подошла к мужу. Он поцеловал ее, и продолжал разговаривать с Джонни, обнимая жену за талию.
   - Как она выглядит, на твой взгляд? - спросил он с гордостью и, не дожидаясь ответа, стал говорить о том, как у него прошел день, рассказав смешную историю, случившуюся во время делового завтрака, на котором он вынужден был присутствовать, и где один из членов муниципалитета произнес бестактную речь.
   - Ты, конечно, уладил все это дело и пригласил всех обиженных к обеду?
   - Ничего подобного я не сделал, - возразил Генри, - мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее кончилось, и я получил бы возможность вернуться домой к жене.
   Он снова наклонился и поцеловал ее, а она посмотрела на мужа. Этот ее взгляд, выражение ее лица отозвались острой болью в сердце Джонни.
   "Она его любит, - подумал он, - он сделал ее счастливой", и, одеваясь к обеду, слушая, как они разговаривают в соседней комнате, он вдруг вспомнил всех женщин - он никогда их не любил, - которые доставляли ему минутное наслаждение и ничего больше. Какая печальная вереница жалких никчемных созданий и наконец - Кейт Донован в этой грязной кухне в доме привратника. Боже мой, устало думал он, если бы только все сложилось иначе, если бы я не поступил в этот полк, не прошел бы через эту проклятую бессмысленную войну, а оставался бы дома, встретил бы Кэтрин и попросил бы ее помочь. Возможно, она вышла бы замуж за меня и рожала бы детей мне, а не Генри и смотрела бы на меня так же, как десять минут назад смотрела на Генри.
   На его туалетном столике стоял цветок в горшке - Кэтрин, должно быть, поставила его туда, прежде чем он пошел наверх переодеваться, около кровати лежала книга, в камине горел огонь - все это были знаки ее внимания, ее заботы, и вообще все в этой комнате было аккуратно и уютно, так не похоже на его мрачную спальню в Клонмиэре. Он представил себе, как в соседней комнате Кэтрин сидит перед зеркалом, расчесывает волосы, а потом туда входит Генри, застегивая запонку на воротничке, - интимность между ними - естественная вещь, всякий раз делающая их ближе друг к другу. Ему этого никогда не доведется испытать, этой общности мужа и жены, их совместной жизни. А он? В его воспоминаниях все так тускло, безрадостно и тоскливо.
   Обедали в Ист-Гроув в семь часов. На полированном столе стояли зажженные свечи. Подавать на стол Томасу помогала молоденькая горничная. Сидя рядом с Кэтрин за обеденным столом, Джонни сравнивал их образ жизни со своим собственным: вот он сидит, развалясь, на стуле; перед ним скатерть, зачастую покрытая пятнами, и на ней - полуостывшая еда; разбранив прислугу до того, что все они бледнеют от страха, Джонни решает вообще ничего не есть и протягивает руку к графину.
   Когда Кэтрин встала из-за стола, оставив братьев наедине, Генри посмотрел на Джонни через стол со странным, чуть ли не робким выражением и сказал:
   - Я думаю, ты не захочешь, Джонни, чтобы я стал твоим приказчиком?
   - А чем плох Адамс? - спросил Джонни.
   - Я и не предлагаю, чтобы ты совсем расстался с Адамсом, - сказал на это Генри, - но позволь мне быть, ну, скажем, управляющим, за отсутствием более удачного термина. Ты сам видишь, старина, что имение гибнет, и это обидно, если подумать о том, сколько сил и внимания уделял ему наш дед. Не сердись на меня за то, что я тебе это говорю. Я давно уже собирался завести этот разговор.
   Джонни покраснел и выставил вперед подбородок.
   - Не понимаю. о чем ты, - сказал он. - Дела в имении идут так, как я этого хочу, и не о чем тут толковать. Честно говоря, я не особенно высокого мнения об Адамсе, и в будущем собираюсь взять управление имением в свои руки, стать своим собственным приказчиком. А тебе это принесло бы одни заботы, и больше ничего.
   - Прекрасно, - быстро согласился Генри. - Не будем больше об этом говорить. Я предложил это только для того, чтобы тебе помочь, снять часть груза с твоих плеч. Ты давно не был на руднике?
   - Давно, - ответил Джонни, закуривая сигару. - Туда незачем ездить. Единственное, что меня интересует, это чтобы на мой банковский счет регулярно поступали деньги. А почему ты спрашиваешь?
   - Да, собственно, у меня нет особых причин. Просто мне кажется, что служащие лучше работают, если видят, что хозяин проявляет к ним интерес и иногда справляется, как идет работа.
   - Какие еще будут советы? - спросил Джонни.
   Генри пододвинул ему графин.
   - Только один: не слишком увлекаться вот этим и пореже встречаться с Донованами.
   Джонни отложил сигару.
   - Кто, черт возьми, разносит сплетни вокруг Донованов? - злобно спросил он.
   - Ты же знаешь, как у нас любят заниматься чужими делами, - отозвался Генри. - Если что случается в Дунхейвене, то уже через день об этом становится известно в Слейне. Джек Донован не слишком-то почтенный человек, тебе это известно. На его счету браконьерство и вообще всякое мелкое воровство. Кроме того, известно, что он хвастает в кабаках, будто его сестрица пользуется твоим благосклонным вниманием - он, разумеется, употребил не столь благопристойное выражение.
   - Пошли они все к дьяволу! - заорал Джонни. - Почему, черт возьми, они не могут оставить меня в покое?
   - Они и оставят тебя в покое, - ответил Генри, - если ты оставишь в покое вот это, - и он указал на графин.
   Джонни откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на брата.
   - Легко тебе говорить, - сказал он. - Ты счастлив, у тебя хорошая жена, которую ты любишь. О чем тебе еще беспокоиться? У тебя есть Кэтрин. Позволь и мне иметь свою Кейт.
   Он засмеялся и налил себе еще стакан портвейна.
   - Мне до тошноты надоели разные советчики, которые указывают мне, что я должен делать. Довольно я терпел это в армии, и не намерен выносить ничего подобного дома.
   - Я не собираюсь тебе указывать, - спокойно возразил Генри. - Я только прошу тебя остерегаться Донована. Если тебе угодно иметь связь с его сестрой, я не могу тебе запретить, но не теряй головы.
   - Донованы - мои друзья, - заявил Джонни. - Они единственные люди в наших краях, которые отнеслись ко мне по-дружески, когда я вернулся.
   - Очень хорошо, - сказал Генри, - больше я не скажу ни слова. Пойдем в гостиную и попросим Кэтрин нам немного поиграть.
   Да, ему-то хорошо, думал Джонни, глядя, как его брат, стоя подле жены, переворачивает страницы нот, а она смотрит на него с улыбкой. Ночью они будут вместе, она положит голову ему на плечо, а утром он проснется, и Кэтрин будет рядом с ним. И на следующий день, и еще на следующий. Если его что-нибудь рассердит, она его успокоит. Когда он устанет, она даст ему возможность отдохнуть. Когда ему будет весело, она разделит его веселье, а если ему взгрустнется, она погрустит вместе с ним. Они принадлежат друг другу, она носит его дитя. А я никому не нужен. Я всего-навсего никчемный пьяница с дурным характером, и мое единственное удовольствие в жизни - это заниматься любовью с сестрой моего привратника.
   - Джонни, - вдруг сказала Кэтрин, поднимая глаза от нот и улыбаясь, вы ведь погостите у нас немного, правда?
   Генри, стоя возле жены и положив руку ей на плечо, тоже посмотрел на брата.
   - Конечно, Джонни, мне бы очень этого хотелось. Я так часто отлучаюсь из дома, и мне было бы приятно знать, что ты находишься здесь, с Кэтрин. Я уверен, что тебе будет хорошо. Кэтрин об этом позаботится.
   Джонни смотрел на них обоих - Кэтрин возле фортепиано, свет лампы освещает ее гладко причесанные волосы, а Генри, его брат, стоит рядом с ней и машинально перебирает кружево ее воротничка. Этот жест, такой интимный, ворвался в мечтания Джонни, разрушив их до основания.
   - Нет, - ответил он. - Живите себе спокойно здесь, а я возвращаюсь в Клонмиэр.
   5
   Первое, что сделал Джонни, приехав домой, это выгнал своего приказчика Адамса, заявив, что в будущем он будет сам управлять делами имения. Он покажет Генри и всем остальным, что он не так плох, как они думают. В течение месяца он вставал рано утром, отвечал на письма, обходил или объезжал клонмиэрское имение и даже дважды в неделю бывал на руднике. Но потом, к несчастью, простудился и на несколько дней слег в постель. Пока он лежал в своей спальне совершенно один, если не считать камердинера, который за ним ходил, он снова впал в депрессию, и та энергия, которую он развивал в течение последних нескольких недель, показалась ему нелепой и бессмысленной. Чего он, собственно, добился тем, что ездил на Голодную Гору и сидел в конторе? Все сводилось только к тому, что он не давал работать Гриффитсу. В течение того часа, что Джонни находился в конторе, управляющий норовил оттуда улизнуть. То же самое было и с имением. Он был уверен, что арендаторы его не любят. Никто не радовался его приходу - только Донованы. Что там говорить, думал Джонни, беспокойно ворочаясь в кровати, они мои единственные друзья. Всем остальным на меня ровным счетом наплевать. Я могу валяться здесь невесть сколько и сдохнуть, и все равно никто не придет. Однажды утром к нему заглянул его крестный отец Армстронг и прочел ему лекцию о воздержании. "Никто, кроме тебя, не виноват в том, что ты оказался в таком положении, только ты сам", - сказал он без тени сочувствия и минут двадцать распространялся на тему о вреде алкоголя, а ближе к вечеру Джонни, который в это время всегда чувствовал себя хуже, велел своему человеку принести из погреба бутылку портвейна, после чего немного оправился, настолько, что надел халат и поужинал перед камином в столовой жареной грудинкой с картофелем в обществе Джека Донована, который зашел его навестить и посочувствовать ему.
   - Тут, это, Кейт переживает, прямо захворала от беспокойства, что это, грит, вас нет и нет, - сказал Джек. - Места себе не находила, пока я не пообещал, что сам пойду в замок, иди, грит, повидай капитана. Как теперь-то ваше здоровье?
   - Хуже некуда, черт возьми, - отвечал Джонни.
   - Все потому, что лежите здесь один-одинешенек, капитан. Что лекарства, не родился еще тот человек, кому оно помогло бы. А вот то, что у вас в бутылочке, это самое что надо, оно живо поставит вас на ноги.
   - Умные речи приятно и слышать, Джек. Клянусь Богом, ты единственный мой друг.
   - Верно говорите, сэр. Только нынче утром Кейт мне говорила: распрекрасные, грит, у него друзья и родичи, они и не вспомнят о нем, покуда он не помрет. Я вот что вам скажу, сэр, вы для них слишком самостоятельный человек, в этом вся беда. Любите поступать по-своему, а почему бы вам этого не делать? Этот грязный тип Адамс, к примеру, ходит повсюду и болтает, что вы, дескать, ни уха, ни рыла не понимаете в делах по имению. Я бы с него шкуру спустил, мерзавец он эдакий.
   - Так и говорит?
   - Конечно, и ведь только потому, что дела-то у него из рук уплыли. Вот что я вам скажу, капитан, я всегда готов вам помочь с имением, коли вам не захочется самому возиться.
   - Это очень любезно с твоей стороны, Джек.
   - Ну что вы, стоит ли об этом говорить. Мне это нисколько не трудно. Я-то выжму из имения гораздо больше, чем Адамс. Что вы скажете, если Кейт придет да уберется немного в доме?
   - Буду благодарен, если она это сделает, - зевнул Джонни. - Никто из моих слуг и тряпкой не махнет, пока я здесь валяюсь.
   Портвейн оказывал свое действие, тянуло ко сну, по телу разливалось благостное довольство, которого никогда не приносило лекарство этого старого дурака крестного, и как приятно, думал Джонни немного позже, снова лежа в постели, когда в камине ярко горел огонь, смотреть, как по комнате неслышно движется Кейт, задергивает занавеси, как бы отгораживаясь от серого ноябрьского вечера, складвает его платье и убирает его на место, а потом, когда Джонни уже почти засыпает, она скользнет в постель и ложится рядом с ним. Он думает о доме в Ист-Гроув, о своем брате и Кэтрин, которые сейчас, наверное, пьют чай в своей гостиной. Потом Кэтрин будет играть на фортепиано, а Генри сядет поодаль, повернув свое кресло таким образом, чтобы видеть волосы жены, освещенные лампой.
   У него своя Кэтрин, думал Джонни, а у меня - Кейт. Какое мне, в сущности, до них дело, черт возьми?
   И, притянув к себе сестру Джека Донована, он ищет забвения, а тем временем наступает ночь, и дождь продолжает барабанить по стеклам окон. По мере того, как зима шла к концу, Джонни все труднее становилось обходиться без общества Донованов. У Джека был острый, несколько хитроватый ум, и Джонни вскоре обнаружил, что он знает хозяйство Клонмиэра, как свои пять пальцев. Он улаживал все дела с арендаторами, платил жалованье слугам одним словом, взвалил на свои плечи все то, чем не желал утруждать себя сам хозяин.
   - Не знаю, что бы я без тебя делал, Джек, - говорил ему Джонни. - Ты избавил меня от всех этих нудных дел, и я больше не должен думать о том, что кто-то там меня не любит.
   - Вас не любят? - удивлялся Джек Донован. - Полно, сэр. Не было еще на свете джнетльмена, носящего имя Бродрик, которого любили бы так же, как вас. В Дунхейвене, например, полно людей, которые никогда слова не сказали с вашим братом или дедушкой, а вот с вами всегда готовы поговорить. Даже сам преподобный отец Хили сказал давеча Кейт: "Мы можем гордиться тем, что в наших краях живет такой человек, как Капитан".
   Просто удивительно, думал Джонни, что местный патер, которого во времена его деда все семейство Бродриков, можно сказать, игнорировало разве что кто-нибудь изредка удостоит его кивком, не говоря уже о том, что дальше ворот ему хода не было, - нынешнему владельцу Клонмиэра кланялся и улыбался, и заходил в тесную кухоньку привратницкого дома выпить чаю. Джонни решил, что это вполне приличный человек, и поймал себя на том, что нащупывает в кармане пять фунтовых банкнотов, чтобы передать их патеру для раздачи самым бедным семьям.
   - Не было такого случая, - сказал отец Хили, аккуратно пересчитывая деньги и складывая их в потертый бумажник, - не было еще такого случая, чтобы кто-то из Бродриков подумал о бедных обездоленных людях. А ведь есть еще и церковь, на которой крыша вот-вот обвалится, а у меня нет денег на то, чтобы ее отремонтировать.
   Джонни вспомнил, что его счет в банке постоянно пополняется благодаря Голодной Горе, и выписал отцу Хили чек.
   - Разве я не говорил вам, патер, что Капитан - настоящий джентльмен? сказал Джек Донован, заглядывая через плечо священника, чтобы определить сумму, означенную на чеке. - Когда дело касается денег, он простодушен, как ребенок, и столь же щедр. Кейт, налей преподобному отцу еще виски, и Капитану тоже.
   - Нет-нет, мне не надо, дитя мое, - отказался священник, поднимая руки, - мне уже нужно идти. Как приятно, - добавил он, глядя на Джонни, что человек вашего положения так хорошо и свободно себя чувствует в этой скромной обстановке и нисколько не думает, какую честь он этим оказывает хозяевам.
   - Я бы пропал, если бы Кейт и Джек мне не помогали, - улыбнулся Джонни.
   - А они пропали бы без вас, - сказал отец Хили. - Посмотрите только на Кейт, это милое дитя, я ее знаю с самого рождения, душа и сердечко у нее такие же невинные, как в тот день, когда я ее крестил. Посмотрите, как она преданна вам, ни одна знатная дама не была бы способна на подобную преданность. Как было бы ужасно, если бы таким отношением пренебрегли как ненужным, если бы это нежное невинное сердце было обмануто.
   "Что он, интересно, хочет сказать, черт его побери?" - подумал Джонни, пожимая руку священника и уверяя его, что ни Джек, ни его сестра ни в чем не будут нуждаться, пока он находится в Клонмиэре.
   - Я вам верю, - сказал священник, открывая свой громадный зонт, долженствующий защитить его внушительную фигуру от дождя. - Лично я получил доказательства вашего благородства и щедрости, а что до этой девушки несчастная, у нее нет ни отца, ни матери, только брат, который о ней заботится, - то она всецело доверилась вам.
   И, выйдя из привратницкого дома, он направился вниз по дороге к деревне.
   - Ах, он настоящий святой, наш преподобный отец, - сказал Джек Донован, - а уж привязан к нашей Кейт! Скорее умрет, чем допустит, чтобы ее обидели, так же, как и я сам. Говорю вам прямо, Капитан, если я узнаю, что она себя опозорила, я задушу ее собственными руками. Ты это знаешь, Кейт, не так ли?
   - Да, Джек, - тихо ответила его сестра, скромно опустив глаза на работу, лежащую у нее на коленях.
   - Есть на свете джентльмены, Капитан, хотите верьте, хотите нет, грозно продолжал Джек Донован, - которые пользуются невинностью молодой девушки, чтобы позабавиться с ней, как только ее брат отвернется, а ведь бедняжка невинна, как новорожденный младенец. Это просто отвратительно, знаете ли.
   Джонни пожал плечами и допил свой стакан. Неужели Джек собирается разыгрывать неведение, притворяясь, будто не знает, что происходит у него под носом в последние несколько месяцев? Что же до невинности Кейт, то она с ней рассталась, едва только выйдя из пеленок.
   - Приходи завтра в замок, Джек, - коротко бросил он, вставая с кресла. - Филлипс принесет мне счет за муку и корм для скотины, в котором я ни черта не понимаю.
   - Вы не останетесь с нами поужинать, капитан?
   - Нет, не хочется. Спокойной ночи, Кейт.
   Придя домой, он нашел письмо от Кэтрин, в котором она упрекала его за то, что он уже несколько недель не появляется в Ист-Гроув. Она так надеялась, говорилось в письме, что он приедет к ним на Новый год, но он так и не приехал. Его крестница Молли растет и цветет, Генри очень ею гордится, и если он не собирается к ним приехать, она предлагает, чтобы они сами приехали к нему погостить в следующее воскресенье. Генри берет с собой ружье и интересуется, есть еще в лесу вальдшнепы, а на острове Дун зайцы? У них теперь гостит ее брат Билл Эйр, он приедет тоже.