дю Морье Дафна. Голодная Гора

   Письмо привело Джонни в состояние лихорадочного волнения. Дом находится в ужасном состоянии, в нем нет никаких удобств для Кэтрин, ей там будет холодно и неуютно. Но как приятно будет снова ее увидеть, смотреть на нее, когда она будет сидеть в гостиной, пусть недолго, хотя бы несколько часов.
   В эти немногие дни, оставшиеся до субботы, Джонни проявил бешеную активность, стараясь привести в порядок дом. Он бранил слуг, кого-то выгонял, потом снова брал в дом, и все это на протяжении какого-нибудь часа. Ходил по лесу вместе с егерем, чтобы приготовить все для охоты. Он даже послал приглашение своему крестному, доктору Армстронгу и еще некоторым соседям, чтобы Генри было веселее и интереснее.
   "Я им покажу, - говорил он сам себе, - что я могу все это устроить не хуже, чем дед".
   Утро великого дня было ясное и свежее, и Джонни, поднявшись ни свет, ни заря - ему уже много недель не случалось вставать так рано, - прошелся до залива и взглянул на покрытую снегом гряду Голодной Горы. Солнце сверкало в окнах Клонмиэра, двери были широко распахнуты, и обеденный стол в столовой, на котором был сервирован холодный завтрак, выглядел чистым и аппетитным, чего не случалось уже давным-давно.
   К нему вернулась гордость за свой дом, знакомая ему еще с детства, когда он смотрел на Клонмиэр с жадной завистью, мечтая о том времени, когда умрет дед, и дом перейдет к нему. Он покажет Кэтрин, что он не так уж достоин презрения, что он хозяин в своем доме и хозяин своим поступкам, и она поймет, почему ему хотелось, чтобы в этот день дом был вычищен до блеска специально для нее. Джонни вошел в комнаты, чтобы отдать последние распоряжения слугам, и ему доложили, что мистер Донован дожидается его в библиотеке. Джонни нахмурился; еще несколько дней назад он намекнул Джеку, что будет весьма обязан, ему и его сестре, если во время визита брата и невестки они будут держаться подальше от дома и не будут показываться на глаза. Генри не любит Джека Донована, и, поскольку он гость, к его симпатиям и антипатиям следует относиться с уважением.
   - В чем дело, Джек? - спросил он. - Что-нибудь случилось?
   Лицо приказчика было мрачным и исполненным важности. Его морковные волосы были смазаны маслом и гладко причесаны; на нем была воскресная пара.
   - Кейт что-то неможется, капитан. Она говорит, не могли бы вы заглянуть к нам в домик, навестить ее?
   - Разумеется, я не могу, - раздраженно ответил Джонни. - Я ожидаю, что ко мне приедет мой брат Генри со своей женой и еще кое-кто из друзей и соседей. Я не намерен заходить в ваш дом, пока они не уедут. Брат, возможно, погостит у меня несколько дней.
   Джек Донован помрачнел еще больше.
   - Она очень переживает, сэр, - сказал он. - Ума не приложу, что мне с ней делать, и это сущая правда. Всю эту ночь мы ни секундочки не спали. А она ревет, прямо убивается, я уж собирался послать за доктором Армстронгом. Рад, что этого не сделал, раз он все равно приезжает нынче охотиться.
   - Да что такое, в самом деле? - раздраженно сказал Джонни, нетерпеливо поглядывая на часы. - Гости ожидаются с минуты на минуту.
   Джек Донован кашлянул, водя своей шапкой по краю стола.
   - У женщин в эту пору бывают всякие фантазии, капитан, - сказал он. Что ей ни говори, она не желает слушать. "Я себя порешу, - говорит, брошусь в воду, если он теперь меня покинет". "Успокойся, Кейт, - говорю я ей, - капитан слишком добрый наш друг. Ты - порядочная женщина, и он не поступит с тобой, как с уличной девкой. Будь спокойна, он позаботится о том, чтобы вернуть тебе честное имя, пока по всей округе не поползли разные слухи, после которых он не сможет смотреть людям в глаза".
   Джонни грохнул кулаком по столу.
   - Послушай, Джек, - сказал он, - к чему, скажи на милость, ты клонишь, и что это нашло на Кейт, почему она вдруг так себя ведет, что понять ничего не возможно?
   - Да что вы, сэр, - начал приказчик, удивленно раскрывая глаза, - разве вы не знаете, что она в интересном положении вот уже два месяца, как она говорит?
   Джонни пристально смотрел на своего приказчика - в душе у него царили растерянность и недоумение.
   - Я в первый раз об этом слышу, - сказал он.
   Джек Донован продолжал тереть шапкой край стола.
   - Бедняжечка просто ума лишилась, так переживает, - говорил он. - При ней сейчас преподобный отец, он молится у ее постели. Только мне думается, она не успокоится, пока не увидится с вами.
   - Я не могу ее видеть, это невозможно, - в волнении проговорил Джонни, меряя шагами комнату. - Ты должен ей объяснить, как обстоят дела; она и сама прекрасно знает, что я жду брата с женой. Она уверена, что это действительно так? Откуда она знает, что... что это случилось, черт побери?
   - Ясное дело, уверена, ей сказала наша старая тетушка, что живет в Дунхейвене, сомнений тут нету. Говорю вам, капитан, у меня просто сердце разрывается. Ведь эта девушка, моя родная сестра, отдалась вам, не думая о последствиях, и теперь готова умереть, если мы не придумаем, как закончить дело по-благородному.
   В аллее послышался стук колес, и Джонни, выглянув в окно, увидел, что к дверям подъезжает экипаж его брата.
   - Послушай, Джек, - сказал он, отчаянно волнуясь, - я не могу сейчас заниматься этим делом... Уходи через черный ход и не показывайся, покуда я тебя не позову. Уходи отсюда, любезный, ради всего святого.
   Он сунул руку в карман, где всегда лежала заветная фляжка, опорожнил ее и только тогда вышел на крыльцо встречать гостей, злой и глубоко несчастный.
   - Милый Джонни, - сказала Кэтрин, выходя из экипажа и подавая ему руку. Он смотрел на нее, такую прекрасную и безмятежную, на ее спокойное лицо мадонны, и думал о том, какой ужасный, чудовищный контраст представляет собой та, другая: покрасневшее лицо, взлохмаченные волосы - ненавистная Кейт в своей спальне в привратницком доме.
   - Как ты себя чувствуешь, старина? - приветствовал его Генри. - У тебя встревоженный вид.
   - Пустяки, я в полном порядке, - быстро отозвался Джонни. - Как твое здоровье, Генри? А ты как поживаешь, Боб? Надеюсь, ты привез с собой ружье? Отлично. А где доктор? А-а, вот и он, и с ним кто-то еще. Пойдемте сразу в лес, хорошо? Впрочем, подождите минутку, сначала я должен показать Кэтрин ее комнату.
   Он был возбужден и говорил так непоследовательно, что Генри и Боб обменялись понимающими взглядами.
   - Не беспокойтесь обо мне, Джонни, - сказала Кэтрин. - Я сама прекрасно здесь устроюсь, если вы хотите сразу же отправиться на охоту.
   - К черту охоту, - заявил Джонни. - Самое главное, это чтобы вам было хорошо и удобно, - и он дернул шнурок звонка с такой силой, что тот оборвался.
   - Мне кажется, нужно предоставить Кэтрин делать то, что ей хочется, примирительно сказал Генри. - Вот идут дядя Вильям и другие, а вот и Филлипс вместе с загонщиками. Пойдем-ка лучше на свежий воздух, Джонни, это тебя немного успокоит.
   Все идет кувырком, думал Джонни, совсем не так собирался провести этот день. Кэтрин, очевидно, собирается остаться в доме и не пойдет с ними на охоту, а этому проклятому идиоту Филлипсу я ведь велел встретить их возле фермы, откуда должна начаться охота, а не являться к самым дверям вместе с этими обрванцами в качестве загонщиков - у них такой вид, словно они лазали по амбарам, охотясь за крысами. Солидная порция спиртного в дополнение к новости, сообщенной Джеком Донованом, и сдерживаемому волнению по поводу приезда Кэтрин - все это привело к тому, что Джонни почти не владел собой.
   Он начал бушевать, кричать на егеря, который, неизвестно почему, вырядился, как чучело - на нем были старые бриджи с заплатой на заду вместо новых вельветовых, которые Джонни заказал специально для этого случая.
   - Клянусь Богом, это невыносимо, - кричал Джонни. - Этот тип нарочно не желает выполнять мои распоряжения! - И, плохо соображая, что делает, он поднял ружье и выстрелил прямо в злополучную заплату на бриджах егеря.
   Громко вскрикнув от боли, несчастный упал ничком на землю, а Джонни, увлеченный и растерянный, смотрел, как его крестный и Билл Эйер бросились к нему на помощь. Генри взял брата под руку и отвел его обратно в дом.
   - По-моему, ничего страшного не произошло, - сказал он. - Однако, принимая во внимание все обстоятельства, мне кажется, будет лучше, если ты останешься дома, а охоту я возьму на себя. В том случае, конечно, если мы вообще станем охотиться, после того, что произошло.
   Все это случилось так внезапно и так нелепо, что Генри не знал, смеяться ему или сердиться, однако в лице брата было что-то настолько трагическое, даже страшное, что Генри не хотелось оставлять его одного.
   - Я позову Кэтрин, - сказал он. - Она побудет с тобой.
   Он пошел в переднюю и посмотрел наверх, в сторону лестничной площадки.
   - О нет, - сказал Джонни, - пожалуйста, не надо...
   Ему было плохо, он чувствовал огромную усталость, и ему было невероятно стыдно того, что он выставил себя на посмешище. Меньше всего ему хотелось, чтобы о его поведении стало известно Кэтрин.
   - Вот, - сказал он, подозвав брата и нащупав в кармане пару соверенов, - отдай этому несчастному и скажи, что я очень сожалею. А затем отправляйтесь развлекаться, если сможете. Это даже хорошо, что меня с вами не будет. Даже если бы ничего не случилось, я бы только испортил вам все удовольствие.
   Теперь, когда его бессмысленный нелепый гнев нашел себе выход, он чувствовал себя опустошенным, ему хотелось забыть всех и вся. Он пошел в библиотеку, закрыл дверь и сидел в высоком кресле деда, закрыв лицо руками. Наверху в спальне слышались негромкие шаги Кэтрин, которая доставала из чемоданов вещи и раскладывала их по местам. Потом из леса на горе донеслись отдаленные звуки выстрелов. В доме все было тихо и спокойно.
   И тут он вспомнил дом при воротах, тесную душную кухню, распятие и четки на стене, Джека Донована, Кейт и отца Хили. Эта отвратительная запутанная история, в которую он оказался втянутым, постыдная и подлая, наполняла его отчаянием и бессильным гневом. Он представлял себе, как все семейство собралось в этом проклятом доме: вот они сидят в своей кухне, старая тетка из деревни расспрашивает племянницу о том, что именно она чувствует, а этот толстобрюхий отец Хили, перебирая четки, бормочет молитвы возле истерически рыдающей Кейт. Мысль о том, чтобы увидеть ее, прикоснуться к ней, вызывала у него отвращение. Было оскорбительно думать, что часы пьяного забвения привели к тому, что теперь к нему предъявляются претензии, и эта женщина, к которой он не испытвает никаких чувств, считает себя с ним связанной из-за того, что между ними было. Он снова услышал шаги Кэтрин наверху, ее тихий голос, когда она сказала что-то горничной, и вспомнил свой визит в Ист-Гроув прошлым летом, когда Генри, гордый и счастливый, сообщил ему, что Кэтрин ожидает ребенка к Рождеству. Как нежен был его брат, как заботлив, как он беспокоился, уговаривая жену, чтобы она ни в коем случае не уставала, настаивал на том, чтобы она прилегла на кушетку и отдохнула. Как больно его тогда кольнуло в сердце, когда он увидел, как они близки между собою. Джонни завидовал брату, завидовал его спокойной жизни, мирному течению месяцев, предшествовавших Рождеству и рождению ребенка; тому, как гордился и искренне радовался Генри, когда его дочь, наконец, появилась на свет. И вот теперь, в доме при воротах находится женщина точно в таком же положении, в котором около года тому назад была Кэтрин, и виной тому он, Джонни. При этой мысли его охватывала дрожь, ему становилось тошно. Он не желал больше видеть эту женщину.
   Подобные истории, наверное, много раз случались в его семье, среди его предков; он вспоминал рассказы о своем прадеде, о том, скольких сыновей он рассеял по округе. Возможно, он над этим не задумывался, и когда, проезжая через Дунхейвен, видел какого-нибудь чернявого мальчишку, который ковырялся в земле у дороги, он, зная, что это, может быть, его собственный сын, бросал ему монетку и тут же об этом забывал. Но Джонни не таков. Он не может так жить. Он не может жить в Клонмиэре, зная, что в деревне, в домике своего брата скрывается Кейт, такая непривлекательная, вечно растрепанная, а потом появится ребенок, в жилах которого течет его кровь и который будет называть Джека Донована "дядей".
   Боже мой, какую жалкую жизнь он ведет, насколько она лишена красоты! Неужели нет никакого выхода, неужели никак нельзя покончить с этим делом? Он посмотрел на ружье, которое он, войдя в комнату, приставил к стене. Да, конечно, этот выход у него всегда есть. Но что, если он не сработает? Что, если его постигнет неудача, как во всем, что бы он ни делал, и ему снесет полголовы, а он все-таки останется жить? Джонни потрогал ружье, провел пальцем по стволу. Впрочем, может быть, он все-таки не промахнется. Но у него не хватит мужества, вот в чем дело. Ему придется оглушить себя виски, прежде чем приступить к делу. Он открыл длинный ящик дедовой конторки и достал оттуда бутылку виски, где оставалось еще около четверти. Нет, этого недостаточно, подумал он, для задуманного дела не хватит. И в этот момент, едва он открыл бутылку, дверь отворилась, и в комнату вошла Кэтрин. Она стояла на пороге, глядя на него, и он устаивлся на нее, как дурак, держа бутылку в руках.
   - Простите меня, Джонни, - сказала она, - я пришла, чтобы взять книгу. Я думала, что вы тоже ушли на охоту вместе с Генри и другими.
   Она отвернулась, спокойно и учтиво, так, как если бы наткнулась на него в ванной. Он поставил бутылку обратно в ящик, слегка прикрыв его.
   - Пожалуйста, не уходите, - сказал он. - Я... я хочу с вами поговорить.
   Она сразу же обернулась снова, обратив на него серьезный ласковый взгляд. Хотел бы я знать, что она обо мне думает, спрашивал он себя.
   - День начался неудачно, - сказал он, - и, как всегда, по моей вине. Все ушли на охоту, кроме меня.
   Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.
   - Что случилось, Джонни? - спросила она. - Не могу ли я чем-нибудь помочь?
   - Чем-нибудь помочь... Она стояла возле него. Ему достаточно было сделать одно движение, и она окажется в его объятиях. Кэтрин, сдержанная далекая Кэтрин, с ее лицом мадонны, с ласковыми нежными руками.
   Джонни резко отвернулся.
   - Нет, - хрипло выговорил он, - вы не можете помочь. А почему, собственно, только вы? Никто не может. Лучше пойдите туда, где все остальные, - ваш муж и брат.
   Она не шевельнулась. Продолжала спокойно стоять на месте, глядя на него.
   - Вы несчастливы, - сказала она наконец. - Когда человек несчастлив, он совершает неразумные поступки.
   Он заметил взгляд, который она бросила на приоткрытый ящик, из которого он доставал бутылку, а потом на ружье, прислоненное к стене.
   - Ну и что? - спросил он вызывающим тоном. - Что тут такого? Разве будет не проще, если я сам положу конец своей жизни? Никто об этом не пожалеет.
   - В этом вы ошибаетесь, - возразила она ему. - Многие пожалеют - ваша матушка, Генри, другие ваши братья, Фанни. И все ваши друзья.
   - У меня нет друзей, - сказал он.
   - А мне казалось, что я ваш друг.
   С минуту он молчал, не произнося ни слова. Кэтрин - его друг...
   - У вас есть Генри, ваш ребенок, ваш дом, - сказал он. - К чему вам беспокоиться обо мне? Да я и не достоин этого.
   - Людей любят независимо от того, достойны они этого или нет, - мягко проговорила она. - Человека любят ради него самого.
   Что она хочет этим сказать? Что имеет в виду, произнося слово "любовь"? Жалость? Может быть, они обсуждали его дела с Генри и говорили: "Надо что-то предпринять в отношении Джонни, так больше продолжаться не может"?
   - Если вы думаете, что меня еще можно исправить, вы ошибаетесь. Вы только зря потратите время, - сказал он.
   Она отошла к окну и стала смотреть в сад.
   - Каким счастливым и мирным мог бы стать этот дом, - задумчиво сказала она. - Вы не даете ему этой возможности. Наполняете его печальными гневными мыслями.
   - Он был бы счастливым и мирным, если бы здесь жили вы, - сказал он, всегда, а не приезжая в гости на один-два дня.
   - Вы хотите сказать, - с улыбкой проговорила она, - что мои веселые мысли разогнали бы ваши грустные? Сомневаюсь, чтобы у них хватило на это силы.
   Она снова обернулась к окну, так что ему был виден ее профиль. Если бы она была моей, я бы непременно заказал ее портрет, велел бы написать ее именно так, как сейчас: стоит у окна, набросив на плечи шаль, а волосы вот так же собраны в узел на затылке.
   - Вы так или иначе будете здесь жить, - сказал он, - вместе с Генри, когда я умру. И ваш портрет будет висеть на стене в столовой рядом с портретом тети Джейн и картиной, где мы все изображены детьми. Может быть, здесь тогда снова восстановится мир, который разрушил я.
   Она серьезно посмотрела на него, и ему захотелось встать перед ней на колени и спрятать лицо в складках ее платья, как это сделал бы ребенок, которому стыдно.
   - Вы ведь можете жениться, Джонни, - сказала она, - у вас могут быть дети.
   Эти слова причинили ему невыносимую боль, вернув к реальности настоящего. Джонни снова увидел дом при воротах, священника, рыдающую Кейт.
   - Никогда! - с яростью воскликнул он. - Никогда, клянусь всеми святыми!
   Он с новой силой почувствовал весь ужас своего положения и начал ходить взад-вперед по комнате, ероша волосы.
   - Мне придется уехать их Клонмиэра, - сказал он, - придется отсюда убраться. Я не могу здесь находиться, после того, что произошло.
   - А что произошло, Джонни? - спросила она.
   Эти слова вырвались помимо его воли, и он внезапно замолчал, покраснев от стыда и сконфузившись. Боже мой, что бы она стала о нем дуумать, если бы только узнала о том, чем он все это время занимался, о том, что происходило в доме при воротах и завершилось этим позором. Она была бы в ужасе, почувствовала бы отвращение...
   - Если вы совершили какой-нибудь поступок, которого стыдитесь, спокойно проговорила она, - почему вы не обратитесь к Богу, не попросите у него помощи?
   Он безнадежно посмотрел на нее.
   - Всевышнему некогда заниматься такими, как я, Кэтрин, - сказал он. Если бы у него нашлось для меня время, я бы не оказался в таком положении, как теперь.
   И вдруг он осознал, окончательно и бесповоротно, какая пропасть их разделяет, пропасть, которую целые годы пьянства, разврата и потакания своим порокам сделали непреодолимой. Он увидел нежный изящный узор ее жизни, такой спокойной, лишенной волнений, - она верит в Бога, потому что она - само добро, ей чужды соблазны и искушения. Она сказала ему в своей простоте, что он когда-нибудь женится, не зная того, что единственная женщина, которую он хотел бы иметь своей женой, это она, а единственных детей, которых он хотел бы признать своими, могла бы дать ему только она. Хочет ли он просить помощи у Бога? О да, но только при одном условии: если бы Кэтрин научила его молиться, если бы она стояла на коленях рядом с ним. О, если бы она была хозяйкой Клонмиэра, его женой, его возлюбленной, тогда действительно в этом доме царил бы мир, мир был бы и в его душе, мир, благочестие и радость. Можно ли сказать об этом ей? Можно ли рискнуть и признаться ей во всем сказать о своей любви, о том, как он несчастен, признаться в самом постыдном?
   - Кэтрин, - медленно проговорил он и пошел к ней, протянув руки, глядя на нее умоляющим взором, и вдруг увидел в ее глазах понимание, поймал ослепительную искру интуитивного прозрения - она побледнела и прислонилась к стене.
   - Боже мой, Джонни! - изумленно воскликнула она. - Боже мой, Джонни...
   В этот момент внизу по окном захрустел гравий, послышался голос Генри, веселый и уверенный; он звал свою жену. Она повернулась и вышла из библиотеки, оставив его одного. А он стоял и смотрел на то место, где только что была она.
   6
   Джонни сидел в каюте "Принцессы Виктории" в Слейнской гавани, ожидая, пока пароход поднимет якорь. Его камердинер поставил чемоданы под койку и удалился в свою каюту. Пароход слегка покачивало, и из открытых иллюминаторов слышались печальные гудки еще одного судна, которое пробиралось на место своей стоянки в гавани. Наверху на палубе раздавались топот ног и время от времени свистки. Вдали мерцали огоньки Слейна, пробиваясь сквозь тьму. Ил иллюминатора тянуло ветерком, и длинное пальто Джонни, висевшее на двери, раскачивалось взяд и вперед. Легкий саквояж, который камердинер положил на стул, мягко соскользнул на пол; в глаза бросился прикрепленный к мену ярлык: "Капитан Бродрик. Назначение - Лондон". А что потом? Джонни пожал плечами. В Лондон, а потом еще дальше, совсем далеко...
   Он едва помнил, как прошли эти последние недели, и совсем плохо себе представлял, как наконец очутился на борту "Принцессы Виктории". Он написал множество писем. Это главное, что сохранилось в его памяти. Сидел за конторкой деда в библиотеке в Клонмиэре и писал письма всем, кого знал, письма, в которых просил прощения у родных и друзей. Для чего он это делал? Он и сам не знал. Не мог вспомнить. Но то, что письма были написаны и отправлены, было таким же очевидным фактом, как и то, что теперь он находился на борту "Принцессы Виктории", потому что ответы на некоторые из них лежали возле него на койке. Пароход, направлявшийся вниз по течению, снова загудел, печально и настойчиво. Джонни встал, закрыл иллюминатор и потянулся к фляжке, лежащей в кармане пальто. До полуночи оставалось еще пять часов... А потом - прощай, Слейн, прощайте, родные края - страна туманов и слез, - вперед, к тому окончательному месту назначения, которое ведомо одному лишь Всевышнему.
   Джонни взял наугад одно из писем. Оно было написано его зятем Биллом Эйром из Ист-Ферри.
   Мой дорогой Джон,
   благодарю тебя от всего сердца за твое милое письмо, за твою доброту и внимание. Я глубоко сознаю свою вину, я грешен перед тобой в том, что не сочувствовал тебе, не молился за тебя, человека, который подвержен стольким соблазнам. Не проходит и дня, чтобы я не молил Всевышнего о помощи, дабы я мог наставить тебя на путь истинный. Молюсь о тебе неустанно. Упаси меня Бог от того, чтобы я перестал это делать. Теперь, дорогой мой Джонни, не сочти меня бесцеремонным, если я буду умолять тебя, во имя Господа Бога нашего, во имя спасения твоей души, во имя будущего, во имя всего, что тебе дорого, воздержаться от разрушителя тела твоего и души - спиртного. О, мой дорогой Джонни, меня охватывает дрожь при мысли о том, что с тобой может случиться страшное несчастье, которое приведет тебя к бесславному и безвременному концу. У меня нет слов, способных передать, какие страдания я испытывал во время моего последнего визита в Клонмиэр, думая о твоих родных и видя, как стремительно ты движешься к концу, о котором страшно и подумать; когда я наблюдал ужасное возбуждение, владевшее тобой в те дни. Я уверен, что ты не обидишься на то, что я здесь написал. Мой дорогой Джонни, вручаю тебя попечению нашего Небесного Отца, моля Его о милости к тебе, остаюсь твоим любящим шурином,
   Билл Эйр.
   Джонни отбросил письмо в сторону и сделал еще один глоток из фляжки. Затем взял из кучи следующее письмо. Оно было от Генри.
   Милый мой, дорогой Джонни,
   у меня был долгий разговор с дядей Вилли Армстронгом о тебе и вообще о делах в Дунхейвене. Эта особа может уехать отсюда в Америку, если только Джек Донован и отец Хили ей позволят. Однако я серьезно опасаюсь, что эти два человека затеяли серьезную игру. Они хотят, чтобы ты женился и стал католиком, а сами, тем временем, приберут к рукам имение. Ты можешь на меня сердиться за то, что я это пишу, можешь сердиться также и за то, что я умоляю тебя, как твой брат и друг: попроси Джека Донована и его сестру освободить Лодж. Я хочу, чтобы он уехал отсюда, если же нет - пусть держится от тебя как можно дальше. Прошу тебя и умоляю: перестань пить. Все будет хорошо, если ты это сделаешь. Нельзя зарывать в землю те многочисленные таланты, которыми наградил тебя Господь. Возьмись за дело, старина, и сделай счастливыми себя и всех твоих друзей - а их у тебя немало...
   Там было еще много в этом же духе, но Джон отложил письмо в сторону и взялся за третье.
   Я виделся с Кейт Донован, и она согласилась уехать через несколько месяцев. Я не заметил никаких признаков того, что она находится в положении. Донован заявил, что согласен на любое предложение, которое тебе угодно было бы сделать в отношении его сестры, и я предлагаю, что в первую очередь их необходимо удалить из Дунхейвена, и нужно, чтобы ты уполномочил меня или своего брата оплатить их расходы на проезд в любое место, которое им угодно будет выбрать в качестве своего местопребывания, и когда я услышу, что они туда прибыли, Генри или я сообщим им от твоего имени, какое содержание ты готов им назначить. Нет нужды объяснять тебе те соображения, которые вынудили меня поступить таким образом - наилучший способ избежать скандала это отослать заинтересованное лицо прочь из того места, где оно может этот скандал учинить. Твое собственное отсутствие будет, однако, более всего способствовать предлагаемому разрешению вопроса. Я все больше убеждаюсь в том, что тебе следует побыть некоторое время вдали от дома. Поверь мне, дорогой Джонни, что я
   всегда твой
   Вилльям Армстронг.
   Как они, должно быть, счастливы в глубине души, думал Джонни, что избавились от него, и как прекрасно и благородно поступил он сам, убежав от ответственности, словно крыса, и предоставив другим расхлебывать то, что он натворил. Он попросту герой, этот капитан Бродрик, еще недавно из Клонмиэрского замка, что в Дунхейвене. И вот, наконец, жемчужина всей этой корреспонденции - письмецо от тетушки Элизы.