Джонс Белинда. Летим в Лас-Вегас!

   – За этот памятный вечер! – провозглашает Надин, подняв бокал.
   – За то, чтобы допиться до чертиков и наутро ничего не помнить! – добавляет Иззи.
   Макс покидает сцену, и под первые звуки «Света твоей любви» леред нами является Том.
   – Я хочу спеть вам, – говорит он своим чудным глубоким голосом, – самый первый свой хит, записанный в 19б4 году.
   – Боже мой, я тогда была еще не замужем! – шепчет мама и почему-то вздыхает.
   Том поет «Обычное дело»-, мощный, выразительный голос его проникает в душу, бьет по нервам, заставляет забыть обо всем на свете и наслаждаться каждым мгновением этого чуда.
   Уголком глаза я замечаю, что мама роется в сумке. Что это за кружевная штучка у неё в руке? Нет, быть не может! Пожалуйста, скажите, что это носовой платок! А руку назад мама отводит просто потому, что захотела потянуться… Поздно, красные кружевные трусики, порхнув в воздухе, повисают на микрофоне, словно кольцо на палочке. Мама недовольно качает головой и снова лезет в сумочку. О боже, у нее там что, запасные? Синие глаза Тома загораются лукавым огоньком: допев последнюю ноту «Она – леди» и подождав, пока смолкнет музыка, он спрашивает:
   – Так, что это тут у нас?
   Мама сжимается в комок и наблюдает за ним расширенными глазами, в которых ужас мешается с восторгом. Подцепив двумя пальцами клочок нейлоновых кружев, снимает его с микрофона и демонстрирует залу. Выждав паузу, страстно, жадно прижимает трусики к лицу. Рядом громко ахает Надин.
   Вздохнув в последний раз, Том говорит.
   – Кажется, я знаю эту женщину!
   Мы дружно визжим, а мама прячет лицо в ладонях. И есть отчего – я в жизни не видела, чтобы люди так краснели! Но скоро, пурпур смущения на мамином лице бледнеет, сменяясь ярким румянцем удовольствия. Как хороша она сейчас! Сказочная красавица – счастливая, сияющая, полная жизни, удивительно молодая. Что-то сжимает мне сердце: я чувствую странную гордость за свою мамочку.
   «Дилайлу» мама слушает с той же счастливой улыбкой (а Аманда, кстати сказать, так энергично прыгает в кресле, что выпадает в проход). Но с первыми же словами щемящей баллады «Я больше никогда не полюблю» мама нащупывает под столом мою руку и сжимает до пульсирующей боли. По лицу ее катится одинокая слеза.
   – Доченька, – умоляюще шепчет она, вглядываясь мне в лицо, – никогда не соглашайся на второй сорт! Никогда! Скажи мне, что Скотт – твой Единственный!
   Я отворачиваюсь, но она берет мое лицо в ладони и поворачивает к себе. В зале темно, но мне кажется, что она в силах прочесть правду по глазам.
   – Когда ты была маленькой, – говорит она тихо и печально, – я всегда угадывала, о чем ты думаешь. Но ты выросла, Джейми, и я больше не знаю, что у тебя на сердце.
   Я корчусь в кресле, чувствуя себя последней сволочью. Как я смею ее обманывать? Отталкивать единственного человека, который может меня спасти? Но выхода нет: все зашло слишком далеко. Я сама не знаю, чего хочу – одна моя половинка с радостным нетерпением ждет свадьбы, а другая тоскует, потому что понимает – самого главного этому празднику недостает.
   Том начинает «Особенную женщину». Эта песня всегда была моей любимой: вот и теперь слова ее проникают в сердце, словно нож в масло.
   – «Я что мне рай, и что мне ад? Все заменил один твой взгляд…» – поет Том, словно всю душу вкладывает в незатейливые строчки. Как счастлива женщина, к которой обращены эти слова! Но мне такое счастье не дано. Иззи умеет порабощать мужские души; я – нет. Нет во мне того, что вызывает восторг, и восхищение, и желание следовать за своей избранницей на край света. Голос Тома замирает. Я поворачиваюсь к маме, уже готовая во всем признаться – но в этот миг тишина взрывается бодрыми аккордами рок-н-ролла, и мама устремляет взгляд на сцену. Я подношу к губам бокал и опрокидываю одним глотком, чтобы утопить разом все отрезвляющие размышления.
   – «Тщетны все мои надежды! Хоть приснись мне без одежды!» – умоляет Том.
   – О-о-й-йе-ес! – в восторге подпеваем мы.
   По окончании песни Иззи пихает меня локтем в бок и шепчет: «Пора!» Да я и сама вижу, что самое время завопить: «СНИМИ СПЕЦОВКУ, ТОМ!»
   Том, кажется, немного смущен.
   – Для тех наших гостей, кто не из Англии, хочу пояснить: «Сними спецовку!» – английское выражение, и означает оно попросту: «Разденься!»
   Широко улыбаясь, он ищет нас взглядом – и находит.
   – Откуда вы, милые дамы?
   – Из Девона! – отвечаем мы хором, в восторге от того, что он выделил нас из толпы.
   – И надолго в Вегас?
   – Как пожелаешь, Том! – громче всех вопит Иззи. Лукаво улыбаясь, Том покачивает головой и делает знак музыкантам. Раздаются первые такты «Не стесняйся» – песенки-приглашения, как нельзя лучше подходящей к случаю.
   Аманда наклоняется к нам и шепчет:
   – Вы заметили, какой у Тома симпатичный трубач? Вон тот, с хохолком!
   Мы с Иззи переводим взгляд на трубача – и вправду симпатягу. Он ловко управляется со своим сверкающим инструментом и сексуально двигает бедрами в такт мелодии.
   – Хотелось бы мне увидеть его без трубы и прочих излишеств! – мечтает Аманда, вытягивая шею, чтобы посмотреть на нижнюю часть его тела.
   Мы с Иззи тоже вспоминаем, что Том на сцене не один.
   – Кого выберешь, чтобы попрощаться со свободой? – шепчет она.
   – Хм-м… – раздумываю я. – Пожалуй, клавишни-ка – есть в нем что-то от Аль Пачино…
   (Этот клавишник не только обаятелен, но и уверен в себе: он сохраняет невозмутимость, даже когда Том, выпевая строчку «ИМюриэл играет на рояле…» из завораживающей «Прогулки по Мемфису», с усмешкой кивает в его сторону.)
   – А мне по душе саксофонист, – отвечает Иззи. – Как он будет смотреться на подоконнике у меня в спальне!
   – А я бы, девочки, выбрала ударника! Вы только посмотрите, как свирепо он колотит по своим барабанам! Обожаю сильных мужчин!
   – Мама! – ужасаюсь я.
   – Ну… – Мама опускает глаза и хихикает. Тут только я замечаю, что она уже сильно «под мухой». – Должна же я иметь под рукой запасной вариант, на случай если Том сегодня вечером занят?
   Мы дружно хохочем.
   – Надо почаще устраивать девичники! – резюмирует Иззи.
   В финале «Поцелуя» мы поднимаемся с мест и посылаем бесчисленные воздушные поцелуи – Тому, его группе, рабочим сцены, шумной компании ребят из Уэльса в первом ряду. Какой кайф! Проживи хоть сто лет – большего удовольствия не гюлучишь!
   Но, оказывается, нет предела совершенству. Мы уже готовы вслед за прочей публикой потянуться к выходу, как вдруг к нам приближается человек в черном костюме.
   – Мисс Ингем, мисс Миллер и их гости? Мы киваем, не понимая, в чем дело.
   – Меня зовут Сэнди, я организатор концерта, – представляется он. – Не будете ли вы так любезны следовать за мной…
   – За кулисы? – ахает мама, в восторге сжав его.
   – Да, мэм.
   – К Тому Джонсу?!
   – Да, мэм.
   – О! Спасибо вам! Спасибо! – И, задыхаясь от восторга, она бросается ему на шею.
   Я смотрю на нее с восторгом и обожанием. Такое чувство, словно я перенеслась во времени и вижу, какой была моя мамочка в шестнадцать лет.
   – Ридова работа? – спрашиваю я у Иззи.
   – Наверное, – шепчет она. – Может, и моего саксофониста увидим?
   Мы проходим гулким коридором. Мама бежит так, что я едва за ней поспеваю: она крепко сжимает мою руку и дрожит от нетерпения. С одинаковыми застывшими улыбками на… – черт с ним, со стилем – на застывших лицах мы входим в плюшевую гостиную. Здесь уже собралось человек с полдюжины: Сэнди с невозмутимым видом разносит гостям канелюры шампанского. Мы делаем вид, что попадаем на такие приемы чуть не каждый день: убедительнее всего получается у нас с Иззи – мы уже пообтерлись здесь и нахватались лас-вегасского шика.
   – Ваше здоровье! – произносим мы хором, звеним бокалами, а затем украшаем их отпечатками губной помады.
   Я пытаюсь вытереть свой пальцем, но безуспешно – палец становится цвета фуксии, а бокал выглядит еще хуже прежнего. Оглядываюсь кругом в поисках салфетки – идеально подошли бы белые брюки Надин. А Аманда тем временем как бы невзначай интересуется у Сэнди именем душки-трубача.
   – Это Дэнни Фэлкон. Он сейчас в гардеробной-Б, но, возможно, заглянет сюда перед уходом.
   – Надеюсь, – отвечает Аманда и меняется местами с Надин, чтобы следить за дверью.
   Сестрица что-то притихла: встав перед зеркалом, она приглаживает волосы с таким тщанием, словно собирается на прием к королеве, Иззи и Синди у соседнего зеркала занимаются куда более подходящим делом – вертятся так и этак, проверяя, достаточно ли глубоки их вырезы.
   И вот – наконец-то! В комнату входит Том Джонс. Все вокруг растворяется и блекнет в лучах его обаяния. Все в нем удивительно, но более всего – глаза: синие, как море, пронзительные, как рентгеновские лучи, нежные и глубокие, как его песни.
   Он проходит по комнате, здороваясь с новыми друзьями и обмениваясь шутками со старыми. Все ближе – о боже! – все ближе к нам!
   Сэнди представляет нас.
   – Надеюсь, я не разочаровал вас, милые дамы? – И Том смеется своим знаменитым звучным смехом.
   Мы едва не выпрыгиваем из трусов, вопя: «Нет-нет, что ты! Потрясающий концерт! Что за голос! Живая легенда! Лучший вечер в моей жизни! Я вся твоя!» – и так далее.
   – Кто же из вас, красавицы, выходит замуж?
   Мы с Иззи делаем шаг вперед.
   – Прости, Том, это разобьет тебе сердце, но я люблю другого! – притворно вздыхает Иззи.
   – А я умею склеивать разбитые сердца! – раздается вдруг мамин голос.
   Ничего себе! Не каждый день видишь, как твоя мама флиртует. Тем более с ТОМОМ ДЖОНСОМ!
   – Спасибо за заботу, милая! – И он подмигивает.
   Я уже знаю, что, вернувшись домой, мама достанет из тайника пачку снимков Тома Джонса, которые собирала еще девчонкой, и, пересматривая их, снова и снова будет вспоминать эти минуты.
   – Вы разрешите с вами сфотографироваться? – осмеливаюсь спросить я.
   – Разумеется!
   Широко разведя руки, Том заключает нас всех в объятия, а Сэнди, взяв у Иззи фотоаппарат… вдруг останавливается.
   – А где шестая? Вас же было шесть!
   Мы оглядываемся. Аманды не хватает!
   – Да вон она, в дверях! – кричит Синди.
   Громкими криками мы приветствуем Аманду с ее душкой-трубачом. О чем они говорят, отсюда не слышно, зато видно, как он что-то царапает на салфетке – ясное дело, телефон.
   Фотоснимки… автографы… что ж, пора и честь знать. Том уже готов идти: но в этот миг мама отчаянным движением бросается ему на шею и срывает с губ своего кумира страстный поцелуй.
   – Ну твоя мама… – оборачивается ко мне Иззи. Глаза у нее расширены, челюсть отвисла. – Ну дает!
   Девичник продолжается в латиноамериканском клубе «Залива Мандалай» – самом зажигательном клубе Лас-Вегаса. Народу – не протолкнуться! Мы пробираемся сквозь толпу в тихий уголок, где виднеются соблазнительные кресла в форме буквы S. Мама восхищается влажно-блестящими стальными стенами, Аманда гладит кресла по мохнатым спинкам, а Надин улыбается и прищелкивает пальцами в такт музыке, что вообще-то на нее совсем не похоже. Вдруг Иззи толкает меня в бок.
   – Смотри! Только его не хватало!
   Сперва я вижу что-то вроде дубины пещерного человека. Потом соображаю: нет, это рука. На ее владельце – кожаные штаны и такая же жилетка на голое тело. Сомнений нет: это наш любимый викинг-стриптизер! И направляется он в нашу сторону.
   – Ох-ох-ох, «Ларс атакует»… – кривится Иззи.
   – Привет, ребята!
   – И тебе привет, ребенок! – холодно улыбается Иззи.
   – Не хочешь представить меня своим подружкам? – Он окидывает нахальным взглядом всю нашу компанию – но прежде, чем Иззи успевает вымолвить хоть слово, вперед выступает Надин:
   – Я Надин. Потанцуем?
   Сказать, что я потрясена до глубины души – значит ничего не сказать. Надин презирает стриптизеров! Надин требует от мужчины, чтобы он даже пижаму носил с галстуком! Надин способна двигаться под музыку, в одном-единственном случае – на занятии аэробикой! И тем не менее мы с изумлением видим, как она, уцепившись за пояс Ларса, пробирается вместе с ним к танцплощадке.
   – Я не прощу себе, если этого не увижу! – кричит Иззи. – За ними!
   Остальных мы оставляем заказывать коктейли, а сами кидаемся в толпу. Грохочущий голос в динамиках предлагает двигать-двигать-двигать попой, но внизу едва ли найдется место для таких телодвижений: очевидно, поэтому Ларе с Надин поднялись на подиум.
   – Помнится, Надин всегда говорила, что ламбада – танец эксгибиционистов! – хихикает Иззи.
   – Так оно и есть, – отвечаю я. – Ты только взгляни на нее!
   Крепко обхватив Ларса за мускулистое гузно, Надин вжимается в его так яростно, словно считает его привидением и пытается пройти насквозь.
   – Не знаю, что на нее нашло!
   – Зато я знаю, чем это кончится! – злорадно хихикает Иззи.
   – Ну что ты! Надин не станет. Никогда… ни за что…
   – Протри глаза, Джейми! Она уже…
   Я протираю глаза. Надин облизывает Ларсу шею и со сверхъестественной скоростью бегает пальцами по могучей спине, словно читает по азбуке Брайля.
   – Не могу на это смотреть! – возмущаюсь я. – Бедный Кристиан!
   Глаза Иззи загораются нехорошим огоньком.
   – Где мой фотоаппарат?
   – У Аманды, – отвечаю я.
   Ларе уже вжал Надин в стену, а она-обхватила его ногами за талию. Я отворачиваюсь.
   – Какой компромат! Такую возможность упускать нельзя! – твердит Йззи.
   Мы бросаем последний потрясенный взгляд на Надин (она на секунду оторвалась от Ларса и теперь усиленно двигает попой и начинаем продираться назад, к своим.
   Без нас веселье затихло. Синди вяло отбивается от какого-то подвыпившего мужика (и в выходной ей нет покоя!). Аманда устроилась на табурете в виде африканского барабана: в глазах – туман, в руке – коктейль «Багама мама». Время от времени ее охватывает паника: она начинает шарить по карманам, заглядывает себе в вырез, наконец находит в сумочке телефон своего трубача и снова впадает в счастливое оцепинение.
   – Его отец играл с Фрэнком Синатрой – можешь себе представить! И еще с Тони Беннетом, Энди Уильямсом и Джерри Льюисом…
   В первый раз я выслушала эти сведения с интересом, во второй – позевывая, а к третьему разу поняла, что Аманду заклинило, и эту пластинку она не сменит до утра. У нее уже сложился прекрасный дуэт с мамой – та, дождавшись своей очереди, подхватывает тему:
   – Он меня поцеловал! Он меня поцеловал! Вы видели? Том Джонс поцеловал меня!
   И так минут пять без перерыва.
   – Пошли! – командует Иззи, перекинув через плечо свою «Моджиту». – Сохраним мгновение!
   Мы возвращаемся к подиуму – но место уже занято какими-то типами в шортах и с такими отполированными бедрами, что, кажется, от них и пуля отскочит.
   – Где же они? – хмурюсь я.
   – Может, на полу? – предполагает Иззи.
   Вертя головами во все стороны мы пробираемся сквозь море потных тел. Ни Ларса, ни Надин. Какой-то мужик хватает меня за бедра и прижимает к себе. Вот уж поистине горячий парень – только что пар не идет! Я оглядываюсь в поисках спасительницы – но Иззи уже кружится с каким-то подражателем Хоакина Кортеса. Я вырываюсь из обжигающих объятий Мистера Печки и останавливаю Иззи, пока она не грохнулась.
   – Где же они могут быть? – ору я, перекрикивая грохот сальсы.
   Иззи хватается за стену и пожимает плечами.
   – Понятия не имею. Но, насколько я знаю Ларса, он времени даром терять не любит.
   – Она не могла уйти с ним. Никогда. Только не Надин. Поверить не могу!
   – А знаешь, во что я не могу поверить?
   – Ну?
   – Что у меня с твоей стервой-сестрицей появилось-таки что-то общее?

ГЛАВА 42

   – Джейми! – орет мне в ухо знакомый голос. Открыв глаза, я обнаруживаю, что лежу в постели, а между ухом и плечом у меня зажата телефонная трубка.
   – Надин?
   – Какого дьявола ты не брала трубку?
   – Ну, как бы тебе объяснить? Спала вообще-то… – зеваю я.
   – Уже почти двенадцать! – вопит Надин.
   – Надин, мы в Вегасе. Здесь другой распорядок дня. Кстати, откуда ты звонишь? Я-то думала, что ты проведешь ночь…
   – Я В АДУ!!!
   – Нельзя ли поконкретней? Ад – понятие растяжимое…
   – В каком-то богом забытом трейлерном парке посреди треклятой пустыни, в обществе людей, которые никогда в жизни не видели туфель от Джимми Чу!
   – Интересно, как тебя туда занесло?
   – Послушай, если ты когда-нибудь кому-нибудь расскажешь, что я уехала с Ларсом…
   Из трубки доносится странный всхлип. Не знай я Надин как свои пять пальцев, подумала бы, что она плачет.
   – Надин!
   – Господи, почти двенадцать!
   – Ты уже говорила. Мы здесь, в Вегасе, не особенно следим за временем.
   – В двенадцать за мной должен зайти Кристиан. Я не успею вовремя! Прикрой меня!
   – Когда ты выезжаешь?
   – Как только Ларсу удастся завести этот чертов грузовик!
   Несколько секунд я молчу. Просто пытаюсь разложить происходящее по полочкам. Вечная врагиня просит моей помощи – это раз. Она предала человека, которого я люблю, – это два. Ради нее я должна солгать этому человеку – три. Она до того дошла, что готова лезть в грузовик… впрочем, нет. Это, конечно, поражает воображение, но к делу не относится.
   – Джейми, да проснись же, ради бога! Это дело жизни и смерти!
   – Что мне ему сказать?
   – Боже, вот и Ларс. Мне пора!
   – Что сказать Кристиану? Чтобы ждал тебя здесь или возвращался в «Париж»?
   – Да! Увидимся через полчаса!
   – Что да? Здесь или в «Париже»?
   Молчание.
   – Надин!
   Замечательно. Протираю слипающиеся глаза, смотрю на часы – 11.52. Восемь минут на то, чтобы причесаться, смочить пересохшее горло и выбрать стратегию вранья.
   Мне вспоминается одна из «утренних историй» Аманды. Как-то после бурно проведенной ночи, проснувшись в жестоком похмелье, она обнаружила рядом с собой в кровати что-то, сильно напоминающее голого борца-тяжеловеса. Как далеко зашли их отношения, Аманда не помнила, но опасалась худшего. Незнакомец спал богатырским сном, а вот Аманда не могла проспать работу: приняв душ, она уселась перед зеркалом с феном и щеткой. Однако от шума и горячего воздуха ей стало нехорошо; она выключила фен и закрыла лицо руками, ожидая, когда пройдет тошнота. В этот момент проснулся тяжеловес. Сел, положил ей на плечо могучую лапу и пробасил: «Не переживай, в постели ты была хороша!»
   …Звонок в дверь! А я еще даже не встала!
   – Входите! – кричу я и быстро вскакиваю.
   Слишком быстро: голова идет кругом, в желудке начинается революция. Ясное дело, коктейли с ромом, а потом омлет в три часа ночи – ранний завтрак называется… Я уже готова сломя голову рвануть в туалет – но в дверь снова звонят!
   Глубоко дыша и повторяя про себя «меня не тошнит, меня не тошнит», ползу к дверям. Приоткрываю не больше чем на дюйм: чем меньше моей лживой помятой физиономии предстанет взору Кристиана, тем лучше.
   Он великолепен, как всегда – только зеленые глаза чуть мутноваты.
   – Привет!
   – Привет! – отвечаю я.
   – Можно войти?
   – Видишь ли… э-э… Надин здесь нет. Она, наверно вернулась к себе в отель.
   – Я только что оттуда, ее там не видел.
   – Ах да, конечно! Совсем забыла! Она с утра отправилась вместе со Скоттом выбирать для нас часовню! Понимаешь, хочет поближе познакомиться с будущим деверем…
   – Странно. Чтобы Надин – и вдруг опаздывала… Ты ведь знаешь, как она следит за временем. Наверно, просто я пришел раньше назначенного, а она будет с минуты на минуту. Можно мне ее здесь подождать?
   Дверь приоткрывается, словно сама собой, и он протискивается в комнату.
   – А где все остальные?
   – Ну… э-э… – Я лихорадочно соображаю.
   – Мои гости проснулись и куда-то умотали в восемь утра они все еще живут по английскому времени. Иззи с Ридом часов в десять пошли выбирать смокинг. Я хотела встать, но поняла, что плохо себя чувствую, выпила пару таблеток эдвила и завалилась обратно в постель…
   «Зачем ему все это знать? Прекрати подозрительную болтовню и улыбайся. Шире! Еще шире! Как будто все в порядке!»
   – А давно ушла Надин? – спрашивает он.
   – Понятия не имею, я же спала, и похмелье это кошмарное…
   – Что, оттянулась как следует в последнюю ночку?
   – Угм… Ой! – Я пошатываюсь и цепляюсь за стену.
   – Может быть, присядем? – Он указывает в сторону гостиной.
   Я плюхаюсь на двухместную кушетку, ожидая, что Кристиан займет широкий кожаный диван. Но он садится рядом со мной. Очень близко.
   Десять минут назад я спокойно спала – и снилось мне, скорее всего, свидание с ним, родимым. Сон сбылся – но почему так кружится голова, почему я не в силах решить, что делать дальше? Лицо, на которое я когда-то не могла наглядеться, всего в нескольких футах от меня. Чужое лицо.
   – Почему ты мне так и не написал? – неожиданно для самой себя спрашиваю я.
   Сперва он удивленно поднимает брови; мгновение спустя – тяжело вздыхает.
   – Прости.
   Я жду продолжения, жду, что он объяснит загадку, мучившую меня десять лет, – но он говорит только:
   – Страшно подумать, как одна ошибка может изменить целую жизнь…
   У него дрожат руки и губы. У меня тоже (по крайней мере, руки – точно). Но может, он тоже с похмелья? Отчаянно хочется протянуть к нему руку, дотронуться – но меня словно парализовало. Что он так смотрит? Зачем сверлит меня зелеными глазами, такими знакомыми и такими чужими? «Скажи что-нибудь! – молю я. – Покажи, что ты – прежний, мой Си Джей!»
   Скульптурные губы его трогает улыбка. Он говорит:
   – Симпатичная у тебя пижама!
   Я смотрю на свою фланелевую пижамку, разрисованную дымящимися чашками кофе, и замечаю, что все пуговицы застегнуты наискось.
   – Позволь, я помогу, – мягко говорит он.
   Придвинувшись еще ближе, протягивает руку и расстегивает верхнюю пуговицу. Желание и смятение вздымаются во мне. Скользнув рукой по обнаженной коже, он расстегивает следующую. Сердце бьется пойманной птицей, узнавая знакомые прикосновения. Голова уже не просто кружится – ходит колесом. Он склоняется, и я чувствую кожей его дыхание. Пальцы трудятся над следующей пуговицей…
   – Сначала я все расстегну, а потом застегну как следует, – хрипло шепчет он.
   Скользнув под пижаму, он обводит рукой мое плечо. Медленно – так медленно! – его руки спускаются ниже, а губы тем временем шепчут мое имя. Кажется, я сейчас упаду в обморок Или нет, кажется… да нет, не кажется, а точно… боже мой, только не это! Я понимаю, что меня сейчас СТОШНИТ!
   Оттолкнув Кристиана и запахнув пижаму, я стремглав бросаюсь в ванную. У-ф-ф… успела. Какие звуки – давненько со мной такого не было! Дрожа, отплевываясь и исходя холодным потом, я сижу над унитазом. Через некоторое время Кристиан подходит к двери.
   – Джейми, с тобой все в порядке?
   И тут раздается другой голос, тоже слишком хорошо мне знакомый:
   – Джейми, что ты там застряла? Давай вылезай! Посмотри, как Рики Мартин трясет своим помпоном!
   Я откидываю волосы с лица. А Скотт-то что здесь делает?
   – Что за парень, господи боже! Так бы и съел его на завтрак! Ой-ой-ой. Я торопливо брызгаю себе в лицо холодной водой, прополаскиваю горло и выхожу из ванной.
   Лицо Кристиана непроницаемо, однако вечная моя мнительность ясно видит в его глазах подозрение и неприязнь.
   – Скотт пришел, – говорю я.
   – Я слышал.
   – У нас есть любимая шутка о Рики Мартине…
   – Я понял.
   Я выхожу в столовую. Кристиан идет за мной по пятам.
   – Ты только посмотри… О, Кристиан! Привет, дружище! Джейми, дорогая, по телевизору твой любимый певец… – Он замолкает, вглядевшись в мое опрокинутое лицо.
   – Что с тобой, детка? Все хорошо?
   – Ничего особенного. Просто стошнило.
   – А где Надин? – интересуется Кристиан.
   Я кидаюсь Скотту в объятия, чувствительно щиплю его ниже спины и спрашиваю:
   – Ну как, хорошо вы с Надин погуляли по часовням?
   – Э-э… ага.
   – А сейчас она где? – допытывается Кристиан.
   – Должно быть, заглянула в бутик «Прада», что на первом этаже! – подсказываю я.
   – Ага, – однообразно подтверждает Скотт.
   Наступает настороженное молчание. Наконец, словно запоздалый шумовой эффект в любительском спектакле, раздается звонок в дверь.
   – Хотите, я открою? – спрашивает Кристиан, заметив, что мы со Скоттом словно приросли к месту. – Это, наверно, Надин!
   Точно! И представляю, в каком она виде!
   – НЕТ! Нет, Кристиан. Позволь мне. Скотт, а ты пока покажи Кристиану вид с балкона…
   Подождав, пока они не растворятся в солнечном сиянии, я боязливо открываю дверь.
   – Он здесь? – Шепчет Надин, с трудом отклеиваясь от стены.
   – Да. На балконе. Надин, твоя шея!..
   На шее у сестрицы нагло багровеет свежий засос.
   – Ни слова! – шепотом взвизгивает Надин. – Дай пробраться в спальню так, чтобы он меня не увидел. Мне нужно переодеться.
   – У тебя найдется свитер с высоким воротом?
   В ответ Надин только скрежещет зубами и бесшумно проскальзывает в спальню. Я выхожу на балкон, где Скотт читает Кристиану лекцию о величине и вместимости окрестных отелей.
   – …и скоро «Венеция» станет одним из величайших отелей мира!
   – Это она? – спрашивает Кристиан.
   – Ну да. Она в ванной, сейчас выйдет.
   – Что ж, теперь ее очередь получать по шее за опоздание! – улыбается он. Зеркала на балконе нет, и я боюсь даже предположить, какие чувства отразились у меня на лице при слове «шея».