Джонс Белинда. Летим в Лас-Вегас!

   – Как ты думаешь, ей понравится?
   – Еще бы! – в восторге визжу я.
   Выбежав на улицу, успеваю заметить на фасаде мотеля напротив яркую неоновую рекламу: «Здесь спал Элвис» – и в этот момент подкатывает лимузин.
   Не успевает он остановиться, как из окна высовывается голова Иззи.
   – Ну что, сбежал? – спрашивает она плачущим голосом. – Я знала, знала, что сбежит! Хотя бы записку оставил?
   – Иззи! – успокаиваю я ее, помогая выбраться из машины. – Он здесь. Священник здесь. И ты здесь. Все в порядке. Колин, как ты думаешь, может, дать ей глоток виски?
   Колин мотает головой и показывает жестами, что Иззи уже сделала глоток виски – и не один.
   – Дыши глубже, – командую я, подводя ее к часовне. Она упирается каблуками в землю.
   – Не могу! Джейми, не могу!
   – Сможешь! – уговариваю я.
   Встаю перед ней, кладу руки ей на плечи, готовясь произнести прочувствованную речь… и в этот миг мой взгляд падает на леденцовый браслетик. Эврика!
   – Сможешь, если наденешь вот это.
   Я снимаю браслет и беру Иззи за руку.
   – Боже мой! – ахает она. – Мой браслет Рид слопал, и…
   – Знаю, – перебиваю я. – И поэтому ты наденешь мой.
   – Что ты! Ему же двадцать лет! Уже почти антиквариат!
   Я смеюсь и надеваю браслет на ее дрожащую руку.
   – Помнишь, как началась наша история – двадцать лет назад, на детском новогоднем утреннике? Могли ли мы тогда представить, где и как она закончится?
   – О, Джейми! – восклицает Иззи – ее переполняют эмоции. – Подумать только, сколько мы пережили вместе! И ты всегда была со мной! Что бы я без тебя делала!
   – А ну прекрати, пока мы обе не разревелись! – всхлипываю я.
   – Поздно! – По щеке ее катится слеза. – Я серьезно, Джейми. Без тебя у меня бы ничего не вышло. – Она крепко сжимает мне руку. – Ты всегда была моим счастливым билетом.
   – Милые дамы! – вмешивается Колин. – Прошу прощения, но, кажется, кто-то здесь собирался выходить замуж!
   От души обнявшись напоследок, мы с Иззи выпрямляемся и оправляем наряды. Колин берет Иззи под руку и ведет к центральной двери. У входа мы останавливаемся: я суетливо и бесполезно одергиваю на Иззи мини-подол. Колин оборачивается к ней:
   – Готова? Иззи кивает.
   Дверь распахивается, и четырнадцать Элвисов запевают дружным хором:
   – «О-о-о-о, теперь или никогда, взгляни в глаза мне, моя звезда, крепче прижмись и обними, ночь настает, мы с тобой одни…»
   Иззи с такой силой втягивает в себя воздух, что, кажется, в часовне образуется вакуум. Такого потрясения и восторга я на ее лице еще не видела! Широко распахнутыми глазами она скользит по Элвисам, вбирая в себя все разнообразие костюмов и однообразие набриолиненных черных «коков». Колин крепко сжимает ее руку – и правильно делает: если бы не он, она стремглав кинулась бы к Риду. (По крайней мере, надеюсь, что к Риду. Вчера, когда я спросила, зачем она пригласила на свадьбу своего Эла, она ответила: «Потому что с ним я уже спала, и он меня не соблазняет – а вот новый Элвис может соблазнить».) Словом, теперь я понимаю, что была несправедлива к Риду – у него есть и размах, и фантазия, и чувство стиля.
   Вот и он сам – чисто выбритый и благоухающий, в потрясающем золотом смокинге, не сводит глаз со своей прелестной невесты, и на лице его любой зрячий может прочесть надпись большими буквами: «Есть ли на свете человек счастливее меня?» Вот Иззи поравнялась с ним… вот поднимает на него взгляд, полный чистой любви – и в груди у меня что-то сжимается.
   Я занимаю свое место справа от невесты. Начинается венчание.
   Церемония коротка и проста, но, к моему удивлению, исполнена значительности. Мне всегда казалось, что китчевые свадьбы неубедительны (в этом-то, считала я, и заключается их очарование) – однако в часовне царит дух удивительной искренности и серьезности. Или нет, пожалуй, серьезность – не то слово, если учесть, что всё вокруг расплываются в дурацких улыбках. И все же я верю Иззи, когда она говорит:
   – Принимаю тебя всем сердцем, клянусь любить тебя в горе и в радости, в здоровье и в болезни. Ты станешь частью меня, а я – частью тебя…
   Они целуются долгим, страстным поцелуем. Все в восторге. Даже священник кряхтит и обмахивается молитвенником. Нежнейший ветерок разносит по воздуху конфетти, и Иззи стряхивает с декольте миниатюрные сердечки и подковки. А потом мы фотографируемся – каждая со своим любимым Элвисом.
   – Классный у вас костюмчик, я как-то видела Джерри Холлиуэл в таком же! – восхищается одним Аманда.
   – А вы споете нам «Люби меня нежно»? – пристает к другому мама.
   – «Шестьдесят Восьмой особый», говоришь? А может, шестьдесят девятый! – флиртует Лейла с красавчиком в черной коже.
   – Подумать только, – вздыхает Колин, – вся жизнь Короля проходит у нас перед глазами!
   – Кстати, о жизни на глазах у зрителей: как ты думаешь, Элвисы стриптизом не балуются?
   – Иззи, стыдись, ты теперь замужняя женщина! – восклицаю я.
   Элвисы хором запевают «Не могу не поверить», и Синди пускается в пляс с мистером Сакамото.
   На несколько волшебных минут я забываю обо всем. Но вот Иззи кладет мне руку на плечо:
   – Так, одну свадьбу с плеч долой – теперь дело за второй!

ГЛАВА 45

   Теперь понимаю, почему Иззи так сходила с ума перед венчанием! Это какой-то кошмар! Слава богу, моя свадьба фальшивая: не представляю, что бы со мной творилось, случись мне выходить замуж по-настоящему. Как я не приказываю себе расслабиться и плыть по течению, все равно не могу смотреть никому в глаза и испытываю все более настоятельное желание сбежать куда подальше.
   – Идем, дорогая! Пора надевать свадебное платье!
   Голос мамы звучит так, словно она собирает меня на детский утренник. Если бы! Все бы отдала за возвращение к бантикам, белым носочкам и платьицам в горошек!
   – Увидимся в «Экскалибуре»! – кричит мама гостям, запихивая меня в такси.
   – Ага! Там несколько часовен, но вы спросите у персонала, в какой проходит венчание со скидкой!
   – Джейми, дорогая! – Мама укоризненно качает головой. – Не обязательно всем объявлять, что ты выходишь замуж по дешевке!
   По дороге назад в «Белладжо» мама возбужденно болтает о событии, которому мы только что стали свидетелями, прибавляя, что день свадьбы – всегда необыкновенный день. Я смотрю в окно и читаю надписи на рекламных щитах: «Ледяное пиво», «Вертолетная экскурсия в Гранд-Каньон», «Энгельберт Хампердинк – три дня в Лас-Вегасе».
   Зейн, как мы и договорились, ждет в холле. Смокинг сидит на нем как влитой, черные волосы забраны в «хвост», в ухе мерцает крошечный бриллиант. Он по-отцовски (или, точнее, по-братски) меня обнимает, затем заключает в объятия маму. Судя по выражению ее лица, Зейн произвел на нее не меньшее впечатление, чем в свое время на меня.
   – Как от вас чудно пахнет! – восклицает она, бессильно привалившись к стене лифта.
   «Это что, ты еще не видела его «киви в карамели»!» – говорю я про себя.
   Войдя в номер, Зейн устраивается перед телевизором и начинает обратный отсчет.
   – Осталось двадцать минут… Пятнадцать… Милые дамы, поторапливайтесь! – кричит он, подходя к дверям спальни, где мама с величайшей любовью и заботой крушит мне ребра корсетом.
   – Надо было тебя маслом смазать, – отдувается она. – Кстати, платье очень милое. Свежая белизна, изящная золотая отделка… Право, жаль, что завтра придется его отдавать.
   В конце концов я решила не покупать платье, а взять напрокат. Так будет лучше – не та у меня ситуация, чтобы через много лет доставать платье с чердака и показывать детям. Снова сжимается сердце. До венчания остались считанные минуты – а я все еще не могу понять, что совершаю: подвиг или величайшую ошибку в своей жизни. Что ж, по крайней мере, платье мне идет. Мама отступает назад, чтобы полюбоваться мною на расстоянии – подходит ближе, чтобы здесь подколоть, тут одернуть, там приспустить – снова отходит – снова бросается ко мне – и так минут пять, пока я наконец не начинаю смеяться и не говорю:
   – Мама, пожалуйста, хватит!
   Она поднимает глаза, и сосредоточенность на ее лице сменяется сентиментальностью.
   – Как жаль, что твой отец тебя не видит! Он бы так гордился!
   – Пошлем ему фотографию.
   – Не сердись на него! – просит мама. – Он не так уж виноват. Просто это сильнее его.
   – Я не сержусь. У меня лучшая в мире мама: требовать еще и хорошего отца – значит, желать слишком многого!
   Мама сжимает меня в предположительно крепком объятии: в самом ли деле оно крепкое, сказать не могу, поскольку сдавленные корсетом ребра ровно ничего не чувствуют.
   – Доченька моя, будь счастлива!
   – Джейми! Миссис Миллер! Время «Ч»! – кричит из-за двери Зейн.
   – Сейчас, сейчас! Последний мазок блеска для губ – и я готова!
   Я открываю баночку сияющего абрикосового блеска и дрожащим пальцем накладываю капельку на губы. Немного золотой пудры, немного пудры обычной – на подбородок Глаза наполняются слезами: я глубоко вдыхаю, медленно выдыхаю – слезы исчезают.
   – Ладно, пошли! Диадему и фату наденем в машине.
   Еще одна булавка в голову – и я чувствую себя правдашней невестой.
   – Никогда не видела такой длинной фаты! Смотри, не зацепись за что-нибудь!
   – Да, мама, – улыбаюсь я, перекидывая через руку лишние ярды.
   – Ты прекрасна! – вздыхает Зейн. – Настоящая красавица!
   Прочь из лимузина – через дверь-вертушку – на эскалатор. По дороге встречаем еще одну свадьбу: невеста – в полном облачении королевы Гвиневеры. Мы машем друг другу.
   Перед самой часовней мама целует меня в последний раз – едва касаясь, чтобы не смазать косметику – и спешит занять свое место. Едва она открывает дверь, у меня захватывает дух. Изнутри слышится разноголосое гудение до меня доносится порочный смешок Синди и звонкий смех Аманды. На секунду я улыбаюсь – но улыбка стирается с лица, едва я вспоминаю, чего они все ждут. Дрожащей рукой нащупываю на шее кольцо Финна, крепко сжимаю его, загадываю желание и снова опускаю руку.
   – Ты не сомневаешься? – тихо спрашивает Зейн.
   – Что? – паникую я.
   – Хотелось бы быть уверенным, что ты понимаешь, что делаешь, и действительно этого хочешь.
   Я судорожно сглатываю слюну.
   – Я-то думала, ты должен говорить мне комплименты!
   – Комплименты были в машине.
   – Может, повторишь?
   – Хорошо, если хочешь.
   Я смотрю в его чудные карие глаза. Он поднимает взгляд куда-то мне на макушку.
   – У тебя сейчас упадет диадема.
   – Упадет так упадет, пошли наконец! – И я втаскиваю его в церковь.
   Первый, кто бросается мне в глаза, – Скотт в белом фраке, белоснежных брюках и золотом шейном платке. Мы прекрасно смотримся вместе. Мне сразу становится легче.
   Мой жених хорош, как ангел, выглядит вполне счастливым, а, завидев меня, улыбается так широко, что все хватаются за солнечные очки. Шучу, шучу. Сделав два шага, я равняюсь с Кристианом. Он покашливает. Что это – условный знак? Хочет мне что-то сказать? Пытаюсь поймать его взгляд, но Зейн загораживает обзор. Что ж, по крайней мере, сидит он у прохода и, если захочет рвануться ко мне, не запутается в бесформенном зеленом балахоне Надин.
   Миссис Махони, ранее известная как Иззи, складывает пальцы знаком «о’кей». Мистер Махони, покрытый отпечатками губной помады, улыбается во весь рот. Мама – милая моя мамочка! – прикладывает к глазам платок. Рядом сидит мама Скотта, и у нее лицо какое-то странное. Аманда и Колин прильнули друг к другу, едва сдерживая возбуждение. Синди и Лейла кокетничают с друзьями Скотта – я узнаю двоих рыцарей в цивильной одежде, а еще двух я, кажется, видела в гей-клубе. Приглядевшись к шаферу, узнаю в нем трансвестита, который в «Цыгане» изображал Селин Дион.
   Мы приближаемся к алтарю. Я неохотно выпускаю руку Зейна. И стараюсь не думать о том, что в прошлый раз у этого алтаря священником была Иззи, а женихом – Кристиан.
   – Мы собрались здесь, дабы запечатлеть в умах и сердцах всех присутствующих зрелый плод расцветшей любви, – начинает священник.
   Что такое? Не те слова!
   – Мы надеемся, что этот брак преодолеет все препятствия и из любых испытаний выйдет невредимым.
   Черт возьми! Я украдкой бросаю взгляд на Скотта – текст брачных обетов подбирал он.
   – Отныне вы будете смотреть на мир через призму своей любви, поддерживая и укрепляя друг друга в вашем развитии, учась все сильнее и глубже любить как друг друга, так и все творение, в котором совершилась мистерия вашей любви.
   Боже мой, что за чушь! Как же теперь Кристиан узнает, когда ему вступать?
   – Скотт, согласен ли ты в присутствии Господа и всех этих свидетелей взять в жены Джейми…
   Среди гостей начинается какое-то движение, но я не осмеливаюсь оглянуться. Стук сердца заглушает голос священника:
   – …любить ее и дарить ей счастье и радость во все дни жизни вашей…
   – Остановитесь! Пожалуйста, остановитесь! Мы оборачиваемся.
   Мириам вскочила на ноги. Кажется, сама она не меньше нас поражена собственным выкриком.
   Среди гостей начинается изумленный гул. Мы стоим, не в силах шевельнуться.
   – Ты это делаешь ради меня, верно? – дрожащим голосом спрашивает она.
   Скотт молчит – едва ли он сейчас способен говорить.
   – Не нужно. Больше не нужно. Прости, если я… если ты… Я должна была сказать это раньше, гораздо раньше… – Она задыхается; рыдания мешают ей говорить. – Просто… Я люблю тебя, сынок. Люблю таким, как ты есть. Прости, что заставляла тебя лгать.
   – О чем ты, мама? – срывающимся голосом спрашивает Скотт. – Я знаю, что ты… ты… – Она поднимает на него умоляющий взгляд. – Ты хочешь, чтобы я произнесла это вслух?
   Он смотрит на нее так, словно проникает в самую душу. Затем говорит нежно, но твердо:
   – Да, мама. Пожалуйста, скажи это вслух.
   – Я знаю, что ты гей! – выкрикивает она.
   Собрание гостей дружно ахает.
   Глаза Скотта, наполняются слезами благодарности и облегчения.
   – Спасибо тебе, – выдыхает он.
   Оборачивается ко мне – смущенный, встревоженный.
   – Иди! – слышу я свой собственный голос.
   И он бросается к Мириам. На долю секунды я забываю о себе, глубоко тронутая воссоединением матери и сына. А в следующий миг приходит понимание: Кристиан так и не прервал церемонию. Не сказал: «Брось его, пойдем со мной!» Не украл меня из-под венца. Я ему не нужна.
   Шок мешает мне в полной мере осознать свое унижение, но одно я понимаю ясно: свадьбы не будет. Фантазия разрушена. Правда вышла наружу.
   Все словно приросли к своим местам. Священник пытается что-то сказать, но его бормотание перекрывает иной голос – звучный командный голос Надин:
   – Так, дамы и господа, выходим не торопясь, по одному. Зейн, не будешь ли ты так любезен пойти первым?
   Мама подходит к алтарю, чтобы перемолвиться несколькими словами со священником; остальные послушно семенят к выходу. Даже Иззи держится на почтительном расстоянии от отвергнутой невесты. Вдруг из толпы вырывается Лейла, подбегает ко мне и крепко обнимает.
   – Могло быть и хуже!
   Я поднимаю на нее убитый взгляд.
   – Ты могла выйти замуж!
   Я выдавливаю из себя улыбку. Мы смотрим, как разбегаются гости. Кристиан у дверей оборачивается, и Лейла ахает:
   – Так вот где я его видела! Никак не могла вспомнить? Он был у тебя на помолвке, верно? Родственник того старого козла?
   – Да, он племянник Сэма, – бормочу я, свирепо обрывая лепестки с букета.
   – Значит, у них это семейное! – фыркает Лейла.
   – Что семейное? – рассеянно спрашиваю я.
   – Ну, знаешь, шаловливые ручонки, – отвечает она, жестом показывая, что имеет в виду.
   – О чем это ты? – не понимаю я.
   – Прошлой ночью он был у нас в клубе. Я все пыталась вспомнить, где же его видела!
   – Кристиан был у вас в клубе? – повторяю я, словно эхо.
   – Ну да.
   – Наверно, с дядей Сэмом?
   – Ах он, мерзавец развратный…
   – Да нет, один. И вел себя, должна тебе сказать, как последний сукин сын. Пил все, что горит, и лапал все, что движется. Охрана ему два раза делала замечание.
   Не верю! Должно быть, она его с кем-то перепутала!
   – И беспрерывно декламировал стихи, – продолжает Лейла, – будто думал, что за стишок наши девушки станцуют бесплатно.
   Стихи? У меня замирает сердце.
   – Кажется, ему удалось-таки затащить в постель Мариэллу – прочел ей что-то из «Ромео и Джульетты», а она без ума от Ди Каприо, – оканчивает свою скорбную повесть Лейла.
   Стены начинают вертеться вокруг меня. Венцы и свечи срываются с алтаря и падают на пол. Я еще смутно слышу слова Лейлы: «Все они сволочи, эти мужики!» – но их заглушает стук барабана в голове. Все громче. Громче…
   А дальше – тишина.

ГЛАВА 46

   – Джейми? Джейми! Как ты?
   – А я-то думала… я-то верила… – шепчу я.
   – Знаю, доченька. – Теплая мамина рука гладит меня по щеке.
   – Мне и в голову не приходило, что он… – сокрушаюсь я.
   – Никому из нас не приходило. Даже Колин ничего не заметил.
   – Все эти десять лет…
   – Десять лет? Что с тобой, милая? Голова не кружится? Ты ведь знакома со Скоттом всего несколько недель.
   – Со Скоттом? – непонимающе переспрашиваю я. Мама обеспокоенно качает головой. – Давай-ка отвезем тебя обратно в отель.
   – Нет, мне надо выйти в холл, к Иззи… – Хочу тебя предупредить – он здесь.
   – Кто?
   – Скотт.
   – Очень хорошо. Я рада, что он остался.
   – Ну, если ты уверена… – с сомнением в голосе тянет мама.
   – Мама, не думай о нем плохо. Он хороший парень. Надеюсь, он будет счастлив.
   – Ну ладно.
   – Помоги мне встать! – прошу я, пытаясь обрести вертикальное положение.
   Переполненная стыдом и разочарованием, на подгибающихся ногах тащусь вслед за мамой в холл. Комната сияет белыми цветами, ледяными скульптурами и пирамидами из бутылок шампанского. Двое приятелей Скотта уже завладели микрофонами и угощают публику безумным попурри из старых диско-хитов от «Я всегда буду любить тебя» до «Я это переживу».
   Не успеваю я скрыться в баре, как ко мне подлетает Надин, Только ее не хватало!
   – Я так рада, что ты не вышла замуж! – без предисловий начинает она, загнав меня в тихий уголок.
   – Да, ты победила, – соглашаюсь я. – Теперь ты пойдешь под венец первой.
   – Да нет, я не об этом. – Она конспиративно пододвигает стул поближе к моему. – Как ты себя чувствуешь?
   Вглядевшись ей в лицо, я замечаю, что привычная презрительная гримаса куда-то пропала. Надин смотрит серьезно и сочувственно.
   – Ты что пила? – подозрительно спрашиваю я.
   – Ничего. Ни капли. А почему ты спрашиваешь? хмурится она.
   – Не знаю, просто ты сегодня какая-то странная, – бормочу я. – Ладно, так что ты хотела сказать? – Сейчас я не в настроении для игр.
   – Ох, Джейми! – вздыхает она. – Я всегда думала, что желаю тебе неудачи. Что мечтаю увидеть твое крушение. Но теперь, когда это случилось… – Она поднимает на меня жалобный взгляд. – Это невыносимо! Невыносимо думать, что этот свет уйдет из твоих глаз!
   Я не верю своим ушам.
   – Ты никогда не сдавалась, Джейми. Так не сдавайся и сейчас! – продолжает Надин, смаргивая слезы.
   Все эти годы не давала мне житья – а теперь со слезами на глазах умоляет, чтобы я не сдавалась?!
   – Слушай, может, тебе сделали пересадку сердца? – изумляюсь я.
   – Знаю, ты меня ненавидишь – и не без причин. Прости, Джейми. Это сильнее меня. Я просто не могу с собой справиться, когда вижу тебя, чувствую исходящее от тебя сияние…
   – Исходящее от меня сияние, – тупо повторяю я. – Да. Рядом с тобой я чувствую себя такой ординарной, вялой, скучной – словом, такой неудачницей!
   – Неудачницей? Ты? А я-то? Как я должна себя чувствовать, когда папа постоянно сравнивает меня с тобой и вечно я оказываюсь на втором месте? Да ты знаешь, что я и замуж-то так стремилась наполовину из зависти к тебе?
   Неужели я произнесла это вслух?
   – Папино одобрение заслужить нетрудно, – пожимает плечами Надин. – Подлаживаешься под него – и, все. Но что бы я ни делала, как бы ни лезла из кожи вон, мама никогда не говорила обо мне так, как говорит о тебе.
   Я недоверчиво смотрю на нее.
   – Надин, но ты добилась гораздо большего, чем я! По всем пунктам! И всегда шла первой.
   – Может быть. Зато ты свободна. Твоя жизнь полна возможностей. Когда мама говорит о тебе, в ее голосе слышится надежда.
   – Надежда может и не сбыться, – не уступаю я. – Папа, например, считает, что все мои надежды – пустые фантазии. Но ты доказала, на что способна, – у тебя собственная квартира, машина, удачная карьера, жених…
   Надин закатывает глаза.
   – Да этот «жених» сделал предложение только потому, что я забеременела! – ЧТО? О боже!
   Новой порции откровений я не вынесу.
   – Что слышала. Думаешь, почему я хожу в этих уродливых бесформенных балахонах? Потому что есть что скрывать.
   – Значит, ты беременна?
   – Ну да. А Кристиан не слишком-то готов стать отцом. Я думала, что излечила его от прежних привычек, но теперь он, похоже, опять взялся за старое. Видно, если мужчина бабник, то это на всю жизнь.
   – Так ты знаешь…
   – А что ты слышала? – быстро спрашивает Надин.
   – Н-ничего, просто…
   – Он к тебе клеился? Ублюдок!
   – Да нет, просто я никак не думала, что он… что он такой. – Мы с ним разговаривали об этом, пытались понять, почему он так себя ведет. Когда я узнала, что беременна, даже сходили в семейную консультацию.
   – И что вам сказали? – спрашиваю я, до глубины души потрясенная ее откровенностью.
   – Что таким способом он выплескивает внутренний гнев. В юности Кристиан был романтиком. Но, когда ему было лет семнадцать, его мать внезапно бросила отца – и Кристиан замкнулся и перестал верить в любовь. Он всегда хотел быть актером, но теперь отказался от своей мечты, потому что игра на сцене требует эмоционального отклика, и пошел учиться на архитектора. Когда мы познакомились, у него была репутация отчаянного ходока. Он говорил, что со мной снова чувствует себя юным, заново переживает первую любовь… И, мне кажется, это так и было, – грустно добавляет она.
   – Что же дальше? – подталкиваю я ее. Мне больно все это слышать – зато теперь я понимаю, что произошло.
   – Поначалу все было чудесно: стихи, подарки, романтические свидания… Но постепенно я начала понимать, что Кристиан любит вовсе не меня. Он пытается подогнать меня под какой-то идеал, ничего общего со мной не имеющий, а я настоящая ему даже не нравлюсь. Мы уже готовы были разойтись, как вдруг обнаружилось, что я жду ребенка. Ладно, мы сейчас не обо мне говорим…
   – Но… как же… что вы теперь… что же дальше будет?
   – Все будет хорошо. Я ведь тоже не святая – вспомни хотя бы Ларса! Кстати, не могу поверить, что ты его пригласила!
   – А он здесь?
   – Смотри сама! – И Надин указывает в ту сторону, где вокруг миниатюрной Синди неуклюже увивается великан-скандинав.
   – Боже мой! Это, наверно, Иззи… – Ладно, какая разница?
   – Какой здоровенный, правда? – изумляюсь я, глядя на ноги-колонны.
   – И ты мне об этом говоришь! – хихикает Надин. – Так все-таки, Джейми, как ты себя чувствуешь?
   – После разговора с тобой – как ни странно, гораздо лучше. Сюжет для небольшого романа, верно?
   И Надин улыбается. Не презрительной ухмылочкой – нормальной сестринской улыбкой.
   – Послушай, – говорит она. – Все, кто здесь собрались, тебя любят. И ты выживешь. А если выживешь сегодня – значит, уже ничто тебе не страшно! Ты добьешься всего, чего хочешь. И станешь той, кем хочешь быть. И папа в конце концов с тобой примирится, – помолчав, добавляет она.
   – Нет, вряд ли, – возражаю я. – Он никогда не примет меня такой, какая я есть. Но, знаешь, теперь это неважно. Я больше не нуждаюсь в его одобрении.
   – Завидую твоей смелости.
   – А что бы ты сделала, имей ты мою смелость? – с любопытством спрашиваю я.
   – Прежде всего – бросила бы работу!
   – И чем бы занялась?
   – Организацией свадеб, – улыбнувшись дрожащими губами, отвечает Надин. – Я с детства знала, что в этом мое призвание. Но всякий раз, как заговаривала об этом с папой, он просто отмахивался. Говорил, что это слишком рискованно, что на цветах и фате карьеры не сделаешь.
   – Я и не знала…
   – Ну, ты же знаешь, что он за человек. Унижал и высмеивал мою мечту, пока я наконец не бросила об этом думать. Или, по крайней мере, говорить вслух. Кто знает, может быть, когда-нибудь…
   – Обязательно, Надин. Ты это сделаешь. Я в тебя верю, – поддерживаю я ее, сама изумленная тем, как страстно хочу, чтобы мечта сестры исполнилась.
   В первый раз в жизни мы с Надин разговариваем, как две подруги. Сколько еще нового мне предстоит узнать о своих близких? Я всегда полагала, что папа несправедливо суров ко мне и снисходителен к Надин – но, похоже, ей от его нрава приходится куда хуже моего. И, быть может, это происходит из-за меня. Как может она бросить работу, если постоянно слышит, как папа возмущается моими, «поисками себя», прибавляя через слово: «Вот ты, Надин, не, такая, ты у меня разумная девочка!» Как можно проиграть если самый близкий человек назначил тебя вечным фаворитом?
   – Подумать только ничего, кроме «Перье», не пью – и пускаюсь в такие откровенности! – замечает Надин, поднимаясь на ноги. – Знаешь, как тяжело, когда вокруг льется шампанское, а ты не можешь себе позволить ни глоточка?
   – А мама знает?
   – Пока нет. Может быть, расскажу ей сегодня вечером.