Страница:
- Я уже готова, - говорит она. - Пожелай мне удачи, Мегги. Покрепче
желай.
На мгновение обе приникают друг к другу, и дом ласково смотрит на них,
нежный словно голубка.
...
- Можем ли мы теперь рассчитывать почаще видеть вас в городе, миссис
Дауни?
Деликатный вопрос, мой старый друг... Элизабет улыбается доктору Шоу.
- О да, я буду заскакивать по разным поводам. Наверняка успею надоесть
вам.
- Ну, в этом я сомневаюсь. - Он с озорством смотрит на нее поверх
шампанского.
- Есть одна вещь, которую вы должны, однако, запомнить.
- Ах, великая тайна. Вы действительно сохраняете свою девичью фамилию?
Об этом уже говорят.
Она кивает.
- Джонни не против. - Они оба смотрят на мужчину, сидящего в коляске.
Он слушает Саттонса, но сейчас смотрит как раз на Элизабет и доктора.
Джонни поднимает бокал, глубокие карие глаза, иронически кося, улыбаются.
Она отвечает улыбкой.
- Во всяком случае, пока Джонни не придется менять фамилию... Вы,
конечно, понимаете, что такое масштабное действо мы устроили именно
поэтому: пусть все знают, что узел затянут крепко и надежно, невзирая на
то, что имена будут различны. Как вы думаете, получится?
- Вы просто волшебница, моя дорогая. У вас получается все.
- Если бы только так было... - Она вздыхает. - Мы не хотим, чтобы наша
фамилия перестала существовать, во всяком случае сейчас. Этого желала бы
мать. Я - последняя из Банньеров, кто может унаследовать имя.
Непродолжительное молчание свидетельствует о невысказанных
воспоминаниях, неуместных в такой день. Доктор Шоу колеблется.
- А о вашем брате ничего не слышно?
- Нет, и достаточно давно. - Она готова к этому разговору.
В глазах Джима Шоу светятся доброта и понимание.
- Должно быть, он получил тяжелый удар, узнав, что ваша мать таким
образом распорядилась своей собственностью.
- Родди не нуждается в ней. Он хорошо обеспечен.
- А дом - это такая ответственность.
Доктор, старый друг, вправе настаивать. Она улыбается ему.
- Теперь мне будет помогать Джон.
Шоу пожимает ее руку.
- Я надеюсь, что вы будете очень счастливы вместе, моя дорогая. Джон
Дауни - необыкновенный человек, он - настоящий герой, и вам повезло, что
вы отыскали друг друга.
- Не все смотрят на наш брак подобным образом, Джим, но мы с вами знаем
правду. - На мгновение их глаза встречаются, и тут внимание Элизабет
привлекает нечто другое.
- О, Эрика, какая чудесная шляпка! Я сразу обратила на нее внимание.
- И это когда ты шла по церковному проходу! Да, я уверена...
Элизабет улыбается доктору и следует дальше. Джим Шоу знает по крайней
мере часть истории. Знает, почему она не вправе рассчитывать на лучший
брак. Впрочем, она не из тех, кто сожалеет.
...
- Устала, милая? - слабый шепот возле нее. Джонни прижимает ее руку к
своей щеке, пока они провожают последнего из уходящих гостей.
Она наклоняется, обнимая его за плечи. Ей хочется плакать. Должно быть,
реакция после долгого-долгого дня.
И все же солнце лишь начинает садиться.
- Пойдем и посмотрим на сад.
- А как насчет того, чтобы убрать? - Он выглядит отчаянно усталым. Она
ощущает знакомый прилив теплого чувства, которое предпочитает называть
любовью. Она решила заботиться об этом хрупком изувеченном теле, и пусть у
нее никогда не будет детей: это ничего не значит. Джонни будет уютно с
ней, сколько бы ему ни оставалось в этой жизни.
- Сара придет завтра. И если ты полагаешь, что я собираюсь начинать
семейную жизнь с мытья посуды в день свадьбы...
- У нас нет прислуги, Лиззи. Все будет лежать на тебе. - Он следит за
ней, утомленный скрипучий голос полон серьезности.
- Если я не буду справляться, тогда мы, конечно, кого-нибудь наймем. Но
я хочу попробовать. Кроме того, с нами всегда будет Мегс.
- Сегодня она ночует у Ричмондов?
Элизабет заверяет его. Он превосходно знает, что ее тетя остается у
друзей в деревне, и эту первую ночь они проведут одни в Голубом поместье.
Они уже перестроили несколько комнат на первом этаже, переделав
библиотеку и кабинет для Джона, а одну из комнат приспособили под ее
спальню. Это светлые, полные воздуха комнаты. Джону отведено места
побольше, у него есть собственная ванна, туалетная комната, гостиная. Ему
не придется сражаться с лестницами в Голубом поместье. И Элизабет всегда
будет рядом, готовая помочь. Ему не придется что-либо делать самому, хотя
она будет рада любым усилиям с его стороны.
Элизабет выкатывает его кресло на террасу, они остаются там на какое-то
время... весенний вечер благоухает гиацинтами. В саду залегли густые тени,
воздух почти недвижим. Не слышно ни звука, ни шелеста листвы, ни птичьих
криков.
Его рука лежит на ее руке. Мгновение глубокого мира. Наконец Джонни
вздыхает. Медленно он разворачивает свое кресло, обращаясь лицом к дому.
Последние лучи солнца отражаются в окнах верхнего этажа.
Передняя дверь открыта, слабо белеют нарциссы, стоящие на столе.
Он говорит:
- Я знаю, почему тебе так нравится это место. Здесь такой покой,
правда? И такая гармония с окружающим миром. Спасибо тебе, Лиззи! Спасибо
за то, что ты позволила мне жить с тобой здесь.
- Мы будем счастливы. Все мечтали, чтобы этот дом был счастливым. - Тут
она ощущает, как задрожала его рука, и понимает, что он замерз. - Пойдем,
посмотрим, не осталось ли еще шампанского.
- Чая, - слабым голосом возражает Джонни. - Выпей крепенького чайку,
вот что тебе нужно, милая.
- Ты хочешь вернуть меня на землю?
- Чтобы согреть твое сердце.
- И твое.
...
Мужчина, стоящий на чердаке у окна, слышит только смех женщины, но не
разбирает ее слов. Он видит, как она вкатывает кресло с террасы обратно в
дом. Внизу закрывается дверь, и голос ее вновь раздается уже внутри дома.
Аккуратно и осторожно он закрывает окно. Этот человек не хочет, чтобы
случайный сквозняк привлек ее наверх. На нем теннисные туфли, он бесшумно
ступает по пыльным доскам пола.
На чердаке он не один; у ног мужчины суетится большой жук-олень, едва
не попадая под мягкий каблук. На подоконнике, возле окна, которое он
только что закрыл, черный ворон склоняет голову набок, следя за его
движениями.
Он рискует, но нужно знать свои шансы. Со свадьбой ему повезло, эта
толпа крутилась здесь целый день. Поставщики, официантки и официанты,
гости... никто из них не заметил молодого человека, ускользнувшего наверх
во время приема.
Он бродит из комнаты в комнату, опытным глазом замечает
странно-навязчивую резьбу в комнате, оплетенные плющом каминные доски,
полированные двери и подоконники, украшенные желудями и листьями падуба.
На его взгляд, картина в стиле прерафаэлитов [группа английских художников
(У.Х.Хант, Дж.Э.Миллес и Д.Г.Россетти), образовавшаяся в 1848 г. и
стремившаяся оживить стиль и дух итальянских предшественников Рафаэля] -
излишне романтическая и неопределенная. Но стиль прячет строгие очертания
комнат, искажая их пропорции.
Его слух всегда был острым. Стоя у двери, он прислушивается к движениям
внизу - к шагам Элизабет, негромкому шепоту кресла Дауни, пока они
готовятся ко сну. Время еще раннее. Он слышит, как она помогает ему
раздеться, слышит тяжелые шаги. Дауни немного может ходить, вспоминает он.
Но его легкие разорваны на куски, ему не хватает дыхания на что-нибудь
другое. Опасна даже ходьба. Мужчина улыбается, садится на корточки и
проводит рукой по спине жука. Тот поворачивается к нему рогами, и он
прикладывает палец корту.
- Ш-ш-ш! - говорит он жуку.
Элизабет проводит некоторое время в комнате Дауни. Милые, чистые и
целомудренные объятия, оценивает он. Он сидит на чердаке, попивая
шампанское, которое украл раньше, и курит папиросы - одну за другой. Потом
он откроет окна, никто не догадается, что они были здесь.
Он дожидается полуночи и только тогда вновь начинает двигаться.
Бесшумно спускается по небольшой лестнице с чердака в коридор. Медленно и
методично переходит из комнаты в комнату, проводя руками по оконным рамам,
по стенам и мебели. Он прикасается ко всему. Каждый предмет на верхнем
этаже получает его метку, каждый вырезанный желудь, каждый изгиб лозы
отмечен его прикосновением.
Лестница скрипит, и он принял меры заранее. Достав из сумки длинную
веревку, он привязывает ее к балюстраде. Менее чем через минуту он на
первом этаже. Ворона спускается над его головой, садится на дедушкины часы
у двери. Он улыбается птице. А потом повторяет все, что делал наверху,
прикасаясь к каждой стене, каждому окну и двери. Он скитается из комнаты в
комнату, прикасается, гладит. Он называет дом своим.
Две спальни на первом этаже оставлены на самый конец. Он слышит, что
Дауни спит, слышит его неровное дыхание. Дверь открыта. Наверное, Элизабет
хочет услышать зов мужа, если она потребуется ему ночью.
Он скользит в комнату. Старательно проводит по стенам кончиками
пальцев, прикасается к одежде на кресле, трогает ладонью оконные панели.
Посмотрев на тоненькую фигурку, распростертую на постели, он оставляет
комнату с чувством, похожим на жалость.
...
В комнате Элизабет открыто окно, занавеси чуть пошевеливаются. Он
обходит комнату, торопливо работая руками, отмеривая, помечая. Его твари
не посмели последовать сюда.
Она шевелится, что-то бормочет. Он замирает, ждет, пока она успокоится.
Недовольный стон, тихое возмущение. Покрывало сползает, и она
переворачивается на спину. Элизабет нага, рука ее на бедре, голова чуть
склонена набок. Темные волосы рассыпались, закрывая часть лица и подушку.
Груди ее оказались больше, чем он ожидал, мягкие и тяжелые. Глубокие
впадины тела теряются в тенях.
Безмолвно он продвигается к постели и прикасается к чей почти
автоматически; потом, словно по собственной воле, его рука направляется к
ее лицу. Он гладит глаза и рот.
Десятая доля дюйма разделяет их плоть.
Его руки очерчивают ее лицо, губы. Ладони описывают круги вокруг
сосков, потом проходят по тонкой талии, описывают изгиб бедер, протянутые
пальцы помечают темный уголок между бедер. Он прикладывается к ее рукам,
ведет ладонями над ее ногами.
Молчаливо застыв в изножье ее постели, он долго глядит на нее. Наконец
она снова поворачивается, натягивает простыню и одеяло на лицо.
Он все еще стоит.
Только когда первый утренний свет начинает просачиваться сквозь
колышущуюся занавеску, словно пробудившись ото сна, он трясет головой и
смотрит на часы.
Еще час, и тогда ворота откроются. Нужно прибрать за собой. Он
возвращается к делу, поднимается вверх по веревке, допивает остатки
шампанского, открывает окна, чтобы выпустить птицу и развеять запах
табака. Потом вновь опускается в холл, вытягивая за собой веревку и
перебрасывая ее через плечо.
Он почти готов оставить дом, когда решает сделать еще одну вещь.
Остановившись у комнаты Элизабет, он кладет веревку. Прикасается
указательным пальцем к четырем углам двери и к четырем углам рамы.
И тогда оставляет дом."
Прочитав сцену, Том решил, что, быть может, ему следует еще раз
перечитать этот странный полуночный эпизод и дать имя герою. Он берет
карандаш и расправляется с первым "он", там, где мужчина ждет на чердаке,
курит и пьет шампанское.
Не думая, он вписывает "Питер Лайтоулер" - и останавливается. Конечно,
_конечно же_, этот незваный гость должен быть Родериком, грешным изгоем,
братом Элизабет.
Однако перед его мысленным взором предстали светло-карие глаза, прямые
светлые волосы, красивые длинные пальцы и тонкие губы... алчный рот...
В разочаровании Том отодвигает от стола свое кресло и встает. Зачем это
нужно Питеру Лайтоулеру? Почему он оказался здесь со своими
спутниками-животными, зачем потребовались эти странные поступки?
А почему бы и нет?
Питер - незаконный сын Родерика, зачатый в пределах поместья, на
острове среди озера. Тогда Элизабет боялась жука и вороны. Они
присутствовали при зачатии Лайтоулера. Они сопутствовали ему в жизни.
Это было тоже насилие, более обычное, более приемлемое - в той мере, в
какой подобные вещи вообще могут считаться приемлемыми, но Питер Лайтоулер
был зачат в акте насилия. Что, если Родерик вернулся в Тейдон после войны
и разыскал свое дитя?
Что, если он взял к себе своего сына, усыновил его и обучил не только
академическим наукам? "Это мой дом, - мог сказать Родерик мальчику. - По
закону дом принадлежит мне, и однажды он может стать твоим. Существует
искусство, позволяющее достичь этой цели. Слушай внимательно". Он
приступает к наставлениям, к изложению оккультных и необычайных
вопросов...
Но откуда Родерик Банньер может знать подобные вещи? Самого Тома не
интересовали модные разновидности теософского мистицизма, по его
справедливому мнению, запятнавшие двадцатое столетие. Он читал Юнга, даже
баловался с картами Таро [набор особых карт, используемых для гадания,
предположительно унаследованный от Древнего Египта] и книгой "И-Цзин"
["Книга перемен" - древнейшая китайская система гадания по символам],
стремился усмотреть в них известную пользу при исследовании малопопулярных
областей мысли и чувств. Но в сердце своем он считал их пустяковыми
фокусами, костылями для слабовольных и грязных умов.
С чем мог столкнуться Родерик Банньер в 20-е годы? Тогда существовало
движение "Золотой рассвет". Том читал когда-то о нем. Старина Алистер
Кроули [считается одним из самых черных магов, практиковавших в XX в.]
вполне мог попасться ему на дороге. Ну а от него Родерик, несомненно, мог
набраться всяких странных вещей...
Но он не посмел бы возвратиться в поместье. Том знал это: Элизабет и
Маргарет не потерпели бы его появления в собственном доме даже на
мгновение. Однако Питер, сын Родерика, вполне мог явиться сюда и никто не
узнал бы его. Подумай об этом, сказал себе Том. Питер родился в 1910 году.
Ему было восемь в конце войны и восемнадцать, когда Элизабет и Джон Дауни
вступили в брак.
Он буквально видел все это, видел, как это было. Питер Лайтоулер, юноша
и мужчина, личность презентабельная, очаровательная - не менее чем
очаровательная. Он мог познакомиться с Дауни, в некотором смысле стать их
протеже. Он мог войти к ним в доверие, и даже Маргарет вполне могла
поддаться его обаянию, его интеллигентности, культуре, остроумию... Им,
таким впечатлительным, он покажется молодым и невинным.
Итак, Маргарет, стареющая старая дева. Джон, изуродованный герой. И
Элизабет, все доверие, все счастье которой погублено в те жуткие минуты на
озере...
Они были бы настежь распахнуты перед Питером Лайтоулером.
И Родериком Банньером, его отцом.
Стоя возле окон, Том разглядывал травянистый луг. На небе облака то
открывали, то прятали месяц, по траве ходили серебряные и черные волны.
Он нуждался в перерыве. Он нашел _свою_ повесть, но она захватила его
ум, вырвавшись за пределы любого контроля, что глубоко тревожило его. В
тот день он написал тысячи слов - больше, чем когда-либо в жизни за столь
короткий промежуток времени. Том не понимал, что с ним происходит; прежняя
готовность отдаться повествованию, пока оно не затронет никого из живущих,
теперь приняла другой облик.
Он повстречался с Питером Лайтоулером. Загадочный старик оказался отцом
Саймона, и он жал его руку, угощал чаем, обращался с ним весьма любезно.
Как он мог сделать это? Как мог он сочинить эту _ложь_? Том хотел
вдохнуть свежего воздуха, хотел, наконец, убраться из комнаты, где слова
как бы сами собой вытекали из карандаша, марая чистую бумагу.
Он отворил французские двери и вышел на лужайку. Было еще тепло, хотя
задувал ветерок. Из леса доносились птичьи крики.
Не понимая причин, он снял ботинки. Трава была влажной - появилась
роса. Потеряв представление о времени, Том принялся бесцельно ходить по
травянистой лужайке - от дома к буковой изгороди и обратно к поместью. Он
ходил кругами, постепенно тревога его ослабевала.
Том вспомнил, как читал однажды о буддийском монахе, который кругами
ходил вокруг священной горы, пока не просветился. Подвиг был трудным, на
него ушли годы и годы, но в конце концов он стал почитаем как Будда.
Мягкий шелест ног сопровождали относительно приятные воспоминания.
Хождение по прохладной земле вселяло в душу мир и покой, изгоняло из нее
воспоминания о том, что он написал, заставляло забыть страхи и сомнения,
даже его любовь к Кейт. Ни о чем конкретно не думая, он направился через
луг к саду и там начал кружить по очереди вокруг каждого дерева - яблони,
сливы, вишни и груши.
Гипнотическое движение еще более успокаивало его.
Он почувствовал, что идет как во сне. Конечности его отяжелели, словно
налитые свинцом. Чудовищная физическая усталость сковывала его движения,
почти останавливая на месте.
Успокоенный, он повернулся назад к поместью.
Оно исчезло.
На месте дома подымался огромный лес, шелестели деревья. Они тянулись
до горизонта, он не мог воспринять их присутствие своими чувствами или
умом. Массивные стволы и трепещущие листья закрывали окружающий мир,
поглощали его сознание. Ветви деревьев тянулись клуне, корни взрывали
землю под ногами. Том чувствовал, как почва подается под ним, как
трепещет, вмещая в себе эту новую жизнь.
Ведь этот лес был живее любого обыкновенного леса. Живее всякого
зеленого растения.
Том едва смел дышать, тем временем трепещущий лес наполнял мир.
Чаша втягивала его в себя. Том пал на колени, руки его уперлись в дерн,
чтобы обрести надежную и привычную опору, однако сама трава казалась
предательской. Она шевелилась, опутывала его пальцы, приковывала руки к
земле.
Том попытался подняться, напрягая руки, стараясь оторвать их от земли,
но трава не отпускала их. Сопротивление бросило его в пот. Подобного ужаса
он еще не испытывал. Том подумал, что острые как нож травины способны
прорезать его кожу, способны врасти в его плоть, чтобы выкачать из него
соки, на манер жуткого симбиоза. И он будет принадлежать траве, кормя
паразита более могущественного, разнообразного и неопределенного, чем
какая-нибудь блоха или вошь.
Он вновь пытался оторвать руки. Трава как проволока держала его. Том
поднял лицо к небу, оценивая, услышит ли его кто-нибудь, если он закричит.
Теперь он заметил дом, спрятавшийся за лесом, - спрятанный от него.
За листьями он видел людей. Их было трое: Кейт, свернувшись клубочком,
спала между раскидистыми ветвями ивы; Рут и Саймон, стоя по обе стороны
огромного дуба, внимательно глядели на него.
В ужасе он увидел, что Саймон простирает к нему руки и кровь капает с
ладоней. Кровоточили и его ступни; на лодыжке раскрылась рана, и алая
жидкость стекала по узловатой коре дуба. Саймон, бледный, как сама смерть,
жег глазами Тома. И тут он услышал голос Рут, обращенный к нему:
- Ты не должен более оставаться в поместье... Никогда.
Саймон, как эхо, откликнулся, повторяя слова:
- Не должен оставаться в поместье... Никогда.
Кейт пошевелилась, повернулась и села. Ей было удобно между ветвями
ивы. И все-таки ее что-то смущало, что-то заставило ее наклониться к нему,
отыскивая распахнутыми глазами.
Кейт нагнулась вперед, и он услышал ее голос, слабый, гаснущий:
- Помоги мне, помоги.
Руки ее тоже были протянуты вперед, но на них не было крови.
Откровенное движение не нуждалось в словесных подтверждениях.
- Помоги мне, пожалуйста, помоги.
Он вскрикнул:
- Кейт! Кейт!
Но имя ее затерялось за шелестом листьев, в медленном движении соков.
- Том? - Кто-то потряс его за плечо, поворачивая.
Но ведь руки его прикованы к траве... нет, это было не так. Он поднял
их, прикрывая глаза от солнца, затопившего небо, и не сразу, с трудом
узнал Физекерли Бирна.
- Том, что вы здесь делаете? - Твердая рука, взяв под мышки, пыталась
поставить его на ноги. - Это ваши?
Том, не понимая, глядел на кроссовки, которые Бирн протягивал ему.
И тут, вспомнив, он повернул назад к дому.
Поместье покоилось на своей травянистой лужайке, спокойно и безмятежно
купаясь в солнечном свете, словно стояло здесь всегда, вечно пряталось
между этими такими обычными пригорками.
Все деревья вокруг были уже знакомы ему, вдали лежал лес, буки у озера,
фруктовые деревья в саду.
В утреннем спокойствии и тишине он ощутил, что оказался на грани
безумия.
- Опять скверная ночь? - говорил Бирн. - Как насчет кофе?
- Кофе?.. Что?.. Кейт! - Он вырвался из рук Бирна. - С ней все в
порядке, где она?
Том бросился бы бежать, но рука Бирна остановила его на месте.
- Все в порядке. Посмотрите.
Темные волосы Кейт блеснули под утренним солнцем; появившись из кухни,
она вылила содержимое чайника на землю.
- Господи! - Колени его подогнулись, прикрывая руками лицо, он вновь
повалился на траву.
- Кошмары замучили. Том, или что-то другое?
- Я не могу вернуться туда, я не могу снова войти в этот дом. Мне надо
убираться отсюда.
- Пошли. - Безо всяких церемоний, как ребенка, его поставили на ноги и
оступающегося отвели от дома в коттедж садовника.
- Не понимаю! _Почему_ ты не можешь вернуться?
- Я же сказал тебе, мне приснился сон, - проговорил он мрачным голосом,
зная, что она не поверит. Кейт отыскала Тома в коттедже час назад и теперь
расхаживала по нижней комнате, уговаривая его.
Во всяком случае, так он воспринимал случившееся. Он сказал Кейт, что
это был сон, другого объяснения Том не мог придумать. То же самое он
сказал Бирну, назвав свое видение предчувствием, предупреждением, которое
не следует игнорировать. Он, писатель, художник, должен довериться
интуиции. Том знал, что слова эти звучали напыщенно и смешно, что ему
следовало бы вообще воздержаться от них. Тем не менее он не смел вернуться
в дом, вопреки вчерашнему видению.
Ощущая ее неудовольствие, он попытался придать всему более позитивный
оттенок.
- Давай лучше поедем куда-нибудь, Кейт. Съездим в Париж, в Венецию...
Лондон, наконец. Давай попутешествуем, у нас впереди целое лето. Зачем
сидеть здесь, в Эссексе?
- А как насчет твоей книги? Твоего великого труда?
Том видел, что она задета, что он обидел ее. Однако испуг мешал ему
проявить сочувствие.
- Я не сумею написать ее. У меня ничего не получается, одна только
чушь. Незачем попусту тратить время.
- Нет, это не так! - Кейт нагнулась к сумке, которую принесла с собой,
и бросила на стол перед ним стопку бумаг. - Я прочитала, - сказала она. -
Я прождала тебя несколько часов, но ты не пришел, тогда я спустилась в
библиотеку и начала читать. Я знаю, почему ты бежишь. Ты в ужасе, правда?
- Именно так! - с чувством проговорил он. - И неужели, прочитав все
это, ты хочешь, чтобы я продолжал писать? Я же копаюсь в грязном белье
твоего _семейства_!
- Опять за свое! Это же все выдумка! И жук, и ворона, и плющ. - Кейт
яростно посмотрела на него. - Ты все сочинил, и достаточно лишь поменять
имена.
Послушать ее, насколько все просто.
- Но все происходило с настоящими людьми, - ответил он ровным голосом.
- Ты сама показывала мне на чердаке инвалидную коляску, я встречался с
твоим дядей Питером...
- Разберись в своих мыслях. Или это ерунда, пустая трата времени, и
тогда безразлично, что ты пишешь. Или это выдумка, хотя бы отчасти, и ты
помещаешь реальных людей в придуманную ситуацию. Тоже ничего страшного,
потому что ты изменишь все имена. Послушай меня, Том. Ты не можешь бежать
отсюда, не можешь бросить _меня_ именно сейчас.
- Я не могу больше жить в доме.
- Тогда оставайся здесь! По-моему, Бирн не будет возражать, если ты со
своим неврозом временно поселишься у него.
- Я же говорил, что переберусь сюда, если что-то не сложится, правда? -
Том попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.
- Тогда я тебе расскажу кое о чем. Я думала, что это суеверие, что
такого не может случиться с тобой. Не знаю, почему я так решила, ведь
здесь никогда не бывало иначе. - Зайдя за кресло, Кейт положила руки на
плечи Тома, так чтобы он не мог видеть ее лица. - В этом доме всегда
должны жить трое, не более и не менее. Не знаю почему, но так было всегда.
Складывается по-разному. Когда я отправляюсь в колледж, Рут сдает мою
комнату кому-нибудь из студентов Харлоу. Конечно, иногда в доме бывает
больше или меньше людей - на одного или двоих, но не более чем три ночи
кряду. Максимум три ночи. И всегда находится причина: кто-то приезжает,
кому-то снится кошмар, кого-то вызывают... словом, через три дня лишний
всегда оставляет поместье.
- Смешно!
- Посмотри, даже у тебя самого так получается, если подумать. Сперва
это Розамунда и двое ее детей. Потом Маргарет, Элизабет и Родди, а затем
Элизабет, Джон Дауни и Питер Лайтоулер...
- Он провел в доме только одну ночь. - Голос Тома прозвучал довольно
резко.
- Но ведь тетя Маргарет возвращалась на следующий день, правда? Все
полностью совпадает. В нашем доме нечисто, Саймон всегда говорил это. Но
мы с мамой никогда никого не видели и ничего не замечали. У Саймона
расстроена психика, он находится на грани болезни, а пьянство лишь
ухудшает его положение. Я никогда не верила ему, и мама утверждает, что он
только добивается внимания к себе или сочувствия... - Она повернулась,
нагнувшись к его лицу. - Но ты же не такой, как он, Том! Ты
прикидываешься, чтобы заинтересовать меня, или мне нужно отнестись к
твоему поведению серьезно?
Он вздохнул.
- Я... похоже, мне придется переговорить с Саймоном.
- Для этого тебе придется вернуться назад.
- Что ты хочешь сказать?
- Саймон не выходил из дома более года. Это зовется агорафобией. Я
говорила тебе.
В ее голосе слышалась победная нотка: _я же говорила тебе_.
- Давай уедем, Кейт. Куда-нибудь подальше. Не твои это дела, и уж точно
не мои тоже.
Она посмотрела на него.
- Не глупи. Том. Я не могу уехать отсюда. Неужели ты ничего не
желай.
На мгновение обе приникают друг к другу, и дом ласково смотрит на них,
нежный словно голубка.
...
- Можем ли мы теперь рассчитывать почаще видеть вас в городе, миссис
Дауни?
Деликатный вопрос, мой старый друг... Элизабет улыбается доктору Шоу.
- О да, я буду заскакивать по разным поводам. Наверняка успею надоесть
вам.
- Ну, в этом я сомневаюсь. - Он с озорством смотрит на нее поверх
шампанского.
- Есть одна вещь, которую вы должны, однако, запомнить.
- Ах, великая тайна. Вы действительно сохраняете свою девичью фамилию?
Об этом уже говорят.
Она кивает.
- Джонни не против. - Они оба смотрят на мужчину, сидящего в коляске.
Он слушает Саттонса, но сейчас смотрит как раз на Элизабет и доктора.
Джонни поднимает бокал, глубокие карие глаза, иронически кося, улыбаются.
Она отвечает улыбкой.
- Во всяком случае, пока Джонни не придется менять фамилию... Вы,
конечно, понимаете, что такое масштабное действо мы устроили именно
поэтому: пусть все знают, что узел затянут крепко и надежно, невзирая на
то, что имена будут различны. Как вы думаете, получится?
- Вы просто волшебница, моя дорогая. У вас получается все.
- Если бы только так было... - Она вздыхает. - Мы не хотим, чтобы наша
фамилия перестала существовать, во всяком случае сейчас. Этого желала бы
мать. Я - последняя из Банньеров, кто может унаследовать имя.
Непродолжительное молчание свидетельствует о невысказанных
воспоминаниях, неуместных в такой день. Доктор Шоу колеблется.
- А о вашем брате ничего не слышно?
- Нет, и достаточно давно. - Она готова к этому разговору.
В глазах Джима Шоу светятся доброта и понимание.
- Должно быть, он получил тяжелый удар, узнав, что ваша мать таким
образом распорядилась своей собственностью.
- Родди не нуждается в ней. Он хорошо обеспечен.
- А дом - это такая ответственность.
Доктор, старый друг, вправе настаивать. Она улыбается ему.
- Теперь мне будет помогать Джон.
Шоу пожимает ее руку.
- Я надеюсь, что вы будете очень счастливы вместе, моя дорогая. Джон
Дауни - необыкновенный человек, он - настоящий герой, и вам повезло, что
вы отыскали друг друга.
- Не все смотрят на наш брак подобным образом, Джим, но мы с вами знаем
правду. - На мгновение их глаза встречаются, и тут внимание Элизабет
привлекает нечто другое.
- О, Эрика, какая чудесная шляпка! Я сразу обратила на нее внимание.
- И это когда ты шла по церковному проходу! Да, я уверена...
Элизабет улыбается доктору и следует дальше. Джим Шоу знает по крайней
мере часть истории. Знает, почему она не вправе рассчитывать на лучший
брак. Впрочем, она не из тех, кто сожалеет.
...
- Устала, милая? - слабый шепот возле нее. Джонни прижимает ее руку к
своей щеке, пока они провожают последнего из уходящих гостей.
Она наклоняется, обнимая его за плечи. Ей хочется плакать. Должно быть,
реакция после долгого-долгого дня.
И все же солнце лишь начинает садиться.
- Пойдем и посмотрим на сад.
- А как насчет того, чтобы убрать? - Он выглядит отчаянно усталым. Она
ощущает знакомый прилив теплого чувства, которое предпочитает называть
любовью. Она решила заботиться об этом хрупком изувеченном теле, и пусть у
нее никогда не будет детей: это ничего не значит. Джонни будет уютно с
ней, сколько бы ему ни оставалось в этой жизни.
- Сара придет завтра. И если ты полагаешь, что я собираюсь начинать
семейную жизнь с мытья посуды в день свадьбы...
- У нас нет прислуги, Лиззи. Все будет лежать на тебе. - Он следит за
ней, утомленный скрипучий голос полон серьезности.
- Если я не буду справляться, тогда мы, конечно, кого-нибудь наймем. Но
я хочу попробовать. Кроме того, с нами всегда будет Мегс.
- Сегодня она ночует у Ричмондов?
Элизабет заверяет его. Он превосходно знает, что ее тетя остается у
друзей в деревне, и эту первую ночь они проведут одни в Голубом поместье.
Они уже перестроили несколько комнат на первом этаже, переделав
библиотеку и кабинет для Джона, а одну из комнат приспособили под ее
спальню. Это светлые, полные воздуха комнаты. Джону отведено места
побольше, у него есть собственная ванна, туалетная комната, гостиная. Ему
не придется сражаться с лестницами в Голубом поместье. И Элизабет всегда
будет рядом, готовая помочь. Ему не придется что-либо делать самому, хотя
она будет рада любым усилиям с его стороны.
Элизабет выкатывает его кресло на террасу, они остаются там на какое-то
время... весенний вечер благоухает гиацинтами. В саду залегли густые тени,
воздух почти недвижим. Не слышно ни звука, ни шелеста листвы, ни птичьих
криков.
Его рука лежит на ее руке. Мгновение глубокого мира. Наконец Джонни
вздыхает. Медленно он разворачивает свое кресло, обращаясь лицом к дому.
Последние лучи солнца отражаются в окнах верхнего этажа.
Передняя дверь открыта, слабо белеют нарциссы, стоящие на столе.
Он говорит:
- Я знаю, почему тебе так нравится это место. Здесь такой покой,
правда? И такая гармония с окружающим миром. Спасибо тебе, Лиззи! Спасибо
за то, что ты позволила мне жить с тобой здесь.
- Мы будем счастливы. Все мечтали, чтобы этот дом был счастливым. - Тут
она ощущает, как задрожала его рука, и понимает, что он замерз. - Пойдем,
посмотрим, не осталось ли еще шампанского.
- Чая, - слабым голосом возражает Джонни. - Выпей крепенького чайку,
вот что тебе нужно, милая.
- Ты хочешь вернуть меня на землю?
- Чтобы согреть твое сердце.
- И твое.
...
Мужчина, стоящий на чердаке у окна, слышит только смех женщины, но не
разбирает ее слов. Он видит, как она вкатывает кресло с террасы обратно в
дом. Внизу закрывается дверь, и голос ее вновь раздается уже внутри дома.
Аккуратно и осторожно он закрывает окно. Этот человек не хочет, чтобы
случайный сквозняк привлек ее наверх. На нем теннисные туфли, он бесшумно
ступает по пыльным доскам пола.
На чердаке он не один; у ног мужчины суетится большой жук-олень, едва
не попадая под мягкий каблук. На подоконнике, возле окна, которое он
только что закрыл, черный ворон склоняет голову набок, следя за его
движениями.
Он рискует, но нужно знать свои шансы. Со свадьбой ему повезло, эта
толпа крутилась здесь целый день. Поставщики, официантки и официанты,
гости... никто из них не заметил молодого человека, ускользнувшего наверх
во время приема.
Он бродит из комнаты в комнату, опытным глазом замечает
странно-навязчивую резьбу в комнате, оплетенные плющом каминные доски,
полированные двери и подоконники, украшенные желудями и листьями падуба.
На его взгляд, картина в стиле прерафаэлитов [группа английских художников
(У.Х.Хант, Дж.Э.Миллес и Д.Г.Россетти), образовавшаяся в 1848 г. и
стремившаяся оживить стиль и дух итальянских предшественников Рафаэля] -
излишне романтическая и неопределенная. Но стиль прячет строгие очертания
комнат, искажая их пропорции.
Его слух всегда был острым. Стоя у двери, он прислушивается к движениям
внизу - к шагам Элизабет, негромкому шепоту кресла Дауни, пока они
готовятся ко сну. Время еще раннее. Он слышит, как она помогает ему
раздеться, слышит тяжелые шаги. Дауни немного может ходить, вспоминает он.
Но его легкие разорваны на куски, ему не хватает дыхания на что-нибудь
другое. Опасна даже ходьба. Мужчина улыбается, садится на корточки и
проводит рукой по спине жука. Тот поворачивается к нему рогами, и он
прикладывает палец корту.
- Ш-ш-ш! - говорит он жуку.
Элизабет проводит некоторое время в комнате Дауни. Милые, чистые и
целомудренные объятия, оценивает он. Он сидит на чердаке, попивая
шампанское, которое украл раньше, и курит папиросы - одну за другой. Потом
он откроет окна, никто не догадается, что они были здесь.
Он дожидается полуночи и только тогда вновь начинает двигаться.
Бесшумно спускается по небольшой лестнице с чердака в коридор. Медленно и
методично переходит из комнаты в комнату, проводя руками по оконным рамам,
по стенам и мебели. Он прикасается ко всему. Каждый предмет на верхнем
этаже получает его метку, каждый вырезанный желудь, каждый изгиб лозы
отмечен его прикосновением.
Лестница скрипит, и он принял меры заранее. Достав из сумки длинную
веревку, он привязывает ее к балюстраде. Менее чем через минуту он на
первом этаже. Ворона спускается над его головой, садится на дедушкины часы
у двери. Он улыбается птице. А потом повторяет все, что делал наверху,
прикасаясь к каждой стене, каждому окну и двери. Он скитается из комнаты в
комнату, прикасается, гладит. Он называет дом своим.
Две спальни на первом этаже оставлены на самый конец. Он слышит, что
Дауни спит, слышит его неровное дыхание. Дверь открыта. Наверное, Элизабет
хочет услышать зов мужа, если она потребуется ему ночью.
Он скользит в комнату. Старательно проводит по стенам кончиками
пальцев, прикасается к одежде на кресле, трогает ладонью оконные панели.
Посмотрев на тоненькую фигурку, распростертую на постели, он оставляет
комнату с чувством, похожим на жалость.
...
В комнате Элизабет открыто окно, занавеси чуть пошевеливаются. Он
обходит комнату, торопливо работая руками, отмеривая, помечая. Его твари
не посмели последовать сюда.
Она шевелится, что-то бормочет. Он замирает, ждет, пока она успокоится.
Недовольный стон, тихое возмущение. Покрывало сползает, и она
переворачивается на спину. Элизабет нага, рука ее на бедре, голова чуть
склонена набок. Темные волосы рассыпались, закрывая часть лица и подушку.
Груди ее оказались больше, чем он ожидал, мягкие и тяжелые. Глубокие
впадины тела теряются в тенях.
Безмолвно он продвигается к постели и прикасается к чей почти
автоматически; потом, словно по собственной воле, его рука направляется к
ее лицу. Он гладит глаза и рот.
Десятая доля дюйма разделяет их плоть.
Его руки очерчивают ее лицо, губы. Ладони описывают круги вокруг
сосков, потом проходят по тонкой талии, описывают изгиб бедер, протянутые
пальцы помечают темный уголок между бедер. Он прикладывается к ее рукам,
ведет ладонями над ее ногами.
Молчаливо застыв в изножье ее постели, он долго глядит на нее. Наконец
она снова поворачивается, натягивает простыню и одеяло на лицо.
Он все еще стоит.
Только когда первый утренний свет начинает просачиваться сквозь
колышущуюся занавеску, словно пробудившись ото сна, он трясет головой и
смотрит на часы.
Еще час, и тогда ворота откроются. Нужно прибрать за собой. Он
возвращается к делу, поднимается вверх по веревке, допивает остатки
шампанского, открывает окна, чтобы выпустить птицу и развеять запах
табака. Потом вновь опускается в холл, вытягивая за собой веревку и
перебрасывая ее через плечо.
Он почти готов оставить дом, когда решает сделать еще одну вещь.
Остановившись у комнаты Элизабет, он кладет веревку. Прикасается
указательным пальцем к четырем углам двери и к четырем углам рамы.
И тогда оставляет дом."
Прочитав сцену, Том решил, что, быть может, ему следует еще раз
перечитать этот странный полуночный эпизод и дать имя герою. Он берет
карандаш и расправляется с первым "он", там, где мужчина ждет на чердаке,
курит и пьет шампанское.
Не думая, он вписывает "Питер Лайтоулер" - и останавливается. Конечно,
_конечно же_, этот незваный гость должен быть Родериком, грешным изгоем,
братом Элизабет.
Однако перед его мысленным взором предстали светло-карие глаза, прямые
светлые волосы, красивые длинные пальцы и тонкие губы... алчный рот...
В разочаровании Том отодвигает от стола свое кресло и встает. Зачем это
нужно Питеру Лайтоулеру? Почему он оказался здесь со своими
спутниками-животными, зачем потребовались эти странные поступки?
А почему бы и нет?
Питер - незаконный сын Родерика, зачатый в пределах поместья, на
острове среди озера. Тогда Элизабет боялась жука и вороны. Они
присутствовали при зачатии Лайтоулера. Они сопутствовали ему в жизни.
Это было тоже насилие, более обычное, более приемлемое - в той мере, в
какой подобные вещи вообще могут считаться приемлемыми, но Питер Лайтоулер
был зачат в акте насилия. Что, если Родерик вернулся в Тейдон после войны
и разыскал свое дитя?
Что, если он взял к себе своего сына, усыновил его и обучил не только
академическим наукам? "Это мой дом, - мог сказать Родерик мальчику. - По
закону дом принадлежит мне, и однажды он может стать твоим. Существует
искусство, позволяющее достичь этой цели. Слушай внимательно". Он
приступает к наставлениям, к изложению оккультных и необычайных
вопросов...
Но откуда Родерик Банньер может знать подобные вещи? Самого Тома не
интересовали модные разновидности теософского мистицизма, по его
справедливому мнению, запятнавшие двадцатое столетие. Он читал Юнга, даже
баловался с картами Таро [набор особых карт, используемых для гадания,
предположительно унаследованный от Древнего Египта] и книгой "И-Цзин"
["Книга перемен" - древнейшая китайская система гадания по символам],
стремился усмотреть в них известную пользу при исследовании малопопулярных
областей мысли и чувств. Но в сердце своем он считал их пустяковыми
фокусами, костылями для слабовольных и грязных умов.
С чем мог столкнуться Родерик Банньер в 20-е годы? Тогда существовало
движение "Золотой рассвет". Том читал когда-то о нем. Старина Алистер
Кроули [считается одним из самых черных магов, практиковавших в XX в.]
вполне мог попасться ему на дороге. Ну а от него Родерик, несомненно, мог
набраться всяких странных вещей...
Но он не посмел бы возвратиться в поместье. Том знал это: Элизабет и
Маргарет не потерпели бы его появления в собственном доме даже на
мгновение. Однако Питер, сын Родерика, вполне мог явиться сюда и никто не
узнал бы его. Подумай об этом, сказал себе Том. Питер родился в 1910 году.
Ему было восемь в конце войны и восемнадцать, когда Элизабет и Джон Дауни
вступили в брак.
Он буквально видел все это, видел, как это было. Питер Лайтоулер, юноша
и мужчина, личность презентабельная, очаровательная - не менее чем
очаровательная. Он мог познакомиться с Дауни, в некотором смысле стать их
протеже. Он мог войти к ним в доверие, и даже Маргарет вполне могла
поддаться его обаянию, его интеллигентности, культуре, остроумию... Им,
таким впечатлительным, он покажется молодым и невинным.
Итак, Маргарет, стареющая старая дева. Джон, изуродованный герой. И
Элизабет, все доверие, все счастье которой погублено в те жуткие минуты на
озере...
Они были бы настежь распахнуты перед Питером Лайтоулером.
И Родериком Банньером, его отцом.
Стоя возле окон, Том разглядывал травянистый луг. На небе облака то
открывали, то прятали месяц, по траве ходили серебряные и черные волны.
Он нуждался в перерыве. Он нашел _свою_ повесть, но она захватила его
ум, вырвавшись за пределы любого контроля, что глубоко тревожило его. В
тот день он написал тысячи слов - больше, чем когда-либо в жизни за столь
короткий промежуток времени. Том не понимал, что с ним происходит; прежняя
готовность отдаться повествованию, пока оно не затронет никого из живущих,
теперь приняла другой облик.
Он повстречался с Питером Лайтоулером. Загадочный старик оказался отцом
Саймона, и он жал его руку, угощал чаем, обращался с ним весьма любезно.
Как он мог сделать это? Как мог он сочинить эту _ложь_? Том хотел
вдохнуть свежего воздуха, хотел, наконец, убраться из комнаты, где слова
как бы сами собой вытекали из карандаша, марая чистую бумагу.
Он отворил французские двери и вышел на лужайку. Было еще тепло, хотя
задувал ветерок. Из леса доносились птичьи крики.
Не понимая причин, он снял ботинки. Трава была влажной - появилась
роса. Потеряв представление о времени, Том принялся бесцельно ходить по
травянистой лужайке - от дома к буковой изгороди и обратно к поместью. Он
ходил кругами, постепенно тревога его ослабевала.
Том вспомнил, как читал однажды о буддийском монахе, который кругами
ходил вокруг священной горы, пока не просветился. Подвиг был трудным, на
него ушли годы и годы, но в конце концов он стал почитаем как Будда.
Мягкий шелест ног сопровождали относительно приятные воспоминания.
Хождение по прохладной земле вселяло в душу мир и покой, изгоняло из нее
воспоминания о том, что он написал, заставляло забыть страхи и сомнения,
даже его любовь к Кейт. Ни о чем конкретно не думая, он направился через
луг к саду и там начал кружить по очереди вокруг каждого дерева - яблони,
сливы, вишни и груши.
Гипнотическое движение еще более успокаивало его.
Он почувствовал, что идет как во сне. Конечности его отяжелели, словно
налитые свинцом. Чудовищная физическая усталость сковывала его движения,
почти останавливая на месте.
Успокоенный, он повернулся назад к поместью.
Оно исчезло.
На месте дома подымался огромный лес, шелестели деревья. Они тянулись
до горизонта, он не мог воспринять их присутствие своими чувствами или
умом. Массивные стволы и трепещущие листья закрывали окружающий мир,
поглощали его сознание. Ветви деревьев тянулись клуне, корни взрывали
землю под ногами. Том чувствовал, как почва подается под ним, как
трепещет, вмещая в себе эту новую жизнь.
Ведь этот лес был живее любого обыкновенного леса. Живее всякого
зеленого растения.
Том едва смел дышать, тем временем трепещущий лес наполнял мир.
Чаша втягивала его в себя. Том пал на колени, руки его уперлись в дерн,
чтобы обрести надежную и привычную опору, однако сама трава казалась
предательской. Она шевелилась, опутывала его пальцы, приковывала руки к
земле.
Том попытался подняться, напрягая руки, стараясь оторвать их от земли,
но трава не отпускала их. Сопротивление бросило его в пот. Подобного ужаса
он еще не испытывал. Том подумал, что острые как нож травины способны
прорезать его кожу, способны врасти в его плоть, чтобы выкачать из него
соки, на манер жуткого симбиоза. И он будет принадлежать траве, кормя
паразита более могущественного, разнообразного и неопределенного, чем
какая-нибудь блоха или вошь.
Он вновь пытался оторвать руки. Трава как проволока держала его. Том
поднял лицо к небу, оценивая, услышит ли его кто-нибудь, если он закричит.
Теперь он заметил дом, спрятавшийся за лесом, - спрятанный от него.
За листьями он видел людей. Их было трое: Кейт, свернувшись клубочком,
спала между раскидистыми ветвями ивы; Рут и Саймон, стоя по обе стороны
огромного дуба, внимательно глядели на него.
В ужасе он увидел, что Саймон простирает к нему руки и кровь капает с
ладоней. Кровоточили и его ступни; на лодыжке раскрылась рана, и алая
жидкость стекала по узловатой коре дуба. Саймон, бледный, как сама смерть,
жег глазами Тома. И тут он услышал голос Рут, обращенный к нему:
- Ты не должен более оставаться в поместье... Никогда.
Саймон, как эхо, откликнулся, повторяя слова:
- Не должен оставаться в поместье... Никогда.
Кейт пошевелилась, повернулась и села. Ей было удобно между ветвями
ивы. И все-таки ее что-то смущало, что-то заставило ее наклониться к нему,
отыскивая распахнутыми глазами.
Кейт нагнулась вперед, и он услышал ее голос, слабый, гаснущий:
- Помоги мне, помоги.
Руки ее тоже были протянуты вперед, но на них не было крови.
Откровенное движение не нуждалось в словесных подтверждениях.
- Помоги мне, пожалуйста, помоги.
Он вскрикнул:
- Кейт! Кейт!
Но имя ее затерялось за шелестом листьев, в медленном движении соков.
- Том? - Кто-то потряс его за плечо, поворачивая.
Но ведь руки его прикованы к траве... нет, это было не так. Он поднял
их, прикрывая глаза от солнца, затопившего небо, и не сразу, с трудом
узнал Физекерли Бирна.
- Том, что вы здесь делаете? - Твердая рука, взяв под мышки, пыталась
поставить его на ноги. - Это ваши?
Том, не понимая, глядел на кроссовки, которые Бирн протягивал ему.
И тут, вспомнив, он повернул назад к дому.
Поместье покоилось на своей травянистой лужайке, спокойно и безмятежно
купаясь в солнечном свете, словно стояло здесь всегда, вечно пряталось
между этими такими обычными пригорками.
Все деревья вокруг были уже знакомы ему, вдали лежал лес, буки у озера,
фруктовые деревья в саду.
В утреннем спокойствии и тишине он ощутил, что оказался на грани
безумия.
- Опять скверная ночь? - говорил Бирн. - Как насчет кофе?
- Кофе?.. Что?.. Кейт! - Он вырвался из рук Бирна. - С ней все в
порядке, где она?
Том бросился бы бежать, но рука Бирна остановила его на месте.
- Все в порядке. Посмотрите.
Темные волосы Кейт блеснули под утренним солнцем; появившись из кухни,
она вылила содержимое чайника на землю.
- Господи! - Колени его подогнулись, прикрывая руками лицо, он вновь
повалился на траву.
- Кошмары замучили. Том, или что-то другое?
- Я не могу вернуться туда, я не могу снова войти в этот дом. Мне надо
убираться отсюда.
- Пошли. - Безо всяких церемоний, как ребенка, его поставили на ноги и
оступающегося отвели от дома в коттедж садовника.
- Не понимаю! _Почему_ ты не можешь вернуться?
- Я же сказал тебе, мне приснился сон, - проговорил он мрачным голосом,
зная, что она не поверит. Кейт отыскала Тома в коттедже час назад и теперь
расхаживала по нижней комнате, уговаривая его.
Во всяком случае, так он воспринимал случившееся. Он сказал Кейт, что
это был сон, другого объяснения Том не мог придумать. То же самое он
сказал Бирну, назвав свое видение предчувствием, предупреждением, которое
не следует игнорировать. Он, писатель, художник, должен довериться
интуиции. Том знал, что слова эти звучали напыщенно и смешно, что ему
следовало бы вообще воздержаться от них. Тем не менее он не смел вернуться
в дом, вопреки вчерашнему видению.
Ощущая ее неудовольствие, он попытался придать всему более позитивный
оттенок.
- Давай лучше поедем куда-нибудь, Кейт. Съездим в Париж, в Венецию...
Лондон, наконец. Давай попутешествуем, у нас впереди целое лето. Зачем
сидеть здесь, в Эссексе?
- А как насчет твоей книги? Твоего великого труда?
Том видел, что она задета, что он обидел ее. Однако испуг мешал ему
проявить сочувствие.
- Я не сумею написать ее. У меня ничего не получается, одна только
чушь. Незачем попусту тратить время.
- Нет, это не так! - Кейт нагнулась к сумке, которую принесла с собой,
и бросила на стол перед ним стопку бумаг. - Я прочитала, - сказала она. -
Я прождала тебя несколько часов, но ты не пришел, тогда я спустилась в
библиотеку и начала читать. Я знаю, почему ты бежишь. Ты в ужасе, правда?
- Именно так! - с чувством проговорил он. - И неужели, прочитав все
это, ты хочешь, чтобы я продолжал писать? Я же копаюсь в грязном белье
твоего _семейства_!
- Опять за свое! Это же все выдумка! И жук, и ворона, и плющ. - Кейт
яростно посмотрела на него. - Ты все сочинил, и достаточно лишь поменять
имена.
Послушать ее, насколько все просто.
- Но все происходило с настоящими людьми, - ответил он ровным голосом.
- Ты сама показывала мне на чердаке инвалидную коляску, я встречался с
твоим дядей Питером...
- Разберись в своих мыслях. Или это ерунда, пустая трата времени, и
тогда безразлично, что ты пишешь. Или это выдумка, хотя бы отчасти, и ты
помещаешь реальных людей в придуманную ситуацию. Тоже ничего страшного,
потому что ты изменишь все имена. Послушай меня, Том. Ты не можешь бежать
отсюда, не можешь бросить _меня_ именно сейчас.
- Я не могу больше жить в доме.
- Тогда оставайся здесь! По-моему, Бирн не будет возражать, если ты со
своим неврозом временно поселишься у него.
- Я же говорил, что переберусь сюда, если что-то не сложится, правда? -
Том попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.
- Тогда я тебе расскажу кое о чем. Я думала, что это суеверие, что
такого не может случиться с тобой. Не знаю, почему я так решила, ведь
здесь никогда не бывало иначе. - Зайдя за кресло, Кейт положила руки на
плечи Тома, так чтобы он не мог видеть ее лица. - В этом доме всегда
должны жить трое, не более и не менее. Не знаю почему, но так было всегда.
Складывается по-разному. Когда я отправляюсь в колледж, Рут сдает мою
комнату кому-нибудь из студентов Харлоу. Конечно, иногда в доме бывает
больше или меньше людей - на одного или двоих, но не более чем три ночи
кряду. Максимум три ночи. И всегда находится причина: кто-то приезжает,
кому-то снится кошмар, кого-то вызывают... словом, через три дня лишний
всегда оставляет поместье.
- Смешно!
- Посмотри, даже у тебя самого так получается, если подумать. Сперва
это Розамунда и двое ее детей. Потом Маргарет, Элизабет и Родди, а затем
Элизабет, Джон Дауни и Питер Лайтоулер...
- Он провел в доме только одну ночь. - Голос Тома прозвучал довольно
резко.
- Но ведь тетя Маргарет возвращалась на следующий день, правда? Все
полностью совпадает. В нашем доме нечисто, Саймон всегда говорил это. Но
мы с мамой никогда никого не видели и ничего не замечали. У Саймона
расстроена психика, он находится на грани болезни, а пьянство лишь
ухудшает его положение. Я никогда не верила ему, и мама утверждает, что он
только добивается внимания к себе или сочувствия... - Она повернулась,
нагнувшись к его лицу. - Но ты же не такой, как он, Том! Ты
прикидываешься, чтобы заинтересовать меня, или мне нужно отнестись к
твоему поведению серьезно?
Он вздохнул.
- Я... похоже, мне придется переговорить с Саймоном.
- Для этого тебе придется вернуться назад.
- Что ты хочешь сказать?
- Саймон не выходил из дома более года. Это зовется агорафобией. Я
говорила тебе.
В ее голосе слышалась победная нотка: _я же говорила тебе_.
- Давай уедем, Кейт. Куда-нибудь подальше. Не твои это дела, и уж точно
не мои тоже.
Она посмотрела на него.
- Не глупи. Том. Я не могу уехать отсюда. Неужели ты ничего не