Джонс Джеймс. Голубое поместье

- Что такое, старина? - Лайтоулер наклоняется к исхудалым плечам. -
Зачем нам рампы, если вас не будет? Они нужны вам.
Они уже у двери в комнату Элизабет, тут их нагоняет она сама.
- Все в порядке, Питер. Я возьмусь за дело. Мегс сейчас в столовой. -
Она берется за кресло, и руки их соприкасаются. В молчании она катит
кресло по холлу, потом из коридора в кабинет, потом в спальню Дауни.
Лайтоулер следует за ними.
В дверях Элизабет оборачивается лицом к нему и замирает между четырех
углов в раме, которую он назвал своей.
- Спасибо вам за все, - говорит она негромко. - Просто не знаю, что мы
делали бы без вас.
Питер делает шаг к ней, молча смотрит на нее серьезным взглядом. Он
знает, что видят ее глаза, каким именно он кажется ей. Питер прикасается
ладонью к ее лицу, медленно гладит по щеке. Глаза внезапно застывают,
подернутые морозцем. Он проводит правой рукой по лицу, закрывая тонкие
черты. Потом прикладывает пальцы к кончикам ее грудей. Левая рука
опускается вниз и касается мягкой ложбинки между ног.
Тут он поворачивается и уходит.
...
Питер ждет ее в саду. Лишь несколько листьев и горсточка сморщенных
плодов еще остаются на ветвях. Длинные травы уже умирают. Но вечер совсем
не холодный, ведь ветра нет.
В час ночи он слышит, как открывается западная дверь в доме. Ворона
сразу взлетает, исчезая в черном небе.
Он стоит в воротах, ведущих в сад, смотрит на дом. Луна на ущербе, но
звезд много. Он видит ее фигуру, медленно движущуюся по лужайке через
розарий.
Таков обычный путь, каждый вечер она проходит здесь, прежде чем
отправиться спать. Питер видел ее здесь сотню раз. Он усматривает
некоторую аналогию с его собственным обходом дома, с прикосновениями ко
всему. Итак, сейчас она помечает сад, делая его своим. Она не знает, что
он уже побывал там и пометил собственные претензии, как сделал бы любой
пес.
Трава шевелится возле нее.
- Питер? - Она смотрит на него. Удалось! Он не смел даже надеяться на
это. - Питер, где вы?
- Хелло, Элизабет. - Он стоит, распахнув объятия, обратив к ней
приподнятые, открытые ладони. Он следит за движением в траве, но оно
замирает выжидая. Оно признает его власть. Под его ногами жук среди
листвы.
Победным движением он увлекает ее вперед. Дыхание Питера окружает
Элизабет, глаза ее обращены только к нему.
- Не понимаю... - умудряется она сказать.
- Любовь - самая странная вещь на свете, - говорит он с легкой улыбкой,
наблюдая за тенями, мелькающими в ее глазах, сразу и понимающих все, и
растерянных.
- И это любовь?
Он поднимает левую руку и проводит по другой стороне ее лица.
- О да, это именно то, что люди зовут любовью. - Глаза закрываются
словно в глубокой дремоте.
Время пришло. Питер вновь произносит ее имя, ощущая, как оставляют ее
силы. Он заключает ее в объятия, принимая на себя весь ее вес. Она
принадлежит ему, она приникает к нему, дыша в лицо сладкими ароматами.
Голос ее бормочет слова, которых он даже не пытается понять.
И вдруг его разом охватывает бурное желание. Он срывает с нее блузку,
обрывая пуговицы, так хочется ему взять ее груди, воистину вступить в
обладание ими. Его руки ощущают прохладную мягкую тяжесть. Он нагибается и
прикасается к соску зубами. Она уже стонет, и руки ее теребят его брюки,
нетерпеливо дергают молнию, пуговицы...
На траве он сразу входит в нее без дополнительных ласк. Она ведь уже
открыта... Он двигает быстро и настойчиво, не позволяя ей опомниться,
понять и осмыслить происходящее. Он изливается в нее с громким трепещущим
вздохом и, изогнув спину, запрокидывает к звездам искаженное победой лицо.
Она лежит словно ошеломленная. Он отодвигается от нее и встает. Широко
раскрывшиеся глаза ее ничего не видят. Руки мечутся, прикасаясь к грудям,
телу, как к чему-то странному и неведомому для нее. Словно стараясь
убедить ее в том, что ее тело по-прежнему существует, как было всегда.
Слишком поздно. Сделано. Он торопливо одевается, а она лежит, извечно
пассивная, распростершаяся под его взглядом, и ее руки все прикасаются к
коже с легкостью перышка.
Потом он помогает ей встать, помогает одеться и мягко подталкивает к
дому. Элизабет едва смотрит на него, глаза ее пусты и незрячи.
- Я люблю тебя, - говорит он шепотом. - И ты любишь меня.
Он видит, как она бредет по лужайке, как ухитряется отворить дверь.
Элизабет оставляет ее чуточку приоткрытой, но он полагает, что это ничего
не значит."


Том спросил себя, как сумел Питер _сделать_ это. А как насчет
охранителей, плюща?.. _Листовика_? - подсказало его сердце. Как насчет
Лягушки-брехушки? Где они были? Почему они не остановили его?


"Лайтоулер идет через сад к буковой изгороди. Он не замечает волны,
катящейся за ним по траве, хотя ворона кричит, предупреждая его. С
отрывистым карканьем она опускается на один из дубов, и он принимает
птичий крик за возглас победы...
Питер опускает свои ладони на сплетенные бледные ветви, и они тут же
отодвигаются в отвращении. Дерево не желает терпеть его-прикосновения. Ему
хочется осмеять этого бестолкового охранителя, выставленный против него
бесполезный барьер.
Питер лезет в брешь, и шип цепляется за пиджак, удерживая его. Он
неловко пытается высвободиться, и что-то охватывает его - вырвавшееся из
самой изгороди, слишком быстрое, незаметное ни зрению, ни слуху. Что-то
хлещет его по лицу, цепляет за плоть и разрывает мягкие ткани от глаза
корту.
Руки его пытаются остановить, отодвинуть это, и одновременно Лайтоулер
падает сквозь изгородь.
Тут Листовик исчезает. Чуть пошатнувшись, Питер ощущает, что лицо его
пылает от боли. Он поднимает руки к лицу и видит на них в лунном свете
липкую кровь. Жуткое потрясение лишает его всякой уверенности. И он бежит
по октябрьским аллеям к деревне, ощущая, как кровь капает на его рубашку.
Тоже красные пятна, красные возле красных, кровь и вино. Старинная
метафора, вновь выписанная во всей реальности на полотне его рубашки.
Питер Лайтоулер не ведал пределов своему святотатству.
Все это пустяки."


Итак, Питер Лайтоулер изнасиловал Элизабет, подумал Том. Но уместно ли
в данном случае слово "насилие"? Конечно, некоторая степень принуждения
существовала, конечно, это насилие стало возможным благодаря чарам,
странному обряду помечивания дома.
Том остановился, постукивая карандашом по зубам. Неужели ты серьезно
предполагаешь, что в этом доме исполняли _магические ритуалы_? Здесь в
Эссексе, в двадцатом столетии, люди среднего класса, привилегированная
среда? Тогда гипноз, подумал он. Гипноз - вещь возможная. Стоит только
вспомнить об этих шоу, странных трюках, которыми обманывают людей,
дурачащихся в кабаре, в театрах... Это, должно быть, было нечто вроде
гипноза.
И все же в душе своей он понимает, что в поместье орудовали другие
силы. Воспоминания последних трех ночей не утратили яркости. Том вспомнил
видения и галлюцинации, изгнавшие его из дома, саму силу отвержения. Это
дом, решил он. Лайтоулер был зачат в его пределах, на острове в озере.
Остров принадлежит сразу поместью и лесу. Он неразрывно связан с домом так
же, как и Листовик, и Лягушка-брехушка.
Слова проникали в его ум без всяких усилий.
Саймон знает, подумал он. Саймон понимает ситуацию много лучше, чем
женщины. Вот поэтому-то он и пьет, потому-то с ним так трудно. Надо
переговорить с Саймоном, следует ближе познакомиться с ним. (Он - сын
Лайтоулера, напомнил рассудок, а значит, часть своего отца.)
Том вновь берет карандаш, пытаясь сконцентрироваться. Лайтоулер
изнасиловал сестру своего отца, свою тетю... он снова проделал этот
мерзкий поступок, тем более если учесть, когда все это случилось. Конечно,
после войны, скажем в году 1928. Элизабет тогда исполнилось двадцать
восемь, сколько и веку. Питер был на десять или одиннадцать лет моложе ее.
Лайтоулеру было семнадцать или восемнадцать, когда он появился в поместье
и подружился с Дауни.
Питеру Лайтоулеру сейчас 84. _Подходит, это возможно_...
Но так ли все было? Том решил, что не знает, да и зачем ему это знать.
Так сложилась повесть. Заточив карандаш, он продолжил писать.

23

Бирн обнаружил Рут в комнате. Она как раз положила трубку и вздрогнула,
когда он вошел. Он увидел, что она плачет.
- Что случилось? - Он немедленно обнял ее, задумавшись не более чем
если бы утешал ребенка. Рут припала к его плечу, промакивая глаза платком.
- Простите, но что остается думать? - Она не стала отодвигаться от
него.
- Что случилось, Рут?
- Это... мне по-прежнему звонят какие-то неизвестные. Они говорят
_жуткие_ вещи... совершенно немыслимую странную ложь.
- А вы представляете, кто это может быть?
Она покачала головой.
- А как насчет полиции? Они могут подслушать ваши переговоры и узнать,
кто звонит.
- О нет! Такого я не могу рассказать никому.
- Почему же, Рут? - проговорил он мягко.
- Они спросят меня, они захотят узнать...
- Что?
- Что мне говорят. - Пряча глаза, она чуть отодвинулась от него. - А я
не могу... - Она умолкла.
- Так о чем же они говорят, Рут?
Бирн знал, что она собирается сказать. Знал, в чем заключалось
наваждение, где прячется зло. Том открыл его в своей книге. Рут угнетала
вина, а Саймон пытался допиться до забвения, чтобы избавиться от
наваждения, которое сумело охватить всех, и даже Тома.
И тут она все сказала, сказала вслух собственным голосом:
- Речь идет о семье. Мне всегда говорят о моей матери, о моей бабушке.
Мне все время говорят про инцест: что я была зачата в инцесте и _сама_
совершаю инцест.
Задрожав, Рут побледнела.
- Конечно, все это неправда. Смешно даже думать. Просто Саймон - мой
кузен. И даже не первый! Но как ужасно слушать такие рассказы... В округе
любят сплетничать. - Слова вылетали в беспомощном потоке самооправданий.
Бирн взял ее за руки.
- Рут, скажите мне только одно.
Она умолкла, глядя на него.
- Рут, кто ваш отец?
Внезапно побелевшее лицо потрясало.
- Не знаю, - прошептала она. - Совершенно не представляю.
Она лгала. Бирн видел это в том, как она прятала глаза, как сжимала
руки, угадывал в капельках пота, выступивших на верхней губе.
Он отвернулся и обнаружил, что Саймон стоит в дверях.
- Дорогие мои, не помешал? Не обращайте внимания. - Он аккуратно прошел
через кухню к холодильнику и достал из него подносик со льдом.
- Саймон, сейчас опять позвонил тот человек.
- И наш добрый, милый, надежный садовник подставил тебе плечо, чтобы ты
могла выплакаться?
- Она была очень расстроена, - сказал Бирн. - Или я должен был
невозмутимо выйти?
Саймон игнорировал вопрос.
- Почему ты не пришла прямо ко _мне_? Почему ты не хочешь рассказать
мне об этом?
- Не могу.
- Значит, речь шла обо мне, так? Кто-то наговаривает тебе гадости обо
мне. - Саймон внезапно повернулся к Бирну. - Нет, не уходите. Останьтесь.
Это интереснее мыльной оперы, и нам теперь нужна зацепка в конце эпизода.
Как насчет возвращения блудного сына? Победитель обязательно должен
найтись, иначе кто же захочет включать телевизор снова.
- О чем ты? - Рут изумилась. - Иногда я просто не понимаю ни слова из
того, что ты говоришь. Прости меня. Извини, что я так расстроилась. Я
просто устала.
- А кто не устал бы на твоем месте? Еще раз говорю тебе, Рут: ты
взваливаешь на себя слишком много. Ты работаешь на износ.
Знакомая песня, рассудил Бирн. Довольно. Он выскользнул из двери, и
никто этого не заметил.


Бирн медленно возвращался в коттедж. Убирайся отсюда, твердил он себе.
Все эти семейные сложности, которые затягивают тебя, ничего хорошего не
принесут. Саймон уже ревнует, и Рут...
Рут. В ней-то и была вся проблема. Он не мог оставить ее, тем более в
такой ситуации. Речь шла о сочувствии. Он понимал, что ее битва с Саймоном
уже почти завершилась. Чувство, еще связывавшее их, нельзя было теперь
называть любовью, что, конечно же, не обесценивало их взаимоотношений.
Иные могучие связи бессильны перед привязанностью. Однако Рут виделась ему
свободной, радующейся его объятиям, желающей, чтобы он остался. Она
уходила от Саймона - к нему.
Но только безумец мог оставаться в поместье. Бирн посмотрел на дом,
нежившийся под полуденным солнцем, на травы, мягко кивавшие вокруг него.
За деревьями лучи солнца отражались от крыши. Яркое пятно отталкивало
взгляд. Дом по-прежнему казался ему неприятным, неуютным, но
обворожительным. Дом дразнил рассудок Бирна, и он никак не мог привыкнуть
к этой игре. Его не удивляло то, что Том не мог жить здесь и не мог
уехать.
Как и он сам. Теперь он мог уехать с тем же успехом, что и отрезать
себе руку.
Могучие буки возле озера трепетали под незаметным ему ветерком. Вновь
сделалось очень жарко. Бирн попробовал себе представить пекло в центре
Лондона и понял, что совершенно не хочет в нем оказаться. Застрял между
чертом и морскими глубинами, поместьем и городом. Он вздохнул. Быть может,
осталась еще неделя, только одна, необходимая для уничтожения сорняков,
душивших дорогу. Тут уж Рут приободрится - ей станет лучше, когда от ворот
к дому будет вести аккуратная дорожка.
В глубине души Бирн знал, что останется до конца и увидит, чем все
кончится, что бы здесь ни произошло.

24

На столе в коттедже обнаружилась бутылка виски, чистого солодового
напитка, и более ничего. Бирн удивился столь наглому подкупу. Нет,
отвлечению: бутылки виски едва ли достаточно, чтобы выманить его из
поместья. Но от чего его решили отвлечь?
С внезапной тревогой он подошел к двери и взглянул на уходившую к дому
дорожку, словно она могла что-то открыть ему. Тут Бирн услышал машину,
поворачивающую на дорожку.
Возле коттеджа остановился новый "пежо". Женщина со стрижеными седыми
волосами открыла дверцу и вышла. Она посмотрела через крышу машины на
Бирна.
- Кто вы? - спросила она надменным тоном. - И что вы здесь, собственно
говоря, делаете?
- Я помогаю в саду, - ответил он терпеливо. Женщина показалась ему
знакомой, и Бирн решил, что наверняка видел ее по телевизору или в
газетах. На ней был великолепно сшитый, кофейного цвета полотняный костюм
с черной блузкой. Она была в высшей степени самоуверенной, и тем не менее
он удивился, когда она промаршировала мимо него в коттедж.
Острые глаза, ничего не пропустив, немедленно остановились на бутылке
виски.
- Итак, это вы носите выпивку в дом? - проговорила она с
пренебрежением. - И сколько он платит вам?
- Простите... а какое отношение к этому дому имеете вы?
Она поглядела на него как на какую-то пакость, обнаружившуюся под
дверным ковриком. Тут Бирн заметил, что она старше, чем показалось ему с
первого взгляда: кожу ее покрывали тонкие морщинки, костяшки пальцев
раздул артрит.
Неожиданная гостья быстрым движением сбросила со стола бутылку,
разбившуюся о каменный пол. Резкий запах алкоголя наполнил дом.
- Вы всегда так поступаете или сегодня особенный день?
- Вы недостойны презрения. - Она повернулась на каблуке и вылетела из
коттеджа, захлопнув за собой дверь.
Хмурясь, он принялся убирать. А потом щетка замерла в его руках над
совком.
Бирн никогда не встречал ее, однако лицо этой женщины показалось ему
знакомым, буквально как у старого друга. Она была похожа на Саймона.
Более того, выражение ее глаз, без всяких сомнений, напоминало ему Тома
Крэбтри.


Час спустя Бирн воевал среди зарослей крапивы возле дорожки, когда Рут
явилась за ним.
Она раскраснелась, либо от жары, либо от набежавших слез.
- Бирн, простите меня! Алисия рассказала мне о своем поступке, и я
сразу поняла, что она совершила жуткую ошибку.
- _Алисия_? Итак, это была мать Саймона? - Он стянул перчатки и вытер
лоб. Во всяком случае, этот факт кое-что объяснял, хотя бы отчасти.
- Она в отчаянии из-за его пьянства, понимаете. - Рут посмотрела на
него, чуть наклонив голову.
- Рут, я ничего не делал. Я никогда не приносил алкоголь в дом, ни для
Саймона, ни для себя. Я вообще не представляю, откуда взялась эта бутылка
виски... она не имеет ко мне никакого отношения.
- О, я знаю, но... поймите, Алисия ошиблась.
- Конечно. - Бирн медлил, изучая ее. Рут казалась смущенной,
расстроенной, и ему более чем когда-либо захотелось увезти ее отсюда, в
какой-нибудь спокойный и уединенный уголок, где нет ни обязанностей, ни
родственников. - А Алисия намеревается остаться в доме?
- Нет, она снимает комнаты в Эппинге. Она ненавидит поместье и
поклялась, что не проведет здесь и дня, после того как мы повзрослеем
настолько, чтобы взять на себя дом. Она приехала поговорить об этом
празднике. У нее свое мнение о том, что здесь может быть, а что не может.
- Так ей нравится ваша идея?
- По-моему, она опасается за Саймона. - Рут со вздохом опустилась на
траву.
Бирн присел возле нее.
- Ему сделалось хуже? - спросил он.
Она молчала, он не хотел торопить ее.
- С ним становится очень трудно. Не знаю... не знаю, сколько я еще
смогу выдерживать его. Он не хочет выходить из дома, однако я сомневаюсь в
том, чтобы ему было полезно сидеть взаперти день ото дня и размышлять.
Доктор Рейнолдс прописывает разные таблетки, но Саймон не принимает их. Он
погрузился в отчаяние. Но я просто не понимаю, как он добывает выпивку.
Наверное, кто-нибудь из деревни пробирается внутрь и...
- Неужели вы действительно верите в это? Чем может Саймон заплатить за
выпивку?
- Саймон получает пособие. Скромное, но вполне достаточное. К тому же
иначе просто не может быть. Вы никого не видели здесь, правда?
Кроме Питера Лайтоулера, подумал Бирн. Он давал деньги, он приказывал
своим слугам оставлять записки. Бирн побывал на обоих концах линии.
Впрочем, он понимал, что не должен поминать Лайтоулера при Рут.
- Я пригляжу, - обещал он. - Однако сюда может пробраться всякий. В
изгороди полно брешей, а от озера может подойти кто угодно. Сделать это
несложно, нужно только выбрать время, когда вас с Кейт не будет дома.
- Я не могу сразу оказаться всюду! - воскликнула она, словно отвечая на
какой-то упрек. - Иногда мне хочется отказаться от работы, но нам нужны
даже такие деньги. И я не могу попросить Кейт проследить за Саймоном, это
нечестно по отношению к ним обоим.
- Бедная Рут. Мне хотелось бы помочь вам.
Она прислонилась головой к его плечу. Совершенно естественным образом.
- С вами я хотя бы могу выговориться, потом вы творите в саду настоящие
чудеса. И всегда оказываетесь рядом, когда я нуждаюсь в вас.
Как плохо, как жаль, что эти отношения не могут иметь будущего. Саймон
буквально разделял их физически. Бирн мягко отодвинулся.
Рут продолжала говорить, будто ничего не заметив.
- Я тут подумала. Надо бы выплатить вам какую-то сумму, как-нибудь
поручиться за будущее...
Какое же искушение - принадлежать к чему-то, находиться _здесь_, рядом
с Рут. Что он _делает_, как он может думать такое? Так скоро?
- Рут, у меня есть дела, которые нужно уладить.
- Что? Я думала, мы с вами решили: как только вы разберетесь с армией,
то сразу вернетесь сюда.
Он потянул травинку, провел по ней пальцами.
- Дело не только в армии. Понимаете... Кристен погибла при неясных
обстоятельствах. Это была не столько диверсия, сколь обычное преступление.
- А я полагала, что это была бомба террориста.
- Такова официальная версия, но она неверна.
- Неверна? Кто же мог тогда подложить бомбу?
Дэвид, едва не выпалил он. Мой лучший друг. Но вместо этого только
пожал плечами и солгал:
- Не знаю.
Помедлив, Рут взглянула прямо на него. В смятении он подумал, что она
понимает много больше, чем он готов допустить. Впервые Бирн заметил
интеллект на лице Рут, ее проницательный взгляд. Ему хотелось никогда
более не лгать ей.
- Тогда пусть все идет своим чередом, Бирн. А пока время идет,
оставайтесь здесь, - сказала Рут, едва не прикоснувшись к его руке. Он
знал, что прикосновение окажется деликатным, легким, как бабочка. - Нет
нужды трогаться с места по крайней мере сейчас. Все подождет. Еще
несколько недель ничего на значат. Останьтесь до праздника.
Бирн уже решился на это и поэтому сразу обещал ей, со страхом заметив
облегчение на ее лице.
- А потом настанут летние каникулы, и тогда я смогу убедить Саймона
посетить психиатра. За такое дело проще браться, когда не надо каждый день
ездить на работу.
- Должно быть, он очень любит вас.
Еще одна из тяжеловесных пауз. Неужели она намеревается снова солгать?
- Наверное, где-то в глубине души. В детстве мы были друзьями,
остальной мир для нас словно не существовал. Саймон на три года старше
меня. Я тогда считала его чудесным. Мы жили здесь с Алисией - воплощенный
идеал, не детство, а сон.
- И что же потом сложилось не так?
Рут нахмурилась.
- О, это было так давно. Мы отправились в разные университеты, и Алисия
запирала дом на время семестров. Она терпеть не могла оставаться здесь в
одиночестве. Алисия вернулась к преподаванию. Но дом после этого
изменился. Он стал каким-то временным, неухоженным... как зал ожидания на
вокзале или что-нибудь в этом роде. Я не виню Алисию, конечно же, нет, но
после того восстановить здесь порядок можно было, лишь потратив огромные
силы. Вероятно, мы тогда были слишком молоды, слишком полны амбиций и
энергии, чтобы думать о старом доме.
- А как относится к нему Саймон?
- Когда мы были детьми, он никогда не обнаруживал каких-нибудь
признаков желания что-либо сделать. Но все знали, что однажды дом станет
моим. Но вот после того как Саймон побывал в Оксфорде, он сделался...
весьма непредсказуемым. Он начал пить, связался с грубыми распущенными
людьми. Он блистал на студенческих спектаклях, им восхищались. И это,
наверное, не принесло ему ничего хорошего. Он сделался таким
неуравновешенным. Завел пару интриг, одна из них закончилась скверно, но
ничего к нему не прилипло. Когда мы вернулись сюда на каникулы, он
показался мне другим - разочарованным и не заботящимся о себе.
- И с тех пор вы пытаетесь поправить положение дел?
- Саймон утверждает, что этим занимаетесь именно вы. - Она искоса
взглянула на него. - Родственные души, так это называется. - Рут
непринужденно рассмеялась. - Приходите сегодня к обеду, Бирн, пусть Алисия
извинится. Приходите и будьте своим.
- А это разумно? Как насчет Саймона?
- О, нечего думать о Саймоне! Он будет занят собственной матерью и
никем другим. Едва ли он заметит ваше присутствие.
Бирн проследил, как она возвращается по дорожке к дому, подумал: не
считает ли Рут себя такой же, как он, предательницей? Обсуждать Саймона за
его спиной, сплетничать о чем бы то ни было, казалось нелояльным.
И все же, если бы они не заговорили, то опять прикоснулись бы друг к
другу. За пределами слов, объяснений и повествований лежал другой мир -
опасный, неизвестный и разрушительный.
Бирн не знал слов, способных удержать их порознь.

25

- Итак, ты взялся за книгу.
Алисия стояла в дверях библиотеки с бокалом фруктового пунша в руке.
Том резко обернулся.
- Алисия! Я не знал, что вы здесь!
Он встал, подошел, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Такому приветствию
она сама научила его, прежде чем отправить в Кембридж. Однако подобное
приветствие подобает лишь ей одной.
- Вы останетесь здесь? - спросил он.
Она качнула головой.
- Нет, в гостинице "Колокол". Теперь я никогда не останавливаюсь в этом
доме. - Поставив бокал на полку, Алисия повернулась к нему.
- Что с тобой происходит, Том? Ты выглядишь ужасно.
Тревога, слышавшаяся в ее голосе, разоружила его. Интерес к собственной
персоне всегда льстил Тому.
- Я... плохо сплю. Как-то не получается в этом доме.
- Только не рассказывай мне, что и ты оказался жертвой этого фокуса с
тремя ночами. - Она передернула плечами, будто отмахивалась от пустяка. -
Менее всего я жду этого от тебя.
Он в смущении глотнул.
- Это... словом, не мне решать. Просто так случилось.
Недолго помолчав, Алисия посмотрела на него.
- И теперь ты живешь в коттедже садовника вместе с наемной прислугой, -
сказала она наконец.
Том улыбнулся, радуясь тому, что тема переменилась.
- Бирну не платят за его работу.
- Но ты умудрился не попасть в рабочие списки Рут. - Разговаривая, она
приближалась к столу и, наконец остановившись, положила руку на стопку
листов, но не взяла ни одного. Только спросила: - Это твоя рукопись, Том?
Ну, как здесь пишется?
Он покраснел. Как сказать ей об этом? В памяти возникли кое-какие
колоритные сценки. Ведь это ее семья и ее _бывший муж_.
- Получается... - неуверенно начал он. - Нечто вроде семейной саги.
- Женское чтение? Едва ли. - Ее проницательные глаза не оставляли его
лица. Том с неловким чувством подумал, что Алисия умеет читать его мысли.
Почему она всегда держит его на грани? Почему ей всегда нравится дразнить
и конфузить его?
- Рут говорила, что ты расспрашивал ее о Банньерах. Неужели ты нашел
плодотворный сюжет? Или ты пытаешься, как я предполагала, основываться на
реальных фактах?
- Боже мой, нет! - Это следовало отрицать. - Не совсем. Я пользуюсь
хронологией семьи в качестве основы. Ну о том, как Родерик и Элизабет
росли вместе, о тем, почему его лишили наследства...
- Да, _та самая_ старая история. А я не находила ее достаточно яркой
для литературных целей. Мерзкий маленький инцидент, раздутый вне всяких
пропорций.
Так что же произошло здесь по ее мнению?
- Расскажите мне об этом, - предложил он. - Все что вы знаете.
Она опустилась в кожаное кресло на другой стороне стола.
- Нет, давай сперва выслушаем твою версию. Тепленькую, прямо из-под
пера.
- Вы хотите прочесть? - Он поворошил стопку листов на столе и разделил
ее пополам. В первой части не упоминалось о Питере Лайтоулере. Незачем