Джонс Джеймс. Голубое поместье

невинности. В ней никогда не было хитрости, умения защитить себя. Могла ли
зрелость переменить ее?
Он сомневается в этом. Есть женщины, которые проживают свою жизнь как
во сне, продвигаясь к старости без явной цели или амбиций, к которым не
прикасается воля. Безмозглые коровы, особенно доступные для того, кто
умеет манипулировать ими и эксплуатировать.
К пренебрежению его подмешивается нечто опасное. Теперь он охладел. Он
стал бесстрастным, свободным от всяких чувств. Это был долгий процесс,
цепь событий началась еще в детстве.
Мать забыла его. Она всегда то уставала, то отдыхала, то упражнялась. У
нее никогда не хватало на него времени. Еще шестилетним малышом он
скитался по улицам Лондона в обществе одной только собаки. Потом пес
пропал, и он плакал всю ночь. А отец еще побил его - за шум, за
слюнтяйство и за то, что потерял пса. Его отдали в школу, чтобы научить
заботиться о себе, и тут родилась сестра. Событие это навсегда осталось в
его голове связанным с отвержением и изгнанием.
Он всегда ненавидел ее. И тем не менее не мог забыть эту черноволосую
девушку, которая поверяла ему свои секреты, называя деревья своими
друзьями, и верила в существование придуманного ею пса. Уютные, легкие
воспоминания, память о ней никогда не оставят его. Ему не нужны ни рисунки
Питера, ни слова, чтобы вспомнить, какой она была.
Родерик торопливо добирается до конца письма сына, сминает его и
отбрасывает.
Снаружи у виллы, невзирая на жару, устроились две женщины, как раз за
раскаленными скалами. Их черная одежда выбелена песком и пылью. Они сидят
у моря, и едва живая волна лижет их лохмотья. Они с чем-то играют, рвут на
части, кровь и перья липнут к их губам. Та птица, которую он только что
видел. Родерик вспоминает ее крылья, неуверенные и неуклюжие в горячем
восходящем потоке. Они приманили ее к берегу. Эта пара любит играть.
Родерик Банньер останавливается на мгновение. А потом звонит в
колокольчик на столе.
Они мгновенно оказываются рядом... кровь и перья на бледных лицах,
подолы мокры.
Он скупо улыбается и говорит:
- Мы отправляемся домой. Настало наше время.
Их охватывает необычное молчание.
- Нет, - говорит низкая, та, которая всегда так пристально следит за
ним. Ее черные сальные волосы рожками поднимаются по обе стороны лба, в
злых глазах нет ничего человеческого. Родерик Банньер не доверяет ей - как
и другой. Он подозревает, что обе чего-то хотят от него.
- Нет, - повторяет она. - Ты никогда не сможешь вернуться в поместье.
Родерик хмурится.
- Кто ты, чтобы говорить мне подобные вещи? Я здесь главный!
Но на деле он прекрасно понимает суетность своих слов. У него нет
истинной власти над этой парой.
Они не повинуются ему. Уже не впервые.
В этой выбеленной комнате дома на берегу невысокая обращает свои
бесцветные глаза к Банньеру.
- Нет. Живым ты никогда не вернешься в поместье.
- Не говори ерунды!
- Когда это мы ошибались? - произносит другая женщина, не знающая ни
имени, ни семьи, ни прошлого. Эта странная женщина, в черной одежде, с
темными крысиными хвостиками на голове, подступает к Родерику. - Довольно.
Мы ждали достаточно долго. Пора платить.
- Что ты имеешь в виду? - Он не представляет, о чем она говорит, но
плоть его съеживается от страха.
- Ты должен стать более... гибким. Во всех отношениях.
Женщина делает шаг к Родерику Банньеру, другая заходит за его спину, ее
пустые глаза смотрят в никуда. Она улыбается, ее раскрашенный рот
перевернулся в насмешке.
- Что вы хотите сказать? - шепчет он, отступая, но женщина остается
рядом.
- Живым ты никогда не вернешься, - повторяет она.
- Я не понимаю! - кричит он.
- Я не живая, - отвечает женщина, и Родерик осознает правду того, что
он всегда отрицал. Эти двое не живы. Они не из плоти и крови в обычном
смысле этих слов. Что-то вроде насекомого или птицы... среднее между
хитином и пером. Они принадлежат к поместью, они - часть его странной
судьбы. Он сжимает кулаки, и она говорит снова. Она? Почему он пользуется
этим местоимением? - Я не живая, и теперь тебе пора узнать, кто мы такие
на самом деле.
Ладонь ее поднимается и перехватывает шею Родерика Банньера.
- Тебе пора жить внутри тройки, в рамках схемы.
И пока кровь барабанит в его ушах, пока лопаются сосуды в глазах,
окрашивая мир кровавыми метками, пока он ощущает, что в мире для него
больше нет воздуха, он осознает некую истину.
Живым ты никогда не вернешься в Голубое поместье.
Мертвым ты можешь попытаться."

33

- Где Кейт? - Рут бурей ворвалась в комнату. Алисия и Саймон уже сидели
за чаем. - Ее велосипеда нет в гараже. Где она?
Какое-то время все молчали.
- Саймон! Скажи мне! - Рут дрожала от гнева, губы ее сделались тонкими.
Она хлопнула сумкой по столу, рассыпая бумаги.
Саймон ответил:
- Рут, возьми себя в руки. Она уехала на весь день к подруге.
- Она отправилась к этому человеку. Как могли вы ее _отпустить_? Как вы
могли позволить ей?
- Чем я мог остановить ее? Что я должен был сделать? Проколоть шины ее
велосипеда, лечь поперек дороги, стукнуть по голове и уволочь за волосы в
кусты? Ради бога, Рут, она же взрослая! Взрослая! И вправе принимать
решения самостоятельно. - В голосе его слышалась скука.
- Но не в этом случае. - Рут внезапно опустилась к столу и уткнула
голову в руки.
Алисия молча следила за ней. А потом поставила у локтя Рут кружку чая.
- Не надо. Рут, это на тебя не похоже. Тебя что-нибудь расстроило?
- Только моя дочь, завязывающая дружбу с мужчиной, который...
который... я презираю его! Как вы могли отпустить ее!
- От нас ничего не зависело, - сказал Саймон.
- От тебя никогда ничего не зависит. Ты ни за что не отвечаешь и
увиливаешь от всего. Словно ты вовсе не понимаешь того, что происходит
вокруг.
- Да ладно, оставь это, Рут! В чем дело? Он стар, слаб, беспомощен и
одинок.
- Он отбирает у меня мою дочь!
- Это смешно. Ты должна понимать это.
- Я знаю лишь то, что вижу! Я вижу, что все вы в заговоре против меня.
Вы вступили в сговор, чтобы вернуть этого человека в мой дом, отобрать его
у меня...
- Рут, ты говоришь безумные вещи; какой-то параноидальный бред, -
произнесла Алисия преднамеренно рассудительным тоном.
- Сегодня было три телефонных звонка, - сказала Рут снова негромко, и
они едва не пропустили эти слова мимо ушей.
- На работу? - спросил Саймон. - Неизвестные звонили тебе во время
занятий в школе?
- Дважды во время уроков и один раз за ленчем.
- Моя дорогая! - Алисия села рядом, обняв рукой Рут за плечи. - Как это
ужасно, нечего удивляться, что ты расстроена.
- Понимаешь, звонил он. Он или его твари. - В голосе Рут слышалась
убежденность. Она встала, отстранив Алисию, подошла к раковине и, взяв
один из бокалов из сушилки, решительным движением разбила его о плитки
пола. - Мне бы хотелось убить его. Мне бы хотелось... - Она умолкла. - Эти
твари повсюду сопровождают его, они стоят за всем. Они звонят мне и
рассказывают, что он делает с Кейт. Они говорят такие жуткие вещи, которых
я потом не могу забыть...
- Почему бы тебе просто не бросить трубку? - отозвался Саймон без
особого сочувствия. - Зачем слушать такое? Раз это не твои любимые
ягнятки, самаритянка, значит, можешь и отключиться.
- Я слушаю потому, что хочу узнать, _почему_ он делает это! Чего он
хочет, чего добивается?
- Ты сама это сказала, - спокойно ответила Алисия. - Он хочет получить
дом и выгнать тебя. В этом все дело.
- Но я _никогда_ не впущу его, никогда, что бы он ни делал!
В дверях в холл послышался звук. Подняв глаза, они увидели Тома,
глядевшего на разбитый бокал на полу. В руках его была стопка листов.
- Я... простите, я случайно подслушал. - Он прочистил горло. - Я решил
прогуляться, подышать воздухом. Я не хочу ужинать. Если вы увидите
Физекерли Бирна, не могу ли я вас попросить, чтобы он пришел и забрал меня
из библиотеки попозже - часов в десять?
После необычайно официальной фразы он чуть запнулся. Все молчали.
- Пожалуйста, передайте ему вот это. - Том положил листки на стол. - Я
хочу, чтобы он прочитал их. - Он оглядел их лица и, выходя из комнаты и
закрывая за собой дверь, сказал:
- Простите.
- Проклятая книга! - воскликнула Рут. - Если бы только он больше уделял
внимания Кейт.
- Безразлично, - отозвалась Алисия. - Это происходит само собой.
- Я знаю, чего ты добиваешься. - Рут посмотрела на Алисию с презрением.
- Ты хочешь форсировать события, правда? И управлять всеми нами в ходе
своей давней свары? Ты прислала сюда Тома, поскольку знала, что он будет
писать эту проклятую повесть, а твой бывший муж попытается в очередной раз
наложить свои загребущие лапы на мой дом. Словом, за всем этим надо искать
тебя, так?
- Какую чушь ты порешь, моя дорогая. - Алисия ласково взяла Рут за
руку. - Почему бы тебе не прилечь?.. Вот что, прими ванну или душ перед
обедом. А мы с Саймоном все приготовим...
- Не смей заботиться обо мне, Алисия! _Не смей_ заботиться обо мне! Я
не позволю, чтобы ты манипулировала мной! - Растрепанные волосы окружали
лицо Рут. Глаза ее пылали яростью. Повернувшись, она вылетела из комнаты.
Шаги ее простучали в холле, потом в библиотеке, с певучим звуком упала
крышка фортепиано.
Эти повторяющиеся, постоянные ноты, а потом ее сильный голос во всей
первозданной красе наполнил дом.

Внезапной и прожорливою пастью
Как пес впилась в меня любовь...

- Мне ненавистна эта песня, - сказал Саймон. - Из немногих шедевров
Дюпарка я терпеть не могу лишь ее.
Рука Алисии дрогнула, останавливая его резким жестом.
- Как по-твоему, когда в последний раз пела Рут? - спросила она
негромко. - Почему же она поет сейчас, почему именно сейчас?
Они глядели друг на друга, песня приближалась к своему загадочному
концу.


"- Почему ты теперь никогда не заходишь к Джону?
Лайтоулер отрывается от наброска в альбоме, они рисовали западный фасад
дома, и в библиотеке что-то блеснуло. Бинокль, отметил он. Дауни следит за
нами.
- По-моему, Джон еще не принимает гостей, - отвечает он кротко.
- Ты скорее похож на члена семьи, - говорит Элизабет. - Яне сомневаюсь
в том, что он будет рад твоему обществу. Он живет очень уединенно, ты это
знаешь.
- Разве может мужчина предпочесть твое общество чьему-нибудь другому? -
Лайтоулер опускает альбом. Он принял решение. Довольно прятаться в
темноте. Следует устроить свое положение в доме, прежде чем Маргарет
вернется из США. Пора отделаться от Дауни.
Срок Элизабет близок. Глаза его останавливаются на ней ненадолго, и она
покоряется их привычным чарам.
Пальцем поворачивает к себе ее подбородок. Губы его грубо впиваются в
ее рот; остекленевшие глаза Элизабет едва ли что-нибудь замечают.
Их разделяет ее раздувшийся живот. Ему все равно. Он находит в этом
что-то волнующее. Он разворачивает ее, задирает юбки, а другой рукой
спускает верх брюк.
Входя в нее, он смотрит поверх склоненной головы на библиотеку, в
которой еще поблескивает бинокль. Рот его в восторге растягивается.
Закончив, он не дает ей времени привести в порядок одежду или поправить
волосы. Он вновь привлекает Элизабет к себе и впивается в ее рот,
прикусывая губы, так что проступает кровь, - не выпуская ее из ловушки
своего взгляда, удостоверясь, что транс не оставил ее.
А потом хватает ее за руку и увлекает через лужайку, через розарий - на
террасу к дверям в библиотеку. Распахивая их, врывается в комнату. Книги
падают с полок, распахиваются на полу, разбивается фарфор, рассыпаются
цветы.
Он обнаруживает перед собой ствол ружья.
...
- Оставь ее. - Шепот Дауни едва слышен. Он держит винтовку у плеча,
Лайтоулер знает, что калека не сумеет долго продержаться в этом положении.
Дыхание его и так уже дрожит. Глаза его похожи на черные ямы.
- Ну как, понравилось представление? Правда, волнующее зрелище?
Лайтоулер каменеет восторгом. Он привлекает Элизабет к себе так, чтобы
она стала перед ним, закрывая его от ружья. Подхватывает рукой левую
грудь, сжимая ее пальцами. В зеркале за головой Дауни он видит ее пустые
глаза и кровь, выступившую на губах...
Он никогда не воспользуется ружьем, пока Элизабет в моих руках, думает
Лайтоулер.
Дауни стреляет. Пуля ударяет в стену слева от головы Лайтоулера,
заставив его дернуться в сторону; лишившийся дыхания от удивления, он
наполовину прикрыт столом. Отдача откатывает коляску к стене, ствол ружья
в руках Дауни опускается. Белый как лист, калека задыхается. Вокруг него
рассыпались книги, страницы загнуты и помяты.
Не выпуская Элизабет, Лайтоулер увлекает ее за собой. Кто бы подумал,
что старик осмелится?
- Ты обезумел? - кричит он, повинуясь приливу адреналина, с восторгом
обнаружив, что ему предстоит схватка. - Ты собираешься убить свою жену?
Своего ребенка?
- Это твой ребенок и тобой драная шлюха. - Тоненький голос пронзает уши
шипением змеи.
Дверь в коридор открыта. Лайтоулер поворачивает голову, встревоженный
внезапным движением.
Бесконечно более опасная, чем Дауни, более опасная, чем эта женщина,
которая со стонами и рыданиями пытается освободиться от его чар, невидимая
для Элизабет или Дауни, перед ним появилась Лягушка-брехушка в ее истинном
обличьи."


Оторвавшись, Том поежился. Она там - сидит у двери, как и должно быть.
Он придерживает дыхание, вдруг ощущая, как заныли едва зажившие раны на
его спине. Она сидит и следит, как его карандаш выписывает на этих
страницах подробность за подробностью - отвратительный неестественный
образ, а ум его осиливает сам факт существования этого создания.


"Мечется раздвоенный язык, белый мех растет прямо из костей, словно
какие-то серо-белые хлопья облаком окружают его. Дикая энергия обитает в
глазах этого существа, готового остановить взглядом и лишить подвижности
жертву. Мускулы напрягаются, готовые к движению.
Она делает шаг в сторону Лайтоулера. Дыхание сочится мерзостью, зубы
явно острее бритвы. Огромные когти, обагренные кровью, торчат из широких
лап. Уши с алыми кончиками заложены назад, с них на пол и мебель слетают
красные капли.
Элизабет падает из рук Лайтоулера, ее плач остается где-то вдали. С
Дауни можно не считаться; он до сих пор пытается справиться с ружьем.
Хранитель вступает глубже в комнату, и Питер пытается взять себя в
руки, вспоминая все заученные трюки и фокусы. Теперь это не игра. Он
знает, что где-то там Дауни вновь готовится к выстрелу, что Элизабет
пришла в чувство и приближается к нему...
Ему все равно. Время остановилось.
- Убирайся. - Элизабет стоит у стола, и Лайтоулер видит, как ее руки
стискивают тяжелое пресс-папье. Возле нее скалится Лягушка-брехушка.
Лайтоулер делает шаг в сторону Элизабет - с отчаянным лунатическим
риском. Он не считается с Дауни, все еще старающимся поднять ружье.
Значение имеет Элизабет. Лишь они опасны друг для друга. Тварь эта -
нереальный фантом, явившийся сюда из другого измерения. Дауни стреляет и
вновь промахивается, разбивая оконное стекло. Калека оседает в кресле,
ружье падает на пол. Даже не глядя, Лайтоулер понимает, что он умер.
Он пытается вспомнить все, что выучил, все, что знает. Он пытается
сконцентрироваться, вновь завладеть глазами Элизабет, отвлечь ее ум от
тяжелого стекла в ее руке, но пол начинает трястись под ногами.
У него ничего не получается, он ничего не может понять.
Это не Элизабет. Это не она, что-то другое воюет с ним. Пес лишь часть
происходящего. Пол уходит из-под него, наклоняясь, двигаясь. Он
оскаливается, выставляет руки.
Но дом все еще сопротивляется ему. Он скорее ощущает, чем видит, как
комната движется вокруг него. Падают книги, разбивается мебель, муж ее
мертв, но Элизабет стоит рядом с проклятым псом и повторяет снова и снова:
"Убирайся, убирайся! Дом не твой, и никогда не будет твоим".
Стеклянное пресс-папье ударяет его в голову позади уха. Новое движение,
и пол встает перед ним. Лишившись равновесия, он отчаянно тянется к
Элизабет, но ее нет на месте.
Голова наполняется ее словами и болью, конечности ослабевают. В гневе,
с отчаянием он понимает, что падает, падает все быстрее и быстрее; голова
кружится вихрем.
Дом вращается вокруг него и изрыгает его в парк.
А Элизабет падает на колени возле тела своего мужа и охватывает живот:
ей предстоит новое испытание."

34

- Они всегда ненавидели мужчин. - В голосе старика, сидевшего на софе
рядом с Кейт, не слышалось пыла. Они разглядывали альбом, полный старых
фотографий и памяток. - В женщинах этого дома всегда было что-то
самодостаточное, даже неуязвимое. О, конечно, скорбная и прекрасная
Розамунда... твоя прапрабабушка, дорогая, создательница дома. Красавица,
как и все женщины рода Банньеров. - Он показал на концертную программу,
раскрашенную бледно-розовой и светло-зеленой сепией. Fleur jetee,
утверждал причудливый почерк. La belle chanteuse [забросанная цветами...
прекрасная певица (франц.)] поет снова. - Я не знал ее, и воспоминания
моего отца Родерика обнаруживали некоторую неопределенность. Она никогда
не жила здесь, сказал он однажды. Розамунда разъезжала по свету, выступала
в "Ла Скала", "Гранд-Опера", в нью-йоркском "Метрополитен-Опера". Ее
никогда не было дома, когда они жили в Англии. Тогда мой отец и взбесился.
- Но ты знал Элизабет, правда?
Кейт не впервые расспрашивала Питера Лайтоулера о прошлом. У них были и
другие встречи: ленчи, послеполуденный чай, прогулки по лесу - за
последний год или около того.
Сперва Кейт было просто интересно. Мать и Алисия запрещали ей любые
контакты со стариком. Поэтому, достигнув девятнадцати лет, Кейт,
естественно, посетила Лайтоулера, оставив праведный путь, чтобы выслушать
его вариант истории.
Не из простого упрямства. Вокруг было столько тайн. Рут и Алисия всегда
отвечали обиняками и изменяли тему или вообще уклонялись от ответа. Кейт
сердилась на них, особенно теперь. Она хотела понять, она должна была
знать.
Но Кейт не была безрассудна или глупа: она пережила не одно мгновение
физического страха и нерешительности, поскольку Питер Лайтоулер был жутко
стар. Кожа его сделалась ломкой словно бумага, седые волосы поредели.
Прикасаясь к его руке или ладони, она ощущала кости под кожей, покрывавшей
прежде теплую оболочку из плоти, жира и мышц. Руки его всегда оставались
холодными. Глубокая жалость, которую Кейт испытывала к старику, придавала
ей уверенности во время их встреч.
Не то чтобы она хотела оправдать его; просто ей нужно было знать. Она
хотела узнать, что он натворил, чем так ужаснул Рут и Алисию.
- Видишь ли, я был в доме, - объяснил Питер Лайтоулер, - когда умер
Джон Дауни. Он вбил себе в голову дурацкую мысль о том, что у меня роман с
его женой, прекрасной Элизабет. Словом, довел себя до безумия, бедняга. Он
попытался застрелить меня, но, к счастью, промахнулся. И в результате
расстался с жизнью, а у Элизабет начались преждевременные роды. В ту ночь
родилась твоя бабушка Элла.
- Так, значит, у тебя была связь с Элизабет?
Лайтоулер взял альбом и мягко закрыл его. Старик умолк на мгновение, и
она уже подумала, что он собирается солгать.
- Я хотел, - сказал он негромко. - Я перепробовал все способы. Я втерся
в их жизнь, я играл с ними в бридж и с ней в теннис, говорил о политике с
Джоном. Я попытался стать для них близким другом. Я старался, чтобы
Элизабет начала поверять мне свои мысли. Я представлял, как ей одиноко.
Джон время от времени погружался в черную депрессию, он был ужасно
искалечен. В отсутствие Маргарет я даже жил в поместье, чтобы помочь
Элизабет. Но на твой вопрос я отвечу отрицательно. У меня не было интриги
с Элизабет. Элла Банньер была дочерью Джона Дауни.
- А я думала, что он не мог иметь детей!
- Кто тебе это сказал? - Бледные глаза настороженно следили за ней.
- Алисия говорила...
- Алисия. Моя дорогая и единственная жена. - Питер Лайтоулер откинулся
на спинку дивана. - Ну вот теперь ты услышала. И чьему слову ты
намереваешься верить? Этим все всегда и кончается. Кто из нас говорит
правду? Есть ли на это строгий и быстрый ответ?
- В наше время существуют тесты, исследования крови, генетический
анализ отпечатков пальцев.
Питер Лайтоулер пожал плечами.
- Но Элла давным-давно умерла. Как и Джон Дауни. Тела их уже распались
в земле (или кости могут что-нибудь помнить?), если их не кремировали.
- А ты не знаешь этого? - Кейт наклонилась вперед, сомкнув руки.
- Меня и близко не подпустили. И на похороны Дауни, и когда умерла
Элла. Ни его, ни ее нет ни на одном из местных кладбищ или могильных
дворов. Я знаю потому, что искал. Но мне ничего не сказали, никто и
никогда не говорил мне об этом. Я всегда был... персоной нон-грата. - Кейт
заметила легкую дрожь, охватившую его руки.
- Я выясню, - сказала она. - Это надо выяснить, как ты считаешь?
- После всех этих лет? - Питер положил свою старую, холодную, покрытую
пятнами ладонь на журнал с реликвиями. - Если сумеешь, милая Кейт, если
сумеешь. Мне было бы приятно умереть оправданным, но вопрос слишком
серьезен, моя дорогая, даже для тебя. Слишком давние корни отягощают всю
эту историю, к тому же существует и нечто другое...
- Что именно?
- Дом. Не следует забывать о самом поместье.
- Как я могу это сделать? - спросила она. - Я родилась здесь.
- Как и я, - сказал он. - По крайней мере был зачат. Рассказать об
этом?


- Это неправда! - Распахнув дверь, Кейт встряхнула мать за плечи. -
Признайся, что ты была неправа! - Она кричала, лицо ее побледнело, слабый
свет, сочившийся из коридора, подчеркивал кости лица. Пальцы ее впивались
в плоть Рут.
- Что?.. - Ничего не понимая, Рут оттолкнула от себя руки дочери.
Транквилизатор, который она приняла, еще притуплял ее реакцию. Саймон
повернулся на бок, натягивая покрывало на уши.
Опершись на локоть, Рут потянулась к выключателю лампы.
- Кейт, где ты _была_? - спросила она, начиная приходить в себя. -
Почему так поздно?
- Еще не поздно, сейчас только одиннадцать часов. Ты прекрасно знаешь,
где я была... и я хочу услышать твой ответ _сейчас же_!
- Ради бога, Кейт! Разве нельзя подождать до утра?
- Нет, нельзя! Вот что, мама, отвечай! Значит, тебя изнасиловали? И это
сделал дядя Питер? А ты хочешь услышать _его_ мнение об этом?!
- Какая разница! Он всегда _лжет_, ты должна это знать! - Рут отбросила
назад свалившиеся на глаза волосы.
- Почему ты так его ненавидишь? Почему ты продолжаешь этот раздор?
- Это не я продолжаю, а он! Это он не дает ничего забыть! - Рут
выбралась из постели и туманным взглядом отыскивала шлепанцы.
Но рядом с ней одеяло прикрывало лицо Саймона, словно его не было
здесь.
- Скажи мне!
- Ничего хорошего ты не услышишь.
- Значит, ты считаешь, что он - мой отец? - Жуткий в этом сумраке голос
ее разносился в открытую дверь, по коридорам. - Почему ты не хочешь
сказать мне?
- Иди спать! - вмешался наконец в разговор Саймон, откидывая назад
простыни.
Он встал с постели, и Кейт отступила на шаг.
- И что же ты сейчас делаешь, Кейт Банньер? Чего ты хочешь этим
достичь? Или просто хочешь устроить цирковое представление, мерзкую
двухгрошовую мелодраму? - Он кричал, стоя в своей смешной полосатой
пижаме.
Она ответила:
- Значит, мы сестра и брат? Скажи тогда мне ты, _дядя_ Саймон, у нас
один отец?
- Ради всего святого, _оставь_ эту тему, Кейт. - Рут шагнула мимо нее
на площадку. - Незачем извлекать на свет эту старую историю. Ты не знаешь,
что делаешь. Ты ничего не понимаешь. - Каштановые волосы Рут были
взлохмачены. - Не выпить ли нам теперь чаю, раз мы все равно проснулись?
Кейт вышла за ней в коридор. Их слова отдавались в провале лестничной
клетки, но в доме было тихо. Решительным движением она скользнула вперед,
перекрывая матери дорогу к лестнице.
- Только одно слово. Одно слово и все. Это пустяк. Скажи мне: Питер
Лайтоулер действительно мой отец?
Рут оперлась руками на балюстраду, отвернув лицо от дочери, пряча
глаза.
- Нет, я так не считаю, - произнесла она негромко. - Я бы сказала тебе,
если бы только была уверена, но это не так. Там была неразбериха во
времени.
Кейт повернула ее.
- Я не верю тебе! Разве можно _спутать_ такое? Ты же была там!
- Это было давно, Кейт. Мы накурились всякой дряни, еще были таблетки,
словом, вечеринка. Я напилась... и просто не помню!
Кейт смотрела на мать.
- Выходит, ты у нас была чем-то вроде шлюхи, так? И сколько же было
кандидатов? Сколько мужчин ты можешь еще вспомнить за туманом алкоголя и
наркотиков? Ну, если ты так вела себя, незачем настолько уж ненавидеть
дядю Питера.
- Будь осторожна, Кейт. - Саймон встал теперь между ними. - Ты должна
помнить, что моя дорогая мамаша обязана ответить за многое.
- Не за столь многое, как твой отец, - ответила Рут все еще негромким
голосом.
- Что ты хочешь этим сказать, светоч моей любви?
- Да погляди на себя самого!
- Да? - Словно молния пронзила воздух между ними. Кейт смотрела на них,
не замечая, что внизу в коридоре открылась дверь.
Тени в центре дома вспорол свет, Физекерли Бирн снизу глянул на них.
- Вот что, наша добрая и мудрая самаритянка. Выкладывай все до конца,
советчица. Каким еще жутким наследием наградил меня мой отец?
- Ну хорошо. Хорошо. Ты сам напросился и знаешь, что я собираюсь
сказать. Это все не ново, - ответила Рут голосом неровным и дрожащим. - Ты
- пьяница, слабый и никчемный невротик, трус и, к сожалению...
- И ты жалеешь меня, так?
- Все это вина твоего проклятого отца, - продолжала она. - Это он
превратил тебя в пьяницу, бросив тебя вместе с матерью...
- Это она выкинула его!
- Ей пришлось это сделать! Чтобы выжить!
- Ерунда! Ее гордость задевало то, что он находил привлекательными и
других женщин.
- Ну, уж в этом я не могу тебя обвинить!
- Не тебе говорить. Ты нашла себе утешение достаточно быстро.