Джонс Джеймс. Голубое поместье

- Расскажите мне о бабушке Кейт, - попросил Том.
Бирн с любопытством поглядел на него. Отсутствие Кейт, казалось, не
затронуло Тома, его не волновала и в высшей степени напряженная атмосфера
в доме. Лицо юноши светилось энтузиазмом, озарялось стремлением к
познанию. Карандаш вновь был занесен над страницей, уже наполненной
аккуратными заметками.
Он вел себя как человек, поддавшийся чарам истории, охваченный ее
волшебством. Ничто более не существовало для него, даже Кейт... ничто. Он
так глубоко погрузился в эту повесть, что забыл обо всем другом.
Алисия не обнаружила удивления.
- Да, конечно, тебе потребуется знать об этом. Первая тайна - и
единственная, на мой взгляд - заключается в том, что Элла была дочерью
Элизабет. А Джон Дауни - просто калека, лишенный каких бы то ни было сил.
Следует сделать выводы.
- Я могу записать это...
- Тогда продолжай. Напиши это сегодня же. Выясни все об Элле, узнай,
кто был ее отцом. Посмотрим, что дом скажет тебе. Дерзай.
Пышная детская настойчивость этой фразы, с точки зрения Бирна, странным
образом ободряла, вселяла дух.
Том нервно глотнул.
- Я больше не останусь в доме на ночь.
- Я посижу с вами, - предложил Бирн. - Считайте себя Золушкой, а я
пригляжу, чтобы мы вернулись в коттедж до полуночи.
Том посмотрел на него.
- Экая неожиданность. А почему?
- Почему бы и нет?
- Значит, и вас зацепило, правда? Хотите увидеть сами. Хотите
проверить, не я ли фабрикую все эти истории с привидениями.
- Мне... интересно. Да. - Это была правда.
- Пусть останется, - внезапно сказала Алисия. - Он присмотрит за тобой.
Том смотрел то на одного, то на другого.
- Я действительно не понимаю, что происходит. Я решительно ничего не
понимаю. Однако... - Он улыбнулся Бирну. - Я буду рад компании.
- Хорошо, значит, решили. - Алисия встала. - Утром я проведаю вас
обоих. Если вы голодны, обед там, сбоку.
Они снова поставили кастрюлю на газовую плиту, а потом ложками
наполнили гуляшом суповые тарелки. Говорить особо было не о чем. Бирн
ведал, как перестраивается ум Тома, обращаясь от настоящего к создаваемой
им фантазии.
Бирн принялся за посуду, а когда он повернулся, чтобы взять кухонное
полотенце, комната уже опустела. Том возвратился в библиотеку.

28

"Он старается не следить за ними. Он держится в стороне - насколько
возможно, - пытаясь не думать о подобных вещах. Каждый день он подолгу
задерживается в своей гостиной, каталогизируя библиотеку, читая все и вся,
что сумело привлечь его внимание.
Но отвлечься надолго все равно не удается. Жуткие мысли приходят снова,
и Джон Дауни начинает скитаться по дому. Ему помогают рампы. С
наступлением сумерек начинаются его странствия. Он переезжает на первом
этаже из комнаты в комнату, не имея сил устроиться на одном месте и как-то
расслабиться. Он вдруг замечает, что начал повсюду раскладывать книги в
надежде на то, что какая-нибудь из них сумеет отвлечь его, направит его
мысли прочь из этого неизбежного круга.
Элизабет с Питером Лайтоулером гуляют, играют, разговаривают - и не
только. Он видит это в ее глазах, наполнившихся новой чувственностью. Он
понимает, что происходит с ними.
И плоть восстает. Против его воли, против его здоровья. Он ощущает
пульс желания, отвердение между ногами. Десять лет назад доктор в приюте
высказался вполне откровенно, даже, можно сказать, графично. В этой
стороне и лежит смерть.
Он пытается утомить себя, скитаясь по дому, хотя понимает, что и это
тоже безумие. Он начинает считать собственное существование нестерпимым
бременем - и для себя, и для всех остальных.
...
Прошло две недели после того, как Лайтоулер переехал в дом. Маргарет
надолго отправилась в Штаты погостить у старой подруги, и Элизабет рада
обществу.
Она находит своего мужа на террасе, колени его покрыты одеялом. Джон
беспокойно листает страницы книги и, когда Элизабет оказывается рядом,
кладет ее на полку.
- Что ты делаешь здесь, любимый? Уже полдень и тебе пора отдохнуть.
Ведь перебравшись в поместье, он непременно отдыхает в это время. Она
замечает маленькую морщинку между его бровями, обычно свидетельствующую об
утомлении.
- Я не устал. А может, и да, но я не хочу спать.
Она опускается возле его кресла на низкую оградку и берет его за руку.
- Не надо волноваться, Джон. Тебе не о чем больше беспокоиться, не о
чем.
- У Лайтоулера все в порядке, он устроился?
Элизабет не глупа и понимает, что именно мешает дневному отдыху Дауни.
- Сам он, похоже, удовлетворен, - говорит она медленно. - Однако я
совсем не уверена в том, что он подходит нашему дому. Конечно, я знаю, что
он поможет мне управляться с делами, но ему не заменить Мегс. Он не
способен на это; он вообще не представляет того, что требуется здесь, не
понимает нужд дома.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, дом должен быть... - Почитаем, говорит ее ум. - Ухожен, - говорит
ее голос. - Он нуждается в постоянной заботе, кто-то должен менять цветы,
задергивать занавески, вынимать почту, ставить книжки на место.
- Ну, в этом-то виноват я. У меня вечно не оказывается под рукой нужной
книги, а возвращаться в библиотеку утомительно. Поэтому приходится
оставлять по нескольку томов в каждой комнате... Тебя это не раздражает? -
Нотка беспокойства слышится в его голосе.
Она улыбается.
- Конечно, нет, дорогой. Это и твой дом. Книги меня не волнуют. Дело
совсем в другом...
- Выходит, он далеко не идеальный гость?
- Мне не в чем укорить его. Просто он здесь не на месте. - Она смотрит
ему прямо в глаза. - Сейчас его нет дома. Он отправился на целый день в
город. А знаешь, Джон, мне кажется, что он тут ненадолго задержится.
Она видит, как светлеет его лицо, как исчезает угрюмость.
- Ладно, - говорит он порывисто, взяв ее за руку. - А теперь, может
быть, полежим... не хочешь?
Уж это она просто должна ему.
- Что может быть лучше.
...
Они заходят слишком далеко. Это опасно и глупо... Он говорит ей, что
все в порядке, что он чувствует себя отлично, и она верит ему. Потом,
действительно, едва ли это занятие может принести какой-нибудь вред. Они
продвигаются вместе, не сомневаясь, и незаметно переходят границу.
(Во всяком случае, говорит его внутренний голос, разве существует
лучший конец?)
Ион выдерживает все до конца, а потом задыхается как рыба на берегу...
сердце колотится, словно разрывая ребра, кровь грохочет в ушах, красный
туман затмевает глаза.
Ужас в том, что Элизабет так испугалась. Со слезами она извлекает
из-под кровати тяжелый цилиндр с кислородом и возится с краном. Руки ее
прижимают маску к его рту, а нос жалостно подрагивает.
Похоже, потребовалась целая вечность, чтобы стих этот грохот, чтобы
умолкли вздохи. Смертельно истощенный, он лежит в оцепенении, едва
сохраняя сознание.
В комнате кто-то шевелится, раздаются негромкие звуки, и он постепенно
приходит в себя. Он замечает, что она одета, а снаружи стемнело.
- Джон? - Она наклоняется над постелью, берет его за руку. - Доставлю
тебя на несколько минут, надо позвонить доктору.
Говорить невозможно, и он лишь чуточку качает головой.
- Надо, Джон. Надо, чтобы тебя осмотрели.
Он нетерпеливо отталкивает маску. Едва слышный звук, шепот, ниточка
жизни...
- Не надо... не надо никому говорить...
- Только доктору. Только Шоу, обещаю тебе.
У него нет права остановить ее. Он лежит, терзаясь, ненавидя свои
мысли, ненавидя себя таким, каким он стал, ненавидя то, что он сделал с
нею. Я сделал шлюху из моей жены, думает он. Я купил ее тело и виноват в
этом. Он видит ее белое лицо... руки, которые все еще дрожат от страха за
него.
Какой стыд.
...
В ту ночь - посреди неуютной паузы между сном и бодрствованием - сердце
его останавливается.
Он чувствует боль в руке и груди, внезапный укол извлекает его из
тяжелой дремоты. Он задыхается, погубленные легкие наконец сдали. Воздуха
нет нигде.
Пульс молотит во всем теле, разрывает плоть сокрушительными тяжкими
ударами. Одеревенев под натиском, он не в состоянии шевельнуться. Боль
везде и повсюду; она не позволяет вернуться дыханию.
Чернота смыкается, смертельная чернота - страшней любой боли, страшней
любого удара.
Дуновение духа растворяется в черной пустоте. Все пропало, все исчезло.
...
На спокойной высокой равнине, не принадлежащей ни времени, ни
пространству, появляется создание. Не слышно ни звука - ни дыхания, ни
движения. Оно лишь производит впечатление действия, исполненного воли и
намерений.
Дверь не открылась, ничто не переменилось, но нечто ощутимое пересекло
ковер, направясь к бессильной плоти на постели. Бояться нечего, не о чем
беспокоиться. Нет больше будущих страданий и нет боли, которую можно
ощутить.
Ночной свет отражается от столика.
Подпертое подушками тело лежит на спине. Искаженное лицо, напрягшиеся
сухожилия... сине-серая кожа, пустые выкатившиеся глаза.
Все увидено, отмечено и забыто.
Неужели ворс проминается под чьей-то поступью? Впрочем, этого никто не
может увидеть. Быть может, рисунок на ковре дрогнул, встревоженный
передвижением.
Существо внезапно двигается - и дом содрогается. Конвульсивная энергия
с силой ударяет по телу, сбрасывая его с постели. Грудь сжата и падением
расправлена - под тяжестью этой прыгнувшей энергии. Со стуком валится
столик у постели, свет бьет вверх - под немыслимым углом.
Воздух в доме двигается. Что-то проносится по длинным коридорам. Легкий
ветер втекает под дверями сквозь занавески, с шелестом перебирает листы
книг, оставленных на столе. Темные волосы Элизабет рассыпаются и
вздымаются, движение не нарушает сна.
Ветер врывается в комнату, в бессильные легкие, вновь наполняет грудь.
Он вылетает из открытого рта, снова ныряет в него, выталкивается,
проталкивается сквозь тело; вздыхает весь дом, словно кирпичи, штукатурка
и деревянные балки сами помогают дышать этому человеку.
Создание ждет, красные глаза блестят, наконец грудь лежащего начинает
двигаться по собственной воле. Создание вздыхает, и неестественная
циркуляция воздуха постепенно ослабевает.
Как раз перед рассветом оно оставляет комнату. Дом теперь очень
спокоен, если не учитывать трепещущего дыхания.
...
Утром Элизабет находит своего мужа на полу и вновь вызывает доктора.
Шоу предписывает строгий режим, несколько месяцев в постели, диету,
пилюли и микстуры.
- Вам повезло, - говорит он, но Дауни не в силах ответить.
Внизу хлопает дверь. Вернулся Питер Лайтоулер.
...
Он сразу понимает: что-то переменилось. Только вступив в залитый
зеленовато-золотистым светом холл, он видит перемену в доме. Белое лицо
Элизабет, появившейся в дверях столовой, лишь подтверждает это.
- Что случилось? - спрашивает он и, торопливо шагнув вперед, берет ее
за руку.
- Ох, Питер, Джон так заболел... - Утомленные, слишком долго
сдерживавшиеся слезы льются на ее щеки. Она пытается овладеть собой, но он
привлекает ее к себе. Она позволяет ему это сделать, но он не чувствует в
ее теле расслабленности, даже малейшей. Он впитывает это и все прочее в
доме. Над головой коридор, разверзаясь, уходит во тьму.
- Что случилось?
- У... у него вчера был самый ужасный приступ. Я думала, что он
умирает, но кислород помог, и Шоу сказал, что все будет в порядке. Но
потом, ночью, сердце его остановилось, а я нашла его только утром. Когда
Шоу снова приехал, он сказал, что произошло чудо. Сейчас все прошло, но мы
не знаем, как он сумел пережить эту ночь.
Глаза Питера обшаривают холл, жерла коридоров, он ощущает нечто,
притаившееся там. На мгновение ему кажется, что он видит, как, укрывшись в
тени, нечто следит за ним. Наверное, животное, могучее, гибкое... Шрам на
его щеке пульсирует.
Он не обращает внимания.
- Но что именно тут произошло?
- У него был очень сильный приступ. Шоу сказал, что он должен был
умереть. Но он свалился с постели, и сердце его каким-то образом сумело
вновь забиться. Я не понимаю, как это случилось, и Шоу тоже.
- Но теперь все в порядке?
- На какое-то время... - Она отодвигается от него. - Не знаю, надолго
ли... Мне трудно сказать такое, но тебе придется понять. Я люблю Джона и
не могу - не смею - причинять ему боль. Ему потребовалось почти умереть,
чтобы я поняла это.
- Ш-ш-ш, маленькая. - Он прикладывает палеи, к ее губам. Слова всегда
опасны, в особенности в этом доме, где не бывает незначительных событий.
Ее следует остановить. - Не говори более ничего, ты пережила большое
потрясение. Не беспокойся, теперь не о чем беспокоиться. А тебе не надо
прилечь? Ты выглядишь такой усталой.
Он окутывает ее словами, и голос ее умолкает. Он провожает ее взглядом,
когда она направляется в свою комнату.
Питер поворачивает в коридор, ведущий в комнату Дауни. Если Джон сейчас
там один, Лайтоулер получит шанс закончить дело, начатое ядовитым газом.
Он делает два шага к комнате и тут слышит движение внутри нее. Медсестра,
полагает он. Дауни нельзя оставлять одного надолго.
Подняв свой чемоданчик, он уносит его наверх и распаковывает -
методически и задумчиво. А потом подходит к перилам и останавливается
возле них, выжидая. Он всегда умел ждать, накапливая родственные силы воли
и энергии, и уверенно направлять их. Он размышляет о Голубом поместье, о
своем пребывании здесь. Он думает о собственном отце, о претензиях его на
владение домом. И полностью идентифицирует себя с Родериком Банньером. Он
разделяет ошеломление и гнев законного наследника, лишенного своих прав.
Ведь он и его сын теперь лишены положения по милости женщин из их
собственной семьи.
Овладеть поместьем для них - дело чести; ради этого можно собрать все
свое воображение, всю энергию и умение, которым владеют они оба.
Тем не менее оказывается, что даже у Джона Дауни больше законных прав
на поместье, чем у них. Этот бледный и хилый калека здесь у себя дома, так
что Лайтоулеру остается только завидовать: чудо спасает его жизнь, доктор
мчится бегом, и Элизабет Банньер плачет.
Дауни преодолел даже совращение Лайтоулером Элизабет. Ну что ж,
посмотрим.
Наконец дверь в комнату Дауни открывается. Свет косо бьет в коридор.
Женщина в накрахмаленном фартуке и косынке выходит, повернув в кухонное
крыло. В руках у нее кувшин. Это медсестра, быть может, она пошла сменить
воду...
Это шанс. Питер тихо спускается по лестнице и пересекает холл. Он
прикладывает руку к двери в библиотеку. Она распахивается под его
прикосновением, и он обнаруживает, что глядит в глаза Джона Дауни...
...
Темные лужицы глазниц следят за его приближением, черные дыры, зияющие
в восковой белизне. Лайтоулер ощущает внезапное желание бежать, забыв про
дом, чтобы убраться подальше от того, что он замечает в глазах Дауни.
Смешно. Он отворачивается от недвижной фигуры в постели. Окно чуть
приоткрыто, холодный сквознячок теребит занавеску. Он видит пятиконечные
листья плюща, похожие на ладони, машущие над подоконником.
Он быстро пересекает комнату и, стукнув, закрывает окно, прекрасно
понимая, что за ним следят.
- Ну как вы, старина? - Надо говорить, иначе безмолвие дома может
извлечь из него правду. - Я слыхал, что вам пришлось тяжело. Жаль, что
меня здесь не было, ведь Элизабет наверняка перепугалась.
Заметив, как шевельнулись серые губы, Питер склоняется над постелью.
- Так что же случилось? - Он вслушивается, ожидая возвращения
медсестры. Руки его начинают поправлять подушку под головой Дауни.
- Обещай мне. - Голос больного едва уловим. Серое лицо чуточку
порозовело от напряжения. - Обещай мне не причинять боли Элизабет. Обещай.
Бессильная рука Дауни прикасается к его ладони. Больного было бы легко
лишить жизни, придавить словно муху. Ничто крепко не привязывает этого
человека к жизни, убить его было бы даже слишком легко...
Но наглый язык ведет Лайтоулера дальше. Он наклоняется еще ближе к
постели.
- Я не стану причинять вреда Элизабет. С чего бы вдруг? Ведь она носит
моего ребенка.
Улыбаясь; он ждет эффекта от своих слов. Он хотел бы увидеть слезы,
стоны, терзания. Похоже, он мог бы потешиться, замедлив конец этого
человека. Убийство уберет его слишком легко, слишком быстро. Он смотрит в
черные ямы, в которые превратились глаза Джона Дауни, и ожидает реакции.
Веки медленно опускаются, больной не хочет продолжать разговор. Легкое
оживление оставляет его щеки. Лайтоулер смотрит на смертную маску, вдруг
прикрывшую лицо Дауни, и неловко отодвигается от постели.
Дауни слышал все, что сказал Лайтоулер. И слова эти отравят каждое
мгновение его бодрствования, каждую секунду, которую Дауни проведет с
Элизабет. В ее чреве растет дитя Лайтоулера, пусть на палец ее надето
золотое кольцо Дауни.
Злорадствуя, Питер выходит из комнаты, в триумфе своем не понимая, что
он зашел слишком далеко.
Он дал обещание и сдержал его.
И теперь не может повредить Элизабет Банньер."

29

Дверь в библиотеку распахнулась.
- Пора идти, Том, - сказал Бирн спокойным голосом. - Как по-вашему?
Не без колебаний Том опустил карандаш.
- Еще немного, - проговорил он. Лицо Бирна едва заметно. Наступила
почти полная темнота, и все освещение в библиотеке производит обычная
лампа на письменном столе. Свет неровно ложится на лицо Бирна, подчеркивая
глубокие морщины.
- По-моему, уже пора идти. - Бирн показывал глазами на потолок. -
Прислушайтесь. Разве вы не слышите?
Слабый шелест колес доносится из длинного коридора, выкатывает на
площадку, огибает угол.
Том поджал губы, побелевшие по краям.
- Не понимаю... - Звякнула дверца лифта, запели блоки. - Кто это? - Он
еще не продумал эту мысль. Имя Джона Дауни даже не приходило ему в голову.
- Пошли! - Бирн схватил юношу за руку и потянул в сторону одного из
французских окон.
Вздрогнув, остановился лифт, заскрипела дверца.
- Подождите минутку... Не понимаю. Здесь кто-то есть.
- Дверь заперта! - Бирн сражался с задвижкой.
- Не может быть, я никогда не закрываю ее.
- Ключ с другой стороны.
Том тоже увидел его - снаружи в замке. Воздух вокруг него наполнился
странным запахом, чем-то химическим и едким. Тут только он вспомнил этот
звук и понял его природу. Колеса оставили холл и медленно покатили в
сторону библиотеки, истинный ужас и паника охватили его.
- Господи! Он едет к нам!
Кулак Бирна пробил стекло, пальцы ухватили за ключ, повернули. Дверь
открылась, аммиачная вонь ударила в нос, наполнила пазухи.
Они вывалились на террасу - слишком близко, совсем рядом с домом. Запах
аммиака уже проникал в тихий ночной сад.
Позади что-то звякнуло, и перекосившийся на мгновение свет выхватил их
напряженные бледные лица; не оглядываясь назад, они поняли, что лампа
погасла. Он - кем бы он ни был - уже находился возле французских дверей. И
всю террасу окружали рампы, спускающиеся с уровня на уровень...
Спотыкаясь, они сбежали по ступеням на лужайку и, поднырнув под нижние
ветви деревьев, бросились к дорожке. Неровный хруст гравия под ногами
радовал душу. Ноги их цеплялись за мелкие камни, сердца грохотали, в ушах
гудело.
Тихие деревья вокруг них внимательно наблюдали.
Они остановились, только оказавшись в коттедже. Когда дверь
захлопнулась за ними, Том услышал, что Бирн с неразборчивым ругательством
потянулся к выключателю.
- Боже мой, _что это было_? - Том отметил необычайную бледность лица
Бирна. Нетрудно было догадаться, что и сам он выглядит не лучшим образом.
Бирн сунул руку под кухонный кран, потом перевязал ее платком. На
хлопковой ткани немедленно проступило ярко-алое пятно, продолжавшее
расползаться.
Ощутив, что губы его пересохли, Том облизнул их языком - без особого
успеха.
- Я думаю... я думаю, что это был призрак Джона Дауни. Если вы верите в
подобные вещи.
- А вы?
- Другой возможности не остается. - Голос его прозвучал неожиданно
сухо. - Решать не мне. Всем этим кто-то распоряжается. - Том еще раз
посмотрел на побагровевшую ткань на руке Бирна. - Надо бы показать вашу
руку.
- Все будет в порядке. - Бирн возился с повязкой. Холод в его голосе
сделал последующие слова почти невозможными. - Итак, вы думаете, что это
был призрак? Существо сверхъестественное?
- А что же еще? - Том взглянул прямо ему в лицо. - Подумайте сами. Вы
согласитесь немедленно вернуться в поместье? Рискнуть, предположив, что мы
ошиблись - и в источнике шума, и в запахе? Увидели один и тот же сон. - Он
подошел к окну и посмотрел вдоль дорожки, на опутанное паутиной деревьев
поместье. - Итак, вернемся?
- Нет, - ответил Бирн. - Ни за что.
- Боже, что за вечер! Отдам все что угодно за пиво! - с пылом
проговорил Том.
- Пабы как раз закроются, пока мы до них доберемся, - сказал Бирн. -
Придется ограничиться кофе. Или вы хотите чаю?
- Лучше кофе, - вздохнул Том. - Крепкого и черного.
Бирн взял кувшин и наполнил чайник.
- Я тут... кое-что экспроприировал в поместье.
Том остался на своем месте.
- Вижу, вы устроились как дома.
- Часть сделки, - кротко ответил Бирн, - жилье и пансион. Так же как и
у вас.
- Простите, но я ни в коей мере не осуждаю вас. - Глупые слова. Том
вернулся в комнату и заставил себя сесть за стол. Оба не хотели говорить о
поместье, которое было так близко - как раз в конце дорожки. Но что еще
могло там сейчас находиться? Разговор вышел скомканный и неловкий.
Процветали нейтральные темы - политика, музыка, образование. Никому из них
даже не пришло в голову лечь в постель и попытаться уснуть.
- А у вас есть братья или сестры? - спросил Бирн спустя какое-то время.
- Нет, я единственный ребенок. Моя мать... я не знаю своего отца. Они
разъехались до моего рождения.
- А вы знаете, кто это был?
- Какой-то знакомый мамы по университету. Прогостивший у нее одну ночь,
как сказала она, особа незначительная. Не такая, чтобы можно было
рассчитывать на совместную жизнь.
- Тем не менее он сумел начать вашу жизнь...
- Именно так. - Том допил кофе. - А как насчет вас? Откуда вы?
- Я родился в Лондоне, хотя до недавних времен жил в Йоркшире.
- И что же вы делаете здесь?
Бирн откинулся на жесткую спинку кухонного стула.
- Провожу время, устроил себе перерыв...
- Я бы сказал, что быть садовником в поместье - это не отдых.
- Смотрите, кто говорит! Знаете что, это должны были делать вы. Кейт
попросила меня остаться, чтобы дать вам свободу.
- Боже, а я провожу все время в этой проклятой библиотеке... Я
действительно не понимаю, что происходит. - Том взъерошил пальцами волосы.
Здесь он чувствовал себя скованно, вокруг было слишком неопрятно, слишком
грязно. - Я хочу сказать, что всякий может попытаться написать книгу; и
почти все, кого я знаю (сотни человек... и вы тоже), считают, что все это
выдумано, однако нельзя сказать, нельзя сказать наверняка...
Бирн посмотрел на напряженное лицо Тома, на его угрюмые глаза.
- А чем же еще вы заняты?
- Это... это какое-то нагромождение совпадений. Мне все время кажется,
что я имею дело с альтернативным ходом событий, с неким нелинейным,
холистическим [холизм - философское течение, утверждающее, что мир
является результатом творческой эволюции, направляемой нематериальным
фактором целостности] подходом к прошлому...
- Противоречие в терминах. Время _прямолинейно_, по крайней мере таким
мы воспринимаем его. Рождаемся, живем, умираем. Что бы вы ни делали, из
этой последовательности не выпрыгнуть. Но все это несколько... старомодно,
правда? А я никогда не замечал в вас склонности к кристаллам и гороскопам.
Но Том ничего не ответил, даже не улыбнулся на легкий укол.
Бирн попробовал снова.
- Почему вы не уезжаете из поместья? Что держит вас здесь?
- Вся беда в этой работе. - На миг глаза Тома закрылись. - Слова текут,
повествование приобретает форму. Здесь обитает нечто реальное, такое, о
чем должны узнать люди...
- Итак, вы здесь не из-за Кейт?
- Кейт? - На мгновение Том отвлекся. - Я... я не знаю. Она целиком
впутана в эту историю, и я еще не способен освободить ее...
- А Питер Лайтоулер?
- Жестянка с червями, древними и гниющими, но все еще ползающими,
шевелящимися...
Бирн спросил:
- Но что вы собираетесь делать со своими записями, Том? Неужели ваше
повествование способно каким-то образом все уладить?
- Боже мой, я не знаю! Я надеюсь на это, но хотелось бы знать... Боюсь,
что одной книги не хватит. Мне почему-то кажется, что я связан с
происходящим более непосредственным образом.
- Как это может быть?
- Не знаю. Похоже, я говорю непонятно. - Том вздохнул. Утомление после
трех бессонных ночей наконец одолело его. - Не знаю, как насчет вас, но с
меня на сегодня довольно.
- Согласен. - Бирн указал на софу. - Вам не надо укрыться?
- Нет, - ответил Том, распрямляясь на ней во весь рост. Глаза его
немедленно закрылись, и через считанные секунды он уснул.


Том думал, что утром ему будет трудно вернуться в поместье, однако на
деле все оказалось наоборот. Он торопливо проглотил завтрак, кивком
распрощался с Бирном и едва ли не бегом бросился к дому.
Торопливо поприветствовав Кейт и Рут, он сразу направился в библиотеку,
где его терпеливо ожидали стол, листок и карандаши, выстроившиеся возле
бумаги. Кто-то убрал разбитое стекло и собрал лампу, хотя к ремонту еще не
приступали.
Этим займется Бирн, подумал Том рассеянно. В конце концов, его
собственная работа...
Запах аммиака выветрился; ничто не напоминало о случившемся, если не
считать разбитого окна. Неужели остальные тоже слыхали это? - подумал он.
Неужели тень Джона Дауни прикоснулась вчера не только к нам?
Но он уже сидел за столом с карандашом в руке, и чистый лист бумаги
манил его ровной поверхностью.
Том начал.

30

"Он видит их. Каждый день, каждый час дня. На той стороне лужайки, за
нагими деревьями он видит их сплетающихся, словно ползучие растения. С