Джонс Джеймс. Голубое поместье

- Вы убили Френсиса, - сказал он. - Это сделали вы. Вы толкнули его на
дорогу и тем самым убили любовника Рут.
Саймон не ответил.
Бирн бросил взгляд на стол, где лежала Алисия. Часть его, еще не
отошедшая от потрясения, ощущала сокрушительную тяжесть машины на своем
теле. Тем не менее одно было ясно ему жуткой неизъяснимостью: сын подобен
отцу, отец - сыну. Так передается склонность к убийству.
- _Почему_ вы это сделали? - закричал он. - Почему вы решили _убить_
его?
Саймон медленно направился вниз по лестнице. Он прикоснулся рукой ко
лбу, словно смахивая пот.
- Я не мог довериться ей, понимаете, я не мог позволить кому-либо еще
оказаться возле нее, потому что этим проклятым женщинам верить нельзя. Или
вы способны на это?
Вопрос отнюдь не риторический... истинный. Бирн ответил:
- Вы ошибаетесь. Ошибаетесь! Конечно же, вы могли довериться Рут,
конечно же, могли.
- Но как можно быть уверенным в этом? - проговорил Саймон, и Бирн вновь
ощутил, что куда-то проваливается.
- О Боже... - Все теперь ускорялось: иллюзии, повторения прошлого
одолевали его - уже непосильные, слишком мучительные, слишком странные.
Бирн решительно шевельнул рукой, надеясь, что острая боль вернет ему
рассудок, заставит воспротивиться ходу событий. Глаза старались глядеть на
лестницу, он был уверен, что, сконцентрировавшись, сумеет не позволить
прошлому вновь одолеть его.
Но этого было мало. Он мог считать себя ничтожеством - рецептором,
игрушкой, которой отказали в ценности и целостности. Лестница растворилась
перед ним, превращаясь в нечто другое; он заморгал, чтобы прочистить глаза
и вновь подпал под чары.
На этот раз все было иначе: не было леса, не было дома, не было
далекого прошлого.
Это была его собственная история - совсем недавняя и знакомая лишь ему
самому. Потрясенный, он разом провалился в нее. Бирн знал, что на этот раз
не испытает физической боли, но ожидавшая его сцена будет еще ужаснее.
Вот друг Дэвид берет утренние газеты с прилавка.
В лавке сумрачно и тихо. Ранний утренний свет делает окно грязным, но
не проникает в глубины заведения газетчика. Джанет вышла во двор. Больше
никого нет.
- Что-то ты рано поднялся, - говорит Бирн, с удивлением увидевший
Дэвида на улице в такую рань. А потом он замечает на приятеле спортивный
костюм и тапочки. - Бегаешь? _Удовольствия ради_?
Дэвид отвечает не сразу. Он вроде бы углубился в заголовки "Сан".
- Ну, все ясно, - произносит он наконец. - Приходится соблюдать
некоторые стандарты.
Бирн усмехается в ответ.
- Репутации ради, так? - Их старая шутка по поводу физической
подготовки, но Дэвид не улыбается.
- Что? Что ты хочешь сказать? - Нынешним утром до Дэвида все доходит на
удивление медленно.
- Ничего. - Бирн приподнял бровь. - Понизилось содержание сахара в
крови? Не зайдешь ли позавтракать?
Он не понимает причин рассеянности Дэвида, неопрятного и даже грязного
на вид. Похоже, что он не спал. И, конечно, не брился.
- Нет, я не могу зайти... Мне надо еще вернуться назад.
Оставив несколько монет на прилавке, Бирн берет экземпляр "Индепендент"
и следует за Дэвидом к двери.
Солнечный свет слепит. Поглядев вниз по склону, Бирн видит Кристен.
Выйдя из дома, она направляется к машине. Пучок черных волос прыгает за ее
спиной с каждым уверенным шагом, не считающимся с беременностью.
- Нет! - вдруг кричит Дэвид хриплым голосом. Звук разрывает утреннюю
тишину. И, освещенный этим ярким солнечным светом, он срывается вниз, а
Физекерли Бирн остается на ступеньках лавки - озадаченный происходящим.
Дэвид еще бежит, а Кристен открывает дверцу машины. Он кричит,
размахивая руками:
- Крис! Нет! Подожди! Не надо...
Она стоит возле машины, потом машет ему, садится, вставляет ключ - и
машина взрывается, мгновенно и неотвратимо, исчезая в огненном шаре.
Разлетаются обломки, оставляя лишь шум, пламя и черный дым.
Частью рассудка Бирн осознает: _Кристен_! Но кое-что в нем отрицает
первое потрясение.
Ум его покорился наваждению.
Он точно знает, что здесь случилось, - до последней детали.
Это сделал Дэвид. Он подложил бомбу, зная, что Бирн с утра отправится
на машине в гарнизон. Дэвид рассчитывал, что _он_ заведет машину и,
включив детонатор, исчезнет в разлетевшемся облаке металла и огня.
Бирн поворачивается. Дэвид осел, привалившись к фонарному столбу возле
дороги. Он неровно дергается у металлического столба, руки его раскрыты и
висят как тряпки, словно они чужие на его теле.
Люди бегут. Один тащит огнетушитель. К счастью, за дымом ничего не
видно.
Бирн чувствует легкое головокружение. Он как будто оказался в
замедленном фильме и движется, повинуясь иному ритму мысли и чувства.
Дэвид говорит:
- Что она делала? Кристен никогда не ездит по утрам в твоей машине. Как
могла она...
- Сегодня день рождения ее матери. Она собиралась съездить на почту...
- Странно, насколько ровно, насколько обыкновенно звучит его голос.
- Это твоя машина. Это ты должен был находиться за рулем.
- Господи! - Бирн разворачивает Дэвида с предельной жесткостью. - Ты
это сделал! Ты убил ее! Почему? Ради бога, _почему_?
- Она не хотела оставлять тебя. Поэтому я, поэтому я...
Совершив насилие над собой, Бирн роняет руки.
- Поэтому ты решил убить меня, - говорит он и смолкает.


На этом месте он и застыл; в этот момент он перестал думать. Он
прекратил свою жизнь, отбросил ее, бежал, бежал и бежал, ни на что не
обращая внимания и все отвергая, потому что душа его погрузилась в ад. Он
подавлял и игнорировал следующий вопрос, которого он так и не задал и
который ждал своего времени.
Вопрос этот по-прежнему высился перед ним, подобно недвижной скале.
Неужели Кристен тоже была замешана в этом?
Любила ли она Дэвида? Неужели они вместе планировали отделаться от
него?
И чей это _был_ ребенок?
И когда Голубое поместье вновь окружило его, и он ощутил бедром край
стола, от которого доносился сладкий металлический запах крови Алисии,
Бирн понял истинное назначение Голубого поместья.
Однажды - быть может, в этот самый день, пока они замкнуты в его
стенах, - дом откроет ему правду о Дэвиде и Кристен.
Дом этот знал прошлое и рассказывал только правду. Здесь не было лжи.
Бирн спрятал лицо в ладонях, не зная, сумеет ли он выдержать эту самую
истину.
Кто-то говорил с ним, словно на последнее воспоминание вообще не
потребовалось времени. Какое-то мгновение блекнущие воспоминания и иллюзии
туманили лицо мужчины. Бирн ли это говорил с Дэвидом? И о ком - о Кристен
или Рут? И кто стоит перед ним - Саймон или Питер?
- Нельзя доверять женщинам, - сказал Лайтоулер. - Откуда вы знаете, что
ваша жена была верна вам? Вы же почти не бывали дома, не сомневаюсь. Уходя
на работу, мы оставляем женщин дома, и кто знает, чем они занимаются?
Уверены ли вы в том, что она носила вашего ребенка?
Бирн посмотрел на него.
- Как вы узнали? - выговорил он наконец. - Как...
Лайтоулер и его сын обменялись взглядами.
- Я проверил всю вашу подноготную, - произнес Питер Лайтоулер. - Зачем
еще мне мог понадобиться ваш бумажник? Неужели вы действительно полагаете,
что мы способны взять в дом какого-то уличного бродягу? В поместье? В
_эту_ обитель силы? Вы же могли оказаться буквально _кем угодно_! Но вышло
не так. Случайностей не бывает.
- Вы попали в ту же самую ловушку, - добавил Саймон, - что и мы все.
Ваша жена и ваш лучший друг. Забавно, не правда ли?
Он ощущал, как они тянутся к нему с пониманием.
И понял, что перед ним люди, предавшиеся злу. На самом глубинном уровне
Бирн понял, что они натворили. А заодно понял и другое: Кристен любила
его. Только его. Она носила его дитя. Он верил ей десять лет их совместной
жизни. Так почему же он должен подозревать ее - оттого лишь, что Дэвид
предал его?
Надо верить тем, кого знаешь.
Попятившись, он отступил от стоявших на лестнице мужчин к двери.
Она открылась.

46

Элизабет глубоко вздохнула. Том и Кейт стояли позади нее, и по первому
впечатлению казалось, что ничего не переменилось. Взгляд ее коснулся
всего: стола, закрытой дверцы лифта, лестницы. Прежде чем двигаться
дальше, следовало убедиться в чем-то еще.
Она вошла в холл и повернулась. Как и раньше, надпись оказалась над
дверью.

Ти verras que seui et blesse
J'ai parcouru ce triste monde.

Et qu'ainsi je m'en fus mourir
Bien loin, bien loin, sans decouvrir
Le bleu manoir de Rosamonde.

Увидишь ты: израненный и лишь с самим собою
Объехал я наш мир печалей и тревог.

И умер, не достигнув цели.
Измученный болезнью и трудом,
Не отыскал я Розамунды синий дом,
Но злую участь и жестокий рок
Я на себя своей рукой навлек.

- Переменилось очень немногое, - проговорила Элизабет с
удовлетворением, понимая теперь, что смерть не может встретить ее
где-нибудь в другом месте.
Заметив, что за ней наблюдают, она вздохнула. Настало время принять
настоящее, увидеть, куда привела их всех странная история поместья.
Холл был залит кровью. Как и следовало быть. Только Элизабет никогда не
видела здесь эти ярко-алые брызги, блестящие на старом дереве и
причудливой резьбе. Прежде кровь всегда скрывали поступки, помыслы и
тайны, разговоры обитателей дома. Теперь она выступила на всем - скромной
краске дерева, на грудах и рядах книг. Запах заставил ее сморщиться; тем
не менее это было только поверхностное явление глубинной неправды.
Она немедленно узнала Питера, тот стоял в центре поместья, в сердцевине
всего, что пошло не так. Ее брат только породил проклятие. Но оно
исполнилось на Питере. Родди был страстен и груб, Питер - хладнокровен и
умен. И злоба его растянулась на поколения.
Он остался на половине лестницы, замерев с канистрой бензина. Шаги ее
замедлились, дыхание сделалось чуточку неровным. Он не переменился, во
всяком случае, заметно. Даже его одежда - эти элегантные тонкие ткани,
которые так изящно облегали его фигуру, - сохранила свою бледную роскошь.
Соломенные волосы посеребрились, лицо прорезали морщины, однако холодный
взгляд остался прежним.
Такими они были и когда он волок ее по ледяному лесу к дороге, где
лежала ее дочь Элла. И когда он чарами проник в ту жизнь, которую она
разделяла с Джоном.
Сила гнева и страха перед ним заставила сердце Элизабет забиться
сильнее. Он пристально смотрел на нее, и Элизабет вновь ощутила, как его
воля подавляет ее собственные мысли, смешивает и путает их. Она будто
вдруг помолодела.
С усилием она отвела глаза. Ладони ее увлажнились. Элизабет подумала,
что ей не следовало приезжать сюда. Рискованно позволять себе новую
встречу с ним.
Движение над ними заставило ее взглянуть вверх. На площадке стоял еще
один молодой человек, которого она не знала. Впрочем, и он показался ей
знакомым.
- Это вы Саймон? - спросила она. Тот не шевельнулся, глядя на нее
словно зачарованный. Она подумала, спустится ли он вниз, чтобы
поприветствовать ее, а потом поняла, что он стоит наверху, поскольку
связан с Питером. Они были вместе во всем. Еще одно прикосновение страха,
сожаления и ужаса. Итак, их двое: отец и сын.
- А это кто? - Она с облегчением повернулась к стоящему у стола
мужчине, пытавшемуся вежливой улыбкой загладить ее разочарование в Питере
Лайтоулере и его сыне. Получилось так, что она как хозяйка принимает
гостей.
Ну что ж, дело обстояло примерно так. Это был ее дом. Она вернулась
домой, в проклятое Голубое поместье, в самом сердце которого угнездилось
зло.
Человек у стола явно переживал какое-то потрясение; он побелел, и она
видела, что он неловко придерживает левую руку.
- Вам больно? - спросила она заботливо. - Простите, но я не знаю вас.
Человек шагнул к ней, протягивая правую руку с очевидным усилием.
- Моя фамилия Бирн. - Его неторопливый глубокий голос невыразимо тронул
ее. - Я садовник.
Вместо того чтобы принять рукопожатие, она подняла лицо, и он не мог не
поцеловать ее.
- Я - Элизабет Банньер, - негромко произнесла она. - И я рада, что вы
здесь.
Бирн улыбнулся ей и через плечо увидел за ней Тома и Кейт.
- Можно ли выбраться отсюда? Сумеем ли мы пройти?
В качестве ответа Том распахнул переднюю дверь.
Непроницаемый барьер зелени прикрывал свет.
- Он сомкнулся позади нас, - сказал Том. - Что здесь _происходит_?
- Ведьмы оставили нас, - проговорил Бирн. - Здесь была драка. Но Том,
Кейт... миссис Банньер, я должен сказать вам, что Алисия убита. Этот
человек в черном бросил нож.
Вскрикнула Кейт, затараторил Том, задавая вопросы. Бирн показал на
стол, где лежала женщина. Лицо ее было прикрыто.
"Алисия. Бедная Алисия..." - Элизабет прикоснулась к холодной руке, но
ее отвлекло что-то другое. Пусть они говорят, пусть обмениваются скорбными
восклицаниями. Она заметила третьего мужчину - призрачную фигуру в черном
- позади аркады.
Неторопливо обойдя стол, она попыталась разглядеть его повнимательнее.
Рассказ садовника принес ей некоторое утешение. Не очень большое.
По крайней мере Лягушка-брехушка победила. Она выгнала ведьм из
поместья. Элизабет сразу вспомнила их, когда садовник упомянул про ворону
и жука, хотя это было так давно.
В поместье все уравновешено, подумала она. Дом наделил ее двумя
хранителями - Листовиком и Лягушкой-брехушкой, но одновременно создал и их
противников. Она помнила черную ворону, всегда появлявшуюся, когда Питер и
Родди общались со злом, и жука-оленя, шелестевшего у их ног.
Итак, ее старая подруга сумела изгнать их из поместья.
Человек больше не прятался в тени. Шагнув вперед, он стукнул книгой
возле мертвого тела.
Том побагровел, в глазах его вспыхнуло обвинение.
- Но он все еще здесь! - И указал на фигуру. - Тот человек, кукольник.
Одно мгновение казалось, что Том бросится на него, но Элизабет каким-то
образом умудрилась стать на пути. Она протянула руку и Том остановился.
- Итак, - сказала Элизабет, задыхаясь и чувствуя, что голова кругом
идет. Она глубоко вздохнула. - Итак, Родди, ты вернулся назад.
Она ощущала всех остальных - молодого человека на площадке, Питера на
лестнице; дети позади нее и садовник, вдруг сделавшиеся здесь чужими,
следили за ее встречей с человеком, который был здесь своим.
Он не переменился: ни седины, ни сетки морщин. Она помнила брата столь
хорошо, что годы уже не имели значения. Одежда его показалась ей чуточку
чужеземной и поношенной - ему просто не следовало бы носить такое, - но
все остальное осталось прежним.
Ясный взор, тонкие кости. Пружинистые и короткие темные волосы,
бесцветные зубы. Шрам, вздувший щеку, удивил ее, но брат держался почти
по-военному, напряженно и угловато.
- Я никогда не уходил отсюда, - сказал он. - Ты знаешь, что сердце мое
и душа всегда оставались здесь. Тело существовало в иных местах, но сам я
находился дома.
- Но теперь даже тело не беспокоит тебя, - закончила она за него,
понимая, почему он не переменился и не состарился. - Каким-то образом ты
сумел одурачить смерть, не так ли? Мог бы и поделиться со мной секретом. -
Взгляд серых глаз коснулся морщин на его лице, увидел в них засохшую
кровь. - Пожалуй, не надо. Итак, ты в аду, Родди? Это случилось с тобой?
Он почти улыбнулся ей, злобно обнажив желтеющие зубы.
- Можешь считать, что так. Мои друзья не всегда были добры ко мне.
Такова их природа. Они были готовы помочь мне в выполнении желаний, но не
обнаруживали доброты. Впрочем, по-моему, жизнь не проявила милосердия и к
тебе.
Он опустил руки на ее плечи. Спокойнейшие слова, тишайший шепот.
- Отдай его мне.
Лишь Бирн услыхал эти слова.
- Это делается не так, - сказала она ровным голосом. - Попроси
прощения. Таково предназначение Голубого поместья.
Ясные очи обратились к ней.
- Этого достаточно. - Руки его упали с плеч. - Ты стара и уродлива,
ящерица Лизард. Твоя жизнь уже почти закончена.
- А когда окончится твоя жизнь?
- Ты знаешь это. Когда поместье сделается моим. Тогда.
Над ними что-то шевельнулось. Элизабет посмотрела вверх. Питер следил
за ними с пристальным вниманием, как тому и следовало быть. Он шагнул
вперед и спросил:
- Элизабет, чего ты хочешь?
Она ответила:
- Правосудия. И все.
- Ну и я тоже. - Он подошел еще на шаг ближе. - И мне кажется, что оно
еще в твоих руках, Элизабет. Сколь ни отвратительно, что такая древняя
старуха может обладать такой властью! В это воистину трудно поверить, для
этого нет причин. - Знакомая недоверчивость на сей раз была выражена
открыто и четко.
- Ты прямо как Родерик. - К презрению в ее голосе примешивалась
жалость. - Неужели дом так мало значит для тебя?
- Дело не только в поместье, ты это знаешь. Дело в истории, которая
сопровождает его. В том, что им владели ты, твоя дочь, твоя внучка. Все
ваши дети не знают отцов.
- Элла была дочерью Джона, - осторожно сказала она. - Я всегда говорила
это.
- Ты не могла поступить иначе, но я знаю истину.
- Она была дочерью Джона, - повторила Элизабет. - Они были похожи лицом
и руками. - Она была абсолютно уверена в этом, хотя прекрасно помнила о
том, что происходило между ней и Питером.
Эти слова лишали его рассудка.
- Ты все отобрала у нас и не захотела делиться. Ты даже не захотела
расстаться со своим именем. Я хочу получить поместье, потому что оно
принадлежит мне по праву, потому что моим отцом был твой старший брат
Родерик. По всем существующим законам наследования ты не имеешь права жить
здесь. Конечно, дом - важная вещь. - В голосе его звучало безрассудство,
будто слова ничего не значили, будто она была настолько незначительной
персоной, что ею можно было пренебречь. Она решила, что он говорит это для
своего сына и всех остальных. Устроил представление, как было всегда.
- Хватит, Питер, - она проговорила очень спокойно. - Дело не только в
этом. Этот дом всегда будет помнить, что ты натворил здесь.
- Это потому, что он твой. Когда дом станет моим, он отразит другую
версию событий, другую реальность, покажет, как меня отвергли, как всех
нас лишили прав. - Он спускался по лестнице и наконец остановился в
нескольких футах от нее.
- Ты опоздал, Питер. Оглядись. В поместье полно людей, которые знают,
что именно произошло. Наши жизни были выставлены на показ. Том рассказал
мне о своей книге. И я уверена в том, что были и другие откровения. Дом
никогда не обнаруживал склонности к умолчаниям. Он существует, чтобы
объяснить прошлое. Он окружен светом, он купается в свете, правда истекает
из его камней. Здесь негде спрятаться, негде забыть.
- Ты всегда любила обвинять.
- А ты всегда был уверен, что сможешь спрятать свои делишки.
- Лиззи. - Перед ней встал Родди. Она торопливо оглянулась, попытавшись
найти взглядом садовника, но тот отступил к молодой девушке. Элизабет
поняла, что молится: только не опоздай, только не опоздай на этот раз...
Она повернулась лицом к брату, обратив незащищенную спину к Питеру,
хотя не хотела этого делать. Кровь из морщин на лице брата каплями текла
по щекам, но он не плакал. Родди никогда не плакал. Раскаяние не было ему
знакомо.
Она была готова забыть про урон, причиненный им ей самой. Это было так
давно. Даже то, что случилось с Эллой, уже ничего не значило. Событие это
произошло в другой жизни. Но к перечню добавился новый пункт: Родерик убил
Алисию.
С гневом, вдохновленным самой последней смертью, она закричала,
возвысив до предела свой старческий голос:
- Ты злодей! Ты и твой сын погрязли в злодеяниях и заслуживаете ада.
Надеюсь, что вам не будет прощения - ни отдыха от мук, ни конца им.
Зубы Родерика обнажились.
- Тогда ты составишь мне компанию, - прошипел он. - Сестрица. - Он
приблизился на шаг. - Отдай мне поместье, Элизабет. - Глаза его горели
фанатичным и странным огнем. - Тебе достаточно только сказать это. Отдай,
и все вы можете остаться здесь.
- Здесь ты не распоряжаешься. Не тебе решать, кому уйти, а кому
остаться. Этим ведает дом.
- Ты всегда была ведьмой, Элизабет, - негромко шепнул ей на ухо Питер.
Он оказался совсем рядом: она даже ощутила знакомый запах турецких
сигарет.
Этот был худшим из них двоих. Он был холоден, когда Родди покорялся
страстям. На ее плечо легла древняя рука Питера, сухая и мертвая, словно
осенний лист. Прикосновение это было противно ей. Элизабет хотелось
сбросить ее как отравленную кожу, смертоносную оболочку, охватившую ее
жизнь.
- Говори же, старуха, - сказал он тихо. - Откажись, и все закончится.
Она по-прежнему смотрела на Родди, слегка запыхавшись, не зная, где
Бирн и что делают остальные, когда Питер произнес:
- Не слышу ответа, Элизабет? Ты не передумала? - Прикосновение к плечу
исчезло. Она ощутила легкое движение позади себя. - Ну что ж, ведьм ведь
сжигают, не так ли?
Едкий минеральный запах бензина окутал ее. Чиркнула спичка. Пламя
вспыхнуло немедленно и повсюду.

47

Бирн все видел. И подхватил коврик с пола, едва Лайтоулер чиркнул
спичкой. Повалив Элизабет на пол, он закатал ее в грубую ткань, моля,
чтобы она выдержала. Казалось невозможным, что столь хрупкое, столь
немолодое тело могло вытерпеть подобное обращение. Она задыхалась, древнее
лицо напряглось и исказилось, глаза зажмурились.
Он развернул коврик. Ее одежда почти не пострадала, лишь шерсть и
хлопок слегка обгорели по краям, но сама Элизабет чудесным образом
осталась неприкосновенной. Открытые глаза ее снова смотрели на него,
спокойные, мирные и прекрасные.
Он заметил Кейт, опустившуюся на колени возле старухи.
Но спички остались у Лайтоулера, бензин был повсюду. Он сочился по
книжным полкам, стекал на пол. Ноги Кейт оставляли на дереве темные пятна.
Лайтоулер стоял со спичкой в одной руке и коробком в другой.
Бирн побежал к нему, но что-то ухватило его за плечи. Он ощутил запах
тлена, гнилые руки когтями впились в его кожу, удерживая на месте.
Великая тяжесть повлекла его вниз, пригвоздила к полу. Кукольник лип к
нему черным суккубом [суккуб - разновидность нечисти, пристающей с
сексуальными домогательствами к мужчинам]. Конечности Бирна как будто
превратились в воду. Он попытался перевернуться, но человек в черном
прилип как банный лист, впился как пиявка. Бирн попытался предупредить
Саймона, но тварь, расположившаяся на его спине, зажала ему рукой рот и
нос.
Ногти - мертвая плоть - скребли по его лицу, мешая дыханию. Мерзкое
прикосновение удушало могильным зловонием, не пропуская воздух и жизнь.
И пламя распространялось, расползалось по дереву, вспрыгивало на
занавески, лезло по книгам.
Где-то вдали Том разбил окно. Даже в столь экстремальной ситуации Бирн
подумал: Боже, он бежит, он выберется отсюда!
Ветерок из окна раздул пламя. Бирн попытался нащупать какое-то оружие,
чтобы обратить его против создания, устроившегося на его спине, но ощутил
лишь жгучий жар. Перила занялись как сухая растопка.
Упершись ногами в нижнюю ступеньку, он дернулся назад, чтобы упасть
вместе с черным человеком, прилипнувшим к его спине возле стола, у
которого в объятиях Кейт лежала Элизабет. На котором покоилась Алисия,
покрытая кровавыми пятнами.
И кукольник отлетел. Его словно оторвало. Визг вспорол воздух. Бирн
задыхался, он не видел, что происходит, потому что, как только исчезла
тяжесть, он вновь направился к лестнице, думая лишь о том, что Питер
Лайтоулер может подлить бензина.
Повсюду пламя лизало дерево. Охваченные пламенем ступени лестницы
ломались под ногами Бирна. Он держался ближе к стене, подальше от
поручней, хватаясь за подоконники, чтобы удержаться на рушащейся лестнице.
Он больше не видел, что происходит внизу, - только бледное лицо над
собой, блеклые волосы, сверкающие злобой глаза.
- Слишком поздно, - сказал Питер Лайтоулер. - Ты всегда опаздывал.
Бирн успел. Он оказался рядом как раз вовремя, чтобы увидеть, как
Саймон и его отец встретились наверху лестницы, как они обменялись
взглядами - тайными, полными предельного понимания.
Он оглянулся назад и, словно одеревенев, застыл на месте, захваченный
увиденным. Происходило нечто настолько непонятное, что разум его
отказывался воспринимать. Такого просто не могло быть.
Они были вместе: Элизабет в старушечьем белом кардигане и платье, Кейт
в маковом сарафане, будто впитывая энергию мертвой черной фигуры,
оставшейся на столе позади них.
Огонь не прикасался к ним. Их окружал оазис зеленой листвы, словно в
доме не было ни пламени, ни дыма. Легкими и непринужденными движениями
Кейт собирала цветы, возникавшие из деревянного пола; бензиновой синевы
пятилепестковые венчики были знакомы Бирну. Элизабет сидела за столом,
брат ее стоял перед ней на коленях. Она плела из цветов веревку, удавка из
листьев и цветков уже висела на его шее.
Он был ничем, блеклой памятью, подвешенной на гирлянде из барвинков,
окруженный тремя женщинами: Кейт, Элизабет и Алисией.
Лицо Алисии было покрыто черной, как котел, тканью. Бирн понял, что
смерть никогда не могла полностью овладеть поместьем, что здесь
властвовали три силы; останки Родерика Банньера не найдут здесь милосердия
в окружении женщины в черном, девушки в красном и старухи, белой от
ясности приближающейся смерти.
Питер Лайтоулер шагнул в сторону разбитых перил. Бирн увидел, как он
взглянул вниз, впивая происходящее. Руки его открылись и на лице появилась
странная улыбка.
- Я ждал вас, - проговорил он, - хотя никогда не понимал, что вы такое.
- Иди же. - И они увлекли его в свой сад цветов.
Танцующим шагом по собственной воле он ступил сквозь разрыв в перилах.
Питер падал без шума и напряжения. Лиственный покров принял его тело,
удерживая.
Они окружили его. Они присутствовали при начале его жизни, при расцвете
его сил и при конце. Самое важное, при его конце.
Они всегда были здесь.
Лайтоулеру нечего было противопоставить им. Поверхностный ум, некоторая