Джонс Джеймс. Голубое поместье

кузина Саймона? Или сестра?
- Это девочка? - Глаза Алисии остры, хотя на щеках ее слезы. - Элла
родила девочку?
- Это ребенок Эллы и мой.
Она отступает от него.
- Только не надо повторять этого слова, Питер. С меня довольно. Ты
никогда не делал этого с Эллой. Она-то мне рассказывала о твоих
приставаниях! Элла... Элла была моей лучшей подругой. У нас не было
секретов друг от друга. Я слыхала о ваших конфиденциальных вечеринках, они
с Джейми посмеивались над ними.
- И ничего хорошего это им не принесло. Кстати, забыл. Элизабет плохо,
быть может, ей потребуется скорая помощь.
- Элизабет? Где она? Что с ней случилось?
Он идет к телефону и осторожно набирает номер, держа младенца изгибом
руки.
- Я хочу сообщить о несчастном случае. Возле Эппингского шоссе к югу, в
окрестностях Уэйк-Армс. Да, правильно, да. - Он кладет трубку, подходит к
столу и, отодвигая кресло, садится. - Ну, женушка, не предложишь ли выпить
отцу твоего дитяти?
- Я не твоя жена! Не твоя, и слава за это Богу! Потом, почему ты решил
вести себя здесь как дома? - Она, как всегда, в ярости. Наконец ее глаза
замечают на лестничной площадке крохотную фигурку - черноволосого малыша,
вцепившегося в балюстраду ладошками. Взволнованное личико его видно между
столбиками. - Сайми, почему ты не в постели?
Ребенок не отвечает, только смотрит на них большими темными глазами.
Алисия подходит к лестнице.
- Ну что там, малыш? Почему ты встал?
- Мамочка, а зачем ты кричишь? - Детский голосок чуточку дрожит.
Она вздыхает.
- Ничего. Ступай в постель, Саймон. Тебе давно пора спать.
- В моей комнате гадко пахнет. - Нижняя губа ребенка дрожит. - Мне не
нравится этот шум. Он разбудил меня.
- Прости, я больше не буду кричать.
- Нет, это колеса, - шепчет он. - Это колеса.
- Ты спал. - Она поднимается на верх и берет сына на руки, а потом
смотрит сверху вниз на Питера Лайтоулера и на ребенка Эллы. - Ты знаешь,
что не можешь остаться здесь, - говорит она спокойно.
- Предлагаю сделку. Подумай, Алисия. Я спас жизнь дочери Эллы. Доставил
ее домой. Я уже сыграл важную роль в ее жизни, я ее хранитель, защитник, и
если она останется здесь, то вместе со мной.
- Нет, этого не может быть. Лучше отдай ребенка Маргарет и ступай.
Иссохшая и морщинистая Маргарет резко высовывается из кухни и
вопросительно поднимает голову.
- Он принес сюда ребенка Эллы, - громко говорит Алисия. - Объясню
потом. Возьми у него ребенка.
Маргарет не колеблется. Она всегда ненавидела Питера Лайтоулера. Она
делает шаг в его сторону... Настанет день, и он еще свернет ей голову
словно птице, схватит за сухую морщинистую шею и скрутит как старый сырой
коврик.
Маргарет протягивает руки к младенцу, но Питер небрежно, будто не
замечая, отталкивает ее.
Она говорит:
- Питер, тебе ребенок не нужен. За ним надо ухаживать, его надо
кормить.
- Девица еще потерпит. - Но дитя уже отчаянно кричит, разражаясь
ритмичным для новорожденных уа-уа.
- Питер Лайтоулер, это не твой ребенок! Отдай его мне! - И голос
Маргарет звучит сильнее, чем ему следует быть.
- Но и не твой! Это не плоть твоего чрева, не жизнь, воспрявшая из
твоих чресел, Маргарет! Почему ты думаешь, сушеная слива, взять на себя
ребенка?
И он встает, чувствуя перемену в атмосфере.
Алисия все еще наверху лестницы. Она держит Саймона на руках.
Вместе с Маргарет к нему приближается нечто непонятное. Вонючее дыхание
обжигает его лицо, и он видит кровавые контуры, проступившие в воздухе. Он
отступает. Наверху хлопает дверь, и в коридоре шелестят колеса. Саймон
теперь тоже кричит, добавляя свою крепкую жалобу к плачу младенца.
Алисия кричит:
- Убирайся, Питер! Пока ты еще можешь!
Кровавый силуэт от Маргарет вдруг бросается к нему.
Рукав его распорот зубами, и он знает, что в следующий раз они возьмут
кровь...
Звякает дверь лифта, и запах аммиака наполняет воздух, окутывая Питера
желтыми клубами, проникая в рот, нос и легкие.
Их слишком много. Он не может справиться со всеми сразу. Не выпуская
ребенка, он отступает к двери, и тут Маргарет бросается к нему - или это
была клыкастая тварь? - и младенца вырывают из его рук; крики девочки
делаются невероятно громкими.
Он вываливается из двери наружу - в холодную черную ночь.
Вдали раздаются сирены.

42

Молодой человек, хмурясь, последовал за медсестрой по коридору в
сторону последней комнаты. Весьма бледный, он слегка прихрамывал.
Медсестра стучала каблуками по полированному полу впереди него.
Она остановилась у двери и повернулась к нему.
- Мы написали племяннику миссис Банньер еще несколько месяцев назад (он
у нее единственный живой родственник), но он так и не приехал. Старую леди
не посещали много лет, но она, похоже, не жалуется.
- А разве Алисия Лайтоулер не бывала здесь?
- Кто? О, жена мистера Лайтоулера... нет, она давно не заезжала сюда.
По-моему, ей неизвестно, что миссис Банньер теперь намного лучше. Мы
всегда полагали, что племянник миссис Банньер известит всю семью. Но никто
не приехал.
Она подождала ответа, но глаза юноши остались пустыми. Этот молодой
человек кажется ей очень усталым, словно он не спал всю ночь. Губы его на
мгновение напряглись. Она вновь спрашивает себя, что он делает здесь.
Решил повидать старую леди, которой много лет никто не интересовался.
Под ее присмотром он постучал в дверь.
Ответа нет.
- Входите, - говорит она. - Она часто забывается и не слышит. Возможно,
она и не сразу поймет, кто вы такой.
Коротко кивнув, он распахнул дверь.


Комната залита ярким солнечным светом, на миг ослепившим его. Белые
стены, белая постель. Заметив фигуру, сидевшую у окна, Том замер на месте.
Какое-то мгновение он не мог шевельнуться, не мог шагнуть дальше.
Это была Элизабет Банньер.
Медсестра, кашлянув, напомнила ему:
- Я буду на посту, если вам что-нибудь потребуется.
- Благодарю вас. - Ум его был занят чем-то иным.
Должно быть, лицо его что-то выразило, потому что она отступила назад,
быстро повернулась и торопливо направилась по коридору.
Элизабет Банньер никогда не видела меня прежде, подумал он, и не имеет
обо мне даже малейшего представления. Потом, как мне открыть ей все эти
новости. Немыслимость затеянного им предприятия заново поразила Тома. Она
не была ему кровной родственницей и не имела причин верить в то, что он
хотел сказать.
Да и знает ли она вообще Рут?
Все это время он разглядывал старую женщину, сидевшую у окна: хрупкую
тень, вычерченную на светлом фоне... птичьи черты, голову, глубоко ушедшую
в плечи.
Том шагнул вперед. Бесцветная кожа показалась ему почти прозрачной -
как папиросная бумага. Он отметил надувшиеся узлы вен на руках и
запястьях.
- Миссис Банньер?.. - Слова нарушили выбеленное молчание. Бумажные веки
порхнули, сухая черепашья голова дрогнула, неровно поднялась и опала
грудь. - Элизабет, как вы себя чувствуете? - Руки ее больше не покоились
на коленях. Узловатые суставы согнулись, чуточку дрогнули.
Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его.
- Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните
Алисию?
Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между полинявшими
глазами. Голос ее треснул, как старая грампластинка, - проглоченный и
почти не слышный.
- Кто вы? Я не знаю вас. - Взгляд ее безразлично скользнул по нему. -
Неужели пора пить чай?
Тому хотелось повторять имя Элизабет Банньер снова и снова, чтобы
доказать себе, что она существует, и наперекор всем обстоятельствам
владелица Голубого поместья еще жива.
Он подошел к креслу и присел перед ней на корточки. Белое лицо
исчертили морщинки. Потом он вспомнил, что некогда Элизабет была
красавицей, широко посаженные глаза еще сохранили отблески знаменитой
синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить.
- Элизабет, Алисия рассказала мне, где вы живете. Алисия велела
попросить вас вернуться домой. Она хочет, чтобы вы приехали в Голубое
поместье.
Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог.
Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она
как будто даже ничего не заметила.
Он не мог говорить с ней о худшем, приходилось молчать о Рут, по
крайней мере теперь. Он попытался снова.
- Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье ждет вас. Я немедленно еду
туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой.
Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему.
- Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это не имеет
никакого отношения. Я не понимаю, что вы говорите. - Утомленная долгой
речью, она умолкла. - Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так?
Этого следовало ожидать. Том хотел взять ее за руки, попытаться
уговорить. Он попытается снова. Том встал и нагнулся к Элизабет, без
стеснения поцеловав ее в макушку.
- Я принесу вам чаю. Скоро.
Ее неторопливый взгляд проводил его до двери.


Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется, в его голосе решимость
смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая ложь ничего не
исправит. Он знает ее. Он молод, а молодым так легко дается
целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса.
Впрочем, он выглядит по-другому. В его лице она заметила что-то
тяжелое, что-то очень темное. Конечно же, он из поместья. Знакомый
отпечаток.
Элизабет вздохнула. Она считала, что находится здесь в безопасности.
Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь к концу
жизни, она надеялась, что случившееся в поместье не будет столь тяжко
давить на нее.
Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была заметна в его
лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее мире - а может, и в
других - осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют вне
зависимости от воли их обитателей.
Дом ждет, сказал ей мальчишка.
Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда.
В этом забытом уголке ей не о чем было думать, никакие действительно
важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая
некогда действительно была Элизабет Банньер, хотя только что пыталась
отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно на
чистое небо.
Время вышло теперь за пределы ее власти, превратившись в смесь
воспоминаний и знаний, не имеющих ни последовательности, ни порядка.
Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем - ведь ей
уже девяносто пять лет - увы, трудно было сомневаться.
Все загадки остались в прошлом. Она не могла припомнить, что носила
вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи
всегда не были для нее существенными. Время сделалось теперь для нее
ненадежным якорем; она плыла, не умея ухватиться за него... время всегда
оставалось за пределами ее власти.
Поколения смешались в ее памяти, даже люди, которых она любила. Она
прожила слишком долго. Там был мальчишка, когда-то, не Родди, кто-то
другой...
Но дом все еще ждал. Мальчишка напомнил ей о том, что это такое. Больше
она не сумеет думать о чем-то другом. Дверь открылась.
Она откинулась назад в кресле и вздохнула. Очень хорошо, подумала она.
Я здесь - и рукой отодвинула эту мысль.
Это дом. Память ее уверенно и спокойно вступила в поместье, хотя она не
была там сорок лет. Сорок лет она прожила неизвестно где. Пустые годы,
подумала Элизабет. Как мало осталось от них в памяти... Он предлагал
отвезти ее домой, этот мальчишка, голосом которого говорила смерть,
вернуть ее в Голубое поместье.
Туда, где ей положено быть.

43

Через два часа Элизабет ожидала Тома в холле. Медсестра подготовила для
нее сумку, уложив несколько вещей. Врачи рассчитывали, что старуха скоро
вернется.
Элизабет неуверенно моргнула сестре. Она знала, что они больше не
встретятся, и пыталась понять, нужно ли ей что-нибудь говорить. Но женщина
заторопилась прочь, и она опоздала. Элизабет вздохнула. Она сидела в
высоком кресле, руки были спокойно сложены на коленях, сумка стояла на
паркете возле нее.
На решение потребовалось немного времени. К тому моменту, когда Том
вернулся с чаем, она уже сделала свой выбор: надо хотя бы повидать дом
последний раз перед смертью.
Она поняла, что страх оставил ее. Наверное, помог возраст, решила она.
Чего бояться, когда смерть и без того рядом? Что еще может ранить ее
_теперь_? Все чувства давным-давно отгорели, сделались гладкими и
безликими в этом долгом сне. У нее не осталось любимых, некого даже
оплакать.
Дверь открылась. Мальчишка - молодой человек - торопливо направился к
ней через холл. Она все не могла запомнить его имя, хотя медсестра
повторила ей несколько раз.
Он казался таким усталым, бедный мальчик, таким серьезным.
- Это все, что вам нужно? - спросил он. - Надо мне сказать, что мы
уезжаем?
В холле было пусто. Чай развозили по комнатам. Вдалеке нашептывал
столик на колесах, стучали двери.
- Нет, пойдем. - Теперь она уже не могла дождаться, когда наконец
оставит это место, тихую мертвизну ожидания.
Он протянул руку, и Элизабет встала, радуясь поддержке. А он подал ей
две палки, которыми она пользовалась, и пошел вперед открывать дверь, взяв
с собой ее сумку.
В нем было столько энергии. Она коренилась не только в молодости. Этот
мальчишка давно растратил излишки. Но шаги его пружинили, в них было нечто
туго свернувшееся и динамичное.
Он помог ей сесть в странную низкую машину. Она села спереди - рядом с
ним - и позволила пристегнуть себя. Элизабет ощущала непонятную
пассивность; она охотно позволяла ему руководить собой.
В разговоре она ограничилась несколькими предложениями. Глянув в
сторону, она видела его профиль, угрюмый и невеселый рот.
- Поместье переменилось с того времени, когда вы в последний раз были
там, - сказал он, нарушая молчание. - Оно, пожалуй, запущено. И нуждается
в работе.
Машина двигалась быстрее, чем прежде, невзирая на оживленное движение
вокруг. Она не узнавала дорогу: просторное, многополосное шоссе, вьющееся
по мостам и ныряющее в тоннели. Она предполагала, что они поедут через
Вудфорд, потом по шоссе до Лаутона, потом - кругом - до Уэйк-Армс через
леса, но они, похоже, ехали другим путем.
- Мы едем не так, - проговорила она, расстроенная безжалостно
урбанистическим ландшафтом.
- Этот участок шоссе открылся недавно. Он идет в Кембридж, а мы свернем
у Харлоу... Вы, конечно, последний раз ездили здесь очень давно.
- Да, очень. - Прежде чем ты родился, едва не сказала Элизабет, но
что-то удержало ее. Она не хотела воспоминаний. Приступать к ним было еще
слишком рано.
- Вам тепло? Я могу включить нагреватель.
Она на мгновение удивилась. Стояла середина лета, от раскаленной дороги
разило. На Элизабет была блузка, хлопковое платье и кардиган, и она
видела, что молодой человек вспотел. Тут она поняла, что он нервничает в
ее обществе: либо испуган, либо благоговеет.
Что происходит? Почему ее присутствие настолько смущает его?
- А кто теперь живет в поместье? - спросила она. Руки ее более не
лежали на коленях.
Он помедлил, прежде чем ответить, и она затаила дыхание.
- Ваша правнучка Кейт и Саймон, сын Алисии.
- Да, я помню Саймона. Он был очаровательным ребенком. А кто еще? Вы?
Он покачал головой, не отводя глаз от дороги.
- Я сейчас в коттедже садовника.
- Я не хочу быть третьей, - пожаловалась она. - Могу ли и я остаться в
коттедже?
- Там живет и садовник!
- Садовник? - она немедленно почувствовала себя иначе. Уверенной,
спокойной. - Шэдуэлл? Неужели Шэдуэлл до сих пор там? - Она немедленно
умолкла, потому что, конечно, Шэдуэлл просто не мог оставаться в живых.
- Он зовет себя Физекерли Бирном. И провел в доме немногим больше чем
я, но Рут...
- Рут? Кто это Рут?
Она увидела, что юноша напрягся, как его руки стиснули рулевое колесо.
- Ваша внучка, - сказал он несчастным голосом. - Я... мне не хочется
говорить вам, но она очень больна. Ходят слухи, что она умирает. В доме
произошел несчастный случай. Она упала... - И он посмотрел на ее лицо.
- Но там же был садовник?! Почему же он... - Но садовник никогда ничего
не предотвращал. Он всегда опаздывал - так уж следовало из схемы.
Рут. Дочь Эллы. Дитя, которого она, Элизабет, так и не узнала.
- Я не знала ее, - сказала она печально. - Я... заболела, когда
услыхала о смерти Эллы.
- Я хочу знать, что случилось. - Он вдруг направил машину к обочине
дороги, твердому бордюру. Мотор смолк. - Элизабет, ваш дом - это целая
повесть, в нем есть какая-то тайна, и она все определяет. И повелевает
всем. Я пытался что-то написать, но я не владею собой и не знаю, верно ли
то, что говорит история. И никто не знает... Все это о вас.
- Обо мне? - Она неподдельно удивилась.
- О вашем брате. И о Питере Лайтоулере.
Она потянулась к ручке двери. Как она работает, почему она не может...
Тут дверь открывается и рев легковых машин и грузовиков ударяет ее. Она
пытается вздохнуть, ощущая сжавшееся сердце, дурноту во рту.
О эта белая комната! Это выбеленное молчание, благословенная тишина
ожидания!
Ей не следовало уезжать, не надо было соглашаться на это! А она еще не
приехала туда. Впереди ее ждал сам дом.
- Элизабет! - Холодные твердые ладони молодого человека прикоснулись к
ее руке. - Простите меня. Это глупо, и я не должен был...
- Он жив? - прошипел змеей ее голос.
- Родерик?
- _Не_ Родерик! Питер Лайтоулер. Его сын, сын Родерика. Он еще жив?
- Да, он жив. На самом деле...
Она захлопнула дверь.
- Почему мы остановились? Чего мы ждем? Я хочу немедленно оказаться в
поместье! - Она кричит, хотя не делала этого долгие-долгие годы.
Без слов он вновь включает двигатель, и они едут дальше, влившись в
общий поток. Она строго смотрит вперед, и одна мысль горит в ее голове,
как горела все эти годы, в мертвом безмолвии болезни.
Он был в поместье, он ожидал ее.
- Я рада, что он жив, - говорит она негромко.


На то, чтобы доехать до Эппинга, ушла целая вечность. Вынырнув из
водоворотов памяти, Элизабет с гневом увидела, что деревья исчезли. Прежде
в Эппинге было так красиво. Тихие лавочки, огромные деревья, рынок. А
теперь лишь мерзкое скопище скверно одетых людей и уродливых машин.
Она взглянула на юношу, сидевшего возле нее.
- Почему вы позволили себе впутаться в эту историю?
- Это и моя семья, - бесхитростно ответил он. - Я участвую в судьбе
дома, как и мой отец и мой дед.
- Ваш отец? Простите меня, я не понимаю.
- Мой отец - Саймон Лайтоулер. И я хочу понять, что здесь случилось. -
На его лице была написана решимость.
- Итак, Питер - ваш дед. Уверены ли вы в том, что хотите сыграть свою
роль? - осторожно спросила Элизабет. Она уже замечала некоторое сходство с
Питером в аккуратных светлых волосах, в изяществе движений. Он больше
похож на Питера, чем был при ней Саймон.
- Все это не может более продолжаться. Эта ссора губит жизнь каждого.
Проблему нужно разрешить и закончить.
Пусть он слишком молод, но он прав. Настало время суда над Питером
Лайтоулером.
Он заехал в отель "Белл Коммон" и, оставив ее в машине, отправился за
Кейт. Сидя под полуденным солнцем, Элизабет разглядывала деревья,
качавшиеся вдали над Тейдон-Бойс. Хотя бы они уцелели. И лес остался на
месте, как и прежде укрывая дом от чужих глаз.
Том вышел почти немедленно и сел в машину.
- Кейт вернулась в госпиталь, - объяснил он. - Рут все держится. -
Заскрипев колесами, он задним ходом вывел машину со стоянки.
Снова Эппинг, снова эти противные толпы, и потом прямо в госпиталь
св.Маргариты.
На этот раз ожидать пришлось дольше. Они спустились к ней почти через
час, и Элизабет была рада отдыху. Пришедшая с Томом девушка застенчиво
поцеловала ее, прежде чем сесть на заднее сиденье. Элизабет моментально
ощутила, что под милой опрятностью скрывается великая напряженность.
Бедная девочка, подумала она. Моя правнучка. Мать ее умирает. Что там
сказал мальчик? Она упала?
- Рут упала из-за Питера? Он был там? - спросила она внезапно.
- Его не было рядом, но ссора случилась из-за него.
- Не надо! - сказала Кейт. - Пожалуйста, не надо сейчас!
- Продолжай. - Элизабет не стала обращать на нее внимание.
- Я не видел, как это случилось.
- Несчастный случай! - объяснила Кейт. - Обломились перила. Никто не
виноват.
- Ну а кто был там еще, если не считать садовника?
- Саймон, мама и я.
- А Саймон - сын Питера... - Элизабет смотрела на мальчика, и все
становилось на место. - А ты - сын Саймона. - Эти слова она произнесла как
мантру [заклинание (инд.)].
- Я только что узнал об этом.
- Значит, и тебя держали в неведении? Кто это сделал? Алисия?
- А откуда вы знаете? - Он настолько удивился, что машина чуть
дернулась.
- Она всегда любила тайные интриги. - Довольная собой Элизабет кивнула.
- Мне нравилась Алисия. Я думала, что она крепкая, победительница.
Молодые люди молчали. Им нечего было сказать или добавить. Элизабет
вздохнула.
Они уже ехали через лес, и она поежилась. Почти приехали.
- Итак, теперь ты живешь в поместье. - Старуха вежливо обратилась к
Кейт. - Вместе с Саймоном Лайтоулером. А садовник и Том обитают в
коттедже. - Она привыкла учитывать это, помнить, кто в доме, а кто
отсутствует. - А кто останется там сегодня ночью?
- Вы, я надеюсь, - ответила Кейт. - Это ваш дом.
- Я должен сказать вам еще кое-что, - проговорил Том, когда они уже
въезжали на дорожку. - Алисия сейчас тоже в поместье.
Элизабет не могла позже понять, что явилось для нее большим
потрясением: то, что деревья выросли такими высокими, или то, что Алисия
оказалась здесь.

44

В руках Саймона ничего не было. Глаза его закатились, белки блестели.
- Проснитесь! - Бирн хлопнул его по щеке.
Они стояли на площадке в Голубом поместье. Питер Лайтоулер располагался
ниже их на лестнице под ними, а вокруг стола сидели две женщины и мужчина.
Саймон был еще окутан видениями.
- Мне снилось, я...
- Нет. Это был не ты. И ты видел не сон. Так все и было. - Алисия
стояла чуть подальше на площадке возле сломанных перил. Ее сходство с
сыном как никогда стало более явным. Тонкое и нервное лицо, темные глаза,
темные волосы. - Я была здесь, тогда и теперь. Питер вошел в дом с
младенцем и, стоя на этом месте, сказал, что моя подруга мертва. Я видела,
как он покинул дом.
Бирн не мог отвести от нее глаз. Алисия казалась хрупкой и утомленной,
но не только: она была ясна. Никакого трепета, никаких колебаний.
Завороженный, он видел, как юбка Алисии взметнулась, когда некое
существо замерло возле нее, и воздух обрисовал силуэт огромного пса,
ставший почти зримым, почти понятным. В воздухе мешались цвета: красный,
белый и серый, игравшие в сумеречном свете. Алисия опустила руку на спину
этого зверя; пасть его коротко блеснула, открываясь, и к прочим оттенкам
подметались новые краски: черный зев и треугольники слоновой кости.
- Я спас жизнь Рут! - сказал Питер Лайтоулер. Шрам на его щеке,
казалось, сделался более заметным, чем прежде. - Ты не понимаешь. И
никогда не понимала. Я скорблю о том, что мне пришлось сделать это,
Алисия. Ты всегда была безжалостна. Ты кормилась моей ранимостью. Ты
всегда искала недостатки в мужчинах, умела использовать их слабости и
зависимость.
И Бирн увидел, как Питер глянул на Саймона, который и без того смотрел
на него с пристальным вниманием.
Голос Питера Лайтоулера, лаконичный, полный насмешки над собой,
продолжал:
- Все достаточно просто. Я всего лишь хотел быть своим! Знать свою
семью и быть ее частью. - Он нахмурился. - Ты выгнала меня, потому что я
был слишком силен и не проявлял слабости и зависимости.
В холле под ними трое кукольников посмотрели вверх.
Алисия вздохнула.
- Питер, прекрати. Тебе здесь не место. Ни сегодня, ни когда-либо
впредь. Забирай свое мерзкое трио и убирайся отсюда. Тебя не хотят видеть.
- Не тебе говорить мне подобные вещи. Это не твой дом. Ты не вправе
выгнать меня из Голубого поместья.
- У меня здесь друзья. - Алисия подняла руку, и существо, застывшее
возле нее, шевельнулось, наполняя собой пространство; красная влага
блеснула в тени. Дыхание зверя теперь наполняло поместье горячей вонью
плоти и крови.
Алисия улыбнулась.
- Да и мистер Бирн с удовольствием поможет мне.
Она глянула в его сторону. Бирн кивнул. Память о разбитой машине,
прикосновение к его подбородку руки Лайтоулера, повернувшей его голову в
сторону, доказывали это. Он точно знал, на чьей стороне окажется.
Тем не менее Лайтоулер казался невозмутимым.
- Меня пригласила сюда Кейт Банньер. Дом или уже принадлежит ей, или
отойдет к ней достаточно скоро, а она хотела, чтобы я пришел. Вы не можете
выгнать меня. - Он улыбался, обретая новую уверенность. Трое кукольников
приблизились к подножию лестницы. - Я намереваюсь дождаться ее, - сказал
Питер. - И я буду добрым, когда она вернется. Я даже благословлю ее брак с
моим внуком Томом. И мы трое опять заживем вместе.
- Я слышала. Довольно, Питер! Убирайся! - Тварь возле Алисии обретала
плоть. Уже были заметны напрягшиеся мускулы, костистый хребет.
Лайтоулер посмотрел на свою бывшую жену, и лишь Бирн заметил, как
указательный палец на его левой руке указал в ее сторону. Все произошло
так быстро, что ничего нельзя было сделать. Как только палец Лайтоулера
шевельнулся, что-то под ним вспыхнуло, движение было слишком быстрым,
чтобы его можно было углядеть.
Вырвавшееся из рук человека в черном серебро прочертило воздух.
И тут Алисия разбилась словно стекло. Ее руки, волосы, одежда разом
взметнулись, пока она падала, рукоятка ножа торчала из груди.
И в этот момент движение Лягушки-брехушки разорвало тьму.
Взметнулись перья, раздался птичий крик. Одна из двух женщин обрела