Грейс сконцентрировалась, восстанавливая в памяти странные и жуткие события в операционной, потом отрицательно покачала головой.
   — Боюсь, что вынуждена вас разочаровать. Примерно с минуту он что-то выкрикивал, но я ничего не поняла. Я даже не уверена, что он говорил по-английски. Помню только два слова: грех и грехопадение. Или что-то в этом роде.
   Полицейский кивнул и сделал запись в блокноте.
   — Разумеется, мы прогоним его пальчики через компьютер, но любая дополнительная информации позволит существенно сузить район поисков. Вы уверены, что он не сказал ничего более конкретного? Постарайтесь припомнить хоть что-нибудь еще.
   Грейс снова покачала головой. Офицер раскрыл блокнот и нацарапал еще несколько строк. «Офицер Джон Эрвин», — гласилa заключенная в пластик карточка на груди его синей форменной куртки. Это был мужчина средних лет с добрыми усталыми глазами. Он прибыл в госпиталь с группой других сотрудников полиции вскоре после случившегося в третьей травматологии по вызову наряда, доставившего умершего на операционном столе подозреваемого. Эрвин объяснил, что обязан, согласно предусмотренной законом процедуре, составить рапорт о причинах смерти арестованного, а также — тут он немного замялся — подробно изложить в нем все необычные обстоятельства, связанные со смертельным исходом. Поначалу Грейс здорово нервничала, но полицейский оказался очень внимательным и обходительным человеком. Он нашел укромный уголок, усадил ее в кресло, раздобыл где-то большую чашку горячего кофе — и она быстро оттаяла.
   А вот Морти Андервуд — несколько ранее — повел себя в прямо противоположной манере.
   Вскоре после того, как были зашиты разрезы в груди Джона Доу[6], а тело отправлено в морг, она устало брела по коридору и на повороте столкнулась лицом к лицу с заведующим отделением. Тот находился на грани паники, отчего беспрестанно приглаживал лысину. Оказалось, Андервуд только что побывал на экстренном совещании у главврача госпиталя, в ходе которого больничное начальство сообща порешило «не распространяться» о произошедшем с «подозреваемым полицией преступником» прискорбном «инциденте». У всех еще свежо было в памяти воспоминание о другом, не менее прискорбном «инциденте», имевшем место пару лет назад, правда, в другом госпитале. Тогда с полдюжины человек персонала едва не погибли от удушья, надышавшись токсичными веществами, выделявшимися кровью оперируемой пациентки. Это стало достоянием гласности, и кое-кто зашел так далеко, что поспешил объявить об инопланетном происхождении несчастной женщины. Денверскому мемориальному подобная «реклама» была совершенно ни к чему. Сенсации такого рода случаются только на страницах «желтой» прессы, но никак не в солидных медицинских учреждениях. Нет сомнений в том, что вскрытие и тщательный анализ позволят найти разумное объяснение не совсем обычному состоянию некоторых внутренних органов умершего. А до тех пор, пока эти данные не будут получены, всем — и Грейс в первую очередь! — предписывается держать язык за зубами и никому — совсем никому! — не рассказывать об «инциденте» ни слова.
   «Инцидент»! Андервуд так часто упоминал этот термин, что Грейс начало от него коробить. Не говоря уже о том, что случившееся никак нельзя было охарактеризовать именно им. В хирургии действительно происходят инциденты всякого рода. Их следует описать, проанализировать, сдать в архив и поскорее забыть. Иначе нет смысла работать дальше в этой области. В жизни всякое случается, но то, что она видела своими глазами в раскрытой грудной клетке неизвестного мужчины, не имело с реальностью ничего общего. Вместо живого, трепещущего человеческого сердца в груди у него торчал холодный кусок металла, который она держала собственными руками. Но самое удивительное состояло в том, что эта мертвая железка каким-то образом выполняла функции настоящего сердца, разгоняя кровь по кровеносной системе. В конце концов, они же зарегистрировали у него пульс! Что ж, если эта история все же станет достоянием вездесущих журналистов, подавляющее большинство заголовков будет вполне соответствовать. действительности: «Человек с железным сердцем».
   Грейс провела рукой, поправляя сбившиеся волосы, и не без ехидства спросила:
   — А что прикажете отвечать, шеф, когда полицейские станут допрашивать меня о конкретных обстоятельствах смерти подозреваемого? Вы хотите, чтобы я солгала представителям закона?
   Морти ничего не ответил, только еще сильнее побагровел и принялся теребить воротник рубашки. Впрочем, по выражению его лица нетрудно было догадаться, что хочет он от нее именно этого. Несколько секунд Грейс в упор рассматривала его с нескрываемым презрением.
   — Неужели ты и в самом деле такой бесхребетный слизняк, Морти? — спросила она наконец.
   Тот обиженно надулся, попытался напустить на себя важный вид и высокопарно изрек:
   — Не имеет значения, что лично я думаю по этому поводу, но я обязан выполнять мою работу и мой долг!
   Грейс воспользовалась замешательством Андервуда и, как бы невзначай, с наслаждением наступила каблуком ему на пальцы. Пока завотделением, шипя от боли, приплясывал на одной ножке, она благополучно улизнула. А потом все рассказала офицеру Эр-вину. Всю правду. Конечно, ее рассказ выглядел неправдоподобно, даже абсурдно, но она все это видела своими глазами и готова была поручиться за каждое свое слово. Люди с ограниченным мышлением могли бы на ее месте попытаться замолчать или извратить истину — главным образом для того, чтобы оградить свой убогий, но уютный интеллектуальный мирок от вторжения непонятной, чуждой и потому особенно пугающей реальности, но Грейс Беккетт не принадлежала к их числу.
   Так же как, судя по его реакции, офицер Эрвин. Он задал ей несколько уточняющих вопросов по ходу рассказа, несколько раз удивленно вскидывал брови, но в целом не выказал никаких сомнений в ее искренности. Наконец он захлопнул блокнот и убрал ручку в боковой кармашек.
   — Благодарю за помощь, доктор Беккетт, — сказал он и погрузился в молчание, откинувшись на спинку кресла и уставившись в пространство Грейс уже начала беспокоиться, когда Эрвин встрепенулся, перевел на нее взгляд и негромко произнес: — Нам часто кажется, что мы все расставили по местам А это далеко не так. На самом деле мы еще даже не приблизились к цели
   Грейс вздрогнула, по спине у нее пробежал холодок. Ей нечего было сказать в ответ на эти слова.
   Эрвин встал.
   — Мне придется еще побеседовать с медсестрами, которые ассистировали вам в ходе операции, — сказал он и галантно добавил: — Если, конечно, вы не возражаете, доктор Беккетт.
   Она вспомнила жирную встревоженную физиономию Морти Андервуда и мысленно усмехнулась.
   — Чувствуйте себя как дома, — кивнула она, поднося к губам чашку — И спасибо за кофе.
   — Он уже, наверное, давно остыл.
   — Ничего страшного
   Офицер Эрвин понимающе ухмыльнулся и направился в сторону регистрационной стойки. А Грейс осталась сидеть, потягивая холодный кофе И хотя момент был явно неподходящий, ей вдруг стало смешно Но улыбка на ее губах исчезла почти так же быстро, как появилась. Привычное покалывание заставило зашевелиться волоски у нее на шее. Грейс вскинула голову
   Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы вычислить его Он стоял, прислонившись к стене в небрежной, раскованно-элегантной позе близ входа в один из коридоров, ведущих из приемного отделения, и незаметно наблюдал за ней. Темный костюм, темные волосы. Ничего примечательного. Как долго он здесь торчит? Лишь на краткий миг взгляд его глубоко посаженных глаз скрестился с ее взором, но Грейс успела уловить в них огонек жадного интереса. Этому человеку определенно что-то было от нее нужно.
   Движимая — или, лучше сказать, подталкиваемая — любопытством, Грейс привстала из кресла, но в этот момент мимо нее продребезжала каталка, на секунду перекрыв обзор. Каталка скрылась за поворотом, но когда Грейс снова посмотрела в направлении холла, там уже никого не было. Темноволосый незнакомец исчез. Она опустилась обратно в кресло, судорожно сжимая чашку. Быть может, этот тип вовсе не следил за ней, а просто поджидал кого-то.
   Быть может. Только Грейс в этом почему-то сильно сомневалась.

12

   Леону Арлингтону нравилась его работа.
   Более того, он ее обожал Будучи «совой» от природы, Леон никогда не возражал против ночных дежурств. В морге с его толстыми бетонными стенами ему было хорошо и уютно Кроме того, здесь ничто не отвлекало его от философских размышлений. А пофилософствовать Леон очень любил, особенно когда обстановка располагала А где, скажите, лучше всего предаваться размышлениям на самые разнообразные темы, если не в тишине и прохладе залитого искусственным светом морга? Прозектора Арлингтона занимали порой самые неожиданные вопросы. Сколько времени, к примеру, займет прогулка пешком до Луны, если вдруг представится такая возможность? Какое дерево самое ценное? Или какой напиток он предпочтет выпить в свой смертный час: воду или «Мелло Йелло»? Гм, отличный вопросец! Пожалуй, имеет смысл основательно им заняться.
   Но основная причина любовного отношения Леона Арлингтона к своей работе была гораздо проще: мертвецы никогда и никому не доставляют хлопот Никаких. За свою довольно долгую жизнь он сменил немало мест службы, где ему приходилось по большей части иметь дело с живыми людьми, которые либо требовали от него чего-то такого, что он не мог им предоставить, либо принимались учить тому, что он сам знал гораздо лучше них. Но самыми обидными для него были моменты, когда его принимали за тупицу только потому, что он привык делать свое дело неторопливо и обстоятельно. И еще потому, что его было почти невозможно вывести из себя. Что поделаешь, так уж устроен этот мир, в котором количество часто подменяет качество, горлопанство заменяет авторитет, а гнев и зависть воспринимаются как проявление принципиальности. Сам-то Леон давно научился разбираться в подобных тонкостях А обитателям морга было глубоко плевать, быстро или медленно выполняет прозектор свои профессиональные обязанности
   Что-то немелодично насвистывая сквозь зубы, он тщательно проверил герметичность пластикового кокона, в который был упакован очередной мертвец Владельцы похоронных бюро всегда поднимали жуткий хай, когда обнаруживали «пересушенный», по их мнению, труп Леон так до сих пор и не разобрался, что их не устраивало Возможно, пониженная влажность мертвого тела как-то влияла на качество косметической обработки для похоронной церемонии. Вот и еще одна тема для размышлений, которой можно будет заняться на досуге. Арлингтон на минутку прервался, всматриваясь в лицо пожилой женщины, покоящейся в выдвинутом стальном ящике. Старушка с посиневшим, землистым лицом, обрамленным кудельно-белыми прядями волос, казалась заключенной не в прозрачный пластик, а в цельную глыбу льда. Леону вспомнилась прочитанная в детстве сказка о Снежной Королеве. Она была жестокой и злой и заточила маленького мальчика в своем ледяном замке.
   Он задвинул ящик и поежился. В помещении морга иногда бывало ужасно холодно — единственный существенный недостаток, связанный с его службой. От ячеек хранилища ощутимо тянуло морозом. Потоки холодного воздуха стелились по стенам и полу, оседая на них налетом легкой изморози. Раньше Леон не обращал на это внимания, но в последние год-два все чаще стал ощущать, как холод незаметно проникает в его кости, сковывает суставы и гложет их втихомолку, словно хищный зверь. Возможно, довольно скоро наступит день, когда ему придется всерьез задуматься о том, чтобы подыскать себе другое местечко. Где-нибудь потеплее.
   Он потер руки, согревая окоченевшие пальцы, и перешел к следующему «пациенту». Полностью обнаженный труп лежал на спине на прозекторском столе из нержавеющей стали. Белый мужчина, около тридцати лет, в хорошей физической форме. Леон взял журнал и еще раз сверился с сопроводительной записью. Все правильно: неопознанный подозреваемый, которого доставил в госпиталь полицейский наряд, предварительно всадив в него несколько пуль. В ходе операции ему вскрыли грудную клетку, хотя сейчас разрез был аккуратно зашит частыми ровными стежками. По шву, стягивающему края рассеченной плоти, Леон с первого взгляда опознал наложившую его руку. Даже после летального исхода она привыкла заботиться о тех, кто попадал к ней на операционный стол. Это был пациент Грейс Беккетт.
   Сняв колпачок с ручки, Арлингтон занес в журнал предварительные данные о состоянии трупа: рост, вес, внешность и расположение двух входных пулевых отверстий. Затем перевернул тело на живот и только тогда заметил маленькую татуировку на внутренней стороне предплечья. Он наклонился ниже и с удивлением обнаружил, что это вовсе не татуировка, а выжженное на коже клеймо, о чем свидетельствовали характерные особенности еще не успевшей толком зарубцеваться ткани по краям странного значка:
 
   Леон не знал, что он обозначает, и мог только предположить, что это какой-то религиозный символ. С другой стороны, если он прав, то что же это за безумная религия, приверженцев которой клеймят, как скот, раскаленным железом? Он покачал головой, сокрушаясь о прискорбном состоянии человечества, снова перевернул тело на спину и открыл журнал, чтобы внести дополнения. Мгновение спустя он выпрямился и нахмурил брови.
   — Эй, парень, разве я уже не закрыл тебе гляделки?
   Мертвец лежал, вперив в потолок открытые невидящие глаза. Леон натянул пару стерильных резиновых перчаток и закрыл трупу глаза. К своим подопечным прозектор Арлингтон относился в общем-то либерально, но не выносил, когда они за ним подглядывали. Покончив с этим, он вернулся к журналу и закончил запись, вслед за чем принялся подготавливать тело для хранения. Так, сначала бирку на ногу, потом пластиковый мешок — и пожалуйте в заморозку, молодой человек.
   — При жизни ты, должно быть, был не слабым парнем, а, приятель? — прокряхтел Леон, перемещая тяжелое тело со стола в ячейку. Иногда казалось, что трупы сознательно противятся его усилиям, словно не желая покидать залитый светом зал и отправляться в холодный мрак морозильника. Хотя на самом деле виновны в этом были, конечно же, трупное окоченение и скользкий пластик упаковочных коконов. Но в конце концов он все-таки справился и на минутку облокотился на выдвинутый ящик, чтобы перевести дыхание. Неужели он и вправду становится слишком стар для этой работенки? Что ж, в крайнем случае он всегда может рассчитывать на место обойщика в драпировочной мастерской своего двоюродного братца Бенни. Там ему уж точно будет теплее и не придется общаться с клиентами, если он сам этого не захочет. Сиди себе в задней комнате да тюкай потихоньку молоточком. Благодать! К тому же Бенни ему многим обязан и не посмеет отказать. Решено, завтра утром он позвонит кузену и прощупает почву. Леон вздохнул и начал задвигать ящик в ячейку.
   Широко раскрытые глаза мертвеца уставились на него сквозь прозрачную пленку.
   Леон замер.
   — Какого черта… — прошептал он изменившимся голосом. Он был на сто процентов уверен, что закрыл ему веки не далее чем пять минут назад. Но теперь они снова были открыты! Арлингтон содрогнулся и вновь ощутил ледяное дыхание холода. Он склонился над изголовьем, чтобы получше разглядеть непонятный феномен, но пар от его дыхания затуманил пластик, и он так и не успел заметить сверкнувшую в глазах мертвеца искру.
   В следующее мгновение мускулистая — рука кадавра, прорвав тонкий слой пленки, мертвой хваткой вцепилась в горло прозектору. Леон пытался сопротивляться, кричать, звать на помощь, но у него не хватало сил, чтобы освободиться от этих стальных пальцев. В то время как его мозг еще не успел толком осознать и проанализировать случившееся, легкие уже начали сигнализировать о катастрофической нехватке кислорода. Невыносимое жжение в груди Арлингтона усиливалось с каждой секундой. Перед глазами завертелись разноцветные круги, беспрепятственно проникая в голову и взрываясь внутри радужным фейерверком. Сам не зная как, он умудрился еще раз наклонить голову и встретиться взглядом со ставшими вдруг живыми и осмысленными глазами трупа. И в глубинах его зрачков старый прозектор увидел… Зло. Исходившая из них эманация злобы и ненависти обладала всеохватывающим могуществом и была невероятно древней, уходящей далеко за пределы самой ранней античности. В отчаянном всплеске уходящего сознания Леон Арлингтон наконец-то понял, что происходит. Тьма надвигается! Последним, что он почувствовал, стало ощущение мертвящего, невыразимого холода, охватывающего все его существо. Пальцы на горле сжались крепче…
   Хруст сломанных шейных позвонков громким эхом прокатился по залитым безжизненным люминесцентным сиянием залам морга.

13

   Грейс допила остатки остывшего кофе и задумчиво уставилась в донышко опустевшей чашки. Несмотря на испытанное ею сегодня чувство отстраненности, в голове все же мелькнула мысль вернуться домой. Она заберется под теплое одеяло и сладко уснет под неразборчивое бормотание старого телевизора. А когда проснется наутро, сможет снова трезво смотреть на вещи, забудет, как плохой сон, все свои мрачные предчувствия и перестанет ощущать себя чужой и никому не нужной.
   Грейс поднялась и направилась в комнату отдыха, чтобы сполоснуть чашку. Проходя мимо процедурной, она кивнула офицеру Эрвину, разговаривающему с тем самым интерном, который ассистировал ей во время операции. Эрвин приветливо кивнул в ответ. Ошивающийся поблизости с кислой физиономией Морти Андервуд метнул на нее злобный взгляд и тут же отвернулся. Проходя мимо него, Грейс не смогла сдержать теплой волны удовлетворения, нахлынувшей, как всегда, в минуту торжества от одержанной победы.
   Она наполовину пересекла холл, когда ближайший лифт предупредительно зазвенел. Позже она так и не сумела точно определить, что именно побудило ее остановиться, обернуться и посмотреть на открывающиеся двери. Быть может, она поступила так, потому что звонок в ее подсознании как-то ассоциировался с похоронным перезвоном колоколов? Как бы то ни было, Грейс Беккетт застыла на месте посреди холла, завороженно глядя, как раздвигаются, словно веки повернутого на девяносто градусов глаза, створки лифта. На пороге освещенной кабины обрисовался темный на ее фоне силуэт человеческой фигуры. Стерильное сияние ламп дневного освещения заставило глаза Грейс несколько раз моргнуть. Внезапно она почувствовала, как тускнеют и отодвигаются прочь привычные больничные звуки, а биение ее собственного сердца, наоборот, тысячекратно усиливается, отдаваясь в ушах громовым рокотом прибоя. И как присоединяются к нему биения сотен других сердец — словно сам воздух соткался вдруг в мембрану гигантского стетоскопа, передавая ей одной ответственность за всех окружающих, пораженных необъяснимым ужасом.
   Зловещая фигура в лифте вышла из кабины.
   Это был он! Тот самый человек, смерть которого она констатировала три часа назад. Он был полностью обнажен. Кожа его отдавала синюшной бледностью, а из-под швов, стягивающих страшную рану на груди, сочилась черная кровь. Взгляд широко раскрытых глаз с нечеловеческой сосредоточенностью был устремлен прямо вперед. Двигаясь с бездумной решительностью зомби, человек с железным сердцем зашагал вперед, мягко шлепая босыми ногами по мраморному полу.
   Грейс вышла из оцепенения. Вокруг нее снова была привычная атмосфера приемного отделения экстренной помощи. Люди кричали в ужасе, разбегаясь во все стороны, лишь бы не оказаться на пути приближающегося монстра. Одному из санитаров не повезло. Он слишком долго медлил. Проходящий мимо него мертвец выбросил руку, и несчастный санитар взлетел в воздух. Пролетев дюжину футов, он врезался в пирамиду запасных стульев и замер на полу, слабо подергиваясь. Морти Андервуд находился в двух шагах от пострадавшего, но не предпринял ничего, чтобы прийти ему на помощь. Панический страх исказил его мясистую физиономию. Отшвырнув пачку разлетевшихся разноцветных бумаг, заведующий отделением ударился в бегство, вереща, как недорезанный поросенок. Мертвец продолжал неуклонно продвигаться вперед по направлению к главному выходу. Грейс прижалась к стене. Она знала, что должна спасаться, но это было абстрактное знание, никак не действующее на ставшие вдруг ватными и неуправляемыми конечности. Кофейная чашка выскользнула из непослушных пальцев и разлетелась вдребезги.
   Чья-то фигура в темно-синей форменной куртке стремительно рванулась мимо нее, преградив путь кадавру. Эрвин! Полицейский шагнул навстречу человеку с железным сердцем и вытянул вперед левую руку с раскрытой ладонью, держа правую на кобуре.
   — А ну-ка стой где стоишь… — начал Эрвин, но закончить так и не успел. Мертвец нанес ему молниеносный удар в лоб, со страшной силой отбросивший полицейского назад. Он врезался затылком в стену на расстоянии вытянутой руки от Грейс. Послышался громкий треск, как от запущенной петарды. Тело Эрвина обмякло, словно студень, и медленно сползло на пол, оставляя за собой широкую кровяную полосу.
   Ходячий труп даже не замедлил шаг. Глядя прямо перед собой остановившимся взором, он неуклонно продвигался к автоматическим дверям выхода, не обращая внимания на застывшую в пяти шагах от него Грейс. От него исходило омерзительное зловоние, создаваемое формальдегидом, свернувшейся кровью и приторным запахом начинающегося гниения.
   Так пахнет смерть.
   В помещении приемного отделения не осталось к этому моменту практически никого. Большинство разбежались, но некоторые остались и выглядывали теперь из смежных коридоров, наблюдая за монстром со смесью любопытства и ужаса. Даже санитар успел оклематься и куда-то уполз. И теперь в холле, помимо кадавра и неподвижного тела Эрвина, находилась одна только Грейс. Но тут к равномерному шлепанью босых ног мертвеца присоединился другой звук: металлический скрежет, сопровождаемый невнятным бормотанием. Грейс бросила взгляд в направлении звука и похолодела от страха.
   Прямо перед автоматическими дверями крутилась инвалидная коляска, в которой сидела полная седая женщина в махровом купальном халате. Правое колесо коляски заклинило, и женщина безуспешно пыталась его освободить, дергая за рычаг. В результате коляска медленно вращалась, упорно отказываясь двигаться по прямой. Поскольку вся эта свистопляска происходила в непосредственной близости от дверей, фотоэлемент реагировал на нее, то открывая, то закрывая створки. Женщина подняла голову и увидела монстра. Ее выцветшие водянистые глаза наполнились ужасом.
   Коляска преграждала кадавру путь к цели. Он не мог ни свернуть с пути, ни обойти преграду. Он мог ее только уничтожить. Такая уж природа была у этого… создания. И Грейс знала об этом — знала с твердой уверенностью, даже не задумываясь о том, откуда у нее это знание. С другой стороны, доктору Беккетт уже не раз приходилось противостоять злу.
   И в этот краткий миг прозрения Грейс сделала выбор. Она не могла позволить этому существу выполнить то, ради чего оно было создано. Обнаженный мертвец был всего в нескольких шагах от коляски. Женщина прекратила наконец свои бесплодные усилия и просто сидела и смотрела. Подобно многим старым людям, она умела заранее распознать приближение Ангела Смерти и теперь бестрепетно ожидала конца.
   Хладнокровно, будто во сне, Грейс опустилась на колени рядом с Эрвином, отстегнула клапан кожаной кобуры у него на поясе и вытянула из нее револьвер. Потом поднялась на ноги, повернулась и прицелилась. Оружие казалось продолжением ее руки.
   Кадавр вплотную приблизился к коляске. Дальше медлить она не имела права. Указательный палец Грейс плавно нажал на курок. Оглушительный грохот потряс больничные стены. Мертвец дернулся и выгнул спину, словно пораженный сзади невидимым бревном. На его правом виске расцвел кровавый цветок. Шатаясь, он шагнул вперед. Грейс выстрелила еще раз. Вспышка и звук от выстрела вновь раскололи атмосферу, как хрустальный бокал. Руки трупа нелепо взметнулись в воздух, словно крылья пытающейся взлететь диковинной птицы. Она выстрелила еще дважды. Последним выстрелом монстру разнесло всю правую половину черепа. Капли темной жидкости обильно оросили лицо и одежду старушки в инвалидном кресле, а Грейс стояла и смотрела в немом изумлении, как умирает Смерть, пораженная ее собственной рукой.
   Человек с железным сердцем лежал на полу. Где-то с минуту он еще конвульсивно дергался, сучил ногами, скреб ногтями по мрамору. Потом из раны в груди вытекла последняя струйка крови, и монстр затих. Все кончилось. Очевидно, даже столь жизнестойкое существо не могло функционировать без мозга.
   Не отрываясь от стены, Грейс медленно соскользнула на пол и опустилась на корточки рядом с мертвым полицейским. Нет, она не права: еще ничего не кончилось. Все только начинается. Она прислонилась щекой к прохладной облицовке, прижала к груди револьвер и заглянула в широко раскрытые остекленевшие глаза Эрвина. В ушах вновь зазвучали слова встреченной в парке девочки с фиолетовыми глазами, и в тот же миг ею овладело странное волнующее чувство прозрения.