Страница:
По настоянию Фолкена и Мелии он возобновил занятия рунной магией, хотя поступил так больше для того, чтобы доставить им удовольствие, чем из каких-либо практических соображений. В вечерние часы он присаживался у камина и прилежно вычерчивал железным стилосом различные символы на восковой табличке, в то время как черный котенок Мелии с притворной яростью, шипя и царапаясь, штурмовал его беззащитные икры и щиколотки. Но чаще всего эти вечерние бдения заканчивались тем, что упражнения в начертании рун незаметно переходили в воспоминания и размышления. Он погружался в полудрему, неподвижно сидя в кресле, устремив остановившийся взор в пылающий очаг и время от времени машинально почесывая зудящую ладонь правой руки. А когда приходил в себя, неизменно обнаруживал одно и то же: забытая восковая табличка валяется на полу у его ног, на коленях мирно спит, свернувшись клубочком, умаявшийся котенок, а в камине догорают угли.
Трэвис так до конца и не разобрался в том, что именно сотворил с ним Джек Грейстоун, и сильно сомневался, что когда-нибудь узнает всю правду. Однако кое-какие догадки на сей счет у него имелись. Джек погиб, и он давно смирился с гибелью друга, но чем же тогда объяснить тот факт, что временами возникавший у него в голове голос несомненно, принадлежал Джеку? Трэвис предполагал, что этот голос, и был Джеком. Или частью Джека. Можно называть ее как угодно: душой, ка, внутренней сущностью, подсознанием… Неким таинственным способом покойный сумел перелить эту бесплотную часть себя вместе со своим магическим даром в тело реципиента — оказавшегося рядом Трэвиса Уайлдера, — благодаря чему получил возможность в критические моменты оказывать тому помощь, давая руководящие указания. Вполне в духе Джека! С другой стороны, если эти умозаключения верны, приходится признать, что в огне пожара, уничтожившего в ту ночь осажденную Бледными Призраками «Обитель Мага», сгорела лишь бренная человеческая оболочка, а сам Джек Грейстоун жив и ныне составляет необременительную, но неотъемлемую частицу Трэвиса. «И обретешь возрождение в друзьях и учениках…» Да, ловко устроился, ничего не скажешь!
— Все равно я ужасно по тебе скучаю, Джек, — с грустью шептал в такие минуты Трэвис, после чего подбирал выпавшую из рук табличку и с ожесточением принимался выцарапывать на мягкой восковой поверхности все новые и новые изображения рун.
Другой составной частью его времяпрепровождения были ежедневные посещения раненого Бельтана. Тот по-прежнему занимал спальню леди Мелии, куда его поместили по настоянию последней в ту самую ночь накануне Дня Среднезимья, когда рыцарь чуть не погиб, отважно защищая Трэвиса от своры фейдримов. С тех пор его состояние заметно улучшилось, и каждое утро в маленькой спаленке разыгрывалась одна и та же сцена: Бельтан скандалил, требуя, чтобы ему разрешили вставать, и угрожая в противном случае сделать это самостоятельно, но все его просьбы встречали решительный отказ со стороны Мелии, утверждавшей, что он еще недостаточно окреп, а угрозы наталкивались на обещание приковать непокорного пациента к постели. Как именно она собиралась это сделать, Мелия не уточняла, но Трэвис как-то раз стал свидетелем любопытной коллизии. В один прекрасный день Бельтан совсем разбушевался и так разозлил волшебницу, что она вскочила с кресла, простерла руки и сделала несколько быстрых пассов — как будто наматывала на пальцы невидимую пряжу. Бельтан сразу притих, глаза его испуганно расширились.
— Ты не посмеешь, Мелия! — воскликнул он дрожащим голосом.
— Посмею, дорогой, еще как посмею! — возразила волшебница и насмешливо прищурилась. — Желаешь убедиться?
В дальнейшем подобные столкновения происходили — в различных вариациях — неоднократно и неизменно заканчивались победой Мелии. Но время шло, раны затягивались, и каждый новый день приближал тот благословенный миг, когда рыцарю будет дозволено наконец покинуть опостылевшее ложе.
Честно говоря, выздоравливал Бельтан долго и трудно. Первое время он практически не двигался, не разговаривал и спал дни и ночи напролет. Всякий раз, когда Трэвис бросал взгляд на осунувшееся, посеревшее лицо с бисеринками пота на лбу, закрытые глаза и неподвижную фигуру под толстым пуховым одеялом, сердце у него разрывалось от жалости и сочувствия. Грейс ежедневно навещала больного, осматривала страшные раны, делала перевязки, поила его какими-то целебными отварами, а Мелия вообще не отходила от постели и спала урывками, по два-три часа в день. И все-таки железный организм рыцаря преодолел кризис. Он начал самостоятельно садиться, у него появился аппетит, глаза обрели прежний блеск, однако, несмотря на его бурные уверения в обратном, все еще оставался слишком слабым, чтобы обходиться без посторонней помощи. Даже элементарные процедуры, вроде физиологических отправлений с использованием, за неимением «утки», массивной ночной вазы, приводили к одышке, учащенному сердцебиению, потливости и надолго оставляли его без сил.
Нет более тяжкого бремени для настоящего рыцаря, чем выглядеть слабым в глазах окружающих.
К этому выводу Трэвис впервые пришел в один из таких моментов, подменяя на несколько часов у постели друга смертельно уставшую Мелию. Хорошие мысли частенько приходят парами, и тогда же он открыл для себя еще одну нехитрую истину: не познав до конца пределов собственной слабости, не постигнешь пределов отпущенной тебе силы.
Когда процесс выздоровления достиг стадии, позволявшей Бельгану бодрствовать дольше, чем спать, Трэвис стал заглядывать к нему по нескольку раз в день — рассказать новости или просто поболтать часок-другой. Друзья подолгу обсуждали перипетии совместных странствий, но чаще всего разговор затрагивал «земной» период в жизни Трэвиса. В изнывающем от безделья и неподвижности рыцаре пробудилось вдруг жадное любопытство к происходящему в другом мире. Он забрасывал собеседника бесконечными вопросами, частенько ставившими Трэвиса в затруднительное положение. Бельтана интересовало буквально все: от географии и численности населения до таких абстрактных для него понятий, как автомобили, телевидение или производство попкорна с помощью микроволновых печей. Реагировал он на ответы довольно своеобразно. Услышав, к примеру, о небоскребах, он первым делом уточнил, не мешает ли высота оборонять их в случае нападения врагов? А иногда глаза его затуманивались, он уходил в себя и замолкал, как будто пытаясь мысленно представить все эти сказочные чудеса.
Если же ни тот, ни другой не испытывали желания поговорить, они проводили время за игрой, отдаленно напоминающей земные шашки. В качестве фишек в ней использовались полированные косточки разных цветов. Бельтан объяснил Трэвису несложные правила, которые тот быстро усвоил. Вскоре ученик превзошел учителя — к вящему удивлению рыцаря, бурно переживавшего каждый свой проигрыш. Трэвис, будучи человеком добрым и не таким азартным, как противник, столь же быстро научился незаметно поддаваться, и от души радовался, когда Бельтан, как ребенок, шумно торжествовал по случаю одержанной победы. А пресытившись игрой и разговорами, всегда можно было просто посидеть рядышком и помолчать, глядя в окошко на клочок серенького зимнего неба. Каждый думал в эти минуты о своем, но обоим было хорошо и тепло от близости друга. В конце концов веки рыцаря начинали тяжелеть, а глаза — слипаться. Трэвис терпеливо дожидался, пока тот заснет, заботливо поправлял сбившееся одеяло и неслышно выскальзывал за дверь.
И все же большую часть времени он посвящал подробному знакомству с Кейлавером и его окрестностями. Луна и солнце поочередно сменяли друг дружку, восходя над высокими крепостными башнями, и постепенно долговязая нескладная фигура Трэвиса примелькалась настолько, что с ним начали здороваться. Кто-то из придворных запомнил его в лицо с того дня, когда он разбил руну мира в зале Совета, кто-то что-то слышал о нем и его подвигах, но все приветствия, как правило, ограничивались небрежным кивком, а прочие знатные особы, мимо которых ему случалось проходить, ничего о нем не знали, не хотели знать и вообще в упор не замечали. Трэвис не обижался: в своей потрепанной одежонке он внешне ничем не отличался от сотен лакеев и слуг, обслуживающих повседневные нужды благородных обитателей замка. Эйрин как-то предложила ему сменить этот убогий наряд на пышный придворный, куда более, по ее мнению, подобающий его заслугам, но Трэвис вежливо отказался. Да, его туника сшита из грубой ткани и сидит мешком, но она теплая и верно служила ему в стольких передрягах, что теперь он не расстанется с ней даже ради раззолоченного бархатного камзола.
А вот с сапогами все-таки пришлось. Те совсем прохудились, и носки их при ходьбе напоминали разинутый утиный клюв. Поэтому Трэвис скрепя сердце вынужден был согласиться на предложение юной баронессы пошить новые. Придворный сапожник явился с меркой, и на следующий день поутру заказчик обнаружил под дверью пару новеньких мокасин из оленьей замши. Трэвис примерил и долго дивился искусной работе мастера — сапожки сидели как влитые, до мелочей совпадая с каждым изгибом ног. Он походил в них по комнате и пришел в полный восторг. В таких сапогах можно обойти весь мир, не беспокоясь о мозолях. Чудесный подарок. Надо будет непременно поблагодарить за него Эйрин.
Если брать картину целиком, Трэвис не мог припомнить другого места, где ему было бы так хорошо и покойно. И все же временами, стоя на крепостной стене и вдыхая студеный ветер, он ловил себя на мысли о новых странствиях. К несчастью, туда, куда ему хотелось, невозможно было дойти пешком даже в самых лучших сапогах на свете. Тогда он вздыхал, поворачивался и возвращался обратно в дымную духоту замковых коридоров.
Но в один прекрасный день Трэвис вернулся к себе и застал Мелию и Фолкена за разговором. Собственно говоря, ничего необычного в этом не было. Те постоянно что-то обсуждали и не изменили привычек даже после памятных событий в ночь кануна Дня Среднезимья. Да и тем для беседы хватало: Совет Королей возобновил регулярные заседания, только теперь он назывался Военным Советом. Правители доминионов занимались совместной выработкой планов по укреплению оборонительных порядков своих владений, а бард и волшебница выступали в роли консультантов. Трэвис давно перестал прислушиваться к их обмену мнениями, ведущемуся на пониженных тонах, поэтому прошел в комнату, бросил плащ на свою койку и нагнулся подбросить полешко в камин, как вдруг услышал свое имя в окончании фразы, произнесенной голосом Фолкена:
—… что Трэвис с самого начал имел такую возможность.
Это заставило его сразу навострить уши.
— А где, ты думаешь, ему лучше попробовать? — спросила Мелия.
— Есть у меня на примете одно подходящее местечко. Трэвис мысленно застонал. Есть люди, которые никогда не меняются.
— Ну почему мне никто никогда ничего не рассказывает?! — по привычке заворчал он.
— Я расскажу, Трэвис.
Он растерянно заморгал, только сейчас заметив, что в комнате присутствует еще один человек. Она сидела у окна, поэтому Трэвис не смог ее разглядеть за фигурой барда.
— Грейс!
Она встала, шагнула к нему и улыбнулась. Пробивающийся сквозь стекло солнечный свет создавал похожий на корону золотистый ореол вокруг ее пепельных волос. В своем отделанном серебром сиреневом платье Грейс выглядела царственно прекрасной и величественной, как настоящая королева. Она уверяла, что никакая не герцогиня, но Трэвиса ее слова обмануть не могли. Благородство не дается рождением и не передается по наследству. Оно либо есть, либо его нет. Что с того, если она всего лишь рядовой врач отделения экстренной помощи? Трэвис твердо знал, что во всем Кейлавере не найти человека благородней и чище Грейс Беккетт.
Как-то так получилось, что в последнее время они виделись очень редко. Грейс постоянно общалась с Бореасом и другими монархами. Все обитатели замка знали, а многие видели своими глазами, как она победила Логрена в ночь накануне Дня Среднезимья. О роли же самого Трэвиса в тех событиях, равно как и о том, какой подвиг он совершил в ущелье Теней, известно было очень немногим. Его это вполне устраивало — он свои заслуги афишировать не собирался.
— Что ты хотела мне рассказать, Грейс?
— Ты можешь вернуться домой, Трэвис, — с оттенком грусти сказала она.
Это заявление так его ошарашило, что он еще долго пялился на нее, разинув рот от удивления.
Ясным морозным днем где-то в середине месяца гельдата они собрались все вместе в кругу стоячих камней близ опушки Сумеречного леса. Хотя до конца зимы оставалось еще порядочно времени, таких холодов, как перед Днем Среднезимья, больше не повторялось. За пределами круга ржали, нетерпеливо танцуя в снегу и позвякивая сбруей, привязанные кони. Семеро людей вошли в середину.
Трэвис в последний раз внимательно посмотрел на каждого из провожающих. Щеки Грейс разрумянились от морозца, но глаза по-прежнему светились ласковой зеленью лесной чащи в погожий летний денек. Рядом с ней, кутаясь в теплый дорожный плащ, стояла Эйрин. Лицо баронессы было печальным и бледным, как снег. За ними, как всегда, серьезный, невозмутимый и надежный, как гранитная скала, застыл рыцарь Дарж Эмбарский. Иней мешался с сединой в его волосах, в пышных усах поблескивали ледяные крупинки. Несмотря на холод, он был облачен в полный рыцарский доспех. Руки в кольчужных перчатках опирались на эфес огромного меча. Мелия и Фолкен стояли рядом и чуть поодаль. Бард держал вынутую из футляра лютню. Янтарные глаза Мелии казались непривычно задумчивыми. Последним из провожающих был Бельтан. Сегодня он впервые покинул свою «больничную палату», и Трэвис догадывался, каких мучений стоило ему добираться верхом в такую даль. Но если он и испытывал боль, то ничем не выказывал этого. Он стоял твердо и прямо, легкий ветерок шевелил светлые волосы на его непокрытой голове. Поймав взгляд Трэвиса, рыцарь широко улыбнулся, и улыбка сразу преобразила его, сделав похожим на прекрасного сказочного принца.
— Ну что, готов? — обратился к Трэвису Фолкен. Тот уже хотел дать утвердительный ответ, но спохватился и вместо этого покачал головой.
— Подождите минутку, друзья, — извинился он. — Я быстро. Надо кое-что сделать перед отправлением.
Бард в сомнении склонил голову на плечо, потом кивнул. Трэвис вышел из круга и направился к опушке. Дойдя до границы деревьев, он остановился перед сплошными зарослями подлеска и достал из потайного кармана маленькую железную шкатулочку — прощальный дар покойного Джека Грейстоуна. Присел на корточки и сунул руку с ней в кусты.
Сначала он слышал только посвист гуляющего меж стволами ветра, затем уловил доносящийся откуда-то издалека нежный мелодичный перезвон. Тени в кустах зашевелились, и из них вынырнула пара маленьких зеленых ручек. Трэвис вложил в них черную шкатулку. Рука его на миг соприкоснулась с ладонями лесного человечка — мягкими, теплыми, немного шершавыми. В следующий момент ручонки исчезли, унося с собой железную коробочку с Камнем. Трэвис с грустью вздохнул. Жаль было расставаться, но он понимал, что Синфатизар лучше оставить здесь, под надежной охраной Маленького Народца, исконных обитателей Сумеречного леса. Он поднялся, и пошел назад. Фолкен приветствовал его возвращение одобрительным кивком.
— Вот теперь я готов, — сказал Трэвис. Грейс подошла и взяла его за руку.
— Ты все запомнил, что я говорила?
Трэвис наклонил голову и улыбнулся. Потом глубоко вдохнул и обвел взглядом обступивших его друзей.
— Ну что ж, счастливо оставаться, — сказал он, неловко потоптавшись на месте.
В такие минуты трудно выразить словами всю глубину чувств и переживаний, но по подозрительно заблестевшим глазам провожающих Трэвис убедился, что они его отлично поняли.
— Ты уж береги себя там, дорогой, — напутствовала его Мелия.
Трэвис снова засунул руку во внутренний карман и достал половинку серебряной монетки, подаренную братом Саем. Он зажал ее в кулаке и поднял руку, но остановился, заметив шагнувшего к нему Бельтана. Рыцарь тяжело опустился на колени прямо в снег у его ног.
— Возвращайся к нам, Трэвис, — попросил он.
Слов больше не осталось, и он смог только молча кивнуть. Потом снова зажал в кулаке талисман, зажмурил глаза и увидел не мрак, а разгорающийся впереди свет.
Впоследствии ему не раз казалось, что на протяжении всего пути его сопровождали звуки лютни и проникновенный голос барда, напевающего под собственный аккомпанемент:
На этом автор заканчивает роман «За гранью», первую книгу цикла «Последняя руна». Рассказ о дальнейших приключениях Трэвиса Уайлдера и Грейс Беккетт будет продолжен во второй книге, которая называется «Цитадель огня».
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Трэвис так до конца и не разобрался в том, что именно сотворил с ним Джек Грейстоун, и сильно сомневался, что когда-нибудь узнает всю правду. Однако кое-какие догадки на сей счет у него имелись. Джек погиб, и он давно смирился с гибелью друга, но чем же тогда объяснить тот факт, что временами возникавший у него в голове голос несомненно, принадлежал Джеку? Трэвис предполагал, что этот голос, и был Джеком. Или частью Джека. Можно называть ее как угодно: душой, ка, внутренней сущностью, подсознанием… Неким таинственным способом покойный сумел перелить эту бесплотную часть себя вместе со своим магическим даром в тело реципиента — оказавшегося рядом Трэвиса Уайлдера, — благодаря чему получил возможность в критические моменты оказывать тому помощь, давая руководящие указания. Вполне в духе Джека! С другой стороны, если эти умозаключения верны, приходится признать, что в огне пожара, уничтожившего в ту ночь осажденную Бледными Призраками «Обитель Мага», сгорела лишь бренная человеческая оболочка, а сам Джек Грейстоун жив и ныне составляет необременительную, но неотъемлемую частицу Трэвиса. «И обретешь возрождение в друзьях и учениках…» Да, ловко устроился, ничего не скажешь!
— Все равно я ужасно по тебе скучаю, Джек, — с грустью шептал в такие минуты Трэвис, после чего подбирал выпавшую из рук табличку и с ожесточением принимался выцарапывать на мягкой восковой поверхности все новые и новые изображения рун.
Другой составной частью его времяпрепровождения были ежедневные посещения раненого Бельтана. Тот по-прежнему занимал спальню леди Мелии, куда его поместили по настоянию последней в ту самую ночь накануне Дня Среднезимья, когда рыцарь чуть не погиб, отважно защищая Трэвиса от своры фейдримов. С тех пор его состояние заметно улучшилось, и каждое утро в маленькой спаленке разыгрывалась одна и та же сцена: Бельтан скандалил, требуя, чтобы ему разрешили вставать, и угрожая в противном случае сделать это самостоятельно, но все его просьбы встречали решительный отказ со стороны Мелии, утверждавшей, что он еще недостаточно окреп, а угрозы наталкивались на обещание приковать непокорного пациента к постели. Как именно она собиралась это сделать, Мелия не уточняла, но Трэвис как-то раз стал свидетелем любопытной коллизии. В один прекрасный день Бельтан совсем разбушевался и так разозлил волшебницу, что она вскочила с кресла, простерла руки и сделала несколько быстрых пассов — как будто наматывала на пальцы невидимую пряжу. Бельтан сразу притих, глаза его испуганно расширились.
— Ты не посмеешь, Мелия! — воскликнул он дрожащим голосом.
— Посмею, дорогой, еще как посмею! — возразила волшебница и насмешливо прищурилась. — Желаешь убедиться?
В дальнейшем подобные столкновения происходили — в различных вариациях — неоднократно и неизменно заканчивались победой Мелии. Но время шло, раны затягивались, и каждый новый день приближал тот благословенный миг, когда рыцарю будет дозволено наконец покинуть опостылевшее ложе.
Честно говоря, выздоравливал Бельтан долго и трудно. Первое время он практически не двигался, не разговаривал и спал дни и ночи напролет. Всякий раз, когда Трэвис бросал взгляд на осунувшееся, посеревшее лицо с бисеринками пота на лбу, закрытые глаза и неподвижную фигуру под толстым пуховым одеялом, сердце у него разрывалось от жалости и сочувствия. Грейс ежедневно навещала больного, осматривала страшные раны, делала перевязки, поила его какими-то целебными отварами, а Мелия вообще не отходила от постели и спала урывками, по два-три часа в день. И все-таки железный организм рыцаря преодолел кризис. Он начал самостоятельно садиться, у него появился аппетит, глаза обрели прежний блеск, однако, несмотря на его бурные уверения в обратном, все еще оставался слишком слабым, чтобы обходиться без посторонней помощи. Даже элементарные процедуры, вроде физиологических отправлений с использованием, за неимением «утки», массивной ночной вазы, приводили к одышке, учащенному сердцебиению, потливости и надолго оставляли его без сил.
Нет более тяжкого бремени для настоящего рыцаря, чем выглядеть слабым в глазах окружающих.
К этому выводу Трэвис впервые пришел в один из таких моментов, подменяя на несколько часов у постели друга смертельно уставшую Мелию. Хорошие мысли частенько приходят парами, и тогда же он открыл для себя еще одну нехитрую истину: не познав до конца пределов собственной слабости, не постигнешь пределов отпущенной тебе силы.
Когда процесс выздоровления достиг стадии, позволявшей Бельгану бодрствовать дольше, чем спать, Трэвис стал заглядывать к нему по нескольку раз в день — рассказать новости или просто поболтать часок-другой. Друзья подолгу обсуждали перипетии совместных странствий, но чаще всего разговор затрагивал «земной» период в жизни Трэвиса. В изнывающем от безделья и неподвижности рыцаре пробудилось вдруг жадное любопытство к происходящему в другом мире. Он забрасывал собеседника бесконечными вопросами, частенько ставившими Трэвиса в затруднительное положение. Бельтана интересовало буквально все: от географии и численности населения до таких абстрактных для него понятий, как автомобили, телевидение или производство попкорна с помощью микроволновых печей. Реагировал он на ответы довольно своеобразно. Услышав, к примеру, о небоскребах, он первым делом уточнил, не мешает ли высота оборонять их в случае нападения врагов? А иногда глаза его затуманивались, он уходил в себя и замолкал, как будто пытаясь мысленно представить все эти сказочные чудеса.
Если же ни тот, ни другой не испытывали желания поговорить, они проводили время за игрой, отдаленно напоминающей земные шашки. В качестве фишек в ней использовались полированные косточки разных цветов. Бельтан объяснил Трэвису несложные правила, которые тот быстро усвоил. Вскоре ученик превзошел учителя — к вящему удивлению рыцаря, бурно переживавшего каждый свой проигрыш. Трэвис, будучи человеком добрым и не таким азартным, как противник, столь же быстро научился незаметно поддаваться, и от души радовался, когда Бельтан, как ребенок, шумно торжествовал по случаю одержанной победы. А пресытившись игрой и разговорами, всегда можно было просто посидеть рядышком и помолчать, глядя в окошко на клочок серенького зимнего неба. Каждый думал в эти минуты о своем, но обоим было хорошо и тепло от близости друга. В конце концов веки рыцаря начинали тяжелеть, а глаза — слипаться. Трэвис терпеливо дожидался, пока тот заснет, заботливо поправлял сбившееся одеяло и неслышно выскальзывал за дверь.
И все же большую часть времени он посвящал подробному знакомству с Кейлавером и его окрестностями. Луна и солнце поочередно сменяли друг дружку, восходя над высокими крепостными башнями, и постепенно долговязая нескладная фигура Трэвиса примелькалась настолько, что с ним начали здороваться. Кто-то из придворных запомнил его в лицо с того дня, когда он разбил руну мира в зале Совета, кто-то что-то слышал о нем и его подвигах, но все приветствия, как правило, ограничивались небрежным кивком, а прочие знатные особы, мимо которых ему случалось проходить, ничего о нем не знали, не хотели знать и вообще в упор не замечали. Трэвис не обижался: в своей потрепанной одежонке он внешне ничем не отличался от сотен лакеев и слуг, обслуживающих повседневные нужды благородных обитателей замка. Эйрин как-то предложила ему сменить этот убогий наряд на пышный придворный, куда более, по ее мнению, подобающий его заслугам, но Трэвис вежливо отказался. Да, его туника сшита из грубой ткани и сидит мешком, но она теплая и верно служила ему в стольких передрягах, что теперь он не расстанется с ней даже ради раззолоченного бархатного камзола.
А вот с сапогами все-таки пришлось. Те совсем прохудились, и носки их при ходьбе напоминали разинутый утиный клюв. Поэтому Трэвис скрепя сердце вынужден был согласиться на предложение юной баронессы пошить новые. Придворный сапожник явился с меркой, и на следующий день поутру заказчик обнаружил под дверью пару новеньких мокасин из оленьей замши. Трэвис примерил и долго дивился искусной работе мастера — сапожки сидели как влитые, до мелочей совпадая с каждым изгибом ног. Он походил в них по комнате и пришел в полный восторг. В таких сапогах можно обойти весь мир, не беспокоясь о мозолях. Чудесный подарок. Надо будет непременно поблагодарить за него Эйрин.
Если брать картину целиком, Трэвис не мог припомнить другого места, где ему было бы так хорошо и покойно. И все же временами, стоя на крепостной стене и вдыхая студеный ветер, он ловил себя на мысли о новых странствиях. К несчастью, туда, куда ему хотелось, невозможно было дойти пешком даже в самых лучших сапогах на свете. Тогда он вздыхал, поворачивался и возвращался обратно в дымную духоту замковых коридоров.
Но в один прекрасный день Трэвис вернулся к себе и застал Мелию и Фолкена за разговором. Собственно говоря, ничего необычного в этом не было. Те постоянно что-то обсуждали и не изменили привычек даже после памятных событий в ночь кануна Дня Среднезимья. Да и тем для беседы хватало: Совет Королей возобновил регулярные заседания, только теперь он назывался Военным Советом. Правители доминионов занимались совместной выработкой планов по укреплению оборонительных порядков своих владений, а бард и волшебница выступали в роли консультантов. Трэвис давно перестал прислушиваться к их обмену мнениями, ведущемуся на пониженных тонах, поэтому прошел в комнату, бросил плащ на свою койку и нагнулся подбросить полешко в камин, как вдруг услышал свое имя в окончании фразы, произнесенной голосом Фолкена:
—… что Трэвис с самого начал имел такую возможность.
Это заставило его сразу навострить уши.
— А где, ты думаешь, ему лучше попробовать? — спросила Мелия.
— Есть у меня на примете одно подходящее местечко. Трэвис мысленно застонал. Есть люди, которые никогда не меняются.
— Ну почему мне никто никогда ничего не рассказывает?! — по привычке заворчал он.
— Я расскажу, Трэвис.
Он растерянно заморгал, только сейчас заметив, что в комнате присутствует еще один человек. Она сидела у окна, поэтому Трэвис не смог ее разглядеть за фигурой барда.
— Грейс!
Она встала, шагнула к нему и улыбнулась. Пробивающийся сквозь стекло солнечный свет создавал похожий на корону золотистый ореол вокруг ее пепельных волос. В своем отделанном серебром сиреневом платье Грейс выглядела царственно прекрасной и величественной, как настоящая королева. Она уверяла, что никакая не герцогиня, но Трэвиса ее слова обмануть не могли. Благородство не дается рождением и не передается по наследству. Оно либо есть, либо его нет. Что с того, если она всего лишь рядовой врач отделения экстренной помощи? Трэвис твердо знал, что во всем Кейлавере не найти человека благородней и чище Грейс Беккетт.
Как-то так получилось, что в последнее время они виделись очень редко. Грейс постоянно общалась с Бореасом и другими монархами. Все обитатели замка знали, а многие видели своими глазами, как она победила Логрена в ночь накануне Дня Среднезимья. О роли же самого Трэвиса в тех событиях, равно как и о том, какой подвиг он совершил в ущелье Теней, известно было очень немногим. Его это вполне устраивало — он свои заслуги афишировать не собирался.
— Что ты хотела мне рассказать, Грейс?
— Ты можешь вернуться домой, Трэвис, — с оттенком грусти сказала она.
Это заявление так его ошарашило, что он еще долго пялился на нее, разинув рот от удивления.
Ясным морозным днем где-то в середине месяца гельдата они собрались все вместе в кругу стоячих камней близ опушки Сумеречного леса. Хотя до конца зимы оставалось еще порядочно времени, таких холодов, как перед Днем Среднезимья, больше не повторялось. За пределами круга ржали, нетерпеливо танцуя в снегу и позвякивая сбруей, привязанные кони. Семеро людей вошли в середину.
Трэвис в последний раз внимательно посмотрел на каждого из провожающих. Щеки Грейс разрумянились от морозца, но глаза по-прежнему светились ласковой зеленью лесной чащи в погожий летний денек. Рядом с ней, кутаясь в теплый дорожный плащ, стояла Эйрин. Лицо баронессы было печальным и бледным, как снег. За ними, как всегда, серьезный, невозмутимый и надежный, как гранитная скала, застыл рыцарь Дарж Эмбарский. Иней мешался с сединой в его волосах, в пышных усах поблескивали ледяные крупинки. Несмотря на холод, он был облачен в полный рыцарский доспех. Руки в кольчужных перчатках опирались на эфес огромного меча. Мелия и Фолкен стояли рядом и чуть поодаль. Бард держал вынутую из футляра лютню. Янтарные глаза Мелии казались непривычно задумчивыми. Последним из провожающих был Бельтан. Сегодня он впервые покинул свою «больничную палату», и Трэвис догадывался, каких мучений стоило ему добираться верхом в такую даль. Но если он и испытывал боль, то ничем не выказывал этого. Он стоял твердо и прямо, легкий ветерок шевелил светлые волосы на его непокрытой голове. Поймав взгляд Трэвиса, рыцарь широко улыбнулся, и улыбка сразу преобразила его, сделав похожим на прекрасного сказочного принца.
— Ну что, готов? — обратился к Трэвису Фолкен. Тот уже хотел дать утвердительный ответ, но спохватился и вместо этого покачал головой.
— Подождите минутку, друзья, — извинился он. — Я быстро. Надо кое-что сделать перед отправлением.
Бард в сомнении склонил голову на плечо, потом кивнул. Трэвис вышел из круга и направился к опушке. Дойдя до границы деревьев, он остановился перед сплошными зарослями подлеска и достал из потайного кармана маленькую железную шкатулочку — прощальный дар покойного Джека Грейстоуна. Присел на корточки и сунул руку с ней в кусты.
Сначала он слышал только посвист гуляющего меж стволами ветра, затем уловил доносящийся откуда-то издалека нежный мелодичный перезвон. Тени в кустах зашевелились, и из них вынырнула пара маленьких зеленых ручек. Трэвис вложил в них черную шкатулку. Рука его на миг соприкоснулась с ладонями лесного человечка — мягкими, теплыми, немного шершавыми. В следующий момент ручонки исчезли, унося с собой железную коробочку с Камнем. Трэвис с грустью вздохнул. Жаль было расставаться, но он понимал, что Синфатизар лучше оставить здесь, под надежной охраной Маленького Народца, исконных обитателей Сумеречного леса. Он поднялся, и пошел назад. Фолкен приветствовал его возвращение одобрительным кивком.
— Вот теперь я готов, — сказал Трэвис. Грейс подошла и взяла его за руку.
— Ты все запомнил, что я говорила?
Трэвис наклонил голову и улыбнулся. Потом глубоко вдохнул и обвел взглядом обступивших его друзей.
— Ну что ж, счастливо оставаться, — сказал он, неловко потоптавшись на месте.
В такие минуты трудно выразить словами всю глубину чувств и переживаний, но по подозрительно заблестевшим глазам провожающих Трэвис убедился, что они его отлично поняли.
— Ты уж береги себя там, дорогой, — напутствовала его Мелия.
Трэвис снова засунул руку во внутренний карман и достал половинку серебряной монетки, подаренную братом Саем. Он зажал ее в кулаке и поднял руку, но остановился, заметив шагнувшего к нему Бельтана. Рыцарь тяжело опустился на колени прямо в снег у его ног.
— Возвращайся к нам, Трэвис, — попросил он.
Слов больше не осталось, и он смог только молча кивнуть. Потом снова зажал в кулаке талисман, зажмурил глаза и увидел не мрак, а разгорающийся впереди свет.
Впоследствии ему не раз казалось, что на протяжении всего пути его сопровождали звуки лютни и проникновенный голос барда, напевающего под собственный аккомпанемент:
Нам в этом мире суждено
Всю жизнь по кругу мчать.
Лишь одного нам не дано —
На месте постоять.
Спешим с восхода на закат
Настранствоваться всласть
И возвращаемся назад —
На миг к корням припасть.
Я шел по южным берегам
И горько возрыдал;
Бродя по северным снегам,
Судьбину проклинал.
Ходил на запад, на восток,
Везде одна беда:
Наступит ночь и всходит в срок
Манящая звезда.
Давно уж юность отцвела
Зеленою весной,
И зрелость летом отошла,
Украсив сединой.
Листвою осень шелестит
И, взор туманя мой,
О чем-то тихо говорит
С грядущею зимой.
Но в этой жизни суждено
Нам всем по кругу мчать,
И одного лишь не дано —
На месте постоять!
На этом автор заканчивает роман «За гранью», первую книгу цикла «Последняя руна». Рассказ о дальнейших приключениях Трэвиса Уайлдера и Грейс Беккетт будет продолжен во второй книге, которая называется «Цитадель огня».
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Написанию моей книги способствовало много людей, и каждый из них делал это по-своему. Любой роман вырастает в конечном итоге из личности автора, а та, в свою очередь, складывается из взаимоотношений с окружающими, которые так или иначе, в большей или меньшей степени оказывают определенное влияние на его мысли, поступки и позицию. Не мне судить, хорош я или плох, но сделали меня таким те люди, с которыми я дружил, общался или просто сталкивался в жизни. Назвать поименно всех невозможно, поэтому ограничусь тем, что перечислю только внесших особый вклад в создание этой вещи, которую вы держите в руках и — хочется верить — с удовольствием прочли. Каждого из них я считаю своим соавтором и приношу искреннюю благодарность следующим лицам:
Карле Монтгомери — за непоколебимую веру и вдохновение.
Крису Брауну — за безоговорочную поддержку и понимание.
Всем членам Писательского кружка Центрального Колорадо — за дружескую критику.
Моей матери, братьям и сестрам — за их любовь и верность.
Энн Груэлл, моему издателю, — за веру в то, что из моей работы может получиться хорошая вещь.
Шоне Мак-Карти, моему литературному агенту, — за смелость предложить издателям книгу, которую я тогда только начал писать.
Дэнни Барору, моему зарубежному литературному агенту, — за помощь в распространении моей работы среди иностранных читателей, до которых она дошла лишь благодаря его усилиям.
Энии и Лорине Мак-Кеннит, чья волшебная музыка поддерживала во мне присутствие духа и заставляла пальцы быстрее порхать по клавишам.
Но более всего хочу я поблагодарить всех тех, кто не поленился прочесть мой труд, всех тех, для кого стали близкими и знакомыми миры и герои, созданные воображением автора. Пусть все они научатся правильно произносить руну мира.
Марк Энтони.
Денвер, Колорадо.
День Среднезимья, 1997 г.
Карле Монтгомери — за непоколебимую веру и вдохновение.
Крису Брауну — за безоговорочную поддержку и понимание.
Всем членам Писательского кружка Центрального Колорадо — за дружескую критику.
Моей матери, братьям и сестрам — за их любовь и верность.
Энн Груэлл, моему издателю, — за веру в то, что из моей работы может получиться хорошая вещь.
Шоне Мак-Карти, моему литературному агенту, — за смелость предложить издателям книгу, которую я тогда только начал писать.
Дэнни Барору, моему зарубежному литературному агенту, — за помощь в распространении моей работы среди иностранных читателей, до которых она дошла лишь благодаря его усилиям.
Энии и Лорине Мак-Кеннит, чья волшебная музыка поддерживала во мне присутствие духа и заставляла пальцы быстрее порхать по клавишам.
Но более всего хочу я поблагодарить всех тех, кто не поленился прочесть мой труд, всех тех, для кого стали близкими и знакомыми миры и герои, созданные воображением автора. Пусть все они научатся правильно произносить руну мира.
Марк Энтони.
Денвер, Колорадо.
День Среднезимья, 1997 г.