Файнток Дэвид. Надежда патриарха

   Но я тут же стал себя успокаивать, пока не разругался с еще одной компанией своих друзей.
   – Принесите мне кофе, – буркнул я спустя пару мгновений.
   Фити бросился выполнять просьбу.
   – Благодарю вас. – Досада во мне все же осталась. – Чарли теперь не помощник. Мне нужен гардемарин, который будет все делать вместо него.
   – Я собирался попросить Адмиралтейство найти кого-нибудь, но закрутился с делами, – сказал Бранстэд.
   Я вспыхнул. Мой неуместный отказ заниматься государственными делами добавил ему забот.
   – А я и не подумал, па. – Фити остановился в дверях. – Я сам этим займусь. Джеренс, дай-ка мне список кандидатов. Пусть этот кадет из «зеленых» покрутится, послужит немного. Пусть увидит, к каким ужасным последствиям ведет их политика.
   – Сэр? – Джеренс выглядел смущенным.
   – Я говорю о кадете, а не о тебе. О, тебя же там не было! Биван или как там его. Нет, Бевин, из Академии. Скажите Хазену, что у меня к нему важное дело.
   – Господин Генеральный секретарь, вы уверены?..
   – Вполне. – Я удовлетворенно улыбнулся. Мальчишка должен получить урок. Пусть узнает, чем кончаются их экологические завихрения.
   – Когда вас отпустят из госпиталя, сэр? – спросил Марк.
   – Завтра.
   Больше я не мог ждать. Арлина не ответила на мою записку.

6

   – Папа, ты уверен, что хочешь это сделать? – Филип выглянул из-за кулис на собравшихся в конференц-зале госпиталя журналистов.
   – Не хочу, но должен. – Я затянул галстук, поправил куртку.
   Встреча с представителями масс-медиа должна была, как и обычно, стать кошмаром. Бранстэд предполагал, что они следят за мной, даже когда меня перевозят в машине «скорой помощи», и потом объявляют во всеуслышание о своих наблюдениях. Может, и стоило показывать людям мое беспомощное состояние постепенно, чтобы они не восприняли меня как пресмыкающееся.
   Но я-то как раз и являлся пресмыкающимся. Предположить другое было бы ложью. Беспомощный инвалид, ограниченный в перемещении, ослабевший, с отказавшими ногами, больной, немощный… Для таких людей, как я, было придумано множество красивых медицинских терминов, но ни один из них не мог поднять меня с кресла. Я отчаянно мечтал о дне, когда освобожусь от этой каталки.
   – Я готов.
   По моему настоянию, я должен был сам выкатиться на сцену, без помощи компьютеризированного кресла. Пресмыкающееся еще не значит нахлебник. Я поймал неодобрительный взгляд начальника моей охраны.
   – Ты же проверил это кресло, Марк.
   – И мы будем стоять впереди, между вами и ими. Этого достаточно.
   – В случае чего – перестреляй всех их. Мне это только доставит удовольствие.
   На этом я покатил на сцену, маневрируя между рядами микрофонов и динамиков.
   Замелькали вспышки, зажурчали голографокамеры, словно мир впервые получил возможность увидеть нового, только что избранного Генсека. На мгновение наступила тишина. Потом началась какофония.
   – Мистер Сифорт, вы…
   – Господин Генеральный секретарь!
   – Вы можете ходить?
   – Вы разместили…
   – Господин Генеральный секретарь!
   Так было всегда. Я просто немного подождал. Когда шум начал стихать, я показал на второй ряд:
   – Слушаю вас, мистер Серлз?
   – Сэр, можете ли вы что-то сказать по поводу Лиги экологического действия?
   – Террористы, именующие себя Лигой экологического действия, будут задержаны и допрошены. Я полагаю, они будут казнены. – Меньшего наказания законодательство для таких случаев не предусматривало.
   Я указал на другого журналиста.
   – Правительству известно, кто они такие? Генерал Доннер хотел, чтобы я сказал, будто нам все известно, но это была полная ерунда.
   – Пока нет, – честно ответил я.
   – Сэр, ходят слухи, что вы собираетесь объявить военное положение. Значит ли это…
   – Мы не будем этого делать, – произнес я, точно бичом ударил.
   – Мистер Валера вчера сказал, что Закон о военном положении уже обсуждался.
   Мой заместитель на посту Генсека всегда действовал слишком поспешно. Я твердо заявил:
   – Этот закон не будет принят. – По залу пробежала волна удивленных возгласов. Я публично поставил ему подножку. Он и вся партия придут в дикую ярость. И у них будут основания не одобрять моего переизбрания.
   – Означает ли это, что среди супранационалистов возникли разногласия?
   Я немного замялся:
   – Нет, это означает, что я все еще Генеральный секретарь.
   По рядам прокатилась волна одобрительного смеха. Вдруг мне удалось завоевать доверие зала, и характер вопросов изменился.
   – Когда вы выйдете из госпиталя?
   – Сегодня.
   Я кивнул корреспонденту «Всего мира на экране».
   – Сэр, когда вы возобновите работу в Ротонде?
   – Когда потребуется провести совещание, которое нельзя отменить. Я предпочитаю работать дома.
   – Господин Генеральный секретарь, вы будете когда-нибудь ходить?
   Я постарался посмотреть на все голографокамеры разом:
   – Не знаю.
   Стоявший неподалеку Бранстэд содрогнулся. Нет, так не годится. Надо ему быть больше политиком. А пока он лучше всего помнит о том, что служил во Флоте.
   Я неохотно повернулся к пожилому журналисту из «Всего мира на экране».
   – Мистер Канло? – Ему тоже была дана возможность задать вопрос.
   – Сэр, что вы можете сказать по поводу обвинений, будто вы несете ответственность за гибель ваших помощников?
   Непонятно почему у меня перехватило дыхание. Потом я понял, что этим вопросом он хотел загнать меня в тупик.
   – Ничего не слышал о подобных обвинениях. А вы?
   – Да.
   – От репортеров в баре?
   В зале послышались нервные смешки. Но Канло не терял почвы под ногами:
   – Вы ответите на вопрос, сэр?
   – Уточните ваши обвинения. За что я несу ответственность?
   – Бомба была заложена в Ротонде. Разве Генеральный секретарь не отвечает за комплекс зданий ООН?
   – Я отвечаю за все Объединенные Нации. – Я сделал паузу, чтобы унять в себе возмущение. Господи, как я ненавижу пресс-конференции! – Но это не значит, что вы можете предъявлять иск мне персонально, если решите присутствовать на заседании Генеральной Ассамблеи.
   Зал взорвался смехом. Неужели я стал на склоне лет политиком? Небеса это запрещают.
   – Я очень тяжело воспринял гибель пресс-секретаря Карлотти и офицера безопасности Бэйлса, как и моего лучшего друга капитана Тамарова и сотрудника службы связи Ван дер Борта. Но я не считаю себя за это ответственным.
   Или все-таки считаю? Не охоться «зеленые» за мной, Алекс был бы сейчас дома, с Мойрой и детьми. А Чарли служил бы на горячо желанном корабле. Я поспешно нашел другую поднятую руку:
   – Мистер Гир?
   Канло продолжал стоять:
   – А что вы скажете по поводу призывов уйти в отставку?
   – Я сделаю это, если люди потребуют.
   Или патриархи. Меня под курткой прошиб пот. Я посмотрел в сторону, где за кулисами, невидимый из зала, Фити показывал журналистам кукиш. И тут же хладнокровие ко мне вернулось:
   – Мистер Гир?
   – Какие меры вы принимаете для поимки террористов?
   – Мы анализируем их письма, просеиваем информацию, чтобы найти какие-то зацепки, проверяем, кто имел доступ в Ротонду, опрашиваем свидетелей. Мы ищем сотрудничества, – я едва удержался, чтобы не скривить губы, – с легальными экологическими группами, рассчитывая выявить среди них фанатиков, которые могли пойти на этот беспрецедентный акт.
   Насколько можно было судить, все они были фанатиками, но я этого прессе не сказал. Пока не сказал.
   – Господин Генеральный секретарь, делаете ли вы…
   – Я не закончил. Я призываю всех граждан, где бы они ни находились, прийти нам на помощь. Напасть на Организацию Объединенных Наций, на правительство, действующее от имени Господа Бога, значит оскорбить самого Господа. – Мой голос задрожал. – Это больше, чем государственная измена. Для обозначения этого деяния нет слов. «Есть силы, которым отдает распоряжения сам Господь. И если против этих сил выступят какие-то люди, то они выступят против воли Господа. И будут прокляты Господом». Я прошу помощи у всех, кто располагает какой-то полезной информацией. Святым именем Господа Всемогущего, если вас заботит ваша бессмертная душа, я молю вас сказать свое слово, чтобы избежать адского огня.
   В зале стояла гробовая тишина. Я развернул свое кресло и выкатился со сцены.
   Фити встретил меня за кулисами, его глаза блестели. Не говоря ни слова, он наклонился и поцеловал меня в Щеку.
   – Сынок, отвези меня домой.
   – Подождите, сэр. Еще несколько минут. – Марк Тилниц выразительно поднял руку.
   – А теперь в чем дело? – Мое кресло было у самых Дверей госпиталя.
   – Здесь кругом много людей. Это небезопасно. Карен устраивает кордоны.
   – Чего они хотят?
   – Увидеть тебя, – ласково похлопал меня по плечу Фити.
   – Зачем?
   Глупый вопрос. Толпы людей охотятся за мной повсюду. Именно по этой причине мою резиденцию пришлось окружить высокими стенами. С тех самых пор, как я привел «Гибернию» домой… я все время пытаюсь от них спрятаться.
   Но сейчас-то мне надо на них посмотреть.
   – Откройте двери, – прорычал я.
   – Только не сейчас, – покачал головой Марк.
   – Немедленно. – Я покатился к дверям, – Дайте им возможность меня увидеть.
   – Папа!
   – Все в порядке, Филип. Вперед, кресло! – Прежде чем они успели меня остановить, я толкнул дверь и выкатился в темноту впереди.
   Карен и ее помощники скакнули ко мне через газон:
   – Господин Генеральный секретарь!..
   Раздались крики. Толпа ринулась вперед, сметая все барьеры. Мои секьюрити, с лазерами наготове, окружили меня, повернувшись лицом к приближающимся людям.
   – Не стрелять! – рявкнул я Карен. – Держитесь! – В отчаянии я катнул кресло на цепь моих охранников. – Вперед, кресло! На улицу!
   Я боялся оглянуться назад. Карен и Марк с ужасом! на лице последовали за мной, их помощники трусили сзади.
   Чтобы остановиться, я быстро развернулся. Вокруг! замелькало множество ладоней. Кто-то разводил руки, преграждая путь ко мне:
   – Дайте ему воздуху!
   Я вцепился в подлокотники:
   – Все в порядке. Спасибо вам за то, что пришли.
   – Господин Генеральный секретарь…
   – Мы молимся за…
   – Я всю свою жизнь ждал… – Рука человека вытянулась вперед и тут же спряталась.
   Я протянул ему свою руку, и он пожал ее.
   – Я в порядке. Спасибо вам.
   – Я так сожалею, что они…
   – Идите с богом. – Я пожал чье-то запястье. У пожилого человека блеснули слезы на глазах.
   Марк врезался в здорового парня, наклонившегося было надо мной, и оттеснил его.
   – Нет! – возвысил я голос, чтобы меня услышала охрана. – Окружите меня, если это необходимо, но оставьте свободный промежуток. Пусть проходят по несколько человек за раз. – Я поправил одеяло на своих беспомощных коленях. – Благодарю вас. Со мной все в порядке.
   Я пожимал тянувшиеся ко мне со всех сторон руки:
   – Спасибо, что пришли, ребята.
   Медленно, рассыпая проклятия, кипя от ярости, мои секьюрити навели порядок и устроили нечто вроде церемонии. Слова передавались по цепочке людей, и сформировалась очередь – поначалу нетерпеливая, но потом, когда все узнали, что я остаюсь, подуспокоившаяся.
   Больше двух часов я провел в толпе потных людей, пока не пожал последнюю руку и не похлопал по последнему плечу.
   Усталый, я разминал пальцы.
   Ф. Т. посматривал на меня сверху вниз с уважением, к которому добавлялось еще какое-то чувство.
   – В чем дело, сын?
   – Это как если бы… Ты слышал о королевском прикосновении?
   – Я не исцелял этих бедных людей.
   – Может, незаметно для себя.
   – Как у Генсека у вас нет больше других дел, как показывать себя людям, – устало проворчал Марк.
   – Как у Генсека у меня есть дело до всего.
   В моей резиденции все было предельно знакомым, но каким-то странным. Простое дело – вроде подъема по ступенькам в мою спальню – сделалось невероятно сложным мероприятием. Мне все это жутко надоедало, и я был уверен, что ни одна сила на земле не заставила бы меня всю жизнь провести в этом проклятом кресле.
   Однако мало-помалу я научился со всем этим справляться, открывать-закрывать двери. Иногда позволял «умному» креслу самому делать свою работу, а порой, из упрямства, по собственному усмотрению прокладывал маршруты по дому. Кое-где мы переставили мебель, чтобы освободить для меня проходы.
   Мое тело, казалось, выздоравливало – кроме позвоночника. Тупая боль в спине делала меня раздражительным, но я старался не брюзжать. Скоро она утихнет, говорили мне, а я покамест глотал пилюли, хотя когда-то поклялся вообще их не принимать.
   Арлина первое время держалась напряженно.
   – А разве ты не выстраивал стену, сквозь которую я не могла бы проникнуть?
   – Я уже слышал это от тебя у Дерека. – Я сделал паузу. – Дорогая, там, в госпитале, когда я понял, что парализован, я был немного не в себе. Я искренне сожалею о сказанном.
   – Я хотела дать тебе время все обдумать. Чтобы ты мог зализать раны в одиночестве. – Она помолчала. – Но мне было больно. Ты прогнал меня, когда я хотела тебе помочь.
   – Можешь ты простить меня?
   Не сразу, но ее ладонь легла на мою руку.
   Очень скоро я понял, что уют, которым Арлина меня окружает, – лучший ее подарок для меня. Я немного расслабился, стал постанывать и бормотать во время приступов боли, пока не заметил, что она непроизвольно потирает себе спину. После этого я стал скрывать свой дискомфорт, и ей как будто стало легче.
   Чувство облегчения после возвращения домой было недолгим. Я страстно желал выздоровления и напряженно работал с двумя терапевтами, которые приходили к нам каждый день. Марк Тилниц внимательно просмотрел архивы службы безопасности и отказывался выходить куда-либо, когда рядом со мной были врачи. Я решил, что надо бы как-то особенно его отблагодарить, и попросил Арлину приготовить какой-нибудь подходящий презент. И прежде, пока я не оказался в госпитале, Марк всего себя отдавал службе у меня. В последние же дни под глазами у него проступили темные круги, а взгляд сделался тревожным.
   Я написал Мойре Тамаровой и повторил свое приглашение.
   Филип бывал в нашей резиденции почти каждый день, приезжая из своей квартиры в Мэриленде. Мы наконец начали лучше понимать друг друга. Иногда он оставался пообедать…
   – Нет, папа, это было в тот год, когда ты повредил колено.
   Мы сидели в ярко освещенном углу кухни, все трое. Арлина отослала слуг, и мы в непривычно интимной обстановке поглощали лазанью, которую сами же и приготовили. Мне, ограниченному креслом, великодушно позволили нарезать и смешать овощи для салата.
   – Дорогая, когда ты научила его стрелять? Еще раньше?
   – Если Фити не ошибается, ему было пятнадцать… – Она пожала плечами. Филип очень хорошо помнил все даты в любом году. Он любил тренировать память, и эта его способность не удивляла.
   – Ты вернулась домой, когда мне было тринадцать, мама. – Филип задумчиво посмотрел между нами. Мы с Арлиной ненадолго разошлись после восстания беспризорников.
   – Мне не следовало этого делать? – вскинула брови Арлина.
   Сознавая свой долг, сын коротко ее обнял. Она высвободилась и легонько толкнула его на сиденье.
   – Двадцать четыре года, совсем взрослый человек… как бежит время.
   – А ты бы предпочла, чтобы я снова стал ребенком?
   – Нет, но… – Она задумалась. – Проклятье, заниматься воспитанием – забавное занятие. А теперь я тебе не нужна.
   – Конечно, нужна. – Он попытался принять обиженный вид. – Разве я не отрываю тебя от дел? Разве не советуюсь с тобой?
   – Да, мой милый. Но ты не нуждаешься во мне.
   – Ну, извини. Я постараюсь быть нахлебником в большей степени. – Он пододвинул мне лазанью. – Если вам не нравится, что я вырос, сделайте еще ребенка.
   Я фыркнул. Наконец-то Филип продемонстрировал, что он еще слишком молод, чтобы быть сухим прагматиком.
   Я бросился заниматься запущенными государственными делами. Однажды, когда я корпел над громадным бюджетом Военно-Воздушных Сил ООН, в дверь тихонько постучали. Вздохнув, я отложил в сторону бумаги и потер спину:
   – Да?
   Строевым шагом вошел рыжеволосый гардемарин и замер по стойке «смирно». За ним проследовал одетый в серую униформу кадет.
   – Гардемарин Тадеуш Ансельм прибыл, сэр! – Он отдал честь.
   – Вольно.
   Изящным движением он принял стойку «вольно» и заложил руки за спину.
   – Кто вы… А-а… мистер Биван.
   – Дэнил Бевин, сэр. – Голос юноши еще не установился на низком регистре.
   Я проигнорировал кадета:
   – Что привело вас сюда, мистер Ансельм?
   – Я сопровождаю кадета, сэр!
   – Отлично. Считайте, что вы свою задачу выполнили.
   – Да, сэр. – Гардемарин замялся. – Могу я считать себя свободным?
   – Что вам было приказано? – смягчился я.
   – Вернуться на базу в Девон, как только буду свободен, сэр.
   Если он такой же, как и все гардемарины, которых мне доводилось видеть – каким я и сам был в его возрасте, – он лелеет мечту побывать в другом городе.
   – Отлично, но несколько дней вы не будете свободны У вас есть деньги на мелкие расходы?
   – Нет, сэр.
   У Хазена, судя по всему, было строго с бюджетными расходами. Что ж, это была моя собственная ошибка – когда-то я стал совать свой нос куда не следует.
   Я вызвал охранника.
   – Проводите гардемарина в гостевую комнату. Мистер Ансельм, мне необходимо ваше пребывание здесь в течение нескольких дней, на случай, – я принял сердитый вид, – если потребуется наказать кадета. – Если у Бенина есть хотя бы капля ума, он не воспримет это чересчур серьезно, в то же время кадетов полезно держать в некоторой неопределенности. – Однако каждый день до полуночи вы мне не понадобитесь. И вам не обязательно все это время находиться в резиденции.
   – Да, сэр! – просиял Ансельм.
   – Это все.
   С академической вышколенностью гардемарин повернулся кругом и вышел строевым шагом.
   – Кресло, повернись… о, не надо. – Я объехал вокруг стола, чтобы оказаться прямо перед Бевином. – Видите, что ваши друзья «зеленые» сделали со мной?
   – Это не мои друзья!
   – Ты хочешь, чтобы тебя выпороли? – взорвался я.
   – Больше не хочу, сэр.
   Тогда держи язык за зубами. – Я сделал паузу. – Что значит «больше»? Он покраснел:
   – После вашего отъезда сержант меня наказал.
   – За что?
   – За споры… с вышестоящими лицами, – сказал он неохотно.
   – Важно не то, что именно вы говорите, Бевин. – Мне следовало признать, что парень довольно храбр. – Важно, как вы говорите. – Нет необходимости устраивать ему разнос в нашу первую встречу. – Итак, расскажи мне о себе. Ты англичанин?
   – Из Манчестера. – Он застенчиво улыбнулся.
   – А я вырос в Кардиффе. – Впрочем, конечно, он это знал. Это все знали. – Из флотской семьи? – Многие в ВКС были офицерами в третьем поколении или больше.
   – Отчего же, нет. – Парнишка выглядел озадаченным.
   – Чем же тогда занимался твой отец? Или твоя мать?
   – Вы настаиваете, сэр? – нерешительно промолвил он.
   – Нет, – ответил я сердито. – Если ты не хочешь мне рассказывать…
   – Мой отец – Эндрюс Бевин, из Совета по защите окружающей среды. Он заместитель мистера Уинстеда.
   Я отпрянул назад:
   – Тот самый Бевин? – Мне и раньше казалось, что, фамилия кадета очень мне знакома.
   – Да, сэр.
   – А почему ты не сказал мне этого? Проник в мой дом без…
   – Я никогда не просил, чтобы меня сюда посылали! – Его лицо вспыхнуло. – Кроме того, я разговариваю с вами в первый раз после той нашей встречи.
   Я постарался собраться с мыслями. Кадет тогда сказал, что он «зеленый». И что отец его тоже. Я выругался про себя. Конечно, надо будет отослать его обратно в Девон, я не могу держать здесь шпиона.
   Я покраснел. «Ты что, хочешь моей отставки», – спросит Хазен. Он ведь тоже симпатизирует «зеленым». Но не каждый же из них с прибабахом.
   – Он что, помощник Уинстеда? – Возможно, если держать Бевина подальше от секретных данных…
   Голова мальчишки гордо поднялась:
   – Первый вице-президент Совета по защите окружающей среды.
   – Вице-президент…
   – Да, сэр. Он начальник вашего сына Филипа. Если я отправлю назад кадета, это может плохо отразиться на судьбе Филипа. В замешательстве я искал выход из создавшейся ситуации. Отправить мальчишку, приказав никому не рассказывать, что… Позвонить Уинстеду, объяснить, что это решение не имеет ничего общего с…
   Нет. Надо придумать лучший выход. Я глубоко вздохнул.
   – Мистер Хаз… Начальник Академии объяснил вам, зачем вас сюда посылают?
   – Нет, сэр. Сержант сказал, что вы хотели на меня посмотреть.
   Я улыбнулся.
   – Не совсем так. – Я рассказал о своем обычае набирать молодых помощников на Флоте. – Я продержу вас здесь всего несколько месяцев. Вы будете выпущены из Академии вместе со своими сокурсниками.
   По крайней мере, с некоторыми из них. В Академии не было установленной даты выпуска. Кадеты покидали ее по мере готовности.
   Бевин открыл было рот, но тут же снова его закрыл. Кадеты не задают вопросов офицерам.
   Я вздохнул. Мне и правда требовалось выбрать гардемарина. Меня взяла досада.
   – Пока вы здесь, вам разрешается говорить до того, как к вам обратились. Наказания за это не будет.
   – Благодарю вас, сэр. Если вы не знаете моего прошлого, могу я спросить, почему вы выбрали меня?
   – Я знал, что ты «зеленый». Хотел показать тебе, что сделали твои дружки. – Я грустно усмехнулся. Это, конечно, была не единственная причина. – Потому выбрал, что ты упорно стоял на своем тогда, в казарме. Не люблю тех, кто со всем соглашается.
   Он с любопытством на меня посмотрел:
   – Вы выбрали меня за то, за что сержант меня выпорол?
   Такова жизнь.
   – После того, как я все сделаю здесь, сэр…
   – Ну? – В нетерпении я ударил рукой по столу.
   – Как вы считаете… если я все хорошо выполню, могут меня послать на «Галактику», когда стану гардемарином?
   – Да когда ж это кончится!
   Наглости этого мальчишки просто не было предела. Служить на «Галактике» считалось величайшей наградой на Флоте. На ней были самые хорошие условия, современные приборы, самые мощные лазеры, наилучшим образом оборудованный капитанский мостик. Несомненно, все опытные гардемарины с других кораблей Солнечной системы мечтали на нее попасть.
   – Пусть охранники покажут тебе твою комнату. Свободен! – прорычал я.
   Он четко отсалютовал.
   – Бевин! – Он остановился у двери. – Не надо… было бы лучше… Возможно, тебе не следует никому здесь говорить, что ты имеешь отношение к Эндрюсу Бевину. Некоторые ребята, которые у меня работают, могут это не правильно понять.
   И отчего это я покрылся испариной?
   – Слушаюсь, сэр. – И он вышел.
   – На веранду, кресло. – Моторчик зажурчал. Я справился с дверью, помогая креслу выкатиться наружу.
   В спине у меня стреляло. Я надеялся найти Арлину, рассказать ей о своем фиаско, но ее нигде не было видно. Я вернулся в кабинет и зарылся в свои чип-записи.
   Позже я перебрался в гостиную. Арлина сидела, свернувшись калачиком, на диване и читала новости голографовизора. Это был «Весь мир на экране».
   Я попробовал проложить себе путь между кушеткой и креслом. Бормоча под нос, я пытался отодвинуть кушетку и едва не свалился со своего сиденья. Я негромко выругался.
   – Ух! – Я показал на препятствие.
   – Да, Ники? – промурлыкала Арлина.
   Ей было чертовски хорошо известно, что мне нужно. Тем не менее я робко спросил:
   – Ты не могла бы мне помочь?
   – Конечно. – Она передвинула кресло.
   – Спасибо. – Я проехал. – Я тебя не совсем достал своими просьбами? – /В моем голосе звучала надежда. – Знаешь, ненавижу быть иждивенцем.
   Уголки ее губ приподнялись:
   – Это что, еще одно объяснение?
   – Да, если это необходимо.
   Она поцеловала зарастающий шрам у меня на лбу. Через мгновение я спросил:
   – Что там вещает «Весь мир на экране»?
   – О твоем политическом некрологе. – Она прокрутила текст к началу. – Говорят, что ты уйдешь в отставку в течение месяца.
   – Кое-кому этого очень хочется.
   – Ник… – Она вдруг сделалась серьезной. – Как долго ты будешь оставаться на службе?
   – До тех пор, пока… – Я замолчал на полуслове. Действительно, когда? Каждый раз после выборов я думал, что это будет в последний раз, но мое второе пребывание в должности Генсека продолжалось уже двенадцать лет, и за это время три раза проводились выборы. Несмотря на мое отвращение к политике – а Джеренс утверждал, что именно из-за такой позиции, – избиратели оставляли супранационалистов у власти, а партия не отказывала мне в доверии. Я не знал точно, почему. Хотя, по мнению некоторых, я слишком часто назначал земельщиков на высокие посты.
   Если епископ Сэйтор осуществит свою угрозу, вопрос о моей отставке может быть вот-вот поднят.
   – Я не знаю. Каждый день маленькая частичка меня жаждет уйти. Особенно сейчас, когда я парализован. – Я помолчал. – Но, как я тебе уже говорил, так уж я создан, чтобы любить власть. Не достойно ли это презрения?
   – Но ты же стараешься все делать хорошо?
   – Да, конеч… хотя, нет, не вполне. Я назначаю на должности моих друзей, мало занимаюсь Флотом, при первой возможности прижимаю Патриотов Земли.
   – Что же заслуживает презрения?
   – Игнорирую пожелания моей партии. Я груб с Сенатом.