Файнток Дэвид. Надежда патриарха

   Он не сдерживаясь заплакал. Я ждал, пока он успокоится.
   – Куда мне надо отправляться?
   – В Киев, полагаю. – Майкл не ответил, и я продолжал молчать. – Если ты только не попросишь меня взять тебя обратно.
   – А вы бы взяли? – почти прошептал он.
   – На этот раз – только если будет решение судьи об опеке.
   При согласии матери и его самого это можно было организовать.
   – Почему?
   Как сделать так, чтобы он понял?
   – Мы – семья. Арлина, Фити… Мы особым образом относимся друг к другу.
   – А я не часть этого.
   – Ты часть, когда живешь с нами. Шаги в холле. Заглянул Филип:
   – Я не мешаю?
   – Да, мы тут… Нет, погоди. Ты можешь помочь. – Я поманил его к себе, потом выкатился из-за стола, чтобы оказаться рядом с ребятами. – Помнишь, когда тебе было шестнадцать и мы так же говорили?
   – Еще как помню, – вспыхнул он.
   – Надо, чтобы Майкл кое-что понял. Не попробуешь ему объяснить?
   – Если я должен. – Филип закинул ногу на ногу и в задумчивости надул губы. – В тот год я доставил папе немало хлопот. Мы боролись, и он почти никогда не давал мне спуску.
   Я открыл было рот, чтобы возразить против этого несправедливого утверждения, но решил промолчать. Сам же просил его поговорить с Майклом.
   – Отчасти это было из-за того, – продолжил Филип, – что я слишком уверился в своей правоте, которая делала излишними правила вежливости. Я разрабатывал план ухода из дома… Слушай, если ты не считаешь нужным даже взглянуть на меня, почему я должен с тобой говорить?
   Майкл вскочил как ужаленный.
   – Прошу прощения. Я не имел в виду… – Он скрестил руки, обняв самого себя. – Продолжайте. – Мальчик беспокойно взглянул на Филипа.
   – На чем это я остановился?.. Я был готов уйти из дома. Обнаглел до того, что сказал папе, чтобы он вызвал солдат. Он сказал, что не будет этого делать. Я назвал его… – Фити сделал глотательное движение. – Я назвал его лжецом, сказал, что на самом деле он не позволит мне уйти. «Я помогу тебе собраться, – сказал мне папа. – Дам тебе бутербродов на обед и провожу до ворот. А после I этого ты будешь предоставлен самому себе».
   В кабинете стояла тишина.
   – Он усадил меня – как раз туда, где сидишь ты, точно, – сказал, что живет только ради меня и мамы. Что нас связывали семейные узы, которые были священными для него. Я абсолютно ничего не мог сделать – ничего! – чтобы заставить его выгнать меня. Я мог плевать в него, угнать вертолет, весь день выкрикивать в его адрес ругательства. Из-за этих уз он бы вытерпел любое поведение. «Но, – добавил тогда папа, – тебе придется отвечать за это поведение. Строго». И если бы я решил разорвать эти узы, покинув его, он не стал бы меня возвращать, никогда. И, Майкл… он так бы и сделал.
   – Спасибо тебе, сынок, – тихо промолвил я. Майкл облизал губы:
   – А что было… потом?
   – Я получил порку, второй раз в жизни. А потом он со мной помирился.
   – Он никогда не пытался сделать мне больно.
   – Вот. Что-нибудь еще, папа?
   – Мама не говорила с тобой о пистолете?
   – Говорила, сэр. Это хорошая идея. – Он стоял, весь в напряжении. – Доброй ночи.
   Когда мы остались одни, я занялся своими бумагами.
   – Делай что решил, и побыстрее.
   – Мистер Сифорт?
   Я отложил свой голографовизор, стараясь, чтобы мой голос не звучал нетерпеливо:
   – Да?
   – Что бы отец сейчас захотел от меня? Какие действия одобрил?
   Я задумался. Алекс любил Мойру, в этом я не сомневался. Знал ли он, что у нее нет родительского таланта? Имело ли это значение?
   – Не могу сказать с уверенностью. Если бы я умер, и Арлина воспитывала Фити, думаю, Алекс бы знал. Или Дерек.
   – Почему они?
   – Они знали, каков я и чего хотел от своего сына.
   – Я бы не позволил, чтобы вы меня ударили. – Его голос был упрямым.
   – Ладно, решение тобой принято. Собирай вещи. Но он продолжал сидеть, опустив руки и глядя на свои поношенные ботинки. Минуты бежали за минутами, и наконец прошло четверть часа.
   Я разбирал голографочипы и старался не обращать на него внимания. Потом услышал покорный вздох.
   – Что я должен делать, сэр? – смиренным голосом спросил Тамаров.
   – Я предупреждал тебя, что если услышу хоть одно из вчерашних ругательств, то вымою тебе с мылом рот. Судя по твоему поведению, это был для тебя не очень желанный вариант. Склонись-ка над столом.
   Он сделал как я сказал, хотя и с большой неохотой. Скривившись, Майкл нагнулся над столом, положив голову на руки.
   Я снял свой ремень – тот самый, которым меня связывала Карен. Потом, осторожно маневрируя, подкатил к Майклу сзади. Крепко взявшись за подлокотник, поднял руку повыше и ударил кожаным ремнем ему по ягодицам.
   – Выпрямляйся, парень, – сказал я. – Сию же минуту.

15

   В нашем гостевом домике в Девоне я посмотрел в зеркало.
   – Пригладь свои волосы, Ансельм. Это тоже важно, если ты хочешь, чтобы тебя уважали.
   – Да, сэр.
   – «Слушаюсь, сэр». Ты, что, забыл все? Майкл, мы скоро вернемся. Дэнил, ты готов?
   Кадет влетел в комнату, его серая униформа была хрустящей и безукоризненно отутюженной:
   – Да, сэр!
   Это была поминальная служба в память пяти погибших кадетов. Я отказывал Хазену в просьбе о такой службе до того, как были задержаны террористы. Почему-то мне казалось неприличным поминать наших ребят, когда их убийцы разгуливают на свободе.
   Для столь торжественной церемонии собралась вся девонская Академия, были вызваны даже кадеты, находившиеся на базе Фарсайда.
   Мы встретились в обеденном зале, который единственный мог вместить столько людей.
   В сдержанных выражениях Хазен начал выражать похвалы погибшим, чьи бездыханные тела я обнаружил на траве в тот ужасный июльский день.
   «Если бы я лишился своих родных детей, это было бы так же больно», – подумалось мне.
   Когда Хазен закончил, я выкатился вперед, чтобы сказать свое слово. Я говорил о несбывшихся надеждах, о безвременно оборвавшихся жизнях, о потерявших друзей кадетах и гардемаринах.
   – Я прибыл сюда из уважения к вашим сокурсникам, которые погибли, но больше – из уважения к оставшимся. Чтобы сказать о наших ошибках по отношению к вам. – Я заставил себя взглянуть в устремленные на меня глаза.
   – Служба на Флоте – это великая честь и свидетельство доверия, и ничего больше. Вы правы, абсолютно правы, доверяя вашим товарищам кадетам, гардемаринам, инструкторам, вашим офицерам. Как и они непременно доверяют вам.
   В зале не раздавалось ни звука.
   – Когда кадеты из казармы Крейн проходили через проверочную камеру, они все были уверены, что ни один человек на Флоте Господа Бога не желает им вреда. Что никто, вне зависимости от политических убеждений, не предаст ту веру, которая скрепляет наше братство. Каждый из нас, когда мы летим к дальним звездам, всецело полагается на своих товарищей. И эта вера в Академии Девона была поколеблена. Теперь я надеюсь и молюсь о том, чтобы эта вера была восстановлена. От лица Организации Объединенных Наций, от правительства, благословленного Господом Богом, я смиренно прошу вас извинить всех нас. – Я медленно, глубоко вздохнул. – Все свободны.
   Уже в своем офисе Хазен помешивал лед в бокале.
   – Хорошо сказано. Именно этому мы и стараемся их научить.
   – Благодарю вас. – Я заметил, что он или его предшественник вернули на место большую часть убранной мною мебели. Мне казалось невозможным ходить взад-вперед, постоянно ударяясь голенями о какие-то углы.
   – Жаль, что не все так же считают. – Он говорил внешне непринужденно, но с внутренним напряжением. Чувствовалось, что он хочет мне кое-что рассказать.
   – А кто считает по-другому?
   – Вы на службе дольше меня. Флот всегда был так политизирован?
   Я подумал об адмирале Духани и о его махинациях с Сенатом в мои молодые годы.
   – Время от времени.
   – В наши дни это какое-то форменное безумие. – Хазен замялся. – Эта проклятая «Галактика» сделалась каким-то символом. Все мои кадеты хотят на нее попасть. Три гардемарина подали рапорты о переводе на этот корабль.
   – При чем тут политика?
   – Мне позвонили с полдюжины офицеров, ошеломленных вашей – прошу прощения, нашей – новой экологической политикой. Они боятся, что будет сорвано строительство «Олимпиады» и других таких кораблей. Рассчитывают, что я мог бы оказать какое-то влияние на вас, и так далее.
   Мои глаза сузились:
   – Кто звонил?
   – Сэр, вы же только что говорили о доверии?
   Я закрыл глаза. Во мне кипела ярость. Если я ему прикажу, он наверняка мне расскажет – но станет меня презирать. Мне следовало быть благодарным Хазену уже за то, что он намекнул мне на это. Я и так знал, что после прохождения законодательства в Сенате меня ждут трудные переговоры в Адмиралтействе. Что касается варварского нападения на мой дом и борьбы за голоса избирателей, то решение этих задач при нынешней суете сует вообще откладывалось на неопределенный срок.
   – Думаю, – сказал он тщательно выбирая слова, – Флот должен услышать, что наше внимание к экологии никак не повлияет на строительство кораблей и не ослабит в конечном итоге Военно-Космические Силы.
   Но это было как раз то, чего я никак не мог обещать. Нет сомнения, что наши мероприятия по защите окружающей среды привели бы именно к такому результату. Следовало мне сказать это Хазену? Я испытывал колебания, не будучи уверенным в его лояльности.
   За окнами кадеты маршировали строем при свете заходящего солнца. Я подозревал, что это шоу было устроено в связи с моим присутствием.
   – Прибывших с Фарсайда вы пошлете обратно наверх?
   – Да, и скоро. Я могу дать им небольшие отпуска, пока они на Земле. – На базе Флота в Фарсайде, на обратной стороне Луны, наши люди были лишены обычных контактов с Землей. Не было частных телефонных звонков, спутниковых телетрансляций, кроме необходимых Флоту.
   Родители кадетов будут рады неожиданному отпуску их чад. Я представил, как Бевин старательно готовится к приезду отца, и вздохнул:
   – Полагаю, мне следует забрать своих помощников и оставить Академию.
   – Как вы находите Бевина? Он хорошо справляется со своими обязанностями?
   – Вполне.
   Теперь, когда я стал «зеленым», – переворот, от которого у меня все еще шла кругом голова, – и речи не было о том, чтобы испытывать неприязнь к его политическим взглядам.
   – А Ансельм?
   Следовало ли мне сказать, что гардемарин – пьяница? Нет, это бы мрачным пятном легло на его послужной список, а я никак не мог на это пойти.
   – Жаль его за отца.
   – А? О, это… Да. – Он встал. – Я провожу вас до вертолета.

* * *

   На тяжелом военном вертолете нас сопровождали коммандос из службы безопасности ООН. О моей поездке в Девон никому не сообщалось, как и о возвращении. Бевин с Ансельмом болтали, несмотря на шум двигателей. Майкл сидел рядом, чтобы все время быть у меня на глазах. Он скверно себя чувствовал и время от времени вытирал рот носовым платком.
   Я скрестил руки на груди и нахмурился. Мальчишка был невозможным. Когда мы вернулись в гостевой домик за вещами, он, чрезвычайно раздраженный, спросил меня:
   – А почему я не мог пойти с вами? Я заталкивал в сумку свою куртку:
   – Это особенная служба, для офицеров Флота. – Кадеты заслуживали моего извинения, но было немыслимо выполнять эту неприятную процедуру на глазах у посторонних. Никто, кроме военных, даже члены их семей не были допущены.
   Майкл тихонько выругался и отвернулся. Вскипев от ярости, я схватил его за руку:
   – Что ты там сказал? – Он пожал плечами. – Я слышал: «Долбаная чушь». – Он ничего не ответил, но вид у него был вызывающий.
   – В гальюн! – Я указал в сторону туалета.
   – Почему?
   – Шагай! – Я двинулся за ним, слегка его подталкивая. Взял с полки кусок мыла:
   – Используй по назначению.
   – Не имеете права!
   – Два дня назад ты обещал мне начать новую жизнь. В моем кабинете, после телесного наказания, он со слезами на глазах пообещал вести себя хорошо.
   – Я старался.
   – Я не буду терпеть твой грязный язык. «И кто оскорбит отца своего или мать свою, очи его будут ввергнуты в темноту». – Сверкая глазами, я протянул ему кусок мыла. – Делай что говорю!
   И теперь, в вертолете, он сплевывал остатки мыла в носовой платок. Может, это станет ему уроком. Кусок мыла попался большой, а терпение мое лопнуло. К моему удивлению, как только он вымыл рот, от его вызывающего вида ничего не осталось. Какой-то отец ему обязательно был нужен. И, конечно, Алекс не потерпел бы такого его поведения. Ни на секунду.
   Как бы невзначай я положил руку ему на плечо.
   – Мы выиграем в Ассамблее. И проиграем в Сенате – угрюмо заявил Бранстэд.
   – А как по-твоему, Робби? – Я повернулся к сенатору Боланду, прилетевшему для этой встречи из Нью-Йорка.
   – Он прав. Я больше не могу заполучить ни одного голоса.
   – Наша кампания, все мои выступления…
   Это дало результат. Опросы в Северной Америке показывают, что нас поддерживают трое из четверых человек. В Европе – два из трех. Но в будущем году будет переизбираться только треть Сената и…
   – Что можно еще предложить из того, что есть у нас в запасе? – Они смотрели на меня молча. И едва ли их можно было в этом винить. В течение многих лет я избегал идти на компромиссы. – Закон об эмиграции? Банковская реформа?
   – Это даст еще десять голосов, не больше, – сказал Робби. – А нам не хватает девятнадцати. Я снова и снова чесал затылок, гадая, что бы придумал в этой ситуации мой отец. Если и есть какой-то путь, я не могу его отыскать.
   Мы были на пороге краха. За исключением военного положения, ничто не могло помочь преодолеть вето Сената Объединенных Наций.
   – Почему мы не можем их убедить?
   – Сэр, они выбраны на долгий срок и поэтому не зависят от сегодняшних мнений в их избирательных округах. И они возмущены тем давлением, которое вы оказали на членов Ассамблеи. Я исчерпал все аргументы. Откровенно говоря, будь Генсеком иной человек, я бы перешел на другую сторону.
   Я спросил мягко:
   – Так ты будешь голосовать за меня, а не за пакет экологических законов?
   – Я полагаюсь на вас, сэр. Несмотря на ваш отказ от премии Бона Уолтерса на банкете, ваш моральный компас выверен точнее, чем мой. – Несколько лет назад наши пути разошлись из-за беспризорников, но потом Бранстэд испытывал угрызения совести.
   – Если бы патриархи как-то взялись за дело… – Джеренс с надеждой взглянул на меня.
   – Это исключено. – Я бы не стал поощрять их вмешательство в политику, да и в любом случае они были на стороне оппозиции.
   – Что же тогда?
   – Не знаю. Надо идти до конца.
   На корабле это порой было все, что я мог предложить. И, случалось, это срабатывало. Но в наших сегодняшних обстоятельствах на такое не приходилось рассчитывать. И если мы проиграем, как я буду смотреть в глаза Филипу?!
   – А Валера не копает…
   – Извините меня. – В дверях стоял Ансельм. – Разрешите войти?
   Он, что, совсем из ума выжил?
   – Сенатор Боланд – лидер парламентского большинства. Джеренс – глава моей администрации. Наше экологическое законодательство терпит крах. А он рвется тут поболтать!
   – Простите.
   – Вон!
   Он закрыл дверь.
   Боланд и Бранстэд обменялись взглядами.
   – Ансельм!!
   Он снова появился на пороге. Я впустил его:
   – Садись. – И обернулся к Робби:
   – А Валера под нас не копает?
   – Не очень активно, но он дестабилизирует партию. Он хочет удержать супра в единстве – как потенциальный лидер партии.
   Я нехотя играл своим компом, вызвал игру-симулятор, повернул экран к гардемарину. Он встрепенулся.
   – Ну-ка, покажи мне свое умение.
   Ансельм принялся нажимать на клавиши управления, весь напрягся, задышал глубже. Боланд спросил:
   – А вы с Чисно в контакте? О, он осторожнее, чем обычно.
   Я вяло улыбнулся:
   – Не хочу, чтобы он портил нам жизнь.
   – Хорошо, что я не на его месте. – Робби взглянул на часы. – Между прочим, я намерен прихватить с собой Джареда пообедать. Не желаете присоединиться?
   – Спасибо, нет. Вам, думаю, надо пообщаться вдвоем.
   – О, я вижу его достаточно часто. Давайте с нами. Это новый украинский ресторан. Хорошая кухня.
   Я поколебался, но мне не хотелось оставлять одну Арлину. С другой стороны, у нее бы появилась возможность побыть с Филипом. И если Дженили примет меня на операцию, кто знает, сколько времени я буду отсутствовать. Встретиться с Чарли Витреком мы условились после обеда – его должен был довезти до моей резиденции терапевт из госпиталя Джонса Хопкинса. А я бы пока насладился хорошей кухней.
   – Хорошо. – Секьюрити полезут на стенку, но это их проблемы.
   Позже, когда Робби пошел переодеться, я спросил Ансельма:
   – Что там у тебя случилось?
   – Я скучал и бродил по дому. – Он поежился. – И вдруг обнаружил, что стою в гостиной перед баром со спиртным.
   – И ты пришел ко мне?
   – Мне не следовало вас прерывать, сэр.
   И то верно. Но я зачислил его в свой штат, зная о его слабости. А потому сказал:
   – Все оставшиеся наряды снимаются. Вы правильно поступили, мистер Ансельм.
   Его лицо озарилось довольной улыбкой:
   – Благодарю вас.
   – Отправляемся завтра утром. Собрал вещи?
   – Слушаюсь, сэр, но миссис Сифорт рассказала мне.
   Я вскинул брови:
   – Что рассказала?
   – О Лунаполисе. В какое время мы отправляемся? И так он слишком много знает.
   – А ты, конечно, рассказал Бевину. А он, несомненно, поделился с охраной. Те рассказали репортерам из «Всемирных новостей», а они – всему миру.
   Он с видимым усилием поднялся:
   – Я не говорил никому.
   – Хм-м-м… Шаттл взлетает в девять утра.
   – Я буду готов. Она сказала, что вы берете нас всех.
   – Бевин может быть полезен. И было бы нечестно оставлять здесь Майкла. Он мой приемный сын. – Суд одобрил наше прошение. Джеренс Бранстэд, как обычно, хорошо поработал.
   – Нас будет пятеро, считая миссис Сифорт.
   – У тебя есть какие-то возражения?
   – Конечно нет. Только… сэр, с Дэнилом нет проблем. Но, если вы будете в клинике, кто присмотрит за мистером Тамаровым?
   – Арлина.
   – А она будет с ним?
   – Большую часть времени. – Это будет проблематично. Я добавил:
   – Думаю, у меня есть решение.
   Мы пробирались к ресторану по запруженным транспортом улицам на бронированном автомобиле. Мои секьюрити как могли быстро закатили меня внутрь. Благодаря поездкам с выступлениями, а также моему креслу меня везде мгновенно узнавали. Проезжая по заведению к заказанному отдельному кабинету, я приветственно махал рукой изумленным посетителям. Джаред Тенер и Робби уже меня ожидали. Секьюрити все проверили и расположились снаружи.
   Мы изучили карту вин и заказали блюда из роскошного меню.
   Джаред поднял бокал:
   – Благодарю вас, сэр. Вы сделали Филипа таким счастливым.
   – Пока это только слова. Сенат…
   Боланд хмуро кивнул:
   – Есть проблемы. – Потом просиял и хлопнул Джареда по колену:
   – Мой приятель рассказал, что вы видели мои… э-э… инвестиции.
   – Ты имеешь в виду Кардифф? – догадался я. – Фити поставил меня в неловкое положение, что занял у тебя деньги.
   – Это была моя идея, – скромно заметил Джаред. – Я знал, что дядя Робби все поймет. А Фити… как только он увидел это место, так уже ничто не могло заставить его отказаться от идеи получить его в собственность.
   Я сказал, не задумавшись:
   – Вы правда считаете, что там можно будет жить?
   – Когда воздух сделается пригодным для дыхания. А пока мы могли бы герметично закрыть дом, но…
   Я понимающе кивнул. Не очень-то удобно.
   – А почему рядом с Кардиффом? Не в каком-то другом месте?
   – Это очень хорошее место, чтобы там рос ребенок, – тихо промолвил он.
   У меня пролилось вино, и я без особого успеха пытался вытереть скатерть, пока не подошел официант.
   – Прошу прощения. Мне не следовало так говорить?
   – Нет, это всего лишь… – Я решил не развивать эту тему. – Ты испугал меня. – Оказывается, у Филипа с Джаредом были более серьезные настроения, чем я думал. Я старался не думать о себе как о дедушке. Как бы это могло произойти? Я же только-только вырастил сына.
   Джаред улыбнулся:
   – Из Фити получится хороший отец. Я пробормотал что-то вежливое.
   Позже, уже приступив к еде, Робби Боланд наклонился ко мне:
   – Надо словечком перемолвиться. – Он повернулся к Джареду:
   – Это конфиденциально. Никому не надо пересказывать.
   – Конечно, нет, дядя Роб. Я ждал.
   Боланд понизил голос:
   – Эта сучка Барнс… Вы уверены, что это было единственное гнилое яблоко среди ваших сотрудников?
   Меня как ножом ударило:
   – Мы всех перепроверили. Насколько нам известно…
   – Сэр, здесь нужна абсолютная уверенность. Он полностью завладел моим вниманием:
   – Роб, что тебе известно?
   – Ничего. – Он скривился. – Это-то и смущает. Мне редко приходилось видеть столь тревожную политическую ситуацию. Если это законодательство пройдет, кто-то сильно выиграет, а кто-то проиграет. И кому-нибудь еще может взбрести в голову напасть на вас.
   – Я тут мало что могу поделать. Кроме того, в Сенате нам сделают заворот. Мы вот-вот все потеряем.
   – Да. – Он нахмурился. Джаред мягко промолвил:
   – Я не занимаюсь политикой, но рос рядом с вами и дядей Робом…
   – Ну? – Я надеялся, что не выдал раздражения.
   – Почему бы вам просто не объявить, что у вас есть поддержка и за вас будут голосовать?
   Я молча уставился на него. Он облизнул губы:
   – То есть вы знаете, как в политике все льнут к победителям. Объявите, что вы заручились поддержкой достаточного количества сенаторов, чтобы провести свой закон. Это заставит и остальных проголосовать «за».
   – Это будет ложью, – холодно промолвил я.
   – Да ну, чушь собачья.
   – Джаред! – стрельнул в него глазами Робби. – Это Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций!
   – Да, прошу прощения, но это не ложь, а военный маневр, – дерзко проговорил он.
   – Я не на войне, Джаред.
   – Да нет, на войне. На войне за сердца и души. За то, чтобы спасти саму Землю. И не говорите мне, что вы этого никогда не обещали. Кандидаты всегда на выборах клянутся повести избирателей вперед, даже когда тащат назад.
   – Я никогда этим не занимался.
   Губы Роба Боланда изогнулись в улыбке:
   – У тебя никогда не было такой необходимости.
   – И не будет. Я буду говорить правду, чего бы это мне ни стоило.
   – Ну… – Джаред потеребил свою бородку. – А будет ли это ложью, если вы сделаете это искренне?
   – Прошу прощения. – Чарли вцепился в мое плечо, когда я катился к дивану. – Я не так хорошо знаю эту гостиную. В кабинете я мог бы найти кресло и с повязкой на глазах – как сейчас. – Он нащупал обитый тканью подлокотник. – Ну вот, все в порядке. – Он осторожно сел. – Я не хотел доставлять неудобства своим…
   – Не надо, – взмолился я. – Чарли, не извиняйся. Это мы во всем виноваты.
   – Не виноваты, – неунывающим голосом сказал он. – Виноваты эти долбаные ублюдки экологисты. Ой… Прошу прощения за мой язык.
   – Вздор. – Я шевельнул рукой, словно отмахнулся от этой мысли, забыв, что Чарли не может меня видеть.
   – Хочу попросить тебя только об одной вещи. Поймай их.
   – Большинство уже в наших руках, и остальных возьмем. – Я говорил с уверенностью, которой во мне не было. Я взял с подноса тоник, налил Витреку и вложил бокал в его руки. – Итак. Врачи сделают еще одну попытку?
   – Они говорят, что через неделю или две. – Он пробежался пальцами по волосам. – На этот раз они подошли ближе к цели.
   – Я чувствую ответственность. Если я могу чем-нибудь помочь…
   – Они делают все возможное. – Он смущенно улыбнулся. – Это все ужасно, не так ли? У вас есть шрамы? – Он коснулся пальцами своего лица.
   – Нет, сынок.
   – Мне сделали косметическую операцию. Сейчас врачи ждут, чтобы узнать, будут глаза настоящими или искусственными. Но… – Долгая пауза.
   – Да?
   – Даже если трансплантанты приживутся, я не буду видеть достаточно хорошо для активной жизни. На корабль мне дорога будет закрыта. – Он выдавил из себя улыбку. – Если я вообще буду видеть. Скорее всего, я буду самым молодым гардемарином в списке отставников-пенсионеров.
   Я поднял голову и воздел очи к Небесам. Господи, если у тебя есть хоть немного милосердия, хоть немного справедливости…
   – Что ты будешь делать?
   – Иногда размышляю об этом ночами. – Он рассмеялся. В голосе его звучала надежда. – Теперь у меня много ночей.
   Мой роскошный обед перевернулся у меня в животе.
   – О, Чарли. – Я подъехал к нему.
   – Не надо меня жалеть, господин Генеральный секретарь. – Витрек мягко отстранился. – Такое иногда случается. Ваше положение ничуть не лучше. Мне так жаль, что они это с вами сделали.
   – Я решаю эту проблему.
   Буду решать. Пока Дженили не вылечит меня или я вообще со всем этим не покончу.
   Некоторое время мы сидели в тишине.
   – Забавная штука, – промолвил он наконец. – Если у человека нет глаз, он не может плакать.
   Вечером я сидел у себя в гостиной, глядя на нежданного гостя.
   – Ты что, сошел с ума?
   – Полагаю, что нет, – холодно ответил Дерек Кэрр.
   – Ты и так уже потерял неделю переговоров, когда я вызвал тебя из-за Майкла. Со мной все будет в порядке, к тому же, если Дженили и примет меня, до операции дело дойдет не сразу.