Страница:
Дэвид Файнток
Надежда патриарха
Часть первая
Июль, год 2241-й от Рождества Христова
1
– …И вот «Галактика» перед нами. Это совершеннейший из когда-либо строившихся космических кораблей – поистине венец межзвездных устремлений человечества. И мы собрались здесь, чтобы…
Я осторожно устроил поудобнее свою больную ногу. Привлекать внимание направленных на трибуну голографокамер не хотелось. Прямо передо мной была широкая спина адмирала Дубровика. За ним виднелись лица собравшихся на церемонию лондонцев. Слева от меня лучезарно улыбался Дерек Кэрр.
Да уймется ли наконец этот старый Дубровик? Как Генсек ООН и номинальный Главнокомандующий Вооруженными Силами Объединенных Наций я был выше его по званию. Например, мог запросто зажечь красный свет перед его кандидатами на отправку в Лунаполис. Впрочем, я и так в последние годы многовато путался под ногами у Военно-Космических Сил ООН и в эти дни старался держать себя в узде – без нужды никуда свой нос не совать. И все же в толпе высокопоставленных шишек и чинуш, терпеливо внимавших адмиралу, находилось немало и достойных офицеров. Они заслуживали продвижения по службе, причем благодаря их личным качествам, а не связям в верхних эшелонах власти.
Среди военных в однообразной синеватой униформе и гражданских в накрахмаленных белых рубашках было и несколько обозленных патриотов нашей праматери-Земли. Им не нравились недавно добившиеся независимости колонии у далеких звезд. Раздосадованные, эти деятели считали, что я смотрю на происходящее сквозь пальцы. Среди этих недовольных могло оказаться и несколько откровенных фанатиков, хотя в целом такие упертые личности для ВКС являлись большой редкостью. Без всякого сомнения, здесь было немало и тех, кому все на свете, что называется, по барабану. Лишь бы никто не угрожал отнять у них насиженные теплые местечки.
– …не далее как 250 лет назад человечество совершило первый дерзкий прыжок в космос, и сколько с тех пор ярчайших личностей, сколько различных организаций участвовали в осуществлении важных проектов, служащих интересам всего нашего общества!
Еще бы они не участвовали, подумалось мне, – при таких-то баснословных прибылях! А вот постройка «Галактики» была ошибкой. Я попросту не смог устоять перед безграничным энтузиазмом Адмиралтейства. К тому же сенатор Боланд вместе с Земельной партией – нашей оппозицией в Генеральной Ассамблее ООН – пообещали дать «добро» бюджету ВКС в обмен на выгодные строительные контракты для своих людей. Требовались же нам корабли альфа-класса, вроде первого – «Гибернии», – на котором я летал командиром. А неуклюжие и дорогие гиппопотамы вроде «Галактики» нам были ни к чему.
Через голову моей жены Арлины я криво усмехнулся старому другу Джеффу Торну, который разделял мои дурные предчувствия.
Да, «Галактика» вкупе с «Олимпиадой» и их стоявшими на стапелях сестричками помогли бы заселять новые колонии, но ведь человечество осваивало дальние планеты уже без малого двести лет, и все они нуждались в помощи. А я сомневался, что милой сердцу Дерека Кэрра колонии на планете Надежда поможет отправка туда такого гиганта, как «Галактика».
Я взглянул на огромный голографический экран, едва ли не весь занимаемый кораблем непомерно больших размеров. Сверкая огнями, «Галактика» плыла высоко над нами и уже отделилась от орбитальной станции, близ которой и обретали крылья Военно-Космические Силы.
Я покачал головой. После давней неудачи с «Веллингтоном» нечего было и думать о такой приемке кораблей и собирать по этому случаю толпы народа. Тогда же, после нападения космической рыбы, мы едва ноги унесли. Теперь и в помине не было тех космических пришельцев, они стали жертвами «кошачьих концертов» – изобретенных мною станций-приманок. Зато с тех пор темными ночами мне нередко слышался укоряющий глас Господа, и я думал – не добавить ли к длинному перечню моих грехов еще и геноцид.
– …Разве мог даже Генсек Сифорт вообразить двенадцать лет назад, когда начинался второй срок его пребывания в этой должности, когда мир сотрясали бунты беспризорников и человечество еще не оправилось от атак ужасающих космических рыб, борьбе с которыми он отдал столько сил…
Мое дыхание перешло на сип. Супруга предостерегающе ухватила меня своими длинными пальцами за локоть.
Я хмуро взглянул на нее:
– Лизоблюд несчастный! А ты слышал, что… Жена наклонилась ко мне. По лицу Арлины скользнула улыбка, и, казалось, морщинки вокруг ее, все еще ярких, голубых глаз расправились:
– Сожми губы, Ник, по ним все можно прочитать.
– Ради бога, пускай читают. Я… – До меня внезапно дошло, что я делаю. Я прикусил язык и принял благопристойный вид.
Слева от меня кто-то кашлянул – может, это был смешок. Я стрельнул глазами в Дерека Кэрра. Мой стальной взгляд испепелил бы его, будь он гардемарином, но, к сожалению, эти времена миновали несколько десятилетий назад. У моего старого друга тоже был пронзающий, как лазер, взгляд. Обзавелся он им, когда стал первым лицом на планете Надежда, и теперь мне не удалось вывести его из равновесия.
– …С ее необъятными грузовыми трюмами, с экипажем в восемьсот человек, берущая на борт три тысячи пассажиров, «Галактика» будет утверждать власть Объединенных Наций и достойно представлять их в разбросанных на просторах Вселенной колониях и в самых дальних уголках…
Дерек наклонился ко мне:
– Его несет и несет.
Я повернулся к Джеффу Торну и шепнул ему:
– Слыхал? Политику теперь делают болваны. И правда «утверждают власть Объединенных Наций». Как будто нам сейчас без военных кораблей не поладить с собственными доминионами.
– С некоторыми можно и поладить. – Он поднял руку, чтобы предупредить мои возражения. – Думаю, Дубровик на этих делах собаку съел.
– …Итак, по случаю приемки космического корабля «Галактика» я имею честь представить его превосходительство Николаса Эвина Сифорта, Генерального секретаря Организации Объединенных Наций. – Повернувшись ко мне, адмирал расплылся в улыбке, словно малыш, ждущий родительской похвалы.
Послышались одобрительные аплодисменты. Они волной прокатились по залу, кондиционеры в котором этим жарким днем лондонского лета работали на полную мощь.
Я взялся за трость с серебряным набалдашником и с ее помощью поднялся со своего стула, устало и вместе с тем заговорщицки подмигнул Арлине.
– Ну что, отправить Дубровика в отставку прямо сейчас? – проговорил я полушутя, полусерьезно.
Ее губы слегка шевельнулись:
– Конечно, дорогой. Земельщикам на следующих выборах только и не хватает кандидата-мученика.
Я вздохнул и заковылял к ожидавшим меня микрофонам.
– Садимся, – сказал в ларингофоны Марк Тилниц, начальник моей службы безопасности.
Наш вертолет сел точно в центре креста на посадочной площадке Академии Военно-Космических Сил в Девоне.
Тилниц был сотрудником следственного отдела ООН. Генерал Доннер прибыл из Генерального Штаба Вооруженных Сил ООН, Карен Варне – из флотской разведки, другие секретные агенты – из нью-йоркской полиции. Странная система, но благодаря ей к охране Генсека ООН могли приложить руку разные службы, соперничество между которыми ко всему этому и привело, а ни о какой преторианской страже не могло быть и речи.
Под унылым девонским солнцем я стал сходить по трапу. Охранник был весь ожидание, он парил где-то рядом с моей рукой, готовый в любую секунду меня подхватить.
– Что, выгляжу таким немощным? – едко осведомился я. Возможный его ответ меня, пожалуй, немного страшил. – Дай-ка я сам. Арлина? Я здесь. – Я протянул руку.
Выбравшись из входного люка, она начала осторожно спускаться по ступенькам.
– Что-то случилось, Ники? Ты в последнее время не в себе.
– Ничего, все в порядке. – У меня заболело колено. – Ненавижу эти публичные церемонии.
Я сделал над собой усилие и улыбнулся начальнику Академии Хазену, спешившему нас поприветствовать. Вертолеты и реактивные самолеты, которые обеспечивали нам то ли эскорт, то ли защиту, наконец растворились в небе.
Вообще-то охрана сопровождала меня повсюду. Но уже в первый срок моего пребывания на посту Генсека ООН я запретил охранять меня в Академии ВКС и на земных базах Военно-Космических Сил. Я бы ни при каких обстоятельствах не позволил Тилницу и его разношерстной команде подумать, что нуждаюсь в защите от Военно-Космических Сил, служба в которых была еще так свежа в моей памяти. По территории Академии я собирался ходить безо всякой охраны, если не считать начальника заведения и его подчиненных. Помимо всего прочего, Академия отнюдь не являлась лагерем, вход в который распахивался перед любым желающим.
Я осмотрелся. Территорию Академии окружал высокий металлический забор с контрольно-пропускным пунктом. Кадеты и служащие, как всегда, ухаживали за тутовыми деревьями и можжевельником. Высокие клены отбрасывали густую тень.
Когда-то девонская Академия была построена далеко от города, но магазинчики и пабы сами скакнули поближе и теперь всегда были к ее услугам. В то же время ее здания стояли довольно далеко от забора, среди густой растительности, и это давало хоть какое-то ощущение отторженности.
Мы с Арлиной едва улизнули с грандиозного приема, последовавшего за тем, как я благословил «Галактику», и у меня все еще болели челюсти от лучезарной улыбки, которую мне приходилось там носить на лице. Правда, стоя среди приветствовавших меня чиновников, я сумел перекинуться парой слов с Дереком Кэрром, пока он не успел выйти и вновь присоединиться к торговой делегации планеты Надежда. Я собирался повидать его еще разок, когда вернусь в окрестности Вашингтона.
– Рад приветствовать вас, господин Генеральный секретарь, – приблизился к нам Хазен. Лицо у него было с красными прожилками, из-под синей флотской униформы выпирало брюшко, в волосах заметно пробивалась седина. Тем не менее он силился выглядеть значительным.
Я отсалютовал ему в ответ:
– Взаимно.
На сердце у меня чуть-чуть потеплело. Все-таки Девон был моим домом. Но тут же я нахмурился: был моим домом, пока я, после моего предательства, не потерял на него все права. Я поспешил сосредоточиться на чем-нибудь другом. Следовало мне раньше думать, когда я совершал свои проступки. А теперь только Господь Бог мог меня простить, и то не обязательно.
Пока мы шли по такой знакомой мне дорожке к зданию администрации, я критически осматривал начальника Академии, которого до того видел лишь однажды, на одном из приемов. Несмотря на то что вся моя жизнь была посвящена ВКС, я никогда не мог и мечтать, чтобы запретить Адмиралтейству назначить начальника, которого я толком не знал. Со времен восстания беспризорников я больше занимался гражданскими делами и укреплением нашей экономики.
Я откашлялся:
– Вы знакомы с миссис Сифорт, я полагаю? – Арлине были хорошо известны мои привычки, и, пока я размышлял, она неплохо поддерживала разговор. Бывший офицер, жена знала Академию не хуже меня.
Мы медленно шли мимо владений начальника Академии, где когда-то находился мой кабинет, и вдоль казарм, которые в кадетские годы были моим домом.
Мои помощники успели предупредить начальника Академии о пожеланиях Генсека, и он не стал нарушать привычный распорядок жизни кадетов и отрывать их от занятий ради встречи высокого гостя. Так или иначе, во дворе было почти безлюдно. Обычно здесь сновали туда-сюда толпы кадетов, выполняя какие-то поручения или, в качестве наказания, тщательнейшим образом выстригая газоны.
Хазен словно прочитал мои мысли:
– Я отменил все работы во дворе, господин Генеральный секретарь. – Он поднял глаза к небу. – Прошу прощения, надо было мне поставить тенты для защиты от солнца.
– Мне никакие навесы не нужны, – презрительно усмехнулся я, но тем не менее ускорил шаг.
– До конца недели у нас радиационное предупреждение, несмотря на защитные рассеиватели. Если гамма-излучение будет выше нормы, я отправлю большинство наших красавчиков на Фарсайд.
Корпуса Лунной Академии находились на обратной стороне спутника Земли. В этих муравейниках наши кадеты проходили практику.
– Чем позже – тем лучше.
– Они тоже так говорят, – пожал плечами он. – А вас-то в свое время разве держали здесь взаперти, в четырех стенах?
– Это было полстолетия назад. – Я принял серьезный вид. – Сейчас совсем другие времена. – К моему облегчению, мы подошли к дому начальника Академии. У меня буквально ноги подкашивались, к тому же Арлине было вредно находиться под таким палящим солнцем.
– А как тут Грирсон? – Я воззрился на воина через большой стол из красного дерева.
Сержант М'бово сказал, что мальчишка у себя в казарме.
– С ним все в порядке, настоящий трудяга, сэр. Все еще горит желанием попасть в этот Космофлот.
«Кадет весь отдает себя Космическому Флоту», – любили повторять в Академии. И эти некогда высокопарные словечки постепенно ужались до пренебрежительного «Космофлот».
– Ему ведь только пятнадцать. – Голос Арлины исполнился нежности. Сам я порой жестковато держался с курсантами-салагами, а ей всегда хотелось быть с ними более мягкой. На нашего сына, Филипа, она оказывала даже большее влияние, чем я. Конечно, став юношей, и он понял, что терпение Арлины имеет свои пределы. И переходить их не следовало – иначе оставалось уповать лишь на Господа Бога.
Не так давно, когда Филип подрос, мы с Арлиной серьезно задумались о том, не завести ли нам еще детей. Но все эти мои хлопоты на службе… Я вздохнул. Все долгое время моего пребывания на высоком посту подчиненные не отходили от меня ни на шаг, словно только я мог дать им верный совет или предостеречь от ошибки. А я в ответ многих из них спровадил на тот свет.
– Господин Генеральный секретарь? – Хазен, с папкой наготове, застыл в ожидании.
Я снова переключился на наше заседание:
– Очень хорошо, посмотрим.
Я положил его папку в стопку «нерешенных» дел. Хотя на столе перед каждым сиденьем помещался дисплей, на флоте чтили традиции. Так, на каждого кандидата в кадеты заводилась старомодная папка с бумагами.
Мой визит в Академию объяснялся двумя причинами. Во-первых, Девон являлся одним из немногих мест – за исключением нашего с Арлиной дома, – где мне не досаждали вездесущие журналисты. Территория этого учебного заведения считалась закрытой, и горько приходилось тому вертолету, который осмеливался туда залететь.
Другой мотив моего посещения Академии был более сложным. Некогда, будучи ее начальником, я отобрал нескольких кадетов для особых заданий. Из этой затеи ничего не вышло, и все они сложили головы во время одной из моих бессмысленных причуд. Однако мои преемники не учли того печального опыта, и традиция продолжалась.
Несколько лет спустя, когда я вернулся к общественной жизни в качестве сенатора, а потом и Генерального секретаря ООН, меня вконец достала пустопорожняя болтовня моих помощников-политиканов, и я стал подыскивать себе адъютантов помоложе. Я набрал свежеиспеченных гардемаринов, только что выпущенных из Академии, – но, к моей досаде, немного поварившись в политической кухне, они сделались столь же несносными, сколь и их предшественники.
Тогда мне пришло в голову, что надо отбирать их еще в пору учебы в Академии, пока они не стали гардемаринами, и затем – за небольшим исключением – посылать их на годик-другой на космический корабль. Я надеялся, что потом, когда им предложат должности в администрации ООН, они хотя бы будут помнить о флотских традициях и дисциплине. Большинство действительно о них помнили, особенно если не задерживались у меня слишком долго. Мой нынешний адъютант, Чарли Витрек, был хорошим парнем, он мне сразу понравился, но через неделю ему предстояло снова отправиться в полет, и нам требовалось прихватить с собой нескольких гардемаринов, которых я отобрал в предыдущие годы.
Вообще-то эта система всегда работала хорошо. Конечно, никому из выделенных кадетов не следовало думать, что они теперь крепкой нитью будут привязаны к Флоту. Незачем было им и слишком рьяно относиться к своим служебным обязанностям на космическом корабле. Для подготовки нужных мне кадетов я нуждался в помощи персонала, и, конечно, содействие мне оказывалось. В Академии тоже хотели, чтобы их любимчики окончательно созревали как молодые гардемарины, а если они не вполне для этого годились – никто не хотел рисковать испортить отношения с Генеральным секретарем ООН.
Ко всему прочему я обнаружил, что моя нынешняя миссия неприятно напоминает финальный отбор – нелегкую работенку по определению среди мириадов претендентов именно тех, кто достоин быть принятым в Академию. Когда я стал Генеральным секретарем ООН, мне доставило величайшее удовольствие вернуть ВКС долгожданную привилегию самим отбирать кандидатов для пополнения рядов Космического Флота.
В этот день мы с Хазеном, Арлиной и несколькими сержантами Академии просматривали личные дела кадетов, отбирая из них самых многообещающих юнцов.
У нас с Арлиной за долгие годы сложились хорошие отношения по службе. Она представляла меня на многих заседаниях, на которых иначе пришлось бы париться мне. Здесь, в Академии, ее помощь была особенно ценной, потому что мы оба были некогда кадетами и нас объединяли любовь к Космическому Флоту и знание его обычаев.
Я открыл еще одну папку:
– А как насчет… Внезапно дверь распахнулась.
– Мистер Хазен! – выкрикнул, тяжело дыша, сержант. Рядом с ним стоял рыжеволосый гардемарин.
Хазен привстал со стула:
– Как вы смеете сюда врываться, точно…
– Мы не могли до вас дозвониться, автоответчик твердил: «Просьба не беспокоить». У нас тут, ну… происшествие. Во время одевания скафандров, в проверочной камере… пять кадетов…
Я скривился, вспоминая кадетские годы. Сначала сержант научил нас, как надевать скафандры. Мы снимали и надевали их несколько дней подряд, валяя дурака, когда он за нами не наблюдал. Потом, в один прекрасный день, когда мы облачились в скафандры, он вдруг отправил нас одного за другим в герметичную газовую камеру. Половина из нас вышли оттуда позеленевшими, остальные, видно, еще до этого научились правильно застегивать скафандры.
Пятерым кадетам, глотнувшим газа, угрожало лишь расстройство желудка на день-другой да чувство голода из-за пропущенного обеда. Жестокий урок – но в не прощающем ничего космосе все закончилось бы куда как печальнее.
– Отведи их в лазарет, Грегори. – Хазен бросил на меня извиняющийся взгляд. – Прошу прощения, господин Генеральный секретарь.
– Сэр, двое из них мертвы. Остальные… врачи ими занимаются, но…
– О господи! – произнес я неестественным голосом. Хазен заморгал глазами:
– Невозможно! Как? Почему…
– Не знаю! – сквозь слезы пробормотал Грегори.
Я с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к дверям.
– Ник, подожди! – воскликнула Арлина.
Я проигнорировал ее слова. Тяжело опираясь на трость, я прошел через все административное здание, выбрался на послеполуденное солнце и поковылял по дорожке, что вела к учебным и спальным корпусам, а заодно и к находившейся посредине территории Академии камере для обучения надеванию скафандров.
Вмешиваясь в это дело, я вторгался в прерогативы Хазена, но мое потрясение было столь сильным, что я не мог сидеть сложа руки. Кадеты не должны погибать во время тренировок со скафандрами! Тем более в Девоне. Фарсайд – другое дело. У безвоздушного пространства свои законы. Если кто-то из наших подопечных расставался с жизнью, – я глубоко вздохнул, – Академии грозил большой скандал. Значит, кто-то проявил непростительную халатность. А начальнику заведения придется сегодня вечером писать письма, которые наполнят горем чьи-то дома.
Я подошел к учебным корпусам. Рядом со мной шли сержанты, присутствовавшие на нашем собрании, начальник Академии, Арлина, полуживой сержант Грегори и гардемарин, вместе с ним ворвавшийся на заседание.
Хазен набросился на Грегори:
– Доложите подробно!
– Слушаюсь, сэр. Я повел кадетов в тренажер для одевания скафандров в 17–00. Позже, чем обычно, но мы стараемся не держать их без нужды на солнце. – Сержант сделал паузу, чтобы перевести дух. – Двадцать один кадет. Роббинс был оставлен в казарме. Я видел, как они помогали друг другу надевать скафандры. Все было как всегда, сэр.
– Продолжайте!
Я открыл было рот, чтобы вмешаться, но прикусил язык. За это отвечал Хазен, а не я.
– Потом я послал их внутрь. Гардемарин Ансельм – вот он, здесь – помогал. Емкость с рвотным газом уже была там – камеру сегодня утром использовал сержант Букер. Первые четыре кадета прошли испытание без всяких происшествий.
«…Да где же, к дьяволу, эта камера для проверки скафандров? И подумать не мог, что она так далеко».
Грегори сбавил шаг, приноравливаясь ко мне.
– Кадет Сантини, когда выходила, согнулась пополам. Я помог ей снять шлем и постарался ее успокоить, но мое внимание привлекли кадеты в камере. – Он внезапно замолчал и отвел глаза, словно глядя на нечто ужасное, видимое им одним.
– Я сказал – докладывайте! – рявкнул Хазен.
– Отставить! – громыхнул я. Будь прокляты все эти условности! Все-таки я – Верховный Главнокомандующий и могу делать все по своему усмотрению. Я повернулся к Грегори:
– Вы в порядке, сержант? – Это он отвечал за безопасность кадетов, и один Господь Бог знал, что творилось у него на душе.
– Сэр… – В его глазах, устремленных на меня, была мольба. – И другим кадетам становилось все хуже. Это не их вина, они слишком молоды и не знали, что, надевая скафандр, надо все проверять и перепроверять. Я старался всех их держать в поле зрения. Сантини сняла шлем, и я думал, что у нее все хорошо. Но… – его передернуло, – когда я снова посмотрел на нее, она билась в конвульсиях. Я ничего не мог поделать. Ниче… – Он замолк на полуслове.
Я неуклюже похлопал его по плечу.
Сержант снова заговорил, на этот раз медленнее:
– В камере Форд лежал лицом вниз. Потом упал Эйкен. До меня вдруг дошло, что творится что-то ужасное, и я приказал Ансельму проветрить камеру. Но он то ли не услышал меня, то ли не понял.
Гардемарин шевельнулся, словно собираясь что-то сказать.
Я поднял руку:
– Минутку, мистер… э-э… Ансельм. Продолжайте, сержант.
– К тому времени, как я подбежал к другому входу в камеру и открыл аварийный кислородный баллон, еще двое кадетов упали. Я приказал Ансельму вытащить их – он был в скафандре, а я нет – и Вернулся к Сантини… Она лежала бездыханной. – Грегори с трудом выговаривал слова. – Когда мы вытащили остальных, еще троим стало плохо. Я позвонил в лазарет и доложил обо всем лейтенанту Ле Боу.
Наконец мы достигли камеры для проверки скафандров – приземистого, стального цвета сооружения без окон, располагавшегося за тренировочным центром. Я вспомнил раздевалку с рядами шкафчиков, через которую следовало пройти кадетам. Затем воздушный тамбур на пути к основной камере и переходной шлюз в конце.
И этих цыплят заперли в такой душегубке!
– И вы бросили кадетов там? – спросил я, сам не особенно в это веря.
– Лейтенант Ле Боу приказал мне немедленно доложить вам. – Сержант и правда мог бросить все и побежать докладывать. На Флоте принято выполнять приказы немедленно.
Мое колено нестерпимо болело. Когда мы приблизились к кадетам, которых выворачивало наизнанку, я про себя грязно выругался. Одни плакали, другие молча распластались на траве. Пятеро ребят лежали неподвижными серыми комками, над ними колдовали три фельдшера с походными сумками. Лейтенант наблюдал за всем этим, сложив руки на груди.
Кадет-капрал, увидев нас, дрожащим голосом воскликнул:
– Смирно!
– Оставайтесь на своих местах, – проскрипел я и бросил взгляд на одного из несчастных:
– О господи! – Изо рта и из глаз у него текла кровь. – Слушайте, вы, хоть кто-нибудь остался жив?
Фельдшер поднял голову, и взгляд его был зловещим. Он покачал головой.
– Как это произошло? – спросил я.
– Не знаю. – Он устало опустился коленями на траву. – Мы опоздали на три минуты. Они умерли. Мы уже ничего не могли поделать.
Я повернулся к М'бово:
– Сержант, проводите кадетов в казармы.
Чем скорее эти ребята покинут место трагедии – тем лучше.
– Разрешите мне с ними пойти, – попросил Грегори. – Это должен сделать я.
– Нет, я хочу, чтобы ты оставался здесь. – Если в гибели кадетов виноват Грегори, то лучше ему держаться подальше от тех, кто остался в живых. – Сержант М'бово, побудьте с ними. Проследите, чтобы в ближайшие три дня их не перегружали работой.
– Слушаюсь, сэр. – Больше ему в ответ на недвусмысленный приказ и сказать было нечего. Хотя я и ходил в гражданском, и не занимал никакого места в военной иерархии, но все ж таки являлся Генеральным секретарем ООН. – Ну, пацаны, марш в казармы. Шире шаг!
Когда они отошли подальше и уже не могли нас слышать, Хазен предложил:
– Надо бы дать им какие-то дополнительные упражнения, чтобы не сидели сложа руки.
Я, в молодые годы, скорее всего, тоже так бы сделал.
– Оставьте их в покое. Им надо пропустить это через себя. – Я повернулся к рыжеволосому гардемарину:
– А теперь хотелось бы услышать вашу версию происшедшего.
Я осторожно устроил поудобнее свою больную ногу. Привлекать внимание направленных на трибуну голографокамер не хотелось. Прямо передо мной была широкая спина адмирала Дубровика. За ним виднелись лица собравшихся на церемонию лондонцев. Слева от меня лучезарно улыбался Дерек Кэрр.
Да уймется ли наконец этот старый Дубровик? Как Генсек ООН и номинальный Главнокомандующий Вооруженными Силами Объединенных Наций я был выше его по званию. Например, мог запросто зажечь красный свет перед его кандидатами на отправку в Лунаполис. Впрочем, я и так в последние годы многовато путался под ногами у Военно-Космических Сил ООН и в эти дни старался держать себя в узде – без нужды никуда свой нос не совать. И все же в толпе высокопоставленных шишек и чинуш, терпеливо внимавших адмиралу, находилось немало и достойных офицеров. Они заслуживали продвижения по службе, причем благодаря их личным качествам, а не связям в верхних эшелонах власти.
Среди военных в однообразной синеватой униформе и гражданских в накрахмаленных белых рубашках было и несколько обозленных патриотов нашей праматери-Земли. Им не нравились недавно добившиеся независимости колонии у далеких звезд. Раздосадованные, эти деятели считали, что я смотрю на происходящее сквозь пальцы. Среди этих недовольных могло оказаться и несколько откровенных фанатиков, хотя в целом такие упертые личности для ВКС являлись большой редкостью. Без всякого сомнения, здесь было немало и тех, кому все на свете, что называется, по барабану. Лишь бы никто не угрожал отнять у них насиженные теплые местечки.
– …не далее как 250 лет назад человечество совершило первый дерзкий прыжок в космос, и сколько с тех пор ярчайших личностей, сколько различных организаций участвовали в осуществлении важных проектов, служащих интересам всего нашего общества!
Еще бы они не участвовали, подумалось мне, – при таких-то баснословных прибылях! А вот постройка «Галактики» была ошибкой. Я попросту не смог устоять перед безграничным энтузиазмом Адмиралтейства. К тому же сенатор Боланд вместе с Земельной партией – нашей оппозицией в Генеральной Ассамблее ООН – пообещали дать «добро» бюджету ВКС в обмен на выгодные строительные контракты для своих людей. Требовались же нам корабли альфа-класса, вроде первого – «Гибернии», – на котором я летал командиром. А неуклюжие и дорогие гиппопотамы вроде «Галактики» нам были ни к чему.
Через голову моей жены Арлины я криво усмехнулся старому другу Джеффу Торну, который разделял мои дурные предчувствия.
Да, «Галактика» вкупе с «Олимпиадой» и их стоявшими на стапелях сестричками помогли бы заселять новые колонии, но ведь человечество осваивало дальние планеты уже без малого двести лет, и все они нуждались в помощи. А я сомневался, что милой сердцу Дерека Кэрра колонии на планете Надежда поможет отправка туда такого гиганта, как «Галактика».
Я взглянул на огромный голографический экран, едва ли не весь занимаемый кораблем непомерно больших размеров. Сверкая огнями, «Галактика» плыла высоко над нами и уже отделилась от орбитальной станции, близ которой и обретали крылья Военно-Космические Силы.
Я покачал головой. После давней неудачи с «Веллингтоном» нечего было и думать о такой приемке кораблей и собирать по этому случаю толпы народа. Тогда же, после нападения космической рыбы, мы едва ноги унесли. Теперь и в помине не было тех космических пришельцев, они стали жертвами «кошачьих концертов» – изобретенных мною станций-приманок. Зато с тех пор темными ночами мне нередко слышался укоряющий глас Господа, и я думал – не добавить ли к длинному перечню моих грехов еще и геноцид.
– …Разве мог даже Генсек Сифорт вообразить двенадцать лет назад, когда начинался второй срок его пребывания в этой должности, когда мир сотрясали бунты беспризорников и человечество еще не оправилось от атак ужасающих космических рыб, борьбе с которыми он отдал столько сил…
Мое дыхание перешло на сип. Супруга предостерегающе ухватила меня своими длинными пальцами за локоть.
Я хмуро взглянул на нее:
– Лизоблюд несчастный! А ты слышал, что… Жена наклонилась ко мне. По лицу Арлины скользнула улыбка, и, казалось, морщинки вокруг ее, все еще ярких, голубых глаз расправились:
– Сожми губы, Ник, по ним все можно прочитать.
– Ради бога, пускай читают. Я… – До меня внезапно дошло, что я делаю. Я прикусил язык и принял благопристойный вид.
Слева от меня кто-то кашлянул – может, это был смешок. Я стрельнул глазами в Дерека Кэрра. Мой стальной взгляд испепелил бы его, будь он гардемарином, но, к сожалению, эти времена миновали несколько десятилетий назад. У моего старого друга тоже был пронзающий, как лазер, взгляд. Обзавелся он им, когда стал первым лицом на планете Надежда, и теперь мне не удалось вывести его из равновесия.
– …С ее необъятными грузовыми трюмами, с экипажем в восемьсот человек, берущая на борт три тысячи пассажиров, «Галактика» будет утверждать власть Объединенных Наций и достойно представлять их в разбросанных на просторах Вселенной колониях и в самых дальних уголках…
Дерек наклонился ко мне:
– Его несет и несет.
Я повернулся к Джеффу Торну и шепнул ему:
– Слыхал? Политику теперь делают болваны. И правда «утверждают власть Объединенных Наций». Как будто нам сейчас без военных кораблей не поладить с собственными доминионами.
– С некоторыми можно и поладить. – Он поднял руку, чтобы предупредить мои возражения. – Думаю, Дубровик на этих делах собаку съел.
– …Итак, по случаю приемки космического корабля «Галактика» я имею честь представить его превосходительство Николаса Эвина Сифорта, Генерального секретаря Организации Объединенных Наций. – Повернувшись ко мне, адмирал расплылся в улыбке, словно малыш, ждущий родительской похвалы.
Послышались одобрительные аплодисменты. Они волной прокатились по залу, кондиционеры в котором этим жарким днем лондонского лета работали на полную мощь.
Я взялся за трость с серебряным набалдашником и с ее помощью поднялся со своего стула, устало и вместе с тем заговорщицки подмигнул Арлине.
– Ну что, отправить Дубровика в отставку прямо сейчас? – проговорил я полушутя, полусерьезно.
Ее губы слегка шевельнулись:
– Конечно, дорогой. Земельщикам на следующих выборах только и не хватает кандидата-мученика.
Я вздохнул и заковылял к ожидавшим меня микрофонам.
– Садимся, – сказал в ларингофоны Марк Тилниц, начальник моей службы безопасности.
Наш вертолет сел точно в центре креста на посадочной площадке Академии Военно-Космических Сил в Девоне.
Тилниц был сотрудником следственного отдела ООН. Генерал Доннер прибыл из Генерального Штаба Вооруженных Сил ООН, Карен Варне – из флотской разведки, другие секретные агенты – из нью-йоркской полиции. Странная система, но благодаря ей к охране Генсека ООН могли приложить руку разные службы, соперничество между которыми ко всему этому и привело, а ни о какой преторианской страже не могло быть и речи.
Под унылым девонским солнцем я стал сходить по трапу. Охранник был весь ожидание, он парил где-то рядом с моей рукой, готовый в любую секунду меня подхватить.
– Что, выгляжу таким немощным? – едко осведомился я. Возможный его ответ меня, пожалуй, немного страшил. – Дай-ка я сам. Арлина? Я здесь. – Я протянул руку.
Выбравшись из входного люка, она начала осторожно спускаться по ступенькам.
– Что-то случилось, Ники? Ты в последнее время не в себе.
– Ничего, все в порядке. – У меня заболело колено. – Ненавижу эти публичные церемонии.
Я сделал над собой усилие и улыбнулся начальнику Академии Хазену, спешившему нас поприветствовать. Вертолеты и реактивные самолеты, которые обеспечивали нам то ли эскорт, то ли защиту, наконец растворились в небе.
Вообще-то охрана сопровождала меня повсюду. Но уже в первый срок моего пребывания на посту Генсека ООН я запретил охранять меня в Академии ВКС и на земных базах Военно-Космических Сил. Я бы ни при каких обстоятельствах не позволил Тилницу и его разношерстной команде подумать, что нуждаюсь в защите от Военно-Космических Сил, служба в которых была еще так свежа в моей памяти. По территории Академии я собирался ходить безо всякой охраны, если не считать начальника заведения и его подчиненных. Помимо всего прочего, Академия отнюдь не являлась лагерем, вход в который распахивался перед любым желающим.
Я осмотрелся. Территорию Академии окружал высокий металлический забор с контрольно-пропускным пунктом. Кадеты и служащие, как всегда, ухаживали за тутовыми деревьями и можжевельником. Высокие клены отбрасывали густую тень.
Когда-то девонская Академия была построена далеко от города, но магазинчики и пабы сами скакнули поближе и теперь всегда были к ее услугам. В то же время ее здания стояли довольно далеко от забора, среди густой растительности, и это давало хоть какое-то ощущение отторженности.
Мы с Арлиной едва улизнули с грандиозного приема, последовавшего за тем, как я благословил «Галактику», и у меня все еще болели челюсти от лучезарной улыбки, которую мне приходилось там носить на лице. Правда, стоя среди приветствовавших меня чиновников, я сумел перекинуться парой слов с Дереком Кэрром, пока он не успел выйти и вновь присоединиться к торговой делегации планеты Надежда. Я собирался повидать его еще разок, когда вернусь в окрестности Вашингтона.
– Рад приветствовать вас, господин Генеральный секретарь, – приблизился к нам Хазен. Лицо у него было с красными прожилками, из-под синей флотской униформы выпирало брюшко, в волосах заметно пробивалась седина. Тем не менее он силился выглядеть значительным.
Я отсалютовал ему в ответ:
– Взаимно.
На сердце у меня чуть-чуть потеплело. Все-таки Девон был моим домом. Но тут же я нахмурился: был моим домом, пока я, после моего предательства, не потерял на него все права. Я поспешил сосредоточиться на чем-нибудь другом. Следовало мне раньше думать, когда я совершал свои проступки. А теперь только Господь Бог мог меня простить, и то не обязательно.
Пока мы шли по такой знакомой мне дорожке к зданию администрации, я критически осматривал начальника Академии, которого до того видел лишь однажды, на одном из приемов. Несмотря на то что вся моя жизнь была посвящена ВКС, я никогда не мог и мечтать, чтобы запретить Адмиралтейству назначить начальника, которого я толком не знал. Со времен восстания беспризорников я больше занимался гражданскими делами и укреплением нашей экономики.
Я откашлялся:
– Вы знакомы с миссис Сифорт, я полагаю? – Арлине были хорошо известны мои привычки, и, пока я размышлял, она неплохо поддерживала разговор. Бывший офицер, жена знала Академию не хуже меня.
Мы медленно шли мимо владений начальника Академии, где когда-то находился мой кабинет, и вдоль казарм, которые в кадетские годы были моим домом.
Мои помощники успели предупредить начальника Академии о пожеланиях Генсека, и он не стал нарушать привычный распорядок жизни кадетов и отрывать их от занятий ради встречи высокого гостя. Так или иначе, во дворе было почти безлюдно. Обычно здесь сновали туда-сюда толпы кадетов, выполняя какие-то поручения или, в качестве наказания, тщательнейшим образом выстригая газоны.
Хазен словно прочитал мои мысли:
– Я отменил все работы во дворе, господин Генеральный секретарь. – Он поднял глаза к небу. – Прошу прощения, надо было мне поставить тенты для защиты от солнца.
– Мне никакие навесы не нужны, – презрительно усмехнулся я, но тем не менее ускорил шаг.
– До конца недели у нас радиационное предупреждение, несмотря на защитные рассеиватели. Если гамма-излучение будет выше нормы, я отправлю большинство наших красавчиков на Фарсайд.
Корпуса Лунной Академии находились на обратной стороне спутника Земли. В этих муравейниках наши кадеты проходили практику.
– Чем позже – тем лучше.
– Они тоже так говорят, – пожал плечами он. – А вас-то в свое время разве держали здесь взаперти, в четырех стенах?
– Это было полстолетия назад. – Я принял серьезный вид. – Сейчас совсем другие времена. – К моему облегчению, мы подошли к дому начальника Академии. У меня буквально ноги подкашивались, к тому же Арлине было вредно находиться под таким палящим солнцем.
– А как тут Грирсон? – Я воззрился на воина через большой стол из красного дерева.
Сержант М'бово сказал, что мальчишка у себя в казарме.
– С ним все в порядке, настоящий трудяга, сэр. Все еще горит желанием попасть в этот Космофлот.
«Кадет весь отдает себя Космическому Флоту», – любили повторять в Академии. И эти некогда высокопарные словечки постепенно ужались до пренебрежительного «Космофлот».
– Ему ведь только пятнадцать. – Голос Арлины исполнился нежности. Сам я порой жестковато держался с курсантами-салагами, а ей всегда хотелось быть с ними более мягкой. На нашего сына, Филипа, она оказывала даже большее влияние, чем я. Конечно, став юношей, и он понял, что терпение Арлины имеет свои пределы. И переходить их не следовало – иначе оставалось уповать лишь на Господа Бога.
Не так давно, когда Филип подрос, мы с Арлиной серьезно задумались о том, не завести ли нам еще детей. Но все эти мои хлопоты на службе… Я вздохнул. Все долгое время моего пребывания на высоком посту подчиненные не отходили от меня ни на шаг, словно только я мог дать им верный совет или предостеречь от ошибки. А я в ответ многих из них спровадил на тот свет.
– Господин Генеральный секретарь? – Хазен, с папкой наготове, застыл в ожидании.
Я снова переключился на наше заседание:
– Очень хорошо, посмотрим.
Я положил его папку в стопку «нерешенных» дел. Хотя на столе перед каждым сиденьем помещался дисплей, на флоте чтили традиции. Так, на каждого кандидата в кадеты заводилась старомодная папка с бумагами.
Мой визит в Академию объяснялся двумя причинами. Во-первых, Девон являлся одним из немногих мест – за исключением нашего с Арлиной дома, – где мне не досаждали вездесущие журналисты. Территория этого учебного заведения считалась закрытой, и горько приходилось тому вертолету, который осмеливался туда залететь.
Другой мотив моего посещения Академии был более сложным. Некогда, будучи ее начальником, я отобрал нескольких кадетов для особых заданий. Из этой затеи ничего не вышло, и все они сложили головы во время одной из моих бессмысленных причуд. Однако мои преемники не учли того печального опыта, и традиция продолжалась.
Несколько лет спустя, когда я вернулся к общественной жизни в качестве сенатора, а потом и Генерального секретаря ООН, меня вконец достала пустопорожняя болтовня моих помощников-политиканов, и я стал подыскивать себе адъютантов помоложе. Я набрал свежеиспеченных гардемаринов, только что выпущенных из Академии, – но, к моей досаде, немного поварившись в политической кухне, они сделались столь же несносными, сколь и их предшественники.
Тогда мне пришло в голову, что надо отбирать их еще в пору учебы в Академии, пока они не стали гардемаринами, и затем – за небольшим исключением – посылать их на годик-другой на космический корабль. Я надеялся, что потом, когда им предложат должности в администрации ООН, они хотя бы будут помнить о флотских традициях и дисциплине. Большинство действительно о них помнили, особенно если не задерживались у меня слишком долго. Мой нынешний адъютант, Чарли Витрек, был хорошим парнем, он мне сразу понравился, но через неделю ему предстояло снова отправиться в полет, и нам требовалось прихватить с собой нескольких гардемаринов, которых я отобрал в предыдущие годы.
Вообще-то эта система всегда работала хорошо. Конечно, никому из выделенных кадетов не следовало думать, что они теперь крепкой нитью будут привязаны к Флоту. Незачем было им и слишком рьяно относиться к своим служебным обязанностям на космическом корабле. Для подготовки нужных мне кадетов я нуждался в помощи персонала, и, конечно, содействие мне оказывалось. В Академии тоже хотели, чтобы их любимчики окончательно созревали как молодые гардемарины, а если они не вполне для этого годились – никто не хотел рисковать испортить отношения с Генеральным секретарем ООН.
Ко всему прочему я обнаружил, что моя нынешняя миссия неприятно напоминает финальный отбор – нелегкую работенку по определению среди мириадов претендентов именно тех, кто достоин быть принятым в Академию. Когда я стал Генеральным секретарем ООН, мне доставило величайшее удовольствие вернуть ВКС долгожданную привилегию самим отбирать кандидатов для пополнения рядов Космического Флота.
В этот день мы с Хазеном, Арлиной и несколькими сержантами Академии просматривали личные дела кадетов, отбирая из них самых многообещающих юнцов.
У нас с Арлиной за долгие годы сложились хорошие отношения по службе. Она представляла меня на многих заседаниях, на которых иначе пришлось бы париться мне. Здесь, в Академии, ее помощь была особенно ценной, потому что мы оба были некогда кадетами и нас объединяли любовь к Космическому Флоту и знание его обычаев.
Я открыл еще одну папку:
– А как насчет… Внезапно дверь распахнулась.
– Мистер Хазен! – выкрикнул, тяжело дыша, сержант. Рядом с ним стоял рыжеволосый гардемарин.
Хазен привстал со стула:
– Как вы смеете сюда врываться, точно…
– Мы не могли до вас дозвониться, автоответчик твердил: «Просьба не беспокоить». У нас тут, ну… происшествие. Во время одевания скафандров, в проверочной камере… пять кадетов…
Я скривился, вспоминая кадетские годы. Сначала сержант научил нас, как надевать скафандры. Мы снимали и надевали их несколько дней подряд, валяя дурака, когда он за нами не наблюдал. Потом, в один прекрасный день, когда мы облачились в скафандры, он вдруг отправил нас одного за другим в герметичную газовую камеру. Половина из нас вышли оттуда позеленевшими, остальные, видно, еще до этого научились правильно застегивать скафандры.
Пятерым кадетам, глотнувшим газа, угрожало лишь расстройство желудка на день-другой да чувство голода из-за пропущенного обеда. Жестокий урок – но в не прощающем ничего космосе все закончилось бы куда как печальнее.
– Отведи их в лазарет, Грегори. – Хазен бросил на меня извиняющийся взгляд. – Прошу прощения, господин Генеральный секретарь.
– Сэр, двое из них мертвы. Остальные… врачи ими занимаются, но…
– О господи! – произнес я неестественным голосом. Хазен заморгал глазами:
– Невозможно! Как? Почему…
– Не знаю! – сквозь слезы пробормотал Грегори.
Я с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к дверям.
– Ник, подожди! – воскликнула Арлина.
Я проигнорировал ее слова. Тяжело опираясь на трость, я прошел через все административное здание, выбрался на послеполуденное солнце и поковылял по дорожке, что вела к учебным и спальным корпусам, а заодно и к находившейся посредине территории Академии камере для обучения надеванию скафандров.
Вмешиваясь в это дело, я вторгался в прерогативы Хазена, но мое потрясение было столь сильным, что я не мог сидеть сложа руки. Кадеты не должны погибать во время тренировок со скафандрами! Тем более в Девоне. Фарсайд – другое дело. У безвоздушного пространства свои законы. Если кто-то из наших подопечных расставался с жизнью, – я глубоко вздохнул, – Академии грозил большой скандал. Значит, кто-то проявил непростительную халатность. А начальнику заведения придется сегодня вечером писать письма, которые наполнят горем чьи-то дома.
Я подошел к учебным корпусам. Рядом со мной шли сержанты, присутствовавшие на нашем собрании, начальник Академии, Арлина, полуживой сержант Грегори и гардемарин, вместе с ним ворвавшийся на заседание.
Хазен набросился на Грегори:
– Доложите подробно!
– Слушаюсь, сэр. Я повел кадетов в тренажер для одевания скафандров в 17–00. Позже, чем обычно, но мы стараемся не держать их без нужды на солнце. – Сержант сделал паузу, чтобы перевести дух. – Двадцать один кадет. Роббинс был оставлен в казарме. Я видел, как они помогали друг другу надевать скафандры. Все было как всегда, сэр.
– Продолжайте!
Я открыл было рот, чтобы вмешаться, но прикусил язык. За это отвечал Хазен, а не я.
– Потом я послал их внутрь. Гардемарин Ансельм – вот он, здесь – помогал. Емкость с рвотным газом уже была там – камеру сегодня утром использовал сержант Букер. Первые четыре кадета прошли испытание без всяких происшествий.
«…Да где же, к дьяволу, эта камера для проверки скафандров? И подумать не мог, что она так далеко».
Грегори сбавил шаг, приноравливаясь ко мне.
– Кадет Сантини, когда выходила, согнулась пополам. Я помог ей снять шлем и постарался ее успокоить, но мое внимание привлекли кадеты в камере. – Он внезапно замолчал и отвел глаза, словно глядя на нечто ужасное, видимое им одним.
– Я сказал – докладывайте! – рявкнул Хазен.
– Отставить! – громыхнул я. Будь прокляты все эти условности! Все-таки я – Верховный Главнокомандующий и могу делать все по своему усмотрению. Я повернулся к Грегори:
– Вы в порядке, сержант? – Это он отвечал за безопасность кадетов, и один Господь Бог знал, что творилось у него на душе.
– Сэр… – В его глазах, устремленных на меня, была мольба. – И другим кадетам становилось все хуже. Это не их вина, они слишком молоды и не знали, что, надевая скафандр, надо все проверять и перепроверять. Я старался всех их держать в поле зрения. Сантини сняла шлем, и я думал, что у нее все хорошо. Но… – его передернуло, – когда я снова посмотрел на нее, она билась в конвульсиях. Я ничего не мог поделать. Ниче… – Он замолк на полуслове.
Я неуклюже похлопал его по плечу.
Сержант снова заговорил, на этот раз медленнее:
– В камере Форд лежал лицом вниз. Потом упал Эйкен. До меня вдруг дошло, что творится что-то ужасное, и я приказал Ансельму проветрить камеру. Но он то ли не услышал меня, то ли не понял.
Гардемарин шевельнулся, словно собираясь что-то сказать.
Я поднял руку:
– Минутку, мистер… э-э… Ансельм. Продолжайте, сержант.
– К тому времени, как я подбежал к другому входу в камеру и открыл аварийный кислородный баллон, еще двое кадетов упали. Я приказал Ансельму вытащить их – он был в скафандре, а я нет – и Вернулся к Сантини… Она лежала бездыханной. – Грегори с трудом выговаривал слова. – Когда мы вытащили остальных, еще троим стало плохо. Я позвонил в лазарет и доложил обо всем лейтенанту Ле Боу.
Наконец мы достигли камеры для проверки скафандров – приземистого, стального цвета сооружения без окон, располагавшегося за тренировочным центром. Я вспомнил раздевалку с рядами шкафчиков, через которую следовало пройти кадетам. Затем воздушный тамбур на пути к основной камере и переходной шлюз в конце.
И этих цыплят заперли в такой душегубке!
– И вы бросили кадетов там? – спросил я, сам не особенно в это веря.
– Лейтенант Ле Боу приказал мне немедленно доложить вам. – Сержант и правда мог бросить все и побежать докладывать. На Флоте принято выполнять приказы немедленно.
Мое колено нестерпимо болело. Когда мы приблизились к кадетам, которых выворачивало наизнанку, я про себя грязно выругался. Одни плакали, другие молча распластались на траве. Пятеро ребят лежали неподвижными серыми комками, над ними колдовали три фельдшера с походными сумками. Лейтенант наблюдал за всем этим, сложив руки на груди.
Кадет-капрал, увидев нас, дрожащим голосом воскликнул:
– Смирно!
– Оставайтесь на своих местах, – проскрипел я и бросил взгляд на одного из несчастных:
– О господи! – Изо рта и из глаз у него текла кровь. – Слушайте, вы, хоть кто-нибудь остался жив?
Фельдшер поднял голову, и взгляд его был зловещим. Он покачал головой.
– Как это произошло? – спросил я.
– Не знаю. – Он устало опустился коленями на траву. – Мы опоздали на три минуты. Они умерли. Мы уже ничего не могли поделать.
Я повернулся к М'бово:
– Сержант, проводите кадетов в казармы.
Чем скорее эти ребята покинут место трагедии – тем лучше.
– Разрешите мне с ними пойти, – попросил Грегори. – Это должен сделать я.
– Нет, я хочу, чтобы ты оставался здесь. – Если в гибели кадетов виноват Грегори, то лучше ему держаться подальше от тех, кто остался в живых. – Сержант М'бово, побудьте с ними. Проследите, чтобы в ближайшие три дня их не перегружали работой.
– Слушаюсь, сэр. – Больше ему в ответ на недвусмысленный приказ и сказать было нечего. Хотя я и ходил в гражданском, и не занимал никакого места в военной иерархии, но все ж таки являлся Генеральным секретарем ООН. – Ну, пацаны, марш в казармы. Шире шаг!
Когда они отошли подальше и уже не могли нас слышать, Хазен предложил:
– Надо бы дать им какие-то дополнительные упражнения, чтобы не сидели сложа руки.
Я, в молодые годы, скорее всего, тоже так бы сделал.
– Оставьте их в покое. Им надо пропустить это через себя. – Я повернулся к рыжеволосому гардемарину:
– А теперь хотелось бы услышать вашу версию происшедшего.