Файнток Дэвид. Надежда патриарха

   В третий раз после гибели Алекса я позвонил Мойре Тамаровой. Настоятельно попросил ее приехать на следующий день вместе с сыном и дочерью в Вашингтон и погостить недельку в моей резиденции. Я едва знал жену Алекса, хотя, возможно, мы с Арлиной и могли бы немного ее утешить.
   Как только я положил трубку, мне позвонил Джеренс Бранстэд:
   – У вас все в порядке, господин Генеральный секретарь? Не нужен специальный вертолет? Сотрудники в помощь?
   – Нет, и ты тоже не нужен.
   – А этот отель – всем доступен?
   Как обычно, я отключил изображение, но мог представить, что у него на лице.
   – Хватит причитать.
   – Сэр, ваше безрассудное поведение только играет на руку Валера. На днях он собирается поставить на голосование вопрос о вотуме недоверия вам.
   – Пусть делает что хочет. Ты поэтому звонишь?
   – Нет. Епископ Сэйтор хочет с вами встретиться. Я застонал:
   – Снова эти патриархи? Так скоро?
   – Только вы вдвоем, приватно и неофициально и срочно.
   Это было любопытно, но я не мог взять в толк, зачем Сэйтору такое понадобилось.
   – Завтра я буду дома.
   – Я организую встречу в Ротонде.
   – Нет. – Я покачал головой, забыв, что он меня не видит.
   – Вы предпочитаете в соборе?
   – Если он так хочет, пусть приезжает ко мне в резиденцию.
   – Сэр, он же старейшина.
   – А я – Генеральный секретарь. Спокойной ночи, Джеренс. – И отключил связь.
   Я злобно посмотрел на свою сумку с вещами. Она стояла в другом конце комнаты. Пожалуй, мне слишком хлопотно было бы ее разбирать. На мгновение я подумал, что можно попытаться спать, не переодеваясь, просто закрывшись одеялом.
   А зачем у меня здесь гардемарин с кадетом? Я уселся прямо и позвонил к ним в комнату:
   – Ансельм? Зайди-ка, ты мне нужен.
   Через несколько мгновений гардемарин проскользнул через соединявшую наши спальни дверь. Воротник у него был перекошен, как будто он одевался наспех.
   – Да-с-ср?
   – Моя сумка.
   – Что с ней?
   Я сердито указал на сумку.
   – Дай ее сюда.
   – Слушаюсь, сэр. – Он, пошатываясь, проковылял по комнате и едва не упал. Лицо его было красным. Он уронил сумку ко мне на кровать. – Что-нибудь еще?
   – Повесь, пожалуйста, мою куртку. – Я попытался вытащить руку из рукава.
   – В то время как она на вас надета? – Он хихикнул. Я с подозрением на него посмотрел:
   – Дай-ка я понюхаю… да ты пьян!
   – Я, – с достоинством ответил он, – не при исполнении. – И рыгнул.
   Тут же гардемарина стало рвать. Он медленно согнулся, и его вывернуло прямо на мои ботинки.
   – Ансельм!
   Я попытался увернуться, но не сумел: мои нижние конечности словно сковало цементом. Гардемарин повалился рядом со мной и начал стонать. В отчаянии я отпихнул его.
   – Дэнил! Иди сюда, быстро! Бевин! – Наверное, меня было слышно в номерах двадцатью этажами выше.
   Вбежал кадет, на котором были только шорты с футболкой. Он резко остановился:
   – Кадет Бевин докла… О мой боже!
   – Убери это… этого типа отсюда! Не отпускай его… держи!
   Но было поздно. Ансельм стал оседать на меня, нарушая с таким трудом обретенное равновесие. В следующее мгновение он упал на меня, оттолкнув Бевина на лужу своей рвоты.
   Я со своего места как мог отстранял его. Бевин через мгновение пришел в себя и стащил Ансельма с кровати. Он протянул мне руку, я ухватился за нее и приподнялся.
   – Убери его из моей комнаты! – Кадет затоптался на месте. – Ты что, не видишь, что он на ногах не стоит? Тащи его! – Немного поколебавшись, Бевин подчинился.
   Мои ботинки и штанины перепачкались в рвоте. Вонь была страшная. У меня слезы стояли на глазах. Пожалуйста, Боже, не позволяй подобному случаться в моей жизни! Я был весь покрыт блевотиной гардемарина и не я мог очиститься.
   Бевин просунул голову в щель:
   – Могу я… Вам нужна помощь?
   – Оденься, – простонал я. Он исчез. Через несколько мгновений он вернулся и встал, переминаясь с ноги на ногу в своих только что до блеска начищенных ботинках.
   К этому моменту я уже расстегнул брюки. Неимоверным усилием переместил бедра на край кровати.
   – Убери все это… помоги мне. Господи Иисусе! – Меня всего трясло.
   – Сэр, не волнуйтесь, – успокаивающе промолвил он. – Здесь совсем немного, позвольте я все сделаю. – Он стянул мои брюки до щиколоток и снял их. Сбегал в ванную, вернулся с полотенцами, прикрыл грязь на одеяле. – Сядем в кресло, сэр. Одну минутку. – Он говорил таким тоном, каким я, помнится, обращался к маленькому Филипу, когда тот начинал капризничать.
   Еще через несколько минут, чистый и успокоившийся, я вернулся из ванной. Дэнил спокойно сидел, наблюдая, как служитель отеля чистит и сушит одеяло.
   – Надеюсь, вы не имели в виду, чтобы я сам этим занялся, сэр?
   – Нет, спасибо тебе.
   Я обнаружил, что мне трудно смотреть ему в глаза. Меня без конца колбасило от раздражения – он же заботился и ухаживал за мною.
   Когда служащий отеля ушел, я подкатил кресло поближе к кадету и тихо спросил:
   – Как долго это продолжается? – Я показал рукой на комнату Ансельма.
   – Я совсем недавно знаю мистера Ансельма, – осторожно ответил кадет. – С тех пор, как он привез меня в Вашингтон.
   Меня бросило в краску. Я предложил ему предать приятеля, даже хуже – старшего офицера. На Флоте не принято так делать.
   – Простите, мистер Бе… Дэнил. Я хотел… – Я легонько шлепнул его по колену, словно хотел подбодрить. – Это очень трудно.
   – Что, сэр?
   – Быть парализованным.
   А еще – быть Генсеком. Становиться старше и важнее. Жить не в согласии с Господом Богом. Он ждал.
   – Дэнил, помоги мне выбраться из кресла. Нет, не на постель. – Я указал на пол рядом с кроватью, чтобы прислониться к матрасу. – Еще, а то я упаду.
   – Что вы собираетесь делать, сэр?
   – Молиться.
   – На коленях?
   – Не думаю, что иначе Господь меня услышит.
   В детстве отец заставлял меня молиться, стоя на коленях. В наши дни это было не принято, я и почувствовал смущение перед мальчиком. Но я исполнился решимости это сделать.
   Я не владел ни одним своим мускулом ниже бедер. Буквально упав на колени, я уселся на собственных ногах.
   Я сделаю это!
   Я наклонился вперед, сложив перед собой домиком ладони.
   К моему большому изумлению, Дэнил Бевин опустился на колени рядом со мной. Он склонил голову.
   – Я думал, твои «зеленые» – атеисты.
   – Да, но я – нет, – немного вызывающе ответил он. Молитва была недолгой.
   – Прости меня, Господи. Прости за то, что я сделал, и за то, что я есть. Но ты все знаешь. Если ты слышишь меня – если слышишь, несмотря на все мои прегрешения, – умоляю тебя помочь мне. – Я хотел попросить, чтобы он вернул мне возможность ходить, но сам покраснел от такой своей наглости. – Помоги мне быть справедливым, действовать мудро по отношению к тому, что в моей власти, поймать анархистов-«зеленых», которые сбивают рабов твоих с пути истинного. Благослови Индиру Рай, которая погибла, исполняя свой долг, и Алекса, который погиб по причинам, которые мне не ведомы. И благослови этого горячего юношу рядом со мной, по отношению к которому я был так пристрастен. И если ты можешь каким-либо образом наградить меня… я этого не заслуживаю, но я так долго… что… Даруй немного мира… Аминь. – Я не осознавал, что говорю вслух.
   Чтобы не пустить слезу, я часто заморгал.
   Бевин помог мне забраться на кровать, пристроился в кресле рядом. Я сидел молча, смотря в пол. Это был длинный день.
   Раздался стук в дверь. Вошел гардемарин Ансельм с красным лицом:
   – Мне ужасно жаль.
   – Дэнил, пойди в свою комнату. Это касается только нас двоих.
   – Слушаюсь, сэр.
   – И спасибо тебе. За все.
   Он застенчиво улыбнулся и вышел. Я жестко указал на кресло. Ансельм сел с покорным видом.
   – Вы понимаете, что вы – алкоголик? – холодным голосом спросил я.
   – Я нет, сэр. Я всего лишь…
   – Вы что, привезли спиртное с собой? – Обычно молодой человек его возраста не может заказать в ресторане выпивку без риска самому, вместе с официантом, загреметь в колонию. Но, согласно Закону Генеральной Ассамблеи, гардемарин считается взрослым и обладает всеми соответствующими правами. Он может голосовать, выпивать и, значит, ломать свою жизнь.
   – Да… нет, я… нет, сэр.
   – Как же это так получается?
   Различия между ним и Бевином были разительными. Кадет, еще совсем мальчик, обладал добрым сердцем и порядочностью. А этот пьяный оболтус позорил Флот.
   Он заерзал в кресле:
   – И так, и так. У меня было немного с собой, и я заказал еще в отеле.
   – И вы утверждаете, что вы не алкоголик?
   – Я не нарушал закона, – угрюмо проговорил он. – И я дождался, пока освобожусь от выполнения своих обязанностей.
   Но я был безжалостен:
   – Был ли хоть один день без выпивки с тех пор, как вы прибыли в Вашингтон?
   Он уперся взглядом куда-то рядом со мной. В глазах его была тревога:
   – Думаю, нет. Всего лишь… пара рюмок – и мир делается ярче.
   – Воображаю, скольких усилий вам стоило стать гардемарином.
   Он вздрогнул:
   – Боже, вы собираетесь уволить меня со службы?
   – Это может сделать только ваш командир. – Как гражданское лицо я не имел почти никаких прав по отношению к нему, кроме как отправить обратно в Девон.
   Я вздохнул. В Академии Ансельм хорошо если отделается поркой. Скорее, Хазен выгонит его со службы, чего он и опасается. А мне-то какое до этого дело? Он этого заслужил. И не только своим пьянством – он портит добрые отношения Флота с Генсеком. А если хоть слово будет кому-то сказано о том, что он на меня сблевал… Мне будет головы не поднять.
   – Сэр, я… – расплакался он вдруг. – Мне так стыдно.
   – И поделом.
   – Ваши ботинки. – Он всхлипнул. – Я заплачу за них. Если я хоть что-то могу сделать, хоть каким-то способом… – Парень поднял заплаканное лицо. – Вы – Генеральный секретарь, а когда-то вы были начальником Академии. Я был так горд встречей с вами. А меня вырвало на вас… – Он начал раскачиваться, держа голову руками. – О боже, мой боже.
   Если он думал, что этот спектакль возымеет какое-то действие на меня, то жестоко ошибался. У меня не вызывал никакого сочувствия молодой нахал, который… В моей памяти стал всплывать исполненный страданий гардемарин в своем первом увольнении, крепко обхвативший унитаз в баре Лунаполиса…
   Я откашлялся.
   – Во-первых, ты не будешь больше пить. Шесть месяцев. Ни рюмки.
   Он побледнел, но промолвил только:
   – Слушаюсь, сэр.
   – Ты опозорил Флот.
   Он опустил глаза и снова покраснел:
   – Да, сэр.
   – Позови мистера Тилница. Он в соседней комнате. Спустя несколько секунд Марк стоял в дверях, скрестив руки на груди.
   – Мистер Ансельм, вы будете выпороты. – Я наклонился вперед, опершись на одну руку. Другою я приподнял его подбородок. – Я бы сделал это сам, если б мог.
   В глазах гардемарина читалась мольба, но он сказал только:
   – Да, сэр.
   – Как гражданское лицо я не вполне уверен, что обладаю таким правом. Но, если вы возражаете, я отправлю вас к начальнику Академии Хазену с объяснительной запиской.
   – О, нет, сэр!
   – Очень хорошо. Марк, честь сделать это предоставляется тебе. У нас нет скамьи и розог, поэтому воспользуйся своим ремнем. Иди, парень, и считай, что тебе повезло.
   Ансельм неуверенно поднялся, хотел что-то сказать. Потом вяло побрел в спальню Марка.
   Я лег на кровать, выключил свет и стал слушать отчаянные крики гардемарина.

8

   Я зевнул. День начался рано, позади был долгий трансатлантический перелет с безмятежно спавшим кадетом и подавленным гардемарином. Потом – встреча с Арлиной, Филипом и Джаредом Тенером. Я говорил мало, так как мне это было почему-то трудно в их присутствии, а больше потому, что у меня перед глазами еще стояли разрушенные залы и трупы несчастных. Нисколько не подняло мне настроение и смиренное, почти почтительное поведение Джареда.
   Позже, у себя в кабинете, я пыхал злостью перед экраном мобильника. Мне всегда были не по душе голографоконференции. Карен Варне была со мной, Бранстэд – в Ротонде, а генерал Доннер – в Париже.
   – Вы называете это прогрессом? Ну-ну.
   Я посмотрел на экран. Ко всем моим несчастьям добавилась еще боль в спине.
   Доннер отстукивал пальцами по столу, и от этого изображение его лица дрожало.
   – Мы опознали обоих террористов из музея. Это важный прорыв в деле.
   – Один был уже мертв.
   – Оказалось, что нет. Я говорил, что его уже четыре года назад объявляли мертвым.
   Карен молча наблюдала за этим представлением.
   На экране появился Бранстэд.
   – Что беспокоит меня даже больше, чем эта атака… – Он потер глаза. – Террористы слишком хорошо организованы. Они смогли пронести бомбу в Ротонду, установить ее, проследить за передвижениями Генсека, обеспечить своих людей фальшивыми удостоверениями. Большая у них группа?
   – Огромная, – подалась вперед Карен. – Слишком большая, чтобы позволять им и дальше дразнить нас. Убить господина Генерального секретаря! С детектором лжи мы их быстро накроем.
   – Если их так много, – заметил я, – почему мы никак не можем выйти на их след?
   Бранстэд прокашлялся:
   – Людям это вряд ли понравится, детектор лжи был в ходу только в Мятежные века. Ну, посадим нескольких болванов за решетку. Кто-то может прихвастнуть некстати, кто-то решит нас анонимно разыграть. Думаю, отыщется не больше двенадцати человек. Стоит ли выдувать эти мыльные пузыри?
   Мы встретились глазами, каждый надеялся, что заговорит кто-то другой. Я стал размышлять вслух.
   – Мы ищем не там, где надо. – Мои слова вызвали удивленные взгляды. – Я имею в виду: а что если их не так много, как мы думаем?
   – Столько атак в разных местах… – усомнился Джеренс.
   – Я вчера вечером был в Лондоне, а сегодня вернулся домой. Мы можем быстро передвигаться, а они? Нет, послушай меня, Джеренс. Как много мы на самом деле знаем об этих парнях? Один был в аэропорту, сейчас он мертв. Сержант Букер из Академии. Еще кто-то подложил бомбу в Ротонде. Пятеро в музее – но двоих они потеряли. Их, может статься, всего полдюжины, – Я потянулся, стараясь унять боль в спине.
   – Фальшивые удостоверения, емкость с нервно-паралитическим газом…
   – Подумайте, насколько легче законспирироваться двоим или троим, чем целому войску. Предположим, что Букер пронес емкость, а его друзья наполнили ее.
   – А как они достали ядовитый газ?
   – И как они сделали бомбу? – спросила Карен Варне.
   – Как они ее пронесли?
   – Почему вам все кажется таким сложным? – спросил я. – Мы знаем, как попал нервно-паралитический газ в Академию – через сержанта Букера. С аэропортом еще проще: они подъехали к воротам. Теперь возьмем бомбу. Проверьте всех, кто за три дня до взрыва имел или мог иметь доступ в Ротонду. Один из них и есть террорист.
   – Да это сотни человек, – сказал Доннер. – Сенаторы, члены Генеральной Ассамблеи, их советники…
   Карен Барнс продолжала хмуро гнуть свое:
   – Детектор лжи с применением наркотиков все нам скажет.
   – Больше нельзя. У нас нет на это права.
   – Вы могли бы объявить военное положение. Я почувствовал, что меня бьет озноб.
   – И не заикайтесь об этом. – Карен, конечно, была возмущена историей с бомбой, но даже при этом ее жесткость казалась почти жестокостью.
   – Сколько еще трупов вам надо увидеть?
   – Это не… – Раздался стук в дверь. – Да?
   Вошел гардемарин Ансельм – в отутюженной униформе, волосы причесаны, лицо чисто вымыто. Четко отдал честь.
   – Прошу прошения, сэр, но прибыл епископ Сэйтор. Два вертолета на посадочной площадке.
   – Почему сообщаешь об этом ты? Это не входит в твои обязанности здесь.
   – Да, сэр. То есть нет, сэр. Кадет Бевин отправился их встретить. А я подумал, что вы захотели бы узнать об этом немедленно.
   – Очень хорошо. Кто с ним?
   – Я не знаю, но у троих человек оружие.
   Карен застучала по клавишам мобильника:
   – Арни? Кто это там – церковные секьюрити? Ты можешь их разоружить? Ну, держи их в отдалении от дома. Нет, это окончательно. Я сейчас буду. – Она бросилась к дверям.
   – Гардемарин, проводите старейшину в дом. Постарайтесь не наблевать на него.
   Ансельм покрылся пунцовыми пятнами:
   – Слушаюсь, сэр. Бранстэд с экрана спросил:
   – О чем это вы?
   – Было тут давеча одно небольшое происшествие. Не бери в голову.
   – Господин Генеральный секретарь… – Джеренс замялся. – В прошлый раз я выступал против детектора лжи, но после трагедии в музее… Я согласен с Карен.
   – Я не буду объявлять военное положение. Как бы вы меня ни убеждали, этого не будет. – Я сердито посмотрел на Доннера:
   – Перехватили еще какие-нибудь бакалейные пересуды?
   – Нет. – Генерал не пытался скрыть свое разочарование. – Мы готовы начать прослушивание разговоров. Я расставил оперативные посты по всей Англии.
   Я непроизвольно хихикнул:
   – Любопытно: вы поволочете в кутузку бакалейщика при первом упоминании в разговоре баклажана?
   – Это не смешно, господин Генеральный секретарь. Вам это известно лучше, чем кому-либо. – Его изображение начало гаснуть.
   – Зря вы так, мистер Сифорт. – Джеренс говорил с сожалением. – Он донельзя расстроился.
   – Я с ним помирюсь, – вздохнул я. – А пока все.
   – Будьте дипломатичны с Сэйтором, ладно?
   – Я всегда дипломатичен. – Я не оставил ему возможности ответить. – На выход, кресло. В гостиную.
   Епископ Сэйтор с удобством расположился на моем любимом диване. Рядом с ним стояли и сидели три его помощника. Напротив них в смущенной позе застыл Бевин.
   – Стоп, кресло. Это должна быть приватная беседа?
   – Почему вы меня об этом спрашиваете? Я отвечаю лишь за перемещения.
   – Молчи, кресло. Я говорю со старейшиной. – И снова у меня заныла спина.
   – Эти джентльмены – мои доверенные лица, – с деланным смирением промолвил Сэйтор.
   Сам хотел приватной беседы, а теперь… Я был не настроен играть в такие игры.
   – Тогда здесь будет Карен Барнс и мой кадет. И моя жена. Я позову их.
   – В этом нет необходимости. Я пойду вам навстречу. – Он махнул рукой, и трое его людей двинулись к дверям.
   – Могу я быть вам чем-нибудь полезным, сэр? – спросил Бевин.
   – Да. Встань за дверью. Смотри, чтобы нас не беспокоили.
   «Смотри, чтобы эти сэйторовские ребята не подслушивали», – хотел я ему сказать, но не мог. Я не имел права даже думать так, но моя больная спина делала меня несдержанным.
   Епископ скептически меня оглядел.
   Я ждал.
   – Я молюсь, чтобы вы оправились от этого ужасного ранения.
   – Да. – Я был уверен лишь в том, что он не осыпал Господа Бога проклятиями за то, что я был здоров.
   – Мистер Сифорт, то, что я хочу сказать, довольно тяжело. Вы больны и все еще немного не в себе.
   Так и есть, но скоро мне сделают операцию по методике Дженили. Я всеми силами к этому стремился.
   – Взрыв бомбы шокировал многих людей из разных слоев общества. У большинства влиятельных граждан ваша политика вызывает сожаление. – Мое лицо окаменело. – Позвольте без околичностей, господин Генеральный секретарь. Я хочу, чтобы вы ушли в отставку.
   – Очень хорошо.
   – Очень хорошо, и вы уйдете в отставку?
   – Очень хорошо, что вы хотите, чтобы я ушел в отставку.
   – И вы уйдете.
   – Нет.
   – Почему?
   Хороший вопрос. Он ведь, помимо всего прочего, олицетворял мощь и авторитет Церкви.
   Нет, он ничего не олицетворял. Вот патриархи – да, все вместе.
   – Ну, мистер Сифорт?
   Ненавижу, когда на меня давят. Не будь он таким самонадеянным, знал бы это. Я подался вперед, ухватившись за подлокотники кресла, чтобы не упасть:
   – Епископ Сэйтор, какого дьявола вы вбили себе в голову, что можете вмешиваться в политику?
   У него перехватило дыхание. Я продолжал наседать.
   – Вы требуете моей отставки, но, очевидно, говорите не от имени Церкви. Патриархи выведывают все секреты моей администрации. Мне это известно из вашего заявления «Всему миру на экране». – Он покраснел. – Но даже если вы соберетесь все вместе, у вас не будет права требовать моей отставки.
   – Мы представляем волю Господа Бога!
   И что мне, когда упомянуто Его имя, оставалось делать? Я хотел быть смиренным, но издевательский тон Сэйтора заставил меня изменить свои намерения.
   – Вы можете высказать недоверие мне, даже отлучить от церкви, если до этого дойдет. Не больше. Но только Генеральная Ассамблея вправе вынести мне вотум недоверия и тем самым отправить в отставку. Или избиратели проголосуют за моего соперника на всеобщих выборах. Правительства уходят только так.
   – Это то же самое. Если мы объявим, что вы утратили наше доверие…
   – Сделайте так. Перейдите публично на противоположную позицию. Я не стану спорить.
   – Тогда зачем так упрямиться?
   – Потому что, сэр, вы много на себя берете! – Глаза у меня засверкали. – Лига экологического действия будет подкапываться под наше правительство, стараться низвергнуть общество в хаос. У них есть вполне легальные способы изложения своих взглядов. Но они игнорируют законные средства, говорят языком бомб. Они противостоят воле Бога, правительство которого я возглавляю.
   – Но…
   – И вы делаете то же самое! Разве Хартия ООН дает право старейшине патриархов отправлять в отставку Его правительство? Разве доктрина церкви позволяет патриархам объединяться с какой-нибудь политической партией?
   – Послушайте…
   – Нет, сэр, вы послушайте. – Я крутанул колеса кресла и проехал немного вперед. – Я буду выполнять свою работу, так как мне это поручено Господом Богом. Обратитесь в Ассамблею с просьбой отправить меня в отставку, если у вас есть такое намерение. Может, они на это и пойдут. – Я нисколечки не сомневался, что не пойдут. Особенно если узнают, как я здесь беседовал с Его представителем на Земле.
   Сэйтор встал с бледным лицом:
   – Вы богохульствуете!
   – В таком случае отлучение от церкви будет лекарством. – Я спокойно смотрел, как он кипит от ярости. – А пока вы будете собираться это осуществить, я не желаю больше слышать этой ереси.
   – Ереси?! – Он был близок к апоплексическому удару.
   – А чего же еще? Вы пытаетесь нарушить нашу Хартию и доктрину Церкви, чтобы свергнуть Его правительство! – Глаза епископа округлились. – Из любви к Его Церкви, сэр, я ничего не скажу прессе о том, что здесь происходило. Чувствуйте себя свободно и делайте какие угодно заявления. – Я показал на дверь. – Ансельм! Гардемарин!!
   Дверь распахнулась.
   – Гардемарин Ансельм докладывает…
   – Наше совещание закончилось. Проводите епископа Сэйтора к вертолету, если он не хочет немного перекусить.
   Я остался один у себя в комнате, ожидая, когда сердце перестанет бешено стучать, а дыхание выровняется. Я откинулся назад. Тут же дала знать о себе спина. Я застонал.
   Через некоторое время в дверь постучали.
   – Что там еще?
   Дэнил Бевин закрыл за собой дверь, прошагал по ковру, встал по стойке смирно и, как на параде, отдал честь.
   – Да, кадет? Его глаза сияли:
   – Вы были… величественны, сэр! Я выпрямился или попытался.
   – Ты шпионил? Это достойно презрения. – Я закрыл ладонью микрофон кресла. – Ты будешь выпорот. Нет, исключен из Академии. Если у тебя недостало чести…
   – Вы же приказали мне стоять у двери!
   Я задвигал желваками. Грубиян! Как смеет этот невоспитанный пацан защищать нечто столь презренное, как подслушивание? Какая наглость. Что…
   Между тем я сам велел ему стоять у дверей, чтобы приспешники Сэйтора не сделали то, что сделал он.
   – Хм-м-м. – Это было все, что я смог выговорить.
   – Можно мне сказать? – умоляюще произнес он. Я кивнул. – Сержант часто рассказывал нам о тех днях, когда вы были в Академии. О том, как вы с адмиралом Торном выполняли вашу секретную миссию. Как позже вы один противостояли космическим рыбам. Сэр, я… – Он смущенно поежился. – Иногда я не верил всему тому, что о вас рассказывали. Но сегодня вы были великолепны. Старейшина вел себя вызывающе, но вы не дрогнув осадили его. Теперь я понимаю, в чем суть дела.
   – Чушь какая. Никогда не слышал большей ерунды.
   – Все так и есть, сэр. Благодарю вас за то, что вы? меня сюда взяли. Это… я…
   – Вчера ты просил меня, чтобы я отправил тебя обратно.
   Я словно остановил ветер, надувавший его паруса. Парнишка поник.
   – Да, сэр. Я… – Он прикусил губу. – Вздор.
   – Бевин! – Я бы сказал кое-что еще, но его глаза были влажными. – Все в порядке, мальчик. Иди сюда. – Я пожал ему руку. – Не будем больше говорить об этом.
   – Благодарю вас, сэр, – произнес он почти шепотом.
   – Помоги мне подняться в мой кабинет. – Я прокатился по комнате, весь сияя от его похвалы.
   В течение двух часов мы с Дэнилом напряженно работали, разбирая самые важные из скопившихся бумаг. К своему удивлению, я обнаружил, что кадет отличается прилежанием и не жалуется, какое бы задание я ему ни давал. Когда он занялся докладом Боланда о гравитронных работах в Волгограде, то быстро пробежался глазами по бумаге и задал несколько конкретных вопросов, которые заставили меня задуматься. Да, нам нужна их продукция, но так ли она необходима, если ее выпуску сопутствует так много металлических отходов? Я решил навести справки.