Страница:
коммунистов примкнула к левым эсерам, не может быть и речи". (Перед съездом
Советов. -- Свобода России, No 63, 4 июля 1918, с. 3.)
Известия ВЦИК, 4 июля 1918, No 137. Отчет о речи Свердлова.
Ленин. Сочинения. 4-е изд., т. 27, с. 471-472.
Москва, 5 июля. Первый день съезда. -- Свобода России, No 64, 5
июля 1918, с. 1.
Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 44.
The Trotsky's Papers, v. 1, pp. 48-55.
Пятый Всероссийский съезд, с. 36; Свердлова. Я. М. Свердлов,
с. 360.
Еще до начала работы съезда левые эсеры предупреждали, что
если у них и не будет на съезде большинства, то только за счет
"разъяснительной" тактики мандатной комиссии. "Тактика ман
датной комиссии вызывает среди левых эсеров сильное недоволь
ство; они предполагают выступать на съезде с решительным про
тестом против допущенных ею нарушений и проявленного ею
пристрастия при проверке мандатов". На этой почве и ожидалось
всеми "первое крупное столкновение между большевиками и
левыми эсерами", причем было ясно, что "оппозиция левых эсе
ров будет вообще носить на этом съезде более решительный и
уверенный характер", поскольку "рост их представительства, ока
завшийся неожиданным не только для большевиков, которые
предвещали им на предыдущем съезде полное банкротство пар
тии, но и для них самих, окрылил их надежды" и они были
намерены "дать большевикам решительный бой и по вопросам
внешней политики, и по ряду вопросов внутренней политики
советской власти" (Накануне съезда Советов. -- Свобода России,
No60, 3 июля 1918, с. 2).
Троцкий. Сочинения, т. 17, ч. 1, прим., с. 715.
Пятый Всероссийский съезд, с. 37.
Ленин. ПСС, т. 36, прим., с. 628-629.
Свердлов. Избранные произведения, т. 2, с. 236; Свердлов. Из
бранные статьи и речи, с. 91. Одним из таких вопросов было
введение смертной казни.
Отклики печати. -- Свобода России, No 64, 5 июля 1918, с. 1.
"Тысячу раз неправа Спиридонова, когда подносила вам отдель
ные факты, что она была у меня, будто бы унижалась и просила...
Должна быть плоха эта партия, если ее лучшие представители
унижаются до сказок. У меня лежит письмо тов. Спиридоновой
-- она очень часто обращалась ко мне письменно -- это письмо я
завтра же найду и передам" (Ленин. ПСС, т. 36, с. 497; Ленин.
Сочинения. 4-е изд., т. 27, с. 424-425). Ленин, разумеется, "завтра
же" письма не нашел и не передал, а совсем наоборот -- арестовал
Спиридонову и разогнал партию левых эсеров.
Однако вряд ли вслед за Адамом Уламом стоит связывать реакцию
левых эсеров на речь Ленина и "восстание" левых эсеров (Ulam.
The Bolsheviks, p. 424; он же. A History of Soviet Russia, p. 33.) По
свидетельству присутствовавшего на съезде Локкарта, многие ле
вые эсеры восторженно аплодировали речи Ленина (Локкарт.
Буря над Россией, с. 291). Наконец, не меньшей агрессивностью
отличались на съезде большевики, и можно также предположить,
что большевики "готовили восстание против левых эсеров".
Пятый Всероссийский съезд, с. 74.
Вот отрывок из этой речи: "...Я, которая с самого начала выхода
из тюрьмы спаялась с ними в борьбе, я в партии социалистов-ре
волюционеров была без передышки и делала очень много (смех)
для того, чтобы расколоть партию социалистов-революционеров,
чтобы отмежеваться от правых... Я, связанная с крестьянством, вы
знаете, как сильно, я с искренностью, в которой вы не можете
сомневаться (голос: "Нахалка!"), вы, товарищи, большевики,
крестьяне..." (там же, с. 55). Шум в зале не дал ей закончить
фразы. В этом месте большевики устроили обструкцию оратору и
сорвали речь.
Как и во время разгона Учредительного собрания, Ленин внешне
хотел выглядеть спокойным. Он "сидел за столом, читая что-то,
почесывал темя и не обращал никакого внимания" на "слова и
выкрики" Спиридоновой (Е. 6 июля -- в Большом театре, с. 12).
Это подтверждается мемуарными источниками. Свердлова пишет,
что "отношения с левыми эсерами после Четвертого съезда Сове
тов" и "выхода представителей левых эсеров из Совнаркома все
ухудшались. Яков Михайлович постоянно говорил, что и во ВЦИК
с ними стало невозможно работать" (Свердлова. Я. М. Свердлов,
с. 356).
Правда, не все считали слияние левых коммунистов и левых
эсеров возможным. "Что касается левых коммунистов, -- писал
современник, -- то они, вопреки сообщениям газет, ни в какие
соглашения с левыми эсерами не вступали и не могут вступать.
Их разногласия с большинством потеряли в настоящее время свою
остроту, и разница между ними и большинством -- только в
оттенках. Партийная же дисциплина среди большевиков так ве-
416
лика, что голосовать коммунисты во всяком случае будут с большинством
своей партии, а не против него" (Накануне съезда Советов. -- Свобода России,
No 60, 3 июля 1918, с. 2).
Бюллетень оппозиции, апрель 1938, No 65, с. 13-14.
Правда, 15 декабря 1923, No 285; 16 декабря 1923, No 286.
Там же, 3 января 1924, No 2. Заметим, что все это писалось еще
при жизни Ленина.
Гусев. Партия эсеров, с. 216.
417
Если бы стороннику мировой революции и противнику Брестского мира
левому коммунисту А. А. Иоффе в марте 1918 года сказали, что он станет
первым полномочным представителем советской России в империалистической
Германии, он, вероятно, счел бы это неудачной шуткой. Сама идея обмена
посольствами советской республики и кайзеровской Германии показалась бы ему
откровенной издевкой. Однако ЦК большевистской партии уступил Ленину еще и в
этом вопросе: установлении дипломатических отношений между РСФСР и
Германией. Посылка в Германию ярого противника Брестского мира и левого
коммуниста Иоффе было условием, на котором большинство ЦК соглашалось
установить отношения с империалистической державой: Иоффе ехал в Германию
для координации действий немецких и русских коммунистов по организации
германской революции1.
Немцы назначили послом в РСФСР графа Мирбаха, уже проведшего ранее в
Петрограде несколько недель2. Мирбах прибыл в Москву 23 апреля.
Посольство разместилось в двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове
сахарозаводчика и коллежского советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом
No 5). Приезд посла совпадал по времени с переворотом на Украине, с занятием
германскими войсками Финляндии, с планомерным (пусть и постепенным)
продвижением немецких войск восточнее линии, очерченной Брестским
соглашением. Разумеется, советское правительство дало знать Мирбаху о своем
недовольстве, как только для этого представился случай -- при вручении
верительных грамот 26 апреля. Через три дня Мирбах сообщал рейхсканцлеру Г.
Гертлингу, что германское наступление на Украине "стало первой причиной
осложнений". Финляндия стояла на втором месте. Чичерин высказал не-
довольство в достаточно дипломатичной форме ; резче был Свердлов,
выразивший надежду, что Мирбах сможет "устранить препятствия, которые все
еще мешают установлению подлинного мира". Вручение верительных грамот посла
проходило в самой простой и холодной обстановке. По окончании официальной
церемонии Свердлов не предложил ему сесть и не удостоил личной беседы .
Как человек Мирбах не мог симпатизировать коммунистическому режиму. Не
случайно один из историков называет его представителем "наиболее реакционных
феодально-аристократических кругов кайзеровской Германии", считавшим
"советский строй в России недолговечным" и связывавшимся "с теми группами
русских контрреволюционеров, которые, как ему казалось, должны были скоро
прийти к власти" . Впрочем, в этой формулировке больше шаблонного. Очевидно,
что весной 1918 года "Мирбах хотел сближения Германии с советской Россией" .
Как дипломат Мирбах был объективен и тонок. Его донесения рейхсканцлеру
Гертлингу и статс-секретарю по иностранным делам Р. Кюльману, в целом,
говорят о верном понимании им ситуации в советской России. 30 апреля, в
отчете о политической ситуации в РСФСР, Мирбах не замедлил описать главное -
состояние анархии в стране и слабость большевистского правительства, не
имеющего поддержки населения . Мирбах при этом считал, что интересы Германии
все еще требуют ориентации на ленинское правительство, так как те, кто
сменят большевиков, будут стремиться с помощью Антанты воссоединиться с
отторгнутыми по Брестскому миру территориями, прежде всего с Украиной.
Противодействию Антанты уделялось в деятельности германского посольства
в Москве первостепенное значение. Предотвращение соглашений между советским
правительством, с одной стороны, и бывшими союзниками России -с другой, было
одной из главных задач Мирбаха. Между тем союзники усиленно пытались
расстроить германо-советский блок. Когда 10 мая Антанта предложила
советскому правительству помощь и признание в случае разрыва Брестского
мира, Мирбах немедленно сообщил об этом в МИД
и предупредил, что "ввиду колоссальных трудностей большевистского
правительства и его растерянности" из-за продолжающегося германского
наступления и организованного немцами переворота на Украине "вполне вероятны
всякие неожиданности". Вечером 10 мая представители Антанты вновь обратились
к Свердлову и предложили "организовать доставку продовольствия из Сибири", а
оппозиционные социалистические партии готовы были "забыть раздоры и начать
сотрудничать с большевиками" для организации борьбы против Германии. "Я
продолжаю тайную работу, чтобы обеспечить отказ от обоих предложений", --
заключал Мирбах.
Германский посол считал, что Германии выгоднее всего снабжать
большевиков необходимым минимумом товаров и поддерживать их у власти, так
как никакое другое правительство не согласилось бы на соблюдение столь
выгодного для Германии договора. В этом лишний раз убеждал Мирбаха сам Ленин
во время встречи с германским послом 16 мая в Кремле8. Ленин
признал, что число его противников растет и что ситуация в стране более
серьезная, чем месяц назад. Он указал также, что состав его противников за
последнее время изменился. Раньше это были представители правых партий;
теперь же у него появились противники в собственном лагере, где
сформировалось левое крыло. Главный довод этой оппозиции, продолжал Ленин,
это то, что Брестский мир, который он все еще готов упорно отстаивать, был
ошибкой. Все большие районы русской территории оказываются под германской
оккупацией; не ратифицирован до сих пор мир с Финляндией и Украиной;
усиливается голод. До действительного мира, указал Ленин, очень далеко, а
ряд событий последнего времени подтверждает правильность выдвинутых левой
оппозицией доводов. Сам он поэтому прежде всего стремится к достижению
мирных соглашений с Финляндией и Украиной. Мирбах особенно отметил то
обстоятельство, что Ленин не стал угрожать ему возможной переориентацией
советской политики в сторону Антанты. Он просто подчеркнул, что лично его,
Ленина, положение в партии и правительстве крайне шат-
420
ко9. Беседуя с Мирбахом, Ленин ставил перед собою
определенные цели. Он надеялся, видимо, убедить германского посла в
необходимости пойти на какие-то уступки и давал понять, что в противном
случае вместе с Лениным или без него советское правительство вынуждено будет
отказаться от политики передышки из-за давления слева. Мирбах, однако,
сделал другие выводы: он заключил, что большевистское правительство скоро
падет, и в тот же день запросил МИД, советуют ли ему в этой ситуации
продолжать финансовую помощь большевикам. Через два дня Кюльман ответил, что
германское правительство в большевиках все еще заинтересовано и посоветовал
тратить на них как можно большие суммы, чтобы поддержать у
власти10. "Отсюда очень трудно сказать, кого следует поддерживать
в случае падения большевиков, -- продолжал Кюльман. -- Если будет
действительно сильный нажим, левые эсеры падут вместе с большевиками", а это
"единственные партии, которые основывают свои позиции на Брест-Литовском
мире". Кадеты и монархисты -- против Брестского договора. Последние
выступают за единую Россию и поэтому "не в наших интересах поддерживать
монархическую идею, которая воссоединит" страну. Наоборот, насколько
возможно, следует мешать "консолидации России, и с этой целью надо
поддерживать крайне левые партии"11.
Немцы настолько уверовали в слабость большевиков, что не видели больше
в них угрозы. Сидящий в Москве Мирбах, из окна посольства наблюдавший за
происходившим вокруг него развалом, был уверен, что любое сколько-нибудь
значительное военное наступление, даже не обязательно направленное против
Москвы или Петрограда, "автоматически приведет к падению большевиков".
Военный атташе Германии в советской России майор В. Шуберт откровенно
высказывался "за решительное выступление против большевиков", полагая, что
для наведения порядка в Москве и формирования нового правительства хватит
двух батальонов германской пехоты. Гофману мнение Шуберта казалось слишком
оптимистичным -- сам он склонялся к тому, что нужны будут большие силы, хотя
и считал, что
421
"подкреплений для этого похода" Восточному фронту не
понадобится12.
Однако летом 1918 года наступление Германии в глубь России было уже
нецелесообразно не только с политической точки зрения (как считали в
германском МИДе), но и с военной. 9 июня обычно самоуверенный Людендорф в
меморандуме статс-секретарю иностранных дел указал, что из-за нехватки
кадров на Западном фронте командование армией вынуждено было еще больше
ослабить дивизии на Восточном. "Они достаточно сильны, чтобы выполнять
задачи оккупационного порядка, -- продолжал Людендорф, -- но если положение
на востоке ухудшится, они не справятся с ним". В случае же падения
большевиков перспективы, открывавшиеся Германии, были и того хуже. С
небольшевистской Россией снова объединилась бы Украина, и, как считал
Рицлер, Германия могла оказаться "в крайне сложном положении" и должна была
бы "либо противостоять мощному движению, имея всего несколько дивизий", либо
"принять это движение", т. е. уступить требованию нового правительства и
пересмотреть Брестский мир13.
Похоже, что истина была на стороне Людендорфа. После провала
мартовского наступления немцев на Соммы и Амьен, по словам Гофмана, "хороших
пополнений больше не было, и верховное командование набирало людей отовсюду
и составляло пополнения, считаясь только с численностью и не принимая во
внимание никаких других соображений". Именно так "были выбраны все солдаты
младших возрастов из восточных дивизий и переправлены на Западный фронт".
Особенно сказался этот недостаток в артиллерии: "из батарей Восточного
фронта были взяты все сколько-нибудь способные к службе люди". Оставшиеся на
Восточном фронте дивизии, по мнению Гофмана, были непригодны для каких-либо
серьезных боев14.
Если даже Людендорф и Гофман сознавались в невозможности для германской
армии вести активные наступательные действия на Востоке, если становилось
очевидно, что с новым правительством, каким бы оно ни было, разговаривать
придется не с позиции военной силы, решение
422
следовало искать в области политической: на случай падения большевиков
заблаговременно подстраховаться формированием правительства прогерманской
ориентации. "Говоря конкретно, -- указывал Рицлер 4 июня, -- это означает,
что мы должны протянуть нить к Оренбургу и Сибири над головой генерала
Краснова", держать в боевой готовности "кавалерию, ориентировав ее на
Москву, подготовить будущее правительство", с которым Германия могла бы
пойти на соглашение; пересмотреть пункты Брестского договора, направленные
против экономической гегемонии Германии над Россией; присоединить к России
Украину, а возможно Эстонию и Латвию. "Помогать возрождению России, которая
снова станет империалистической, -- заключал Рицлер, -- перспектива не из
приятных, но такое развитие событий может оказаться
неизбежным"15.
Рицлер, таким образом, предлагал очевидное изменение германской
восточной политики. По его мнению, для принятия этого важного решения у
Германии оставалось не более 6-8 недель, до июля. За два дня до Рицлера
аналогичное донесение направил Гертлингу граф Мирбах. Учитывая "все
возрастающую неустойчивость положения большевиков", он рекомендовал
подготовиться к "перегруппировке сил, которая, возможно, станет
необходимой", и предлагал опереться на группу кадетов, "преимущественно
правой ориентации", часто называемую "монархистами". Эти люди, по мнению
Мирбаха, могли бы составить "ядро будущего нового порядка", а потому с ними
стоило бы наладить связь и предоставить им необходимые денежные средства. 5
июня за перемену германской восточной политики высказался советник Траутман,
предполагавший, однако, для Германии более пассивную роль. Он считал, что
следует поддерживать большевиков "всеми возможными средствами" и так
удерживать их "от ориентации в другом направлении", несмотря на препятствия,
созданные немецкими же требованиями. Одновременно Траутман советовал
считаться с возможностью падения большевиков, не разрывать отношения с
другими политическими партиями и "обеспечить себе максимально безопасный
переход"16.
423
И раньше не жаловавший идею сотрудничества с большевиками, Людендорф
тоже предлагал изменить германскую политику в отношении большевиков.
"Советское правительство, -- писал Людендорф Кюльману, -- насколько каждый
может видеть, заняло по отношению к нам ту же позицию, что в начале
переговоров в Бресте. Оно всячески затягивает все важные для нас решения и,
насколько это возможно, действует против нас17. Нам нечего
ожидать от этого правительства, хотя оно и существует по нашей милости. Для
нас это постоянная опасность, которая уменьшится, только если оно
безоговорочно признает нас высшей державой и покорится нам из страха перед
Германией и из опасений за свое собственное существование".
И поскольку было ясно, что Совнарком (отчасти по вине Германии) не
станет надежным партнером, Людендорф предложил то же самое, что и прочие
немецкие политические деятели: несмотря на наличие дипломатических отношений
с советским правительством, поддерживать в то же время "отношения с другими
движениями в России, чтобы не оказаться вдруг в полном одиночестве";
"установить контакты с монархистскими группами правого крыла и влиять на них
так, чтобы монархистское движение, как только оно получит какое-то влияние",
было подчинено интересам Германии.
Переориентация германской восточной политики произошла. 13 июня Мирбах
сообщил в Берлин, что к нему давно уже напрямую или через посредников
обращаются разные политические деятели, прощупывавшие почву на предмет
готовности германского правительства оказать помощь антисоветским силам в
деле свержения большевиков при условии, однако, еще и пересмотра статей
Брестского мира. Самым серьезным Мирбах считал блок правых организаций во
главе с бывшим министром земледелия А. В. Кривошеиным. Через членов
октябристской партии Кривошеий запросил Мирбаха, согласен ли тот установить
контакты с членами организации Кривошеина, и, получив утвердительный ответ,
поручил предпринять дальнейшие шаги двум членам ЦК кадетской партии --
барону
424
Б. Э. Нольде, бывшему помощнику министра иностранных дел в кабинете Г.
Е. Львова, и Леонтьеву, бывшему помощнику министра внутренних дел в том же
кабинете18.
25 июня в письме Кюльману Мирбах подвел черту под большевистским
периодом правления в России, указав, что "после двухмесячного внимательного
наблюдения" уже не может "поставить большевизму благоприятного диагноза. Мы,
несомненно, стоим у постели опасно больного человека, состояние которого
может иной раз и улучшиться, но который обречен", -- писал Мирбах. Исходя из
этого он предложил заполнить "образовавшуюся пустоту" новыми
"правительственными органами, которые мы будем держать наготове и которые
будут целиком и полностью состоять у нас на службе". Поскольку было
очевидно, что никакое новое правительство не согласится на соблюдение
Брестского договора, Мирбах предлагал существенное его смягчение, прежде
всего присоединение к России Украины и Эстонии. 28 июня посол в последнем
своем донесении из Москвы писал, что следит за переворотом, который готовит
группа Кривошеина и который должен произойти буквально через несколько
недель19.
Взяв курс на разрыв с большевиками, германское и австро-венгерское
командование приступило к проведению "оборонной пропаганды" --
антибольшевисткой пропагандистской кампании во фронтовых и тыловых воинских
частях. "Неприятель воюет не с оружием в руках, а бунтованием наших солдат,
агитацией среди жителей" и "саботажем", -- указывалось в инструкции
командования 34-й австро-венгерской пехотной дивизии от 19 июня. "Все
офицеры обязаны следить за своими солдатами и стараться, чтобы к ним не
проникали распространяемые здесь идеи социальной революции"20.
Для обучения инструкторов по "оборонной пропаганде" устраивались специальные
курсы, где готовились лекторы-офицеры, разъезжавшие затем по частям; в
войсках распространялись антибольшевистские листовки и брошюры21.
Большевики, указывала одна из таких брошюр, "выступают против всякой
оппозиции и свирепым террором
425
подавляют всех, кто, по их мнению, принадлежит к буржуям".
Большевистское понятие о свободе "заключается в беспощадном уничтожении всех
течений и лиц, несогласных с их программой". В течение нескольких месяцев
"своего царствования большевистское правительство показало себя совершенно
неспособным правильно вести государственные дела и привело государство к
полному развалу"; их власть удерживается теперь "только штыками", и по своей
жестокости далеко опередила царское правительство. Действительная власть
большевиков "ограничивается сравнительно небольшой частью России", и
абсолютно все ее население видит спасение "в падении большевиков, которых
правильно обвиняют в уничтожении государства"22.
Изменение позиции Германии не осталось незамеченным в России. Уже с
середины мая "правые" круги отмечали, что "немцы, которых большевики привели
в Россию, мир с которыми составил единственную основу их существования,
готовы сами свергнуть большевиков"23. Об антисоветской
деятельности германского посольства были осведомлены дипломатические
представители Антанты24. При столь обширной утечке информации не
приходится удивляться, что об изменении настроения германского посольства
знало советское правительство25. По приказу свыше или без
такового в первых числах июня, как раз когда Мир-бах и Рицлер отсылали в
Берлин свои предложения о необходимости изменения германской восточной
политики, в ВЧК, возглавляемой левым коммунистом Дзержинским, был создан
отдел по наблюдению "за возможной преступной деятельностью посольства". На
должность заведующего этим отделом был назначен молодой человек 19-20 лет --
будущий убийца германского посла левый эсер Яков Григорьевич Блюмкин.
Следует отметить, что сотрудники германского посольства давно уже жили
в предчувствии неприятных и непредвиденных происшествий. 4 июня Рицлер в
поразительном по своей прозорливости послании в Берлин в самых черных
красках описывал будущее:
426
"Никто не в состоянии предсказать, как они [большевики ] встретят свой
конец, а их агония может продлиться еще несколько недель. Может быть, они
попытаются бежать в Нижний или в Екатеринбург. Может быть, они собираются в
отчаянии упиться собственной кровью, а может, они предложат нам убраться,
чтобы разорвать Брестский договор (который они называют "передышкой") -- их
компромисс с типичным империализмом, спасши, таким образом, в свой смертный
миг свое революционное сознание. Поступки этих людей абсолютно
непредсказуемы, особенно в состоянии отчаяния. Кроме того, они снова
уверовали, что все более обнажающаяся "военная диктатура" в Германии
вызывает огромное сопротивление, особенно в результате дальнейшего
продвижения на восток, и что это должно привести к революции. Это недавно
написал Сокольников, основываясь, очевидно, на сообщениях
Иоффе"26.
Заведшая большевиков в тупик брестская политика требовала радикальных
решений. Охвативший советскую систему летом 1918 года кризис грозил погубить
саму революцию. Раскол внутри большевистской партии и оппозиция советского
актива политике Ленина толкали большевиков в пропасть. Вывести революцию из
застоя, разрубить затянутый узел советско-германских отношений, сплотить
расколотую большевистскую партию -- не могло уже, казалось, ничто. Агония и
отчаяние большевистского режима достигли своей высшей точки. Ее можно
определить с точностью до дня -- 6 июля 1918 года -- когда приехавшие с
мандатом Дзержинского и И. К. Ксенофонтова в особняк германского посольства
чекисты потребовали встречи с послом Германии Мирбахом по чрезвычайно
важному делу. Менее чем через сутки после этого тяжелейший в русской
революции кризис отошел в прошлое.
Советов. -- Свобода России, No 63, 4 июля 1918, с. 3.)
Известия ВЦИК, 4 июля 1918, No 137. Отчет о речи Свердлова.
Ленин. Сочинения. 4-е изд., т. 27, с. 471-472.
Москва, 5 июля. Первый день съезда. -- Свобода России, No 64, 5
июля 1918, с. 1.
Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 44.
The Trotsky's Papers, v. 1, pp. 48-55.
Пятый Всероссийский съезд, с. 36; Свердлова. Я. М. Свердлов,
с. 360.
Еще до начала работы съезда левые эсеры предупреждали, что
если у них и не будет на съезде большинства, то только за счет
"разъяснительной" тактики мандатной комиссии. "Тактика ман
датной комиссии вызывает среди левых эсеров сильное недоволь
ство; они предполагают выступать на съезде с решительным про
тестом против допущенных ею нарушений и проявленного ею
пристрастия при проверке мандатов". На этой почве и ожидалось
всеми "первое крупное столкновение между большевиками и
левыми эсерами", причем было ясно, что "оппозиция левых эсе
ров будет вообще носить на этом съезде более решительный и
уверенный характер", поскольку "рост их представительства, ока
завшийся неожиданным не только для большевиков, которые
предвещали им на предыдущем съезде полное банкротство пар
тии, но и для них самих, окрылил их надежды" и они были
намерены "дать большевикам решительный бой и по вопросам
внешней политики, и по ряду вопросов внутренней политики
советской власти" (Накануне съезда Советов. -- Свобода России,
No60, 3 июля 1918, с. 2).
Троцкий. Сочинения, т. 17, ч. 1, прим., с. 715.
Пятый Всероссийский съезд, с. 37.
Ленин. ПСС, т. 36, прим., с. 628-629.
Свердлов. Избранные произведения, т. 2, с. 236; Свердлов. Из
бранные статьи и речи, с. 91. Одним из таких вопросов было
введение смертной казни.
Отклики печати. -- Свобода России, No 64, 5 июля 1918, с. 1.
"Тысячу раз неправа Спиридонова, когда подносила вам отдель
ные факты, что она была у меня, будто бы унижалась и просила...
Должна быть плоха эта партия, если ее лучшие представители
унижаются до сказок. У меня лежит письмо тов. Спиридоновой
-- она очень часто обращалась ко мне письменно -- это письмо я
завтра же найду и передам" (Ленин. ПСС, т. 36, с. 497; Ленин.
Сочинения. 4-е изд., т. 27, с. 424-425). Ленин, разумеется, "завтра
же" письма не нашел и не передал, а совсем наоборот -- арестовал
Спиридонову и разогнал партию левых эсеров.
Однако вряд ли вслед за Адамом Уламом стоит связывать реакцию
левых эсеров на речь Ленина и "восстание" левых эсеров (Ulam.
The Bolsheviks, p. 424; он же. A History of Soviet Russia, p. 33.) По
свидетельству присутствовавшего на съезде Локкарта, многие ле
вые эсеры восторженно аплодировали речи Ленина (Локкарт.
Буря над Россией, с. 291). Наконец, не меньшей агрессивностью
отличались на съезде большевики, и можно также предположить,
что большевики "готовили восстание против левых эсеров".
Пятый Всероссийский съезд, с. 74.
Вот отрывок из этой речи: "...Я, которая с самого начала выхода
из тюрьмы спаялась с ними в борьбе, я в партии социалистов-ре
волюционеров была без передышки и делала очень много (смех)
для того, чтобы расколоть партию социалистов-революционеров,
чтобы отмежеваться от правых... Я, связанная с крестьянством, вы
знаете, как сильно, я с искренностью, в которой вы не можете
сомневаться (голос: "Нахалка!"), вы, товарищи, большевики,
крестьяне..." (там же, с. 55). Шум в зале не дал ей закончить
фразы. В этом месте большевики устроили обструкцию оратору и
сорвали речь.
Как и во время разгона Учредительного собрания, Ленин внешне
хотел выглядеть спокойным. Он "сидел за столом, читая что-то,
почесывал темя и не обращал никакого внимания" на "слова и
выкрики" Спиридоновой (Е. 6 июля -- в Большом театре, с. 12).
Это подтверждается мемуарными источниками. Свердлова пишет,
что "отношения с левыми эсерами после Четвертого съезда Сове
тов" и "выхода представителей левых эсеров из Совнаркома все
ухудшались. Яков Михайлович постоянно говорил, что и во ВЦИК
с ними стало невозможно работать" (Свердлова. Я. М. Свердлов,
с. 356).
Правда, не все считали слияние левых коммунистов и левых
эсеров возможным. "Что касается левых коммунистов, -- писал
современник, -- то они, вопреки сообщениям газет, ни в какие
соглашения с левыми эсерами не вступали и не могут вступать.
Их разногласия с большинством потеряли в настоящее время свою
остроту, и разница между ними и большинством -- только в
оттенках. Партийная же дисциплина среди большевиков так ве-
416
лика, что голосовать коммунисты во всяком случае будут с большинством
своей партии, а не против него" (Накануне съезда Советов. -- Свобода России,
No 60, 3 июля 1918, с. 2).
Бюллетень оппозиции, апрель 1938, No 65, с. 13-14.
Правда, 15 декабря 1923, No 285; 16 декабря 1923, No 286.
Там же, 3 января 1924, No 2. Заметим, что все это писалось еще
при жизни Ленина.
Гусев. Партия эсеров, с. 216.
417
Если бы стороннику мировой революции и противнику Брестского мира
левому коммунисту А. А. Иоффе в марте 1918 года сказали, что он станет
первым полномочным представителем советской России в империалистической
Германии, он, вероятно, счел бы это неудачной шуткой. Сама идея обмена
посольствами советской республики и кайзеровской Германии показалась бы ему
откровенной издевкой. Однако ЦК большевистской партии уступил Ленину еще и в
этом вопросе: установлении дипломатических отношений между РСФСР и
Германией. Посылка в Германию ярого противника Брестского мира и левого
коммуниста Иоффе было условием, на котором большинство ЦК соглашалось
установить отношения с империалистической державой: Иоффе ехал в Германию
для координации действий немецких и русских коммунистов по организации
германской революции1.
Немцы назначили послом в РСФСР графа Мирбаха, уже проведшего ранее в
Петрограде несколько недель2. Мирбах прибыл в Москву 23 апреля.
Посольство разместилось в двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове
сахарозаводчика и коллежского советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом
No 5). Приезд посла совпадал по времени с переворотом на Украине, с занятием
германскими войсками Финляндии, с планомерным (пусть и постепенным)
продвижением немецких войск восточнее линии, очерченной Брестским
соглашением. Разумеется, советское правительство дало знать Мирбаху о своем
недовольстве, как только для этого представился случай -- при вручении
верительных грамот 26 апреля. Через три дня Мирбах сообщал рейхсканцлеру Г.
Гертлингу, что германское наступление на Украине "стало первой причиной
осложнений". Финляндия стояла на втором месте. Чичерин высказал не-
довольство в достаточно дипломатичной форме ; резче был Свердлов,
выразивший надежду, что Мирбах сможет "устранить препятствия, которые все
еще мешают установлению подлинного мира". Вручение верительных грамот посла
проходило в самой простой и холодной обстановке. По окончании официальной
церемонии Свердлов не предложил ему сесть и не удостоил личной беседы .
Как человек Мирбах не мог симпатизировать коммунистическому режиму. Не
случайно один из историков называет его представителем "наиболее реакционных
феодально-аристократических кругов кайзеровской Германии", считавшим
"советский строй в России недолговечным" и связывавшимся "с теми группами
русских контрреволюционеров, которые, как ему казалось, должны были скоро
прийти к власти" . Впрочем, в этой формулировке больше шаблонного. Очевидно,
что весной 1918 года "Мирбах хотел сближения Германии с советской Россией" .
Как дипломат Мирбах был объективен и тонок. Его донесения рейхсканцлеру
Гертлингу и статс-секретарю по иностранным делам Р. Кюльману, в целом,
говорят о верном понимании им ситуации в советской России. 30 апреля, в
отчете о политической ситуации в РСФСР, Мирбах не замедлил описать главное -
состояние анархии в стране и слабость большевистского правительства, не
имеющего поддержки населения . Мирбах при этом считал, что интересы Германии
все еще требуют ориентации на ленинское правительство, так как те, кто
сменят большевиков, будут стремиться с помощью Антанты воссоединиться с
отторгнутыми по Брестскому миру территориями, прежде всего с Украиной.
Противодействию Антанты уделялось в деятельности германского посольства
в Москве первостепенное значение. Предотвращение соглашений между советским
правительством, с одной стороны, и бывшими союзниками России -с другой, было
одной из главных задач Мирбаха. Между тем союзники усиленно пытались
расстроить германо-советский блок. Когда 10 мая Антанта предложила
советскому правительству помощь и признание в случае разрыва Брестского
мира, Мирбах немедленно сообщил об этом в МИД
и предупредил, что "ввиду колоссальных трудностей большевистского
правительства и его растерянности" из-за продолжающегося германского
наступления и организованного немцами переворота на Украине "вполне вероятны
всякие неожиданности". Вечером 10 мая представители Антанты вновь обратились
к Свердлову и предложили "организовать доставку продовольствия из Сибири", а
оппозиционные социалистические партии готовы были "забыть раздоры и начать
сотрудничать с большевиками" для организации борьбы против Германии. "Я
продолжаю тайную работу, чтобы обеспечить отказ от обоих предложений", --
заключал Мирбах.
Германский посол считал, что Германии выгоднее всего снабжать
большевиков необходимым минимумом товаров и поддерживать их у власти, так
как никакое другое правительство не согласилось бы на соблюдение столь
выгодного для Германии договора. В этом лишний раз убеждал Мирбаха сам Ленин
во время встречи с германским послом 16 мая в Кремле8. Ленин
признал, что число его противников растет и что ситуация в стране более
серьезная, чем месяц назад. Он указал также, что состав его противников за
последнее время изменился. Раньше это были представители правых партий;
теперь же у него появились противники в собственном лагере, где
сформировалось левое крыло. Главный довод этой оппозиции, продолжал Ленин,
это то, что Брестский мир, который он все еще готов упорно отстаивать, был
ошибкой. Все большие районы русской территории оказываются под германской
оккупацией; не ратифицирован до сих пор мир с Финляндией и Украиной;
усиливается голод. До действительного мира, указал Ленин, очень далеко, а
ряд событий последнего времени подтверждает правильность выдвинутых левой
оппозицией доводов. Сам он поэтому прежде всего стремится к достижению
мирных соглашений с Финляндией и Украиной. Мирбах особенно отметил то
обстоятельство, что Ленин не стал угрожать ему возможной переориентацией
советской политики в сторону Антанты. Он просто подчеркнул, что лично его,
Ленина, положение в партии и правительстве крайне шат-
420
ко9. Беседуя с Мирбахом, Ленин ставил перед собою
определенные цели. Он надеялся, видимо, убедить германского посла в
необходимости пойти на какие-то уступки и давал понять, что в противном
случае вместе с Лениным или без него советское правительство вынуждено будет
отказаться от политики передышки из-за давления слева. Мирбах, однако,
сделал другие выводы: он заключил, что большевистское правительство скоро
падет, и в тот же день запросил МИД, советуют ли ему в этой ситуации
продолжать финансовую помощь большевикам. Через два дня Кюльман ответил, что
германское правительство в большевиках все еще заинтересовано и посоветовал
тратить на них как можно большие суммы, чтобы поддержать у
власти10. "Отсюда очень трудно сказать, кого следует поддерживать
в случае падения большевиков, -- продолжал Кюльман. -- Если будет
действительно сильный нажим, левые эсеры падут вместе с большевиками", а это
"единственные партии, которые основывают свои позиции на Брест-Литовском
мире". Кадеты и монархисты -- против Брестского договора. Последние
выступают за единую Россию и поэтому "не в наших интересах поддерживать
монархическую идею, которая воссоединит" страну. Наоборот, насколько
возможно, следует мешать "консолидации России, и с этой целью надо
поддерживать крайне левые партии"11.
Немцы настолько уверовали в слабость большевиков, что не видели больше
в них угрозы. Сидящий в Москве Мирбах, из окна посольства наблюдавший за
происходившим вокруг него развалом, был уверен, что любое сколько-нибудь
значительное военное наступление, даже не обязательно направленное против
Москвы или Петрограда, "автоматически приведет к падению большевиков".
Военный атташе Германии в советской России майор В. Шуберт откровенно
высказывался "за решительное выступление против большевиков", полагая, что
для наведения порядка в Москве и формирования нового правительства хватит
двух батальонов германской пехоты. Гофману мнение Шуберта казалось слишком
оптимистичным -- сам он склонялся к тому, что нужны будут большие силы, хотя
и считал, что
421
"подкреплений для этого похода" Восточному фронту не
понадобится12.
Однако летом 1918 года наступление Германии в глубь России было уже
нецелесообразно не только с политической точки зрения (как считали в
германском МИДе), но и с военной. 9 июня обычно самоуверенный Людендорф в
меморандуме статс-секретарю иностранных дел указал, что из-за нехватки
кадров на Западном фронте командование армией вынуждено было еще больше
ослабить дивизии на Восточном. "Они достаточно сильны, чтобы выполнять
задачи оккупационного порядка, -- продолжал Людендорф, -- но если положение
на востоке ухудшится, они не справятся с ним". В случае же падения
большевиков перспективы, открывавшиеся Германии, были и того хуже. С
небольшевистской Россией снова объединилась бы Украина, и, как считал
Рицлер, Германия могла оказаться "в крайне сложном положении" и должна была
бы "либо противостоять мощному движению, имея всего несколько дивизий", либо
"принять это движение", т. е. уступить требованию нового правительства и
пересмотреть Брестский мир13.
Похоже, что истина была на стороне Людендорфа. После провала
мартовского наступления немцев на Соммы и Амьен, по словам Гофмана, "хороших
пополнений больше не было, и верховное командование набирало людей отовсюду
и составляло пополнения, считаясь только с численностью и не принимая во
внимание никаких других соображений". Именно так "были выбраны все солдаты
младших возрастов из восточных дивизий и переправлены на Западный фронт".
Особенно сказался этот недостаток в артиллерии: "из батарей Восточного
фронта были взяты все сколько-нибудь способные к службе люди". Оставшиеся на
Восточном фронте дивизии, по мнению Гофмана, были непригодны для каких-либо
серьезных боев14.
Если даже Людендорф и Гофман сознавались в невозможности для германской
армии вести активные наступательные действия на Востоке, если становилось
очевидно, что с новым правительством, каким бы оно ни было, разговаривать
придется не с позиции военной силы, решение
422
следовало искать в области политической: на случай падения большевиков
заблаговременно подстраховаться формированием правительства прогерманской
ориентации. "Говоря конкретно, -- указывал Рицлер 4 июня, -- это означает,
что мы должны протянуть нить к Оренбургу и Сибири над головой генерала
Краснова", держать в боевой готовности "кавалерию, ориентировав ее на
Москву, подготовить будущее правительство", с которым Германия могла бы
пойти на соглашение; пересмотреть пункты Брестского договора, направленные
против экономической гегемонии Германии над Россией; присоединить к России
Украину, а возможно Эстонию и Латвию. "Помогать возрождению России, которая
снова станет империалистической, -- заключал Рицлер, -- перспектива не из
приятных, но такое развитие событий может оказаться
неизбежным"15.
Рицлер, таким образом, предлагал очевидное изменение германской
восточной политики. По его мнению, для принятия этого важного решения у
Германии оставалось не более 6-8 недель, до июля. За два дня до Рицлера
аналогичное донесение направил Гертлингу граф Мирбах. Учитывая "все
возрастающую неустойчивость положения большевиков", он рекомендовал
подготовиться к "перегруппировке сил, которая, возможно, станет
необходимой", и предлагал опереться на группу кадетов, "преимущественно
правой ориентации", часто называемую "монархистами". Эти люди, по мнению
Мирбаха, могли бы составить "ядро будущего нового порядка", а потому с ними
стоило бы наладить связь и предоставить им необходимые денежные средства. 5
июня за перемену германской восточной политики высказался советник Траутман,
предполагавший, однако, для Германии более пассивную роль. Он считал, что
следует поддерживать большевиков "всеми возможными средствами" и так
удерживать их "от ориентации в другом направлении", несмотря на препятствия,
созданные немецкими же требованиями. Одновременно Траутман советовал
считаться с возможностью падения большевиков, не разрывать отношения с
другими политическими партиями и "обеспечить себе максимально безопасный
переход"16.
423
И раньше не жаловавший идею сотрудничества с большевиками, Людендорф
тоже предлагал изменить германскую политику в отношении большевиков.
"Советское правительство, -- писал Людендорф Кюльману, -- насколько каждый
может видеть, заняло по отношению к нам ту же позицию, что в начале
переговоров в Бресте. Оно всячески затягивает все важные для нас решения и,
насколько это возможно, действует против нас17. Нам нечего
ожидать от этого правительства, хотя оно и существует по нашей милости. Для
нас это постоянная опасность, которая уменьшится, только если оно
безоговорочно признает нас высшей державой и покорится нам из страха перед
Германией и из опасений за свое собственное существование".
И поскольку было ясно, что Совнарком (отчасти по вине Германии) не
станет надежным партнером, Людендорф предложил то же самое, что и прочие
немецкие политические деятели: несмотря на наличие дипломатических отношений
с советским правительством, поддерживать в то же время "отношения с другими
движениями в России, чтобы не оказаться вдруг в полном одиночестве";
"установить контакты с монархистскими группами правого крыла и влиять на них
так, чтобы монархистское движение, как только оно получит какое-то влияние",
было подчинено интересам Германии.
Переориентация германской восточной политики произошла. 13 июня Мирбах
сообщил в Берлин, что к нему давно уже напрямую или через посредников
обращаются разные политические деятели, прощупывавшие почву на предмет
готовности германского правительства оказать помощь антисоветским силам в
деле свержения большевиков при условии, однако, еще и пересмотра статей
Брестского мира. Самым серьезным Мирбах считал блок правых организаций во
главе с бывшим министром земледелия А. В. Кривошеиным. Через членов
октябристской партии Кривошеий запросил Мирбаха, согласен ли тот установить
контакты с членами организации Кривошеина, и, получив утвердительный ответ,
поручил предпринять дальнейшие шаги двум членам ЦК кадетской партии --
барону
424
Б. Э. Нольде, бывшему помощнику министра иностранных дел в кабинете Г.
Е. Львова, и Леонтьеву, бывшему помощнику министра внутренних дел в том же
кабинете18.
25 июня в письме Кюльману Мирбах подвел черту под большевистским
периодом правления в России, указав, что "после двухмесячного внимательного
наблюдения" уже не может "поставить большевизму благоприятного диагноза. Мы,
несомненно, стоим у постели опасно больного человека, состояние которого
может иной раз и улучшиться, но который обречен", -- писал Мирбах. Исходя из
этого он предложил заполнить "образовавшуюся пустоту" новыми
"правительственными органами, которые мы будем держать наготове и которые
будут целиком и полностью состоять у нас на службе". Поскольку было
очевидно, что никакое новое правительство не согласится на соблюдение
Брестского договора, Мирбах предлагал существенное его смягчение, прежде
всего присоединение к России Украины и Эстонии. 28 июня посол в последнем
своем донесении из Москвы писал, что следит за переворотом, который готовит
группа Кривошеина и который должен произойти буквально через несколько
недель19.
Взяв курс на разрыв с большевиками, германское и австро-венгерское
командование приступило к проведению "оборонной пропаганды" --
антибольшевисткой пропагандистской кампании во фронтовых и тыловых воинских
частях. "Неприятель воюет не с оружием в руках, а бунтованием наших солдат,
агитацией среди жителей" и "саботажем", -- указывалось в инструкции
командования 34-й австро-венгерской пехотной дивизии от 19 июня. "Все
офицеры обязаны следить за своими солдатами и стараться, чтобы к ним не
проникали распространяемые здесь идеи социальной революции"20.
Для обучения инструкторов по "оборонной пропаганде" устраивались специальные
курсы, где готовились лекторы-офицеры, разъезжавшие затем по частям; в
войсках распространялись антибольшевистские листовки и брошюры21.
Большевики, указывала одна из таких брошюр, "выступают против всякой
оппозиции и свирепым террором
425
подавляют всех, кто, по их мнению, принадлежит к буржуям".
Большевистское понятие о свободе "заключается в беспощадном уничтожении всех
течений и лиц, несогласных с их программой". В течение нескольких месяцев
"своего царствования большевистское правительство показало себя совершенно
неспособным правильно вести государственные дела и привело государство к
полному развалу"; их власть удерживается теперь "только штыками", и по своей
жестокости далеко опередила царское правительство. Действительная власть
большевиков "ограничивается сравнительно небольшой частью России", и
абсолютно все ее население видит спасение "в падении большевиков, которых
правильно обвиняют в уничтожении государства"22.
Изменение позиции Германии не осталось незамеченным в России. Уже с
середины мая "правые" круги отмечали, что "немцы, которых большевики привели
в Россию, мир с которыми составил единственную основу их существования,
готовы сами свергнуть большевиков"23. Об антисоветской
деятельности германского посольства были осведомлены дипломатические
представители Антанты24. При столь обширной утечке информации не
приходится удивляться, что об изменении настроения германского посольства
знало советское правительство25. По приказу свыше или без
такового в первых числах июня, как раз когда Мир-бах и Рицлер отсылали в
Берлин свои предложения о необходимости изменения германской восточной
политики, в ВЧК, возглавляемой левым коммунистом Дзержинским, был создан
отдел по наблюдению "за возможной преступной деятельностью посольства". На
должность заведующего этим отделом был назначен молодой человек 19-20 лет --
будущий убийца германского посла левый эсер Яков Григорьевич Блюмкин.
Следует отметить, что сотрудники германского посольства давно уже жили
в предчувствии неприятных и непредвиденных происшествий. 4 июня Рицлер в
поразительном по своей прозорливости послании в Берлин в самых черных
красках описывал будущее:
426
"Никто не в состоянии предсказать, как они [большевики ] встретят свой
конец, а их агония может продлиться еще несколько недель. Может быть, они
попытаются бежать в Нижний или в Екатеринбург. Может быть, они собираются в
отчаянии упиться собственной кровью, а может, они предложат нам убраться,
чтобы разорвать Брестский договор (который они называют "передышкой") -- их
компромисс с типичным империализмом, спасши, таким образом, в свой смертный
миг свое революционное сознание. Поступки этих людей абсолютно
непредсказуемы, особенно в состоянии отчаяния. Кроме того, они снова
уверовали, что все более обнажающаяся "военная диктатура" в Германии
вызывает огромное сопротивление, особенно в результате дальнейшего
продвижения на восток, и что это должно привести к революции. Это недавно
написал Сокольников, основываясь, очевидно, на сообщениях
Иоффе"26.
Заведшая большевиков в тупик брестская политика требовала радикальных
решений. Охвативший советскую систему летом 1918 года кризис грозил погубить
саму революцию. Раскол внутри большевистской партии и оппозиция советского
актива политике Ленина толкали большевиков в пропасть. Вывести революцию из
застоя, разрубить затянутый узел советско-германских отношений, сплотить
расколотую большевистскую партию -- не могло уже, казалось, ничто. Агония и
отчаяние большевистского режима достигли своей высшей точки. Ее можно
определить с точностью до дня -- 6 июля 1918 года -- когда приехавшие с
мандатом Дзержинского и И. К. Ксенофонтова в особняк германского посольства
чекисты потребовали встречи с послом Германии Мирбахом по чрезвычайно
важному делу. Менее чем через сутки после этого тяжелейший в русской
революции кризис отошел в прошлое.