Феваль Поль. Черные Мантии

   В окне Мишеля было темно. Эдме подумала: «Я больше ничего не значу в его жизни». Она заметила баронессу Шварц в карете, обогнавшей их омнибус, и теперь мучилась ревностью, подозревая, что Мишель с ней. Старая дама шевельнулась, и Эдме повернула голову к ней. Бледные губы матери шевелились, девушка угадала слова, вечно одни и те же, вобравшие в себя ее постоянную и единственную заботу: «Наши кредиторы…»
   Ради кредиторов она готова была, пожалуй, просить милостыню на углу улицы.
   Эдме опустила глаза, и прелестные брови ее нахмурились. Она освободилась от руки матери, положив ее, бледную и исхудалую, на одеяло, затем забрала вышивку, где каждый цветок свидетельствовал о дрожи усталых пальцев, и отложила ее подальше, чтобы госпожа Лебер по своему обыкновению не потянулась за работой ночью. Осторожно поцеловав спящую в лоб, девушка унесла лампу в соседнюю комнату.
   Это была ее комната, скромно, но со вкусом обставленная: небольшая белая кровать с простыми, но изящными занавесками, маленькая библиотека, где гении музыки соседствовали с великими поэтами, строгой формы пианино марки «Эрард» и два кресла, одно из которых, расположившееся неподалеку от пианино, казалось, ожидало своего постоянного гостя.
   Мишель приходил сюда на правах жениха, даже когда госпожа Лебер спала. Эта комната слышала великолепный дуэт юной и чистой любви. Пианино молчало тогда – говорила мечта, слагая поэму грядущего счастья. Пустое кресло напомнило девушке о забывшем ее Мишеле.
   Эдме поставила лампу на пианино и подошла к окну, рассеянно оперев руку о шпингалет. Она почти прижалась лицом к стеклу, и от дыхания девушки ожили буквы ее имени, выведенные пальцем Мишеля в один из дней, когда ему пришлось ожидать ее. На глазах Эдме показались слезы. Интересовавшее ее окно было темным. Из соседней комнаты слышались разгоряченные голоса – молодые авторы вели свой нескончаемый диспут.
   Девушка опустилась на колени подле своей кровати. Она молилась, но святые слова произносились ею без всякого чувства – события этого вечера поранили ее веру. Счастье, окружавшее баронессу Шварц, говорило о жестокости Провидения. Посреди молитвы она воскликнула:
   – Если я потеряю мать, кто помешает мне убить себя? Эта мысль бальзамом пролилась на ее раны. Добрая мужественная душа девушки была отравлена встречей с соперницей. Баронесса прямо-таки утопала в счастье: обожание дочери, нежного ангела, любовь мужа, преданного и богатого, готового исполнить любой ее каприз. Тем не менее эта женщина, окруженная лаской, роскошью и всеобщим почтением, не постеснялась украсть у обездоленной сироты последнюю надежду, единственный смысл жизни. Коварная лицемерка.
   Эдме поднялась, не окончив молитвы – она не знала, о чем ей просить Небо. Усевшись у пианино, напротив пустого кресла, девушка тихонько заплакала. Недавно он был тут, рядом с ней, и строил воздушные замки, которые неизменно начинались так:
   – Когда ты станешь моей женой…
   Ослабевшая Эдме чувствовала приближение обморока. В ушах стоял гул, сквозь который упрямо прорывались слова:
   – Когда ты станешь моей женой…
   Но слезы, обжигавшие ее щеки, утверждали обратное: «Никогда ты не станешь его женой…»
   Мысль остаться в мире одной, чтобы уступить своему безмерному горю, возникала в ней словно назойливый, порожденный лихорадкой мотив. Она умоляюще протянула руки к комнате матери. Состояние ее не походило на обморок или сновидение – слишком настойчивой была преследовавшая девушку мысль. Роскошные локоны коснулись клавиш, издавших жалобный звук, глаза закрылись сами собой.
   …Она была в комнате матери, охваченная глухим ужасом.
   Вот уже затеплились свечи. Уже, уже! Поверх простыни крест и сложенные натруди недвижимые руки рядом с вышивкой, покинутой навсегда. Закройте! Сжальтесь и закройте эти глаза, в которых еще не умерла нежность! Вот уже явился священник, и вот, вот он, зловещий гроб!..
   Это было всего лишь минутное видение. Госпожа Лебер спокойно спала. Но ведь молившаяся Эдме пожелала себе полного одиночества! Исполняет ли Небо кощунственные желания безумных?
   …Горстка соседей, и ни одного друга. Траурная процессия движется к кладбищу. Уже, уже! Уже дошли до раскрытой могилы… Мишель не пришел сказать последнее «прости» той, которую называл матерью… Мишель! Он мчится сейчас в карете, он и та коварная женщина, баронесса Шварц!..
   Мама! Мама! Здесь хватит места для нас двоих! Уже! Как быстро все совершается! Могила обложена дерном, на ней цветы. Молись за меня, моя бедная святая мать! Дерн позеленел, цветы исчезли. Уже, Боже мой, уже!
   И вот она одна, Эдме, в своей опустевшей квартире. А они вдвоем, Мишель и та женщина, которую он полюбил, там, за задвинутой шторой в его комнате. Сейчас, сейчас Эдме зажжет уголь в плотно закупоренной комнате: скорбная просьба должна быть исполнена в точности. Бедная Эдме осталась без матери и приготовилась к смерти.
   Мишель! Вот ее последняя мысль! Чтобы позвать; чтобы удержать любимого, нужно отказаться от самого дорогого… Я Мама, молись за меня… И за него… будь он благословен и будь проклята та, что нас разлучила!
   Как быстро разгорается уголь, как быстро заволакивает угар бедный мозг! Неужели умирать так легко? И так приятно?
   Завтра утром, когда он проснется, ему скажут: «Она умерла». Когда мы умираем,/ нас оплакивают. Как только я буду далеко от него, он придет меня навестить. Когда мы умираем, нас начинают любить.
   Я не хочу никого проклинать, прости ее, Господи! Нельзя умирать с дурными мыслями. Я иду к тебе, дорогая мама! Прощай, Мишель, любовь моя! Мои глаза закрываются, но я люблю тебя, последний мой вздох – твой! Я буду любить тебя и за гробом!..
   – Кто там? – спросила старая дама, разбуженная звуком шагов…
   – Это я, – ласково ответил мужской голос.
   – Ах, это вы, Мишель! – обрадовалась госпожа Лебер. – Бедная девочка так плакала… не покидайте ее надолго.
   И добавила про себя, полагая, что говорит вслух:
   – Подайте мою работу.
   Но тут же погрузилась в глубокий сон.
   Прелестная головка Эдме склонилась на плечо Мишеля – наконец-то мы его поймали, ветренника и беглеца! На бледных губах девушки появилась слабая улыбка.
   – Ты тоже умер? – пролепетала она, снова закрывая глаза. – А где же мама? Мы все втроем попали на небо?
   Мишель взглянул на нее, пораженный, затем взял девушку на руки со словами:
   – На небесах не женятся, моя маленькая Эдме. Проснись: я жив, я богат, я счастлив. Когда наша свадьба?

XXV
ЭДМЕ И МИШЕЛЬ

   Мишель на коленях стоял перед девушкой, забравшей в свои руки его улыбающееся лицо. Как он красив с этой благородной бледностью и решительным взглядом. Она склонилась над юношей, ее локоны и его кудри дружески перемешались. Эдме светилась от радости, слезы, застилавшие глаза, только увеличивали их сияние.
   – Баронесса Шварц – моя мать, – объявил Мишель, целуя девушку.
   Одна лишь фраза, просверкнувшая молнией, все расставила по своим местам: непонятное и подозрительное стало понятным и ослепительно-чистым. Мука уступила место глубокой нежности. Его мать! Баронесса Шварц, такая красивая и молодая! Все же сомнение оставалось, сомнение продолжало радость: Эдме жаждала объяснений.
   – Бланш всего только пятнадцать лет, а баронесса кажется мне слишком молодой, чтобы быть ее матерью! – удивлялась она и тут же вспыхивала от радости при мысли, что с тоской покончено.
   – Как я буду любить ее, Мишель, она так добра!
   Девушке вспомнились спокойствие и ласковость баронессы, ее снисходительное терпение.
   – Ах! Я должна была догадаться об этом сама!
   Потом принималась в тысячный раз сомневаться:
   – Скажи мне всю правду! С такими вещами не шутят, я мечтала о смерти! Она… так прекрасна… так молода…
   – Да, – соглашался Мишель, любуясь чистым светом, лучившимся из девичьих глаз, – да, она молода и прекрасна, но она моя мать… Как я мог так долго не видеть тебя, моя дорогая Эдме?
   – Вот именно, как?.. И почему, Мишель, главное, почему? Ты просто меня не очень любишь, вот и все!
   Он попытался опровергнуть это заявление поцелуем, нежным, дружеским и невинным: руки Эдме предостерегающе легли на его губы. В долгой любви, уходящей корнями в детство, всегда много настоящей человеческой нежности. Эдме оставалась чистой, как ее улыбка.
   – Злая девчонка! – ласково пожурил ее Мишель. – Мне пришлось выдать чужую тайну, я и сам в нее не до конца посвящен. Это может погубить человека, любимого мною больше всех на свете… после тебя… после тебя или рядом с тобой: я не знаю, кого из вас я люблю сильнее: тебя или мою мать!
   – Я буду любить ее так же крепко, как и тебя! – пообещала Эдме.
   Ее маленькие изящные пальцы с материнской лаской раздвинули волосы юноши; Эдме и в самом деле походила сейчас на нежную мать, которая дождалась наконец сына после долгой разлуки и радуется тому, как он вырос и возмужал.
   – Значит, нас стало трое! – тихонько произнесла девушка и, перестав улыбаться, спросила: – Как ты думаешь, сможет она меня полюбить?
   – Она будет тебя обожать… позднее.
   – Вот как! Позднее… – промолвила Эдме, впадая в задумчивость.
   Мишель ловил губами кончики ее пальцев.
   – Я достаточно повидала свет, – заговорила девушка, – сбоку, разумеется, в приоткрытую дверь, но мне совершенно ясно, что такие отношения, как у нас с тобой, вызвали бы неодобрение в приличном обществе. Мы наедине, моя матушка слаба и больна. Ты, такой молодой и такой… какую жизнь вы ведете, господин Мишель? Я… такая безумная и беззащитная…
   – И такая святая! – с уважительной насмешкой прервал ее Мишель. – Свету нечего соваться в наши отношения, Эдме.
   – Я беспокоюсь только из-за твоей матери.
   – В мои отношения с матерью свету тем более соваться не стоит, – угрюмо заметил юноша.
   – Верно! Я сразу не сообразила, – воскликнула девушка простодушно и с какой-то невольной радостью. – Ты же не можешь быть сыном барона Шварца!
   Он опустил глаза, и Эдме снова охватила руками его голову.
   – Бог знает, что я болтаю! – вскричала она. – Я так долго, так долго страдала! Это не упрек, мой милый Мишель, а извинение. Мне хочется говорить о твоей матери, она вызывает такое уважение и такую любовь…
   – Она будет тебя обожать, – повторил Мишель. – Я уверен в этом.
   – А твоя сестра! Она давно уже стала моей сестренкой! Сколько раз ее смех прогонял тоску из моего сердца… Неужели ты позволишь, чтобы состоялась эта ужасная свадьба? Бланш! Милый ангел! Отдать ее господину Лекоку!
   Наш герой Мишель, приняв важный вид, ответил:
   – Дорогая, мы еще поговорим об этом. Я знаю, почему ты так не любишь господина Лекока!
   – Знаешь, почему я так не люблю господина Лекока! – повторила девушка, глядя на Мишеля чуть ли не с ужасом.
   Он разразился смехом.
   – Кто там? – раздался из соседней комнаты голос старой дамы, разбуженной второй раз.
   – Это я, дорогая госпожа Лебер, – снова успокоил ее Мишель.
   – Ах, ты явился наконец, бродяжка?.. Эдме, дитя мое, подай мне лампу и пяльцы, я хочу поработать немного!
   И тотчас же принялась похрапывать.
   – Ее бедная голова становится слишком слабой, – печально произнесла Эдме.
   Между госпожой Лебер и Мишелем давно уже установилась нерасторжимая связь. Старая дама, не забывшая о героически добытом хворосте для их камина, продолжала считать юношу отважным мальчиком с добрым сердцем и не умела произносить его имени без улыбки.
   – Когда мы поженимся, дорогая, – с чувством заговорил Мишель, – мы сможем сразу погасить все ваши долги. Я столько думал все это время о нашей бедной маме Лебер…
   – Ты так испугал меня, – прервала его Эдме, – когда вдруг объявил: «Я богат».
   – Я должен рассказать тебе потрясающие вещи. Это, конечно, большая тайна, но разве я могу скрыть что-нибудь от тебя!
   Он поднялся и поплотнее притворил дверь в соседнюю комнату. Эдме наблюдала за ним удивленным взглядом. Мишель пояснил тоном полушутливым-полуторжественным:
   – Мы обсудим вопрос, что называется, жизни и смерти. Во-первых, – начал он, придвинув поближе заждавшееся его кресло, – этот самый Брюно настоящий злодей, и нужно как можно быстрее вернуть деньги, которые вы ему задолжали.
   – Откуда ты знаешь? – смущенно пролепетала Эдме.
   – Нужная сумма у меня есть, – вместо ответа похвалился Мишель, похлопывая себя по карману с триумфальным видом человека, у которого редко водятся деньги, и тут же грустно добавил: – Вот к чему приводит безденежье: у меня появились жесты, словечки и радости пошлого обывателя. Еще бы! Шесть месяцев я был гол как сокол! Деньги – кровь в жилах нашего века, это уж точно. Отсутствие их приводит к деградации… До чего я докатился? Брюно – чистой воды бандюга, и графиня Корона недалеко от него ушла. Без господина Лекока, можешь мне поверить, Эдме, я бы совсем пропал.
   Глаза девушки наполнялись тревогой всякий раз, когда он произносил это имя. Она спросила:
   Это Лекок наговорил тебе всяких гадостей про господина Брюно и графиню Корона?
   – Уж не собралась ли ты защищать графиню Корона? – изумился Мишель.
   – Она тебя любит, а ты ее нет. Когда мне было плохо, я думала о ней как о подруге.
   – Как о подруге! – со смехом повторил Мишель. – Но сейчас речь не о ней, и к достойному господину Брюно мы вернемся чуть позже… Повторяю: все твои истории с Лекоком мне известны.
   – Все!.. – эхом отозвалась Эдме.
   – Все!
   Девушка глядела на Мишеля потрясенным взглядом.
   – Хорошо-хорошо! – поспешно заговорил он. – Давай рассуждать спокойно. С каких это пор порядочному человеку запрещено подумывать о свадьбе с порядочной девушкой?
   О свадьбе? – воскликнула Эдме возмущенно, и щеки ее залились краской. – И это говоришь мне ты, Мишель?
   С каких это пор, – продолжал тот развязным тоном и не сморгнув глазом, – порядочному человеку, забравшему в голову такую мысль и к тому же чрезвычайно богатому, запрещено подвергнуть эту бедную молодую девушку маленькому испытанию? Женятся ведь не на один день.
   – Ты решил надо мной поиздеваться? – оскорбленно спросила Эдме.
   – Ни в коем случае!
   – Значит, ты уже не любишь меня?
   – Я люблю тебя всем сердцем… но будь же благоразумна, моя маленькая Эдме! Клянусь, я люблю только тебя и никогда в жизни не полюблю никого другого.
   В этой клятве было столько жара и искренней нежности, что девушка не смогла удержаться от улыбки.
   – Остальное меня мало волнует, – вымолвила наконец она. – Все хорошо, если ты меня любишь. Тем не менее…
   – Тем не менее… – повторил Мишель, следивший за реакцией девушки с чувством некоторого превосходства.
   – Тем не менее, – продолжила Эдме, пристукнув ножкой, – я уже видела подобные фокусы в комедиях!
   – У Мольера, разумеется, в «Тартюфе». Ты имеешь в виду Оргона?
   И наш герой безмятежно расхохотался. В прекрасных глазах Эдме мелькнула искорка гнева.
   – Ты сама, моя дорогая, маленький прелестный Оргон, – продолжал веселиться Мишель. – А Тартюф – это твой господин Брюно, опутавший тебя всякой ложью.
   Эдме, уже пожалевшая о своем гневе, подставила ему лоб для поцелуя и заметила примирительно:
   – Какое нам до всего этого дело? Поговорим о тебе!
   – Вот именно, какое нам до всего этого дело! – в свою очередь, оскорбился Мишель. – Мы говорим обо мне, и о тебе – о нас! Господин Лекок послан нам Провидением!
   – Ты сошел с ума! – ответила Эдме почти жестко.
   – Разумеется, раз я с тобой не согласен.
   – Ты сошел с ума!.. Он сказал тебе, что хотел жениться на мне?
   – Хотел, он же не знал, что мы любим друг друга.
   – И чтобы закрасить гнусность своих приставаний, он придумал какое-то испытание. Ты покраснел, Мишель…
   – Потому что я люблю тебя… Да, он говорил про испытание с полной искренностью и глядя мне прямо в глаза.
   – Ясно, глаза пришлось опустить тебе.
   – Да.
   – Ты сошел с ума!
   Мишель встал, выпрямившись во весь свой немалый рост.
   – Если он тебя оскорбил, скажи! В этом человеке последняя наша надежда, но если он тебя оскорбил, я его убью!
   Эдме на секунду заколебалась, затем взяла руки юноши и прижалась к ним горящими губами.
   – Вот еще! – встревоженно произнесла она. – Не надо меня пугать!
   Мишель ждал, и девушка ответила голосом неискренним, но твердым:
   – Нет, он меня не оскорбил.
   – Ну вот! – обрадованно воскликнул Мишель, усаживаясь на прежнее место. – Ты просто не желаешь понять его характера. Его голова и сердце заняты одной великой идеей. Ты не веришь ему, потому что он богат. Но я имею доказательства его бескорыстия!
   Он говорил с жаром. Эдме слушала, не прерывая, полуприкрыв ресницами недоверчивый взгляд, что делало ее еще красивее. Зато на плотно сжатых губах ее явственно читалась сочувственная фраза: «Бедный мой Мишель, где тебе тягаться с таким хитрецом!» Какой-никакой, но читать по лицу любимой наш герой умел.
   – А вот и нет, мадемуазель! – обидчиво воскликнул он. – Мы не так слепы, как вы полагаете! Я проверю, с кем имею дело.
   – Но в конце концов, – едко заметила девушка, – нельзя же жениться на двух женщинах сразу! Его свадьба с Бланш…
   – Свадьбы не будет! – решительно объявил Мишель. Эдме не скрывала своего изумления.
   – Неужели он упустит такую добычу? Мишель нехотя пояснил:
   – У господина Лекока богатые источники информации… Улыбайся, если тебе нравится, дорогая, но ты перестанешь улыбаться, когда узнаешь, почему он избрал именно такой род занятий, который многие презирают. Так вот, из надежных источников он узнал, что состояние барона Шварца огромно, но происхождение этого богатства… Ладно, я знаю, что говорю.
   – Откуда вдруг этакая щепетильность… – недоверчиво начала Эдме.
   – Да, щепетильность, – прервал ее Мишель. – А еще благородство и отеческая доброта. Господин Лекок узнал от меня о нежных чувствах, которые питают друг к другу Бланш и Морис. Достаточно было сказать одно слово… Он позаботится о их счастье.
   Поскольку очаровательное лицо Эдме упорно хранило недоверчивое выражение, наш герой Мишель поднес ее пальцы к губам и запечатлел на них покровительственный поцелуй.
   – Ты непременно хочешь быть умнее меня, дорогая? – шутливо спросил он и укоряюще добавил: – О женщины! Даже лучшие из вас не лишены тщеславия! Самое тонкое и благородное, самое скромное существо на свете, я говорю про тебя, Эдме, тоже имеет слабость считать себя всеведущей феей. Но я могу опрокинуть все твои возражения одним ударом. Ответь мне на один простой вопрос: если господин Лекок имеет против тебя, а значит, и против меня, злой умысел, в котором ты его подозреваешь, как он должен вести себя, увидев меня за решеткой? Обрадоваться, не так ли?
   – Что ты говоришь?! – испуганно встрепенулась Эдме.
   – Отвечай… мои рассуждения ясны как день. Я – препятствие, которое невозможно обойти. Так знай же: если бы не господин Лекок, я бы сейчас находился в тюрьме!
   – В тюрьме! За что, Мишель?
   – За то, – несколько смутившись, отвечал наш герой, – зато, что я хотел разбогатеть с одного удара, вот за что.
   И тут же поспешил добавить:
   – Не подумай, что я так уж привязан к деньгам, алчности за мной как-то не замечалось. Я хочу стать богатым ради тебя, Эдме.
   – Ради меня – не стоит, – сурово отрезала девушка. – Мне богатство не нужно.
   – Как же не нужно? А ваш долг…
   – Да, да, мальчик, наш долг! – раздался от двери дрожащий голос. – Я так надеюсь, что ты станешь богатым!
   Они обернулись: в дверях стояла госпожа Лебер – босиком. Эдме бросилась к матери и на руках отнесла ее в постель. Старая дама сухо кашляла и удивлялась:
   – Как я там оказалась? Но он ведь говорил про богатство, да?
   Эдме притворила дверь, оставив Мишеля в комнате одного.
   Он подошел к окну. Творческая мастерская напротив, обходившаяся без занавесок, являла привычную картину: Этьен и Морис яростно жесткулировали. Наш герой, ласково улыбнувшись, подумал: малыши. Себя он, разумеется, считал человеком взрослым и рассудительным. Вошла Эдме, из-за двери слышался крик больной:
   – Лампу и пяльцы! Я хочу поработать!
   В глазах девушки стояли слезы.
   – Бедная мама! С головой у нее совсем плохо. Мишель, снова усевшись, сказал:
   – Именно потому нам и нужно богатство. От золота такие болезни проходят.
   – Поговорим о тебе, Мишель, и поговорим серьезно.
   – Для этого я и пришел сюда, дорогая. Я могу быть деловым человеком, когда захочу. Мне не терпится сообщить тебе о своей удаче: я безумно влюбился в прелестную, но бедную девушку, и вдруг оказалось, что моя девушка очень богата, хотя и не подозревает об этом…
   – Надо полагать, сведения получены от господина Лекока?

XXVI
ШКАТУЛКА

   Лицо Мишеля расплылось в счастливой детской улыбке.
   – Моя будущая женушка, – шутливо продолжил он, – имеет полное право подозревать меня в корыстных расчетах: вдосталь набегавшись, я вернулся к ней, привлеченный таинственным ароматом ее богатства. – Мишель, перестань шутить. Объясни мне наконец в чем дело!
   – Я и стараюсь объяснить, мой ангел. Сейчас ты убедишься, что поведение господина Лекока, в сущности, вполне логично. Не находишь ли ты, что Бланш слишком молода для него?
   – Разумеется, нахожу, – с легкой усмешкой ответила девушка. – Но речь сейчас не про Бланш.
   – Речь сейчас про тебя. Господин Лекок, узнав из своих источников о богатстве, которое тебе принадлежит, и, видимо, желая иметь законное право отвоевать твое богатство у тех, кто его удерживает… О, ты еще не знаешь этого человека!
   – Да где оно, это мое богатство? – вышла из терпения] Эдме. – И кто, интересно, его удерживает?
   Мишель впал в задумчивость.
   По ту сторону двора, вон там, – заговорил он, указывая пальцем на голое окно молодых авторов, – живут два моих дружка, которых ты хорошо знаешь. Они, конечно, с приветом, но совсем чуть-чуть, не больше, чем все прочие парижане. Ребята помешались на идее создать пьесу из реальной жизни, так многие драматурги делают, в этом что-то есть. Так вот, они стали строить свою городьбу вокруг нас с тобой, вокруг дома Шварцев, вокруг всяких прочих вещей, нам с тобой хорошо известных… а может, они докопались уже до каких-то секретов, которых мы не знаем. Я одно время работал с ними и, странное дело, среди груды всяких гипотез, какими они орудовали, по– стоянно повторялся один и тот же конфликт – между Олимпией Вердье и Софи. Софи – это ты, Олимпия Вердье – моя мать. Моей тайны они не знают, и совершенно не понимают моей матери, которая доверяет свое сердце только Богу. Но суть не в этом, а в том, что информация господина Лекока подтверждает одну из их гипотез – о неправедности богатства барона Шварца… Барон Шварц – человек ловкий, я могу ручаться только за свою мать… Так вот, когда моя мать выходила за него замуж, у него было уже четыреста тысяч франков.
   Четыреста тысяч франков! Именно четыреста тысяч? – девушку, казалось, поразила сама эта цифра. – Прошу тебя, Мишель, рассказывай, ничего не скрывая!
   – Господин Лекок, – продолжал наш герой с видом человека, решившегося выложить наконец всю правду, – утверждает, что незадолго до свадьбы Шварц принял от него приглашение на ужин в одной из гостиниц Кана.
   – Кана! – эхом отозвалась приходившая все в большую тревогу девушка.
   – В тот день господин Шварц был очень голоден – ему не на что было купить себе еды.
   После некоторого молчания Мишель промолвил:
   – Я мечтаю о семье: мы с тобой и наши матери. Какое мне до всего остального дело? – И добавил с внезапной горечью: – Моя мать не похожа на несчастную женщину, а у господина Шварца репутация порядочного человека. Больше не спрашивай меня ни о чем. Я все сказал про твое богатство и перехожу к своему. Ты слушаешь? Куда ты от меня улетела? Эдме, стряхнув задумчивость, ответила:
   – Я слушаю тебя.
   – Бывают моменты, – вслух подумал Мишель, – когда мы с тобой холодны, как надоевшие друг другу супруги.
   Эдме подняла на него прекрасные глаза и с глубоким чувством сказала:
   – Я с каждым днем люблю тебя все сильнее.
   – Дорогая, – взволновался Мишель, покрывая поцелуями ее руки, – я не стою тебя, это правда, но все, что я делаю, хорошо или плохо, все только для тебя, для тебя одной. Что бы ни случилось, не беспокойся за мою любовь, она всегда с тобой – ты так нужна мне! Я смог так долго жить вдали от тебя, потому что знал: у меня есть ты. Все на этой земле кажется мне возможным, кроме нашего расставания. Однажды утром ты проснешься принцессой, и если я стану королем… Однако хватит романсов! Давай вернемся к нашим делам. Что касается господина Лекока, то я тоже поначалу был настроен против него, тем более что подслушал случайно один секрет – пароль, предназначавшийся ему. Некоторые люди в Париже распознают друг друга с помощью одной фразы, звучащей вполне невинно: «Будет ли завтра день?» Но ничего криминального тут нет, я сам стал пользоваться этим паролем в своих отношениях с матерью. В том деле, каким занимается господин Лекок, нужны всякие предосторожности, к тому же приходится пользоваться услугами, платить, одним словом, общаться с публикой, мягко выражаясь, сомнительной…
   – Позволь тебя спросить, – прервала его Эдме, – ты сообщил этот пароль господину Брюно в то время, когда доверял ему?