Страница:
– Спокойно, мой котеночек! Чтобы обтяпать дельце, надо прежде поговорить с человеком, разве не так?
– Да, Амедей, – смягчившись, согласился домохозяйка-Эшалот. – А с кем ты говорил?
– Но чтобы поговорить с человеком, надо пойти в трактир, посидеть, сыграть партию в бильярд… – не слушая приятеля, продолжал Симилор. – А уж если он угощает…
– Ну и голова же ты у меня! – с восхищением и завистью воскликнул Эшалот.
– Хватай свою шляпу, и пошли. Скоро мы узнаем, чего ему Надо со всеми этими непонятными словами: «Будет ли завтра день?» – и прочими секретами. Я плачу за две порции колбасы и выпивку.
– Благодарю, Господи! – прошептал Эшалот. – Неужели наконец и для нас настанут счастливые деньки!
Восхищение приятеля пришлось Симилору по душе.
– Вот и для простого человека, – назидательно произнес он, – есть свой случай, а тот, кто посмелее, сумеет его ухватить и выбраться наверх. Честность – это все чепуха; с ней так и будешь всю жизнь гнить в нужде. Если бы мы не дали слабину и сразу же выбросили из головы эти глупости, я бы не упустил столько возможностей и уже давным-давно выбрался бы из нищеты, которая нам мешает делать дела. Ведь если ты беден, общество почему-то считает своим долгом презирать тебя. А вот ежели ты, к примеру, разбогател не вполне честным путем, то все соседи перед тобой шляпу снимают. Разве не так?
– Истинная правда! – подтвердил Эшалот, извлекая из-под кровати не поддающиеся описанию лоскутки.
– Следовательно, – продолжил Симилор, – французское общество состоит из дураков и умников, урвавших свой кусок и сумевших вовремя выйти из игры. Вторые дурачат первых, при этом лицемерно им сочувствуя, но как только бедняги пытаются получить свою долю, умники мгновенно заявляют: «Это мое!» Таков закон, придуманный теми, что успели первыми набить карманы. Ну так что, хочешь вечно краснеть и оставаться в тени, затянув потуже пояс?
– Нет, нет, – быстро ответил Эшалот, сворачивая в узелок свое тряпье. – Мы же уже договорились, что не станем обращать внимания на такие предрассудки, как честность.
– Тогда вперед! Постараемся извлечь выгоду из их преступлений. А что ты намерен делать с этими тряпками?
– Это моя стирка, Амедей! Я хочу постирать в канале пеленки Саладена.
Эшалот взял узелок Саладена и бутылку с остатками молока. При мысли о том, что сейчас они будут есть колбасу, лицо его озарилось радостью. Симилор, имея некоторые представления о светском лоске, немного стеснялся узелка, а еще больше младенца. Ему казалось, что невинное создание может повредить его успеху у женщин.
Описывая шествие по Парижу этой семьи, состоящей исключительно из мужчин, мы краснеем от стыда: Эшалот, как обычно, тащил тройную ношу; Симилор, как всегда прекрасный, гордо бросал убийственные взоры сквозь витрины магазинов и охотно уходил вперед товарища в надежде, что его сочтут холостяком. Так они дошли до убогой харчевни и сразу сели за черный от грязи, словно залитый чернилами, еловый стол, где стояли миска для салата и банка с горчицей. Саладен, узел и бутылка были последовательно развешаны на гвоздях, заменявших вешалку. Хозяйка, уродливая старуха, которая наверняка сильно грешила в молодости, ибо успела заработать деньжат на покупку этой харчевни, с подозрением на них посмотрела.
– Карьера преступников обеспечит нам будущее, – деловым тоном произнес Симилор. – А подробности нам уточнят, вместе с «Будет ли завтра день?» и прочим. Кстати, это Пиклюс угостил меня сегодня утром…
– Сам господин Пиклюс! – восторженно воскликнул Эшалот.
– Эй, потише. Эти люди не имеют привычки говорить громко и не желают, чтобы их имена слышали все, кому не лень.
– Ради этой колбасы я готов на все. Ох, что за прелесть!
– Да, неплоха… Вскоре мы попробуем и другие блюда, те, что подороже, но это после, когда мы приобщимся к тайне, а это произойдет только в среду.
– Разве? – удивился Эшалот.
Симилор приложил палец к губам.
– Да, а это означает, что еще два дня нам придется жить на собственные средства. А потом начинаем новую жизнь. Я больше не хочу упускать свой случай, думаю, что и ты тоже. Так что сейчас придется призвать на помощь всю нашу сообразительность, чтобы протянуть эти два дня. Как ты считаешь, имея двадцать пять франков, дотянем ли мы до среды?
Тыльной стороной руки Эшалот вытер губы. Сорок восемь часов роскошной жизни!
– Так вот, – завершил свою мысль Симилор, – я придумал одну штуку: надо спасти утопающего; за это мы получим премию в двадцать пять франков.
– А у тебя есть на примете утопающий? – неуверенно спросил Эшалот.
– Да, котеночек. Ты мой утопающий. И заметь, что это справедливо, а я – твой спасатель. Ну как, неплохо придумано?
Все соприкосновение Эшалота с водой состояло в том, что он время от времени полоскал в канале полдюжины носовых платков, служивших пеленками Саладену. Вода внушала ему такое отвращение, что из страха перед ней он даже забросил свое любимое развлечение – ловлю рыбы на удочку. Мысль же Симилора была чрезвычайно проста: он хотел столкнуть Эшалот в шлюз, а затем вытащить его оттуда. Но тут возникло препятствие: Эшалот не пожелал лезть в воду.
– О чем ты говоришь, ты же не умеешь плавать! – робко начал он, вздрагивая всем телом и отталкивая от себя тарелку. – Мне кажется, что это нечестная игра.
– Ты что, струсил? – угрожающе возвысил голос Симилор.
– Я всегда делаю все, что ты мне приказываешь, но лезть в воду – это уж слишком.
– И ты еще смеешь утверждать, что это существо тебе дорого, – воскликнул Симилор, воздевая руки к Саладену, висящему на гвоздике и мирно спящему. – Ешь, бездельник! И зачем только я стараюсь ради этого ничтожества! Ешь!
Но у Эшалота весь аппетит пропал. Завтрак его был испорчен.
– Амедей, – печально сказал он, – ты оскорбляешь меня в лучших чувствах.
– Нет больше Амедея, ты выходишь из дела.
– Я готов на все, но только не прыгать в воду.
– А у тебя есть другой способ заработать двадцать пять франков?
Симилор, уже покончивший со своей колбасой, придвинул к себе колбасу экс-аптекаря и принялся с аппетитом уплетать ее.
– Послушай, – сказал Эшалот, даже не пытаясь возражать против столь наглого грабежа, – а в этом шлюзе очень глубоко?
– Да, – ответил Симилор, – зато он неширок.
– Отлично! Тогда прыгай сам, а я даю тебе честнейшее слово, что мгновенно выловлю тебя оттуда!
Симилор бросил на него испепеляющий взор.
– Такое вот купание после еды, – произнес он, доедая вторую порцию колбасы, – и конец, твой друг скоропостижно скончался!
У Эшалота хватило деликатности не напомнить приятелю, что тот только что предлагал ему проделать то же самое, нисколько не заботясь о его здоровье. Он никогда не пользовался своими преимуществами, что делало его поистине незаменимым партнером в делах. И приятели принялись искать способы.
Нам же кажется, что настало время поведать некую трогательную историю, трепетную и истинно парижскую, а именно историю рождения Саладена, этого дитя сцены и кулис, чьим призванием скорей всего станет укрощение львов, глотание шпаг или же подмостки ослепительного театра Амбигю-Комик. Для этого нам предстоит вернуться к тем временам, когда серая шляпа Симилора была моложе на три года, а Эшалот подметал улицу перед покосившейся аптекой на улице Вожирар. Симилор, любезный кавалер, словно специально созданный для того, чтобы нравиться дамам, давал уроки танцев возле заставы Монпарнас.
Ида Корбо по прозвищу Серебряная щечка, в юности своей испытавшая множество передряг, помогая нашим солдатам завоевывать Алжир, теперь торговала фруктами, ячменным сахаром и лимонадом напротив собора. Ветераны нашей славной армии по-прежнему обожали ее, так что в своем квартале она пользовалась заслуженным почетом и уважением.
Бывшая маркитантка Ида Корбо была высокого роста, сутула, имела пышную седую шевелюру и густые мужские усы. Однако отдельные недостатки внешности никак не отражались на ее веселом характере. Происхождение же накладной щеки, которую она носила на правой стороне лица и которая придавала ее облику определенное своеобразие, оставалось тайной.
До сих пор Симилор и Эшалот довольствовались обществом друг друга, и сердца их были свободны от нежных чувств. Но однажды вечером они повстречали Иду – как раз тогда, когда она, изрядно накачавшись водкой у стойки захудалого трактира, блистала в окружении избранного круга своих обожателей. Огонь, о котором говорит в своих бессмертных стихах лесбиянка Сафо, тут же заполыхал в жилах обоих приятелей. Воздух внезапно пропитался ароматами духов и сделался теплым; они поняли, что на улице весна, поют птички, улыбаются цветы.
Ида затянула патриотическое куплеты, а затем отправилась танцевать с кавалером, имевшим вместо обеих ног деревяшки. Судьба обоих наших друзей была предрешена; Эшалоту, как всегда, предстояло сыграть благородную роль друга, жертвующего собой во имя дружбы.
Эшалот преисполнился чувством самоотречения и даже стал находить в нем некое удовлетворение.
Через несколько месяцев проведенных в саду Армиды, где у входа сидел меланхоличный Эшалот, Симилор возрадовался и возгордился. Он сообщил, что Ида скоро станет матерью. С этого дня Ида Корбо принялась поглощать спиртные напитки в поистине ужасающих количествах. Иногда Симилор позволял Эшалоту покупать ей сладости. Исполняя требования будущей матери, они целыми днями накачивали ее водкой. После рождения младенца Ида всерьез собиралась остепениться.
Однажды вечером она пожелала принять лишний стакан, но хрупкий организм не выдержал этого испытания. Душа покинула ее тело как раз в ту минуту, когда Саладен входил в этот мир. Маленький плут родился пьяным. Эшалот поклялся воспитать его. Безутешный Симилор пожелал сохранить хотя бы щечку любимой. Однако его ожидало разочарование; покойница обманула его – щека была сделана из олова.
Около полудня госпожа Эсташ, хозяйка кабачка, видя, что наши друзья не собираются больше ничего заказывать, выставила их за дверь. Эшалот и Симилор принадлежали к тем личностям, которые могут безропотно слоняться по улицам столицы мира по двенадцать часов кряду.
К восьми часам они прошли восемь лье, но никакого приемливого способа обогащения их прогулка не породила. Они только нагуляли аппетит. Запахи, доносившиеся из дешевых харчевен, манили их все сильней и сильней. Беседа приятелей незаметно перешла на гастрономические темы, и они принялись составлять меню обеда, который они закажут себе послезавтра после «дела». Так они дошли до ротонды Тампля, как вдруг в глаза им бросилась афиша, приклеенная на высоте человеческого роста.
И оба в один голос воскликнули:
– А вот и наши три франка пятьдесят сантимов!
– Они сделали открытие: прививание вакцины!
Ибо афиша гласила:
«Мэрия шестнадцатого округа. Бесплатное прививание вакцины с десяти часов до полудня, госпиталь Св. Людовика. Родителям, имеющим свидетельство о бедности, выдается премия в размере трех франков пятидесяти сантимов».
Саладену не прививали вакцину. Некоторое время Симилор и Эшалот молча глядели друг на друга. Найдя способ, они обрадовались, но радость их быстро утихла. Между ними и премией стояло препятствие: свидетельство о бедности.
– Черт побери, – решил Симилор, – вот ты и отправишься его получать.
– Но ведь это ты отец ребенка! – возразил Эшалот.
Можно понять инстинктивный страх наших друзей перед теми местами, где выправляют разного рода свидетельства.
Внезапно Эшалота осенило. Он подошел к афише и одним рывком отодрал ее от стены, ухитрившись при этом даже не надорвать ее. Это было настоящее искусство. На вопросы Симилора он отвечал:
– Амедей, благодаря моей идее мы удвоим эту сумму или даже утроим; к тому же никто не станет царапать ланцетом твоего ребенка. Есть нечто более ценное, чем деньги: это кредит. А что нужно, чтобы получить кредит? Некое существенное обоснование. Этим обоснованием была афиша, извещавшая, что Саладен оценивался в три франка пятьдесят сантимов, потому что ему не была привита вакцина. Когда же ему привьют вакцину, он больше не будет стоить ни гроша. Вооружившись афишей и Саладеном, Эшалот и Симилор начали свое триумфальное турне. Повсюду им открывали кредит в десять су под их живой залог. Переходя из кабачка в кабачок, они становились все богаче и богаче, а Саладен был спасен от прививания вакцины! Вечером следующего дня, утомленные от приятно проведенного времени и набитые едой, словно пушки порохом, они уселись отдохнуть на бульваре Тампль. Саладен также принимал участие в пиршестве, отчего теперь страдал животом; его поставили освежиться под скамью. Вокруг приятелей разыгрывались сотни мелодраматических сцен, и им оставалось только выбрать спектакль на свой вкус. Со своей скамьи им были видны улицы Галиот и вход в узкий проулок, ведущий к трактиру «Срезанный колос». Там начиналась земля обетованная; нет, больше: рай небесный! Некоторые парижские кафе поистине превратились в храмы, куда имеют доступ лишь посвященные; сознание того, что и тебе удалось побывать в них, наполняет тебя законной гордостью, и ты сразу же начинаешь причислять себя к избранному обществу. «Английское кафе», кафе «Тортони», кафе «Риш», как раз относятся к тем знаменитым капищам, одно лишь упоминание о которых заставляет трепетать сердце молодого человека.
Вершиной вожделений наших друзей был трактир «Срезанный колос». Уже много месяцев, а может, даже и лет, как Эшалот и Симилор питали честолюбивые надежды переступить порог сего респектабельнейшего заведения. Но они не осмеливались.
Хорошая еда делает сердце мужественным, удача распаляет честолюбие.
– Хотя, конечно, свидание назначено на завтра, – произнес обычно застенчивый Эшалот, – но почему бы нам уже сегодня вечером не пропустить там рюмочку? Что ты на это скажешь, Амедей?
Желания Симилора совпадали с желаниями приятеля, однако он сознавал, какое непреодолимое расстояние отделяет их от господина Пиклюса.
– Ему все равно, что принц, что герцог, – заявил он, – если он пожелает, то и самого короля не впустит. Он такой важный, прямо как господин Кокотт, а может, и еще больше. Надо найти предлог. К примеру, ты пришел к нему в трактир повидаться с приятелем, который назначил тебе там встречу, или в крайнем случае ты случайно заметил, как твой приятель туда зашел. Только так, и никак не иначе.
В этот момент человек в полувоенном костюме свернул с улицы Галиот к трактиру «Срезанный колос»; тусклый свет качающегося на ветру фонаря скользнул по его лицу. Великие решения всегда принимаются мгновенно, они похожи на вспышку молнии. Оба родителя Саладена разом поднялись.
– Ты узнал его? – спросил Симилор.
– Это господин Патю, капитан «Орла из Мо № 2», что плавает по каналу, – ответил Эшалот.
– Нам повезло, – продолжал Симилор, – у меня есть к нему разговор: этот рулевой осмелился обойтись со мной неуважительно на своем корыте. Честь требует, чтобы я задал ему хорошенькую трепку – чем не предлог? Вперед!
Эшалот не менее приятеля придерживался кодекса чести. Приложив все усилия, чтобы сдержать охватившее его волнение, он последовал за Симилором, который с задорным видом двинулся к проулку. Саладен остался под скамейкой. Что еще сказать? Мы знаем чувствительную душу Эшалота. Вместо того чтобы предаваться долгому и малоприятному анализу охватившего Эшалота наваждения, мы лишь констатируем факт: он забыл Саладена!
Прежде чем войти, Симилор отряхнул костюм и сдвинул на ухо свою серую шляпу, но от его обычной самоуверенности не осталось и следа. Есть пороги, один вид которых заставляет сильнее биться сердце. Но он все-таки толкнул дверь; Эшалот проскользнул вслед за ним, инстинктивно стянув свою соломенную шляпу, словно христианин, проникающий в храм.
Они очутились в насквозь прокуренном просторном зале, где в клубах табачного дыма сидели и выпивали человек сорок посетителей. Эти любители подымить трубочкой и игроки в домино, с виду напоминавшие мелких буржуа, скорей всего были, да что там говорить – наверняка были теми самыми парнями, которые знали свое дело!
Симилор направился прямо к стойке, где толстая женщина в фиолетовом платье уже расточала нежные улыбки капитану Патю.
– Капитан! – рявкнул Симилор не своим голосом.
Пресноводный моряк вздрогнул и обернулся, ища того, кто осмелился прервать его приятный разговор.
– Тише, Амедей, тише, – шепнул приятелю Эшалот.
– Как, – не внимая другу продолжал Симилор, – вы меня не узнаете? Не узнаете молодого человека, которого вы оскорбили своим недостойным поведением, когда тот рискнул отправиться в плавание на вашем дрянном корыте? Так вот, знайте же, что я пообещал поколотить вас и сдержу свое слово, даже если у меня под рукой окажется всего лишь одеяло, трость или тарелка с пирожными! Я всегда дерусь с открытым забралом!
Громовой раскат хриплого смеха встретил окончание этой речи, вызвавшей всеобщее одобрение. Эшалот взглянул на товарища, и ему показалось, что тот стал выше ростом.
Во всех странах муж королевы окружен завистниками. Капитан Патю не избежал сей участи. Когда почтенная матрона, хозяйка «Срезанного колоса», заговорила о том, что неплохо бы выбросить Симилора за дверь, раздался приглушенный ропот.
– В почтенные заведения не пускают всякий сброд! – настаивала управительница, откликавшаяся на веселое имя госпожи Лампион.
– А почему бы вам не заткнуть свою пасть, моя толстушкa? – спросил Симилор, приосанившись. – Вот если, к примеру, вам шепнут на ушко: «Будет ли завтра день?..»
Не успел он закончить фразу, как его глаза, нос и рот мгновенно исчезли под пресловутой серой шляпой, нахлобученной могучей рукой хозяйки по самый Подбородок… В зале раздались взрывы хохота. В Эшалоте проснулся лев. Он закатал рукава блузы и к вящему веселью галерки встал в стойку французского боксера. Но вместо того чтобы начать раздавать удары направо и налево, он вдруг принялся отчаянно чесать в затылке, бормоча при этом:
– Здравствуйте, господин Пиклюс; доброго здоровья, господин Кокотт; ваш слуга, папаша Рабо.
К стойке направлялся сам господин Пиклюс. Приблизившись, он тихо прошептал на ухо величественной Лампион:
– Это овечки Приятеля-Тулонца. Поэтому давай без глупостей.
А так как она открыла рот, намереваясь ответить, Пиклюс добавил:
– Потерпи до завтрашнего вечера.
Через несколько минут Симилор и его верный Эшалот, чувствуя себя на седьмом небе от счастья, уже сидели за столом среди пятнадцати-двадцати артистов, знающих свое дело. Это была поистине волшебная ночь: они играли и совсем позабыли о делах. Попав в столь изысканное общество, наши друзья буквально преобразились, и никто из них не вспомнил о покинутом младенце. Впрочем, уже сколько раз Саладена забывали, то под стулом, то подвешенным на гвоздике, хотя, надо признать, здоровье его от этого отнюдь не пострадало. Около четырех часов утра началось какое-то движение. Некто, в ком с первого же взгляда можно было распознать важную персону, вошел через потайную дверь, выходящую на Дорогу Влюбленных. При виде этого черноволосого человека с густыми бакенбардами и в синих очках у обоих приятелей зашевелились смутные воспоминания. Но они так и не смогли придать им ясности, ибо головы их уже были одурманены изобилием изысканных напитков и яств, коих им разом довелось попробовать.
У Лекока не было ни черных бакенбард, ни синих очков. Когда же они все-таки попытались совместными усилиями что-то припомнить, Пиклюс шепнул им:
– Пора бай-бай, мои пташки! Свидание назначено на завтра, на одиннадцать утра; вам предстоит встретиться с самым главным хозяином, господином Матье…
– Так, значит, всем заправляет Трехлапый! – удивленно воскликнул Эшалот.
А Симилор, которого удивить было гораздо сложнее, добавил:
– Я всегда подозревал, что этот обрубок знает свое дело!
Еще не начало светать, когда приятели направились по аллее, ведущей к бульварам. Симилор шел впереди, радостно расправив плечи.
– Смотри, – говорил он, вдыхая полной грудью ночной воздух и выдыхая вместо него чистейшую радость, – видишь, как ярко сверкает на горизонте наше будущее?
Эшалот, чье сердце и желудок были в равной мере переполнены, бросился к приятелю на шею, сжал его в объятиях и пробормотал:
– Наш малыш выйдет в люди!
Фраза эта завершилась истошным воплем. Эшалот отпрянул от Симилора и принялся лихорадочно ощупывать свою спину и подмышки, то есть места, где обычно размещался Саладен. Но Саладена там не было. Движимый неким слепым инстинктом, он даже обыскал карманы: Саладена не было нигде.
К Эшалоту постепенно возвращалась память. Он жалостно заблеял и стрелой полетел к улице Галиот.
– Черт возьми! – пожал плечами стоик Симилор. – Вряд ли кто-нибудь украл его… кому он нужен?
Но так как внезапно до него донесся глухой вой Эшалота, то ему волей-неволей пришлось ускорить шаг. По дороге он заметил, как какой-то мужчина бегом пересек бульвар, и тут же карета, стоявшая на другой стороне бульвара, галопом понеслась прочь.
– Убили женщину! – хрипел тем временем Эшалот, стоявший на коленях перед скамьей. – Убили двух женщин!
В самом деле, возле скамьи в луже крови лежали два женских тела. Стоящий рядом фонарь освещал покоящуюся на куче мусора голову графини Корона, рядом с которой мирно спал Саладен. Здесь же можно было разглядеть мраморно-бледное лицо Эдме Лебер, обрамленное длинными спутанными золотистыми локонами.
IV
– Да, Амедей, – смягчившись, согласился домохозяйка-Эшалот. – А с кем ты говорил?
– Но чтобы поговорить с человеком, надо пойти в трактир, посидеть, сыграть партию в бильярд… – не слушая приятеля, продолжал Симилор. – А уж если он угощает…
– Ну и голова же ты у меня! – с восхищением и завистью воскликнул Эшалот.
– Хватай свою шляпу, и пошли. Скоро мы узнаем, чего ему Надо со всеми этими непонятными словами: «Будет ли завтра день?» – и прочими секретами. Я плачу за две порции колбасы и выпивку.
– Благодарю, Господи! – прошептал Эшалот. – Неужели наконец и для нас настанут счастливые деньки!
Восхищение приятеля пришлось Симилору по душе.
– Вот и для простого человека, – назидательно произнес он, – есть свой случай, а тот, кто посмелее, сумеет его ухватить и выбраться наверх. Честность – это все чепуха; с ней так и будешь всю жизнь гнить в нужде. Если бы мы не дали слабину и сразу же выбросили из головы эти глупости, я бы не упустил столько возможностей и уже давным-давно выбрался бы из нищеты, которая нам мешает делать дела. Ведь если ты беден, общество почему-то считает своим долгом презирать тебя. А вот ежели ты, к примеру, разбогател не вполне честным путем, то все соседи перед тобой шляпу снимают. Разве не так?
– Истинная правда! – подтвердил Эшалот, извлекая из-под кровати не поддающиеся описанию лоскутки.
– Следовательно, – продолжил Симилор, – французское общество состоит из дураков и умников, урвавших свой кусок и сумевших вовремя выйти из игры. Вторые дурачат первых, при этом лицемерно им сочувствуя, но как только бедняги пытаются получить свою долю, умники мгновенно заявляют: «Это мое!» Таков закон, придуманный теми, что успели первыми набить карманы. Ну так что, хочешь вечно краснеть и оставаться в тени, затянув потуже пояс?
– Нет, нет, – быстро ответил Эшалот, сворачивая в узелок свое тряпье. – Мы же уже договорились, что не станем обращать внимания на такие предрассудки, как честность.
– Тогда вперед! Постараемся извлечь выгоду из их преступлений. А что ты намерен делать с этими тряпками?
– Это моя стирка, Амедей! Я хочу постирать в канале пеленки Саладена.
Эшалот взял узелок Саладена и бутылку с остатками молока. При мысли о том, что сейчас они будут есть колбасу, лицо его озарилось радостью. Симилор, имея некоторые представления о светском лоске, немного стеснялся узелка, а еще больше младенца. Ему казалось, что невинное создание может повредить его успеху у женщин.
Описывая шествие по Парижу этой семьи, состоящей исключительно из мужчин, мы краснеем от стыда: Эшалот, как обычно, тащил тройную ношу; Симилор, как всегда прекрасный, гордо бросал убийственные взоры сквозь витрины магазинов и охотно уходил вперед товарища в надежде, что его сочтут холостяком. Так они дошли до убогой харчевни и сразу сели за черный от грязи, словно залитый чернилами, еловый стол, где стояли миска для салата и банка с горчицей. Саладен, узел и бутылка были последовательно развешаны на гвоздях, заменявших вешалку. Хозяйка, уродливая старуха, которая наверняка сильно грешила в молодости, ибо успела заработать деньжат на покупку этой харчевни, с подозрением на них посмотрела.
– Карьера преступников обеспечит нам будущее, – деловым тоном произнес Симилор. – А подробности нам уточнят, вместе с «Будет ли завтра день?» и прочим. Кстати, это Пиклюс угостил меня сегодня утром…
– Сам господин Пиклюс! – восторженно воскликнул Эшалот.
– Эй, потише. Эти люди не имеют привычки говорить громко и не желают, чтобы их имена слышали все, кому не лень.
– Ради этой колбасы я готов на все. Ох, что за прелесть!
– Да, неплоха… Вскоре мы попробуем и другие блюда, те, что подороже, но это после, когда мы приобщимся к тайне, а это произойдет только в среду.
– Разве? – удивился Эшалот.
Симилор приложил палец к губам.
– Да, а это означает, что еще два дня нам придется жить на собственные средства. А потом начинаем новую жизнь. Я больше не хочу упускать свой случай, думаю, что и ты тоже. Так что сейчас придется призвать на помощь всю нашу сообразительность, чтобы протянуть эти два дня. Как ты считаешь, имея двадцать пять франков, дотянем ли мы до среды?
Тыльной стороной руки Эшалот вытер губы. Сорок восемь часов роскошной жизни!
– Так вот, – завершил свою мысль Симилор, – я придумал одну штуку: надо спасти утопающего; за это мы получим премию в двадцать пять франков.
– А у тебя есть на примете утопающий? – неуверенно спросил Эшалот.
– Да, котеночек. Ты мой утопающий. И заметь, что это справедливо, а я – твой спасатель. Ну как, неплохо придумано?
Все соприкосновение Эшалота с водой состояло в том, что он время от времени полоскал в канале полдюжины носовых платков, служивших пеленками Саладену. Вода внушала ему такое отвращение, что из страха перед ней он даже забросил свое любимое развлечение – ловлю рыбы на удочку. Мысль же Симилора была чрезвычайно проста: он хотел столкнуть Эшалот в шлюз, а затем вытащить его оттуда. Но тут возникло препятствие: Эшалот не пожелал лезть в воду.
– О чем ты говоришь, ты же не умеешь плавать! – робко начал он, вздрагивая всем телом и отталкивая от себя тарелку. – Мне кажется, что это нечестная игра.
– Ты что, струсил? – угрожающе возвысил голос Симилор.
– Я всегда делаю все, что ты мне приказываешь, но лезть в воду – это уж слишком.
– И ты еще смеешь утверждать, что это существо тебе дорого, – воскликнул Симилор, воздевая руки к Саладену, висящему на гвоздике и мирно спящему. – Ешь, бездельник! И зачем только я стараюсь ради этого ничтожества! Ешь!
Но у Эшалота весь аппетит пропал. Завтрак его был испорчен.
– Амедей, – печально сказал он, – ты оскорбляешь меня в лучших чувствах.
– Нет больше Амедея, ты выходишь из дела.
– Я готов на все, но только не прыгать в воду.
– А у тебя есть другой способ заработать двадцать пять франков?
Симилор, уже покончивший со своей колбасой, придвинул к себе колбасу экс-аптекаря и принялся с аппетитом уплетать ее.
– Послушай, – сказал Эшалот, даже не пытаясь возражать против столь наглого грабежа, – а в этом шлюзе очень глубоко?
– Да, – ответил Симилор, – зато он неширок.
– Отлично! Тогда прыгай сам, а я даю тебе честнейшее слово, что мгновенно выловлю тебя оттуда!
Симилор бросил на него испепеляющий взор.
– Такое вот купание после еды, – произнес он, доедая вторую порцию колбасы, – и конец, твой друг скоропостижно скончался!
У Эшалота хватило деликатности не напомнить приятелю, что тот только что предлагал ему проделать то же самое, нисколько не заботясь о его здоровье. Он никогда не пользовался своими преимуществами, что делало его поистине незаменимым партнером в делах. И приятели принялись искать способы.
Нам же кажется, что настало время поведать некую трогательную историю, трепетную и истинно парижскую, а именно историю рождения Саладена, этого дитя сцены и кулис, чьим призванием скорей всего станет укрощение львов, глотание шпаг или же подмостки ослепительного театра Амбигю-Комик. Для этого нам предстоит вернуться к тем временам, когда серая шляпа Симилора была моложе на три года, а Эшалот подметал улицу перед покосившейся аптекой на улице Вожирар. Симилор, любезный кавалер, словно специально созданный для того, чтобы нравиться дамам, давал уроки танцев возле заставы Монпарнас.
Ида Корбо по прозвищу Серебряная щечка, в юности своей испытавшая множество передряг, помогая нашим солдатам завоевывать Алжир, теперь торговала фруктами, ячменным сахаром и лимонадом напротив собора. Ветераны нашей славной армии по-прежнему обожали ее, так что в своем квартале она пользовалась заслуженным почетом и уважением.
Бывшая маркитантка Ида Корбо была высокого роста, сутула, имела пышную седую шевелюру и густые мужские усы. Однако отдельные недостатки внешности никак не отражались на ее веселом характере. Происхождение же накладной щеки, которую она носила на правой стороне лица и которая придавала ее облику определенное своеобразие, оставалось тайной.
До сих пор Симилор и Эшалот довольствовались обществом друг друга, и сердца их были свободны от нежных чувств. Но однажды вечером они повстречали Иду – как раз тогда, когда она, изрядно накачавшись водкой у стойки захудалого трактира, блистала в окружении избранного круга своих обожателей. Огонь, о котором говорит в своих бессмертных стихах лесбиянка Сафо, тут же заполыхал в жилах обоих приятелей. Воздух внезапно пропитался ароматами духов и сделался теплым; они поняли, что на улице весна, поют птички, улыбаются цветы.
Ида затянула патриотическое куплеты, а затем отправилась танцевать с кавалером, имевшим вместо обеих ног деревяшки. Судьба обоих наших друзей была предрешена; Эшалоту, как всегда, предстояло сыграть благородную роль друга, жертвующего собой во имя дружбы.
Эшалот преисполнился чувством самоотречения и даже стал находить в нем некое удовлетворение.
Через несколько месяцев проведенных в саду Армиды, где у входа сидел меланхоличный Эшалот, Симилор возрадовался и возгордился. Он сообщил, что Ида скоро станет матерью. С этого дня Ида Корбо принялась поглощать спиртные напитки в поистине ужасающих количествах. Иногда Симилор позволял Эшалоту покупать ей сладости. Исполняя требования будущей матери, они целыми днями накачивали ее водкой. После рождения младенца Ида всерьез собиралась остепениться.
Однажды вечером она пожелала принять лишний стакан, но хрупкий организм не выдержал этого испытания. Душа покинула ее тело как раз в ту минуту, когда Саладен входил в этот мир. Маленький плут родился пьяным. Эшалот поклялся воспитать его. Безутешный Симилор пожелал сохранить хотя бы щечку любимой. Однако его ожидало разочарование; покойница обманула его – щека была сделана из олова.
Около полудня госпожа Эсташ, хозяйка кабачка, видя, что наши друзья не собираются больше ничего заказывать, выставила их за дверь. Эшалот и Симилор принадлежали к тем личностям, которые могут безропотно слоняться по улицам столицы мира по двенадцать часов кряду.
К восьми часам они прошли восемь лье, но никакого приемливого способа обогащения их прогулка не породила. Они только нагуляли аппетит. Запахи, доносившиеся из дешевых харчевен, манили их все сильней и сильней. Беседа приятелей незаметно перешла на гастрономические темы, и они принялись составлять меню обеда, который они закажут себе послезавтра после «дела». Так они дошли до ротонды Тампля, как вдруг в глаза им бросилась афиша, приклеенная на высоте человеческого роста.
И оба в один голос воскликнули:
– А вот и наши три франка пятьдесят сантимов!
– Они сделали открытие: прививание вакцины!
Ибо афиша гласила:
«Мэрия шестнадцатого округа. Бесплатное прививание вакцины с десяти часов до полудня, госпиталь Св. Людовика. Родителям, имеющим свидетельство о бедности, выдается премия в размере трех франков пятидесяти сантимов».
Саладену не прививали вакцину. Некоторое время Симилор и Эшалот молча глядели друг на друга. Найдя способ, они обрадовались, но радость их быстро утихла. Между ними и премией стояло препятствие: свидетельство о бедности.
– Черт побери, – решил Симилор, – вот ты и отправишься его получать.
– Но ведь это ты отец ребенка! – возразил Эшалот.
Можно понять инстинктивный страх наших друзей перед теми местами, где выправляют разного рода свидетельства.
Внезапно Эшалота осенило. Он подошел к афише и одним рывком отодрал ее от стены, ухитрившись при этом даже не надорвать ее. Это было настоящее искусство. На вопросы Симилора он отвечал:
– Амедей, благодаря моей идее мы удвоим эту сумму или даже утроим; к тому же никто не станет царапать ланцетом твоего ребенка. Есть нечто более ценное, чем деньги: это кредит. А что нужно, чтобы получить кредит? Некое существенное обоснование. Этим обоснованием была афиша, извещавшая, что Саладен оценивался в три франка пятьдесят сантимов, потому что ему не была привита вакцина. Когда же ему привьют вакцину, он больше не будет стоить ни гроша. Вооружившись афишей и Саладеном, Эшалот и Симилор начали свое триумфальное турне. Повсюду им открывали кредит в десять су под их живой залог. Переходя из кабачка в кабачок, они становились все богаче и богаче, а Саладен был спасен от прививания вакцины! Вечером следующего дня, утомленные от приятно проведенного времени и набитые едой, словно пушки порохом, они уселись отдохнуть на бульваре Тампль. Саладен также принимал участие в пиршестве, отчего теперь страдал животом; его поставили освежиться под скамью. Вокруг приятелей разыгрывались сотни мелодраматических сцен, и им оставалось только выбрать спектакль на свой вкус. Со своей скамьи им были видны улицы Галиот и вход в узкий проулок, ведущий к трактиру «Срезанный колос». Там начиналась земля обетованная; нет, больше: рай небесный! Некоторые парижские кафе поистине превратились в храмы, куда имеют доступ лишь посвященные; сознание того, что и тебе удалось побывать в них, наполняет тебя законной гордостью, и ты сразу же начинаешь причислять себя к избранному обществу. «Английское кафе», кафе «Тортони», кафе «Риш», как раз относятся к тем знаменитым капищам, одно лишь упоминание о которых заставляет трепетать сердце молодого человека.
Вершиной вожделений наших друзей был трактир «Срезанный колос». Уже много месяцев, а может, даже и лет, как Эшалот и Симилор питали честолюбивые надежды переступить порог сего респектабельнейшего заведения. Но они не осмеливались.
Хорошая еда делает сердце мужественным, удача распаляет честолюбие.
– Хотя, конечно, свидание назначено на завтра, – произнес обычно застенчивый Эшалот, – но почему бы нам уже сегодня вечером не пропустить там рюмочку? Что ты на это скажешь, Амедей?
Желания Симилора совпадали с желаниями приятеля, однако он сознавал, какое непреодолимое расстояние отделяет их от господина Пиклюса.
– Ему все равно, что принц, что герцог, – заявил он, – если он пожелает, то и самого короля не впустит. Он такой важный, прямо как господин Кокотт, а может, и еще больше. Надо найти предлог. К примеру, ты пришел к нему в трактир повидаться с приятелем, который назначил тебе там встречу, или в крайнем случае ты случайно заметил, как твой приятель туда зашел. Только так, и никак не иначе.
В этот момент человек в полувоенном костюме свернул с улицы Галиот к трактиру «Срезанный колос»; тусклый свет качающегося на ветру фонаря скользнул по его лицу. Великие решения всегда принимаются мгновенно, они похожи на вспышку молнии. Оба родителя Саладена разом поднялись.
– Ты узнал его? – спросил Симилор.
– Это господин Патю, капитан «Орла из Мо № 2», что плавает по каналу, – ответил Эшалот.
– Нам повезло, – продолжал Симилор, – у меня есть к нему разговор: этот рулевой осмелился обойтись со мной неуважительно на своем корыте. Честь требует, чтобы я задал ему хорошенькую трепку – чем не предлог? Вперед!
Эшалот не менее приятеля придерживался кодекса чести. Приложив все усилия, чтобы сдержать охватившее его волнение, он последовал за Симилором, который с задорным видом двинулся к проулку. Саладен остался под скамейкой. Что еще сказать? Мы знаем чувствительную душу Эшалота. Вместо того чтобы предаваться долгому и малоприятному анализу охватившего Эшалота наваждения, мы лишь констатируем факт: он забыл Саладена!
Прежде чем войти, Симилор отряхнул костюм и сдвинул на ухо свою серую шляпу, но от его обычной самоуверенности не осталось и следа. Есть пороги, один вид которых заставляет сильнее биться сердце. Но он все-таки толкнул дверь; Эшалот проскользнул вслед за ним, инстинктивно стянув свою соломенную шляпу, словно христианин, проникающий в храм.
Они очутились в насквозь прокуренном просторном зале, где в клубах табачного дыма сидели и выпивали человек сорок посетителей. Эти любители подымить трубочкой и игроки в домино, с виду напоминавшие мелких буржуа, скорей всего были, да что там говорить – наверняка были теми самыми парнями, которые знали свое дело!
Симилор направился прямо к стойке, где толстая женщина в фиолетовом платье уже расточала нежные улыбки капитану Патю.
– Капитан! – рявкнул Симилор не своим голосом.
Пресноводный моряк вздрогнул и обернулся, ища того, кто осмелился прервать его приятный разговор.
– Тише, Амедей, тише, – шепнул приятелю Эшалот.
– Как, – не внимая другу продолжал Симилор, – вы меня не узнаете? Не узнаете молодого человека, которого вы оскорбили своим недостойным поведением, когда тот рискнул отправиться в плавание на вашем дрянном корыте? Так вот, знайте же, что я пообещал поколотить вас и сдержу свое слово, даже если у меня под рукой окажется всего лишь одеяло, трость или тарелка с пирожными! Я всегда дерусь с открытым забралом!
Громовой раскат хриплого смеха встретил окончание этой речи, вызвавшей всеобщее одобрение. Эшалот взглянул на товарища, и ему показалось, что тот стал выше ростом.
Во всех странах муж королевы окружен завистниками. Капитан Патю не избежал сей участи. Когда почтенная матрона, хозяйка «Срезанного колоса», заговорила о том, что неплохо бы выбросить Симилора за дверь, раздался приглушенный ропот.
– В почтенные заведения не пускают всякий сброд! – настаивала управительница, откликавшаяся на веселое имя госпожи Лампион.
– А почему бы вам не заткнуть свою пасть, моя толстушкa? – спросил Симилор, приосанившись. – Вот если, к примеру, вам шепнут на ушко: «Будет ли завтра день?..»
Не успел он закончить фразу, как его глаза, нос и рот мгновенно исчезли под пресловутой серой шляпой, нахлобученной могучей рукой хозяйки по самый Подбородок… В зале раздались взрывы хохота. В Эшалоте проснулся лев. Он закатал рукава блузы и к вящему веселью галерки встал в стойку французского боксера. Но вместо того чтобы начать раздавать удары направо и налево, он вдруг принялся отчаянно чесать в затылке, бормоча при этом:
– Здравствуйте, господин Пиклюс; доброго здоровья, господин Кокотт; ваш слуга, папаша Рабо.
К стойке направлялся сам господин Пиклюс. Приблизившись, он тихо прошептал на ухо величественной Лампион:
– Это овечки Приятеля-Тулонца. Поэтому давай без глупостей.
А так как она открыла рот, намереваясь ответить, Пиклюс добавил:
– Потерпи до завтрашнего вечера.
Через несколько минут Симилор и его верный Эшалот, чувствуя себя на седьмом небе от счастья, уже сидели за столом среди пятнадцати-двадцати артистов, знающих свое дело. Это была поистине волшебная ночь: они играли и совсем позабыли о делах. Попав в столь изысканное общество, наши друзья буквально преобразились, и никто из них не вспомнил о покинутом младенце. Впрочем, уже сколько раз Саладена забывали, то под стулом, то подвешенным на гвоздике, хотя, надо признать, здоровье его от этого отнюдь не пострадало. Около четырех часов утра началось какое-то движение. Некто, в ком с первого же взгляда можно было распознать важную персону, вошел через потайную дверь, выходящую на Дорогу Влюбленных. При виде этого черноволосого человека с густыми бакенбардами и в синих очках у обоих приятелей зашевелились смутные воспоминания. Но они так и не смогли придать им ясности, ибо головы их уже были одурманены изобилием изысканных напитков и яств, коих им разом довелось попробовать.
У Лекока не было ни черных бакенбард, ни синих очков. Когда же они все-таки попытались совместными усилиями что-то припомнить, Пиклюс шепнул им:
– Пора бай-бай, мои пташки! Свидание назначено на завтра, на одиннадцать утра; вам предстоит встретиться с самым главным хозяином, господином Матье…
– Так, значит, всем заправляет Трехлапый! – удивленно воскликнул Эшалот.
А Симилор, которого удивить было гораздо сложнее, добавил:
– Я всегда подозревал, что этот обрубок знает свое дело!
Еще не начало светать, когда приятели направились по аллее, ведущей к бульварам. Симилор шел впереди, радостно расправив плечи.
– Смотри, – говорил он, вдыхая полной грудью ночной воздух и выдыхая вместо него чистейшую радость, – видишь, как ярко сверкает на горизонте наше будущее?
Эшалот, чье сердце и желудок были в равной мере переполнены, бросился к приятелю на шею, сжал его в объятиях и пробормотал:
– Наш малыш выйдет в люди!
Фраза эта завершилась истошным воплем. Эшалот отпрянул от Симилора и принялся лихорадочно ощупывать свою спину и подмышки, то есть места, где обычно размещался Саладен. Но Саладена там не было. Движимый неким слепым инстинктом, он даже обыскал карманы: Саладена не было нигде.
К Эшалоту постепенно возвращалась память. Он жалостно заблеял и стрелой полетел к улице Галиот.
– Черт возьми! – пожал плечами стоик Симилор. – Вряд ли кто-нибудь украл его… кому он нужен?
Но так как внезапно до него донесся глухой вой Эшалота, то ему волей-неволей пришлось ускорить шаг. По дороге он заметил, как какой-то мужчина бегом пересек бульвар, и тут же карета, стоявшая на другой стороне бульвара, галопом понеслась прочь.
– Убили женщину! – хрипел тем временем Эшалот, стоявший на коленях перед скамьей. – Убили двух женщин!
В самом деле, возле скамьи в луже крови лежали два женских тела. Стоящий рядом фонарь освещал покоящуюся на куче мусора голову графини Корона, рядом с которой мирно спал Саладен. Здесь же можно было разглядеть мраморно-бледное лицо Эдме Лебер, обрамленное длинными спутанными золотистыми локонами.
IV
УБИТЬ ЖЕНЩИНУ
За несколько минут в разных местах произошло два убийства, однако оба «доказательства преступления» были обнаружены под одной скамьей на бульваре. События последних двух дней разворачивались именно так, как о том рассказала графиня Корона. Часть нашего сюжета, а именно семейная трагедия супругов Шварц, почти подошла к развязке. Все, что зависело от исхода этого спектакля, должно было произойти согласно желанию баронессы, если только в последнюю минуту какие-нибудь тайные и могущественные силы не нарушат создавшегося равновесия. Господин Шварц, поглощенный решающей партией, которую он с присущим ему мрачным упорством собирался доиграть до конца, предоставил прочим событиям разворачиваться так, как им заблагорассудится. Можно было держать пари десять против одного, что роман юных влюбленных Мишеля и Эдме, равно как и Мориса и Бланш завершится банальнейшей развязкой, а именно двумя свадьбами, для которых теперь были устранены все препятствия.
Но кто же в действительности – барон Шварц или его жена – претендовали на роль Провидения в том маленьком мирке, где живут Наши герои?..
Целый день Эдме была счастлива, однако ее все время лихорадило, ибо она лишь недавно оправилась после болезни, и теперь ее ослабленный организм не выдерживал обрушившихся на нее волнений. Бланш с матерью явились в бедное жилище госпожи Лебер. Нежный поцелуй заменил долгие объяснения между баронессой и Эдме. На потертую кушетку легло очаровательное бальное платье.
Однако кое-кто отсутствовал. На этом празднике чувств не было Мишеля.
После ухода своих гостей Эдме еще долго ждала Мишеля, но силы изменили ей, и она, как была в роскошном бальном туалете бросилась на кровать и забылась тяжелым сном. По прошествии некоторого времени – она не могла определить, как долго она проспала, – раздался тихий стук. Обрадовавшись, она вскочила и бросилась к двери, думая, что это наконец пришел Мишель. На улице было темно; лампа едва горела. Вошел господин Брюно.
– Мишель не придет, – произнес он, отвечая на немой вопрос, светившийся в беспокойном взоре девушки. Затем он прибавил:
– Надеюсь, что я заслужил право в течение сорока восьми часов безраздельно располагать его временем, чтобы обеспечить ему в дальнейшем счастливую жизнь.
– Я верю вам, – испуганно, но в то же время почтительно прошептала Эдме, – верю во всем. Но вынуждена признаться: Мишель не любит вас.
Господин Брюно улыбнулся, что случалось с ним отнюдь не часто.
– Еще бы! – ответил он. – Он обижается на меня каждый раз, когда я не даю ему сломать себе шею.
И, посерьезнев, спросил:
– Скажите мне, спит ли ваша матушка?
Получив утвердительный ответ, он поднял лампу и прошел в спальню почтенной дамы. Эдме последовала за ним и с удивлением увидела, как он, подойдя к комоду и откинув тонкую ткань, взял боевую рукавицу, украшенную чеканкой и драгоценными камнями. При этом взгляд его был устремлен на окно, и она заметила, что на улице стоит глубокая ночь.
– Ах, значит, уже поздно? – пробормотала она.
У соседей часы пробили три.
– Мне не приходится выбирать время, – холодно произнес господин Брюно. – Проснувшись, ваша добрейшая матушка должна найти эту вещь на прежнем месте. Завтра ей предложат за нее кругленькую сумму.
– Что вы собираетесь делать? – спросила Эдме, видя, что он прячет рукавицу под плащ.
– Увидите, дочь моя. А сейчас вам придется пойти со мной, – ответил он. – Эта игрушка, уже успевшая причинить вам столько зла, должна наконец послужить доброму делу. Однако для этого в ней кое-чего не хватает. Мы отправимся недалеко, в кузницу моего старого друга. Через час вы вернете рукавицу домой.
Эдме быстро привела в порядок волосы и набросила на плечи плащ. Окна в кузнице, находившейся по соседству с трактиром «Срезанный колос», были освещены; кузнец уже ждал их на пороге.
Но кто же в действительности – барон Шварц или его жена – претендовали на роль Провидения в том маленьком мирке, где живут Наши герои?..
Целый день Эдме была счастлива, однако ее все время лихорадило, ибо она лишь недавно оправилась после болезни, и теперь ее ослабленный организм не выдерживал обрушившихся на нее волнений. Бланш с матерью явились в бедное жилище госпожи Лебер. Нежный поцелуй заменил долгие объяснения между баронессой и Эдме. На потертую кушетку легло очаровательное бальное платье.
Однако кое-кто отсутствовал. На этом празднике чувств не было Мишеля.
После ухода своих гостей Эдме еще долго ждала Мишеля, но силы изменили ей, и она, как была в роскошном бальном туалете бросилась на кровать и забылась тяжелым сном. По прошествии некоторого времени – она не могла определить, как долго она проспала, – раздался тихий стук. Обрадовавшись, она вскочила и бросилась к двери, думая, что это наконец пришел Мишель. На улице было темно; лампа едва горела. Вошел господин Брюно.
– Мишель не придет, – произнес он, отвечая на немой вопрос, светившийся в беспокойном взоре девушки. Затем он прибавил:
– Надеюсь, что я заслужил право в течение сорока восьми часов безраздельно располагать его временем, чтобы обеспечить ему в дальнейшем счастливую жизнь.
– Я верю вам, – испуганно, но в то же время почтительно прошептала Эдме, – верю во всем. Но вынуждена признаться: Мишель не любит вас.
Господин Брюно улыбнулся, что случалось с ним отнюдь не часто.
– Еще бы! – ответил он. – Он обижается на меня каждый раз, когда я не даю ему сломать себе шею.
И, посерьезнев, спросил:
– Скажите мне, спит ли ваша матушка?
Получив утвердительный ответ, он поднял лампу и прошел в спальню почтенной дамы. Эдме последовала за ним и с удивлением увидела, как он, подойдя к комоду и откинув тонкую ткань, взял боевую рукавицу, украшенную чеканкой и драгоценными камнями. При этом взгляд его был устремлен на окно, и она заметила, что на улице стоит глубокая ночь.
– Ах, значит, уже поздно? – пробормотала она.
У соседей часы пробили три.
– Мне не приходится выбирать время, – холодно произнес господин Брюно. – Проснувшись, ваша добрейшая матушка должна найти эту вещь на прежнем месте. Завтра ей предложат за нее кругленькую сумму.
– Что вы собираетесь делать? – спросила Эдме, видя, что он прячет рукавицу под плащ.
– Увидите, дочь моя. А сейчас вам придется пойти со мной, – ответил он. – Эта игрушка, уже успевшая причинить вам столько зла, должна наконец послужить доброму делу. Однако для этого в ней кое-чего не хватает. Мы отправимся недалеко, в кузницу моего старого друга. Через час вы вернете рукавицу домой.
Эдме быстро привела в порядок волосы и набросила на плечи плащ. Окна в кузнице, находившейся по соседству с трактиром «Срезанный колос», были освещены; кузнец уже ждал их на пороге.