Страница:
5-я картина: дом церковного старосты на улице Терезы.
Фра Дьяволо, устав от жизни, полной опасностей, превратился в мирного буржуа. Но под прикрытием благотворительности он продолжает творить свои черные дела. К нему привозят бесчувственного Паоло. Родольфо хочет тут же прикончить его, ибо по корсиканскому обычаю он объявил ему вендетту. Фра Дьяволо замечает, что решительность отнюдь не противоречит осмотрительности. Появляется Фаншетта (мадемуазель Тальма-Россиньоль; условия ее контракта предусматривают, что она обязана играть роли дам и девиц в возрасте от десяти до шестидесяти лет). Фаншетта смеется над Родольфо, ласкает церковного старосту, возвращает к жизни Паоло. Церковному старосте известно все; он призывает Паоло к благоразумию: брак его жены уже свершился. Он помогает Паоло перебраться в Англию. Но благодаря его связям с преступным миром Паоло арестовывают и приговаривают к повешению. Почему же скромный церковный староста пользуется таким влиянием среди преступников? Он – главарь Черных Мантий! В тот момент, когда Паоло уезжает, входит Фаншетта, укачивая на руках дитя. Все прекрасно видят, что это не кукла, потому что малыш кричит и тянет свои ручонки к двери, куда вышел его отец. Трогательная сцена. На шее малыша висит крестик матери Жозефы.
III
IV
V
VI
VII
VIII
Фра Дьяволо, устав от жизни, полной опасностей, превратился в мирного буржуа. Но под прикрытием благотворительности он продолжает творить свои черные дела. К нему привозят бесчувственного Паоло. Родольфо хочет тут же прикончить его, ибо по корсиканскому обычаю он объявил ему вендетту. Фра Дьяволо замечает, что решительность отнюдь не противоречит осмотрительности. Появляется Фаншетта (мадемуазель Тальма-Россиньоль; условия ее контракта предусматривают, что она обязана играть роли дам и девиц в возрасте от десяти до шестидесяти лет). Фаншетта смеется над Родольфо, ласкает церковного старосту, возвращает к жизни Паоло. Церковному старосте известно все; он призывает Паоло к благоразумию: брак его жены уже свершился. Он помогает Паоло перебраться в Англию. Но благодаря его связям с преступным миром Паоло арестовывают и приговаривают к повешению. Почему же скромный церковный староста пользуется таким влиянием среди преступников? Он – главарь Черных Мантий! В тот момент, когда Паоло уезжает, входит Фаншетта, укачивая на руках дитя. Все прекрасно видят, что это не кукла, потому что малыш кричит и тянет свои ручонки к двери, куда вышел его отец. Трогательная сцена. На шее малыша висит крестик матери Жозефы.
III
АНТРАКТ
– Очень мило, – заявил Алавуа, истекая потом.
– Чепуха! – сухо, словно чиркнул спичкой о коробок, процедил Санситив.
Некий серьезный критик обернулся к нему, и, приветственно улыбнувшись, поддержал:
– Вы правы, сударь, трагедии Корнеля написаны гораздо тщательнее.
– А покажут ли нам здесь историю подставного Людовика Семнадцатого? – спросила госпожа Тубан.
– Цензура! – бросил Сенситив, пожимая плечами.
Сидящему на галерке Эшалоту стало плохо, и соседи принялись приводить его в чувства. Ему совали в рот яблоки, предлагали выкурить трубочку или пожевать табаку, его буквально залили пивом и осыпали апельсинными дольками.
– Ах, как здорово он кричал! – прошептал Эшалот, вернувшийся к жизни настоятельными заботами ближних. – Этот плутишка со временем станет настоящим Лаферьером!
Спустя несколько минут появился Симилор. Благодаря обретенному источнику доходов он сильно изменился; костюм его был чист, и Симилор вполне мог сойти за торговца биноклями. Он пришел вместе с Саладеном, чья роль на сегодня была окончена. Переходя из рук в руки, малыш добрался до Эшалота, который мгновенно прижал его к сердцу. Саладен почти не подрос. Это было капризное и писклявое существо; его вытянутая голова была увенчана жестким ежиком волос цвета грязной соломы, а нахальные глаза занимали почти все лицо. Если вы хотите представить себе малыша Саладена, то советуем вам вызвать образ обезьяны или же – что еще лучше – дьявола во младенчестве.
– Ах ты мой хорошенький! – воскликнул Эшалот, покрывая Саладена поцелуями.
– Не помни мне его, – ворчал Симилор, – он дорого стоит.
Эшалот поднял малыша высоко над головой.
– Настоящий артист, – восхищенно произнес он. – Скоро мы увидим его имя отпечатанным на афише.
И с чувством добавил, обращаясь к Симилору:
– Я не претендую на его заработок, Амедей, но все же не забывай, что половина места в его сердце принадлежит мне.
Зрители же, сидящие в галерее, окружавшей партер, внимали разглагольствованиям господина Шампиона.
– Я один могу сказать вам всю правду об этом деликатном деле. В тот вечер меня обманным путем выманили из дома: мне сообщили, что моей коллекции удочек, по праву не имеющей себе равных в нашей столице, грозит огонь. Ах, а ведь я так был уверен в своем семейном окружении! – воскликнул он, бросая суровый взор на Селесту. – В истории знаменитых преступлений имеется не так уж много случаев столь тонкой, я бы даже сказал, научной разработки ограбления. Разумеется, после случившегося двери моего жилища были опечатаны, и мне пришлось ночевать в гостинице. Кассу открыли только на следующий день, в присутствии нашего патрона Мишеля. Тогда еще никто не знал, кем он приходится семейству Шварц. Но у него была доверенность от госпожи баронессы, которая согласно составленному по всей форме завещанию барона унаследовала состояние покойного, кроме тех сумм, что были завещаны мадемуазель Бланш. Как известно, сейчас мадемуазель Бланш является супругой нашего дорогого господина Мориса Шварца. О, что за страшное зрелище предстало перед глазами тех, кто пришел открывать сейф! Всюду налипли клочья ткани с приставшими к ним кусками человеческой плоти, торчали раздробленные кости, пол был залит кровью. Вам, несомненно, известно, что господин Лекок, предполагаемый глава ассоциации Черные Мантии, по сути, был гильотинирован острым как бритва краем сейфа. Люди искусства находят сей факт весьма примечательным и объясняют его вот как: сейф, сконструированный для совершенно иного употребления, сработал наподобие ножниц. Да, именно: сработал наподобие ножниц, люди искусства употребили в точности это самое выражение. Так что если желаете, можете зайти ко мне как-нибудь утром, я вам все покажу, и вы сами убедитесь, из какой высокопрочной стали сделан этот сейф. Края его режут, как бритва, и когда есть время, мы развлекаемся тем, что перерезаем ими разные ненужные вещицы. Для тех, кто пожелает ознакомиться, я собрал целую коллекцию таких вот разрезанных штучек. Но что самое удивительное, так это то, что под трупом господина Лекока были найдены четыре пачки фальшивых банковских билетов, совершенно неотличимых от настоящих! Я сам держал их в руках и долго спрашивал себя, не помутилось ли у меня зрение. Таких банкнот там было на сумму в четыре миллиона!
– Четыре миллиона! – эхом отозвалась галерея.
Господин Шампион продолжал:
– А помните, как тремя днями раньше этих ужасных событий, в тот воскресный вечер, когда мы вместе возвращались в омнибусе из Ливри, у нас были позаимствованы…
– Мой носовой платок! – мгновенно откликнулась госпожа Бло.
– И чудесная шкатулка, принадлежащая госпоже Шампион, которая стоила целых восемьдесят франков, не говоря уж о моем собственном портфеле. Теперь-то я подозреваю…
– Я заметил, – вставил господин Туранжо, – что в Париже как-то не принято жаловаться на воров.
– Ну и разболтались же вы! – прибавила вдова судебного пристава. – Того и гляди сами разбежитесь ловить Черные Мантии!
– Отныне никто больше не услышит от меня ни слова! – обиженно воскликнул господин Шампион. – Рыба нема, и в этом ее сила. Я же позволю себе дополнить свой рассказ одной лишь маленькой подробностью, чтобы вы смогли наглядно убедиться в дьявольской хитрости этого мошенника. Как вам известно, у меня был пес по кличке Медор, которому я полностью доверял. Когда же случились вышеупомянутые прискорбные события, меня необычайно удивило, что он не залаял. Когда же на следующий день я отправился покормить своего любимца, я увидел, что его подменили собакой той же породы, но только… чучелом…
– Чепуха! – сухо, словно чиркнул спичкой о коробок, процедил Санситив.
Некий серьезный критик обернулся к нему, и, приветственно улыбнувшись, поддержал:
– Вы правы, сударь, трагедии Корнеля написаны гораздо тщательнее.
– А покажут ли нам здесь историю подставного Людовика Семнадцатого? – спросила госпожа Тубан.
– Цензура! – бросил Сенситив, пожимая плечами.
Сидящему на галерке Эшалоту стало плохо, и соседи принялись приводить его в чувства. Ему совали в рот яблоки, предлагали выкурить трубочку или пожевать табаку, его буквально залили пивом и осыпали апельсинными дольками.
– Ах, как здорово он кричал! – прошептал Эшалот, вернувшийся к жизни настоятельными заботами ближних. – Этот плутишка со временем станет настоящим Лаферьером!
Спустя несколько минут появился Симилор. Благодаря обретенному источнику доходов он сильно изменился; костюм его был чист, и Симилор вполне мог сойти за торговца биноклями. Он пришел вместе с Саладеном, чья роль на сегодня была окончена. Переходя из рук в руки, малыш добрался до Эшалота, который мгновенно прижал его к сердцу. Саладен почти не подрос. Это было капризное и писклявое существо; его вытянутая голова была увенчана жестким ежиком волос цвета грязной соломы, а нахальные глаза занимали почти все лицо. Если вы хотите представить себе малыша Саладена, то советуем вам вызвать образ обезьяны или же – что еще лучше – дьявола во младенчестве.
– Ах ты мой хорошенький! – воскликнул Эшалот, покрывая Саладена поцелуями.
– Не помни мне его, – ворчал Симилор, – он дорого стоит.
Эшалот поднял малыша высоко над головой.
– Настоящий артист, – восхищенно произнес он. – Скоро мы увидим его имя отпечатанным на афише.
И с чувством добавил, обращаясь к Симилору:
– Я не претендую на его заработок, Амедей, но все же не забывай, что половина места в его сердце принадлежит мне.
Зрители же, сидящие в галерее, окружавшей партер, внимали разглагольствованиям господина Шампиона.
– Я один могу сказать вам всю правду об этом деликатном деле. В тот вечер меня обманным путем выманили из дома: мне сообщили, что моей коллекции удочек, по праву не имеющей себе равных в нашей столице, грозит огонь. Ах, а ведь я так был уверен в своем семейном окружении! – воскликнул он, бросая суровый взор на Селесту. – В истории знаменитых преступлений имеется не так уж много случаев столь тонкой, я бы даже сказал, научной разработки ограбления. Разумеется, после случившегося двери моего жилища были опечатаны, и мне пришлось ночевать в гостинице. Кассу открыли только на следующий день, в присутствии нашего патрона Мишеля. Тогда еще никто не знал, кем он приходится семейству Шварц. Но у него была доверенность от госпожи баронессы, которая согласно составленному по всей форме завещанию барона унаследовала состояние покойного, кроме тех сумм, что были завещаны мадемуазель Бланш. Как известно, сейчас мадемуазель Бланш является супругой нашего дорогого господина Мориса Шварца. О, что за страшное зрелище предстало перед глазами тех, кто пришел открывать сейф! Всюду налипли клочья ткани с приставшими к ним кусками человеческой плоти, торчали раздробленные кости, пол был залит кровью. Вам, несомненно, известно, что господин Лекок, предполагаемый глава ассоциации Черные Мантии, по сути, был гильотинирован острым как бритва краем сейфа. Люди искусства находят сей факт весьма примечательным и объясняют его вот как: сейф, сконструированный для совершенно иного употребления, сработал наподобие ножниц. Да, именно: сработал наподобие ножниц, люди искусства употребили в точности это самое выражение. Так что если желаете, можете зайти ко мне как-нибудь утром, я вам все покажу, и вы сами убедитесь, из какой высокопрочной стали сделан этот сейф. Края его режут, как бритва, и когда есть время, мы развлекаемся тем, что перерезаем ими разные ненужные вещицы. Для тех, кто пожелает ознакомиться, я собрал целую коллекцию таких вот разрезанных штучек. Но что самое удивительное, так это то, что под трупом господина Лекока были найдены четыре пачки фальшивых банковских билетов, совершенно неотличимых от настоящих! Я сам держал их в руках и долго спрашивал себя, не помутилось ли у меня зрение. Таких банкнот там было на сумму в четыре миллиона!
– Четыре миллиона! – эхом отозвалась галерея.
Господин Шампион продолжал:
– А помните, как тремя днями раньше этих ужасных событий, в тот воскресный вечер, когда мы вместе возвращались в омнибусе из Ливри, у нас были позаимствованы…
– Мой носовой платок! – мгновенно откликнулась госпожа Бло.
– И чудесная шкатулка, принадлежащая госпоже Шампион, которая стоила целых восемьдесят франков, не говоря уж о моем собственном портфеле. Теперь-то я подозреваю…
– Я заметил, – вставил господин Туранжо, – что в Париже как-то не принято жаловаться на воров.
– Ну и разболтались же вы! – прибавила вдова судебного пристава. – Того и гляди сами разбежитесь ловить Черные Мантии!
– Отныне никто больше не услышит от меня ни слова! – обиженно воскликнул господин Шампион. – Рыба нема, и в этом ее сила. Я же позволю себе дополнить свой рассказ одной лишь маленькой подробностью, чтобы вы смогли наглядно убедиться в дьявольской хитрости этого мошенника. Как вам известно, у меня был пес по кличке Медор, которому я полностью доверял. Когда же случились вышеупомянутые прискорбные события, меня необычайно удивило, что он не залаял. Когда же на следующий день я отправился покормить своего любимца, я увидел, что его подменили собакой той же породы, но только… чучелом…
IV
ДРАМА
– Пи…уить! Этим условным знаком пользуются воры в мелодрамах, подзывая друг друга. Они боятся, как бы их вдруг не перепутали с положительными героями. Под акведуком, сооруженным в эпоху римского владычества, находится глубокое подземелье. Там, среди людей, не способных обучить мальчика ничему хорошему, и вырос Эдуар, сын Жозефы. Пи…уить!
– Пи…уить!
Лелея преступные замыслы, бандиты вводят его в дом барона Вердье. Его любовные интрижки с графиней Фра Дьяволо, роль которой доверена мадемуазель Тальма-Россиньоль. Эдуару отказывают от дома, ибо барон терзается муками ревности. Бриллиантовые пуговицы. Бурная сцена между Олимпией Вердье, бывшей женой Паоло, и юной инженю Софи.
Все эти события представлены в трех картинах. В четвертой картине мы переносимся под мосты Парижа, декорация нарисована все тем же неизвестным живописцем. Графиня Фра Дьяволо исполняет песенку о грязи; невероятный успех. Вокруг ни одного жандарма.
Трехлапый тщательно маскируется и наблюдает за всеми, однако с благородными намерениями. Он хочет раздобыть удавку Милосердия. Честолюбивый Медок (не кто иной, как Родольфо) имеет ту же цель; для ее достижения он воздвигает горы лжи и завлекает в ловушку барона Вердье. Пробуждение чувств: Эдуар и Софи, чистая любовь. Почтенная старушка мать, желающая оплатить свои долги.
Шестая смена декораций: Трактир «Срезанный колос». Зажигательный танец, восемнадцать бильярдных столов, шесть клоунов, три каннибала. Дама, глотающая сабли. Фра Дьяволо, переодетый церковным старостой, убит своими собственными Черными Мантиями!! Олимпия Вердье обнаруживает на шее у Эдуара крест своей матери!!! Трехлапый проникает в тайну горного убежища бандитов!
– Пи…уить!
Согласие у ручья. Миловидная статисточка танцует польку.
– Пи…уить!
Лелея преступные замыслы, бандиты вводят его в дом барона Вердье. Его любовные интрижки с графиней Фра Дьяволо, роль которой доверена мадемуазель Тальма-Россиньоль. Эдуару отказывают от дома, ибо барон терзается муками ревности. Бриллиантовые пуговицы. Бурная сцена между Олимпией Вердье, бывшей женой Паоло, и юной инженю Софи.
Все эти события представлены в трех картинах. В четвертой картине мы переносимся под мосты Парижа, декорация нарисована все тем же неизвестным живописцем. Графиня Фра Дьяволо исполняет песенку о грязи; невероятный успех. Вокруг ни одного жандарма.
Трехлапый тщательно маскируется и наблюдает за всеми, однако с благородными намерениями. Он хочет раздобыть удавку Милосердия. Честолюбивый Медок (не кто иной, как Родольфо) имеет ту же цель; для ее достижения он воздвигает горы лжи и завлекает в ловушку барона Вердье. Пробуждение чувств: Эдуар и Софи, чистая любовь. Почтенная старушка мать, желающая оплатить свои долги.
Шестая смена декораций: Трактир «Срезанный колос». Зажигательный танец, восемнадцать бильярдных столов, шесть клоунов, три каннибала. Дама, глотающая сабли. Фра Дьяволо, переодетый церковным старостой, убит своими собственными Черными Мантиями!! Олимпия Вердье обнаруживает на шее у Эдуара крест своей матери!!! Трехлапый проникает в тайну горного убежища бандитов!
– Пи…уить!
Согласие у ручья. Миловидная статисточка танцует польку.
V
ЗРИТЕЛЬНЫЙ ЗАЛ
– Произведение искусства ценится нами за его простоту, – вещал серьезный критик. – Школа Бомарше уже была упаднической, но у него было много естественного остроумия. – Неужели мы увидим, как дверцей сейфа гильотинировало беднягу Медока? – спросила у Сенситива госпожа Тубан. – Это было бы слишком откровенно!
– На то и есть цензура, – ответил поэт.
– Они ухитрились собрать свой урожай отовсюду, – заметил Котантэн, – но все равно действие выхолощено, мертво!
– Но куда же в конце концов девались сокровища полковника? – задала вопрос Селеста.
После смерти барона Шварца господин Шампион в особенно значительные минуты жизни стал подражать телеграфному стилю покойного банкира.
– Облава, там, на Корсике, – произнес он. – Развалины монастыря перерыты. Безрезультатно. Монастырь заминировали, взорвали – ничего!
– А Черные Мантии до сих пор существуют? – спросил тюремный пристав.
Господин Шампион пожал плечами.
– В корзине для салата увезли полдюжины, а может, и больше: Кокотта, Пиклюса, мелкую рыбешку. Я все видел, следствие велось в моей собственной спальне…
– Расскажите нам про расследование.
– Так вот! Было два свидетеля; и господин Брюно, как открыто называют Андре Мэйнотта с тех пор, как тот получил охранную грамоту от самого короля…
– А, первый муж! – протянула госпожа Бло.
– Вот именно, и отец нашего патрона Мишеля. Так вот, как я уже сказал, этот господин Мэйнотт занял место в почтовой карете, а госпожа баронесса последовала за ним. Поначалу я счел такое поведение баронессы неприличным, но следствие разъяснило мне, что оно было вполне естественным. Свидетелями были советник Ролан и начальник отдела префектуры Шварц: не фунт изюму!
Сначала оба они заявили, что подают прошения об отставке, ибо отныне они решили посвятить себя исполнению священного для них долга, несовместимого с их служебными обязанностями. Они показали, что господин Шварц был убит Лекоком.
– Медок! Ах! Мошенник Родольфо!
– И что господин Брюно без всякого умысла толкнул дверь сейфа, прихлопнувшую кровавого негодяя, который в эту минуту как раз разряжал пистолет в грудь Брюно…
Но откуда там взялись эти люди?
– На то и есть цензура, – ответил поэт.
– Они ухитрились собрать свой урожай отовсюду, – заметил Котантэн, – но все равно действие выхолощено, мертво!
– Но куда же в конце концов девались сокровища полковника? – задала вопрос Селеста.
После смерти барона Шварца господин Шампион в особенно значительные минуты жизни стал подражать телеграфному стилю покойного банкира.
– Облава, там, на Корсике, – произнес он. – Развалины монастыря перерыты. Безрезультатно. Монастырь заминировали, взорвали – ничего!
– А Черные Мантии до сих пор существуют? – спросил тюремный пристав.
Господин Шампион пожал плечами.
– В корзине для салата увезли полдюжины, а может, и больше: Кокотта, Пиклюса, мелкую рыбешку. Я все видел, следствие велось в моей собственной спальне…
– Расскажите нам про расследование.
– Так вот! Было два свидетеля; и господин Брюно, как открыто называют Андре Мэйнотта с тех пор, как тот получил охранную грамоту от самого короля…
– А, первый муж! – протянула госпожа Бло.
– Вот именно, и отец нашего патрона Мишеля. Так вот, как я уже сказал, этот господин Мэйнотт занял место в почтовой карете, а госпожа баронесса последовала за ним. Поначалу я счел такое поведение баронессы неприличным, но следствие разъяснило мне, что оно было вполне естественным. Свидетелями были советник Ролан и начальник отдела префектуры Шварц: не фунт изюму!
Сначала оба они заявили, что подают прошения об отставке, ибо отныне они решили посвятить себя исполнению священного для них долга, несовместимого с их служебными обязанностями. Они показали, что господин Шварц был убит Лекоком.
– Медок! Ах! Мошенник Родольфо!
– И что господин Брюно без всякого умысла толкнул дверь сейфа, прихлопнувшую кровавого негодяя, который в эту минуту как раз разряжал пистолет в грудь Брюно…
Но откуда там взялись эти люди?
VI
ЗА КУЛИСАМИ
Драма подошла к концу.
На сцене Олимпия Вердье, в окружении мертвых тел, возносила молитвы Господу.
За сценой Этьен и Морис упали в объятия друг друга.
– Так, значит, ты наконец женился?
– А ты наконец заставил принять твою пьесу?
– Да, – с мрачным видом ответил Этьен, – это моя пьеса.
– Почему ты не заходишь к нам? – продолжал Морис. – За эти два года произошло столько всего!..
– Да, – ворчливо ответил Этьен, – столько всего!
– Олимпия Вердье, моя обожаемая и очаровательная теща, вновь стала Жюли Мэйнотт; господин Брюно положил конец своим переодеваниям…
– Об этом я напишу еще одну пьесу…
– Ну уж нет! Хватит с тебя и этой! Она принесет тебе и славу, и состояние.
– Состояние! – горько усмехнулся Этьен. – Из тех десяти процентов выручки, положенных мне как автору, четыре я отдал Альфреду д'Артюру, а еще четыре Савиньену Ларсену…
– Ах, черт! Остается только два процента, негусто!
– Директора это устраивает, – вздохнул Этьен.
– Но по крайней мере тебе достанется слава!
– Автора! Автора! – принялся скандировать зал.
Этьен схватился за волосы и вырвал солидный клок.
– Господа, – объявил великий актер, исполнивший роль Трехлапого, – драма, которую мы имели честь вам представить, сочинена господами Альфредом д'Артюром и Савиньеном Ларсеном!
– А где же твое имя? – удивленно спросил Морис.
– Занавес!..
На сцене Олимпия Вердье, в окружении мертвых тел, возносила молитвы Господу.
За сценой Этьен и Морис упали в объятия друг друга.
– Так, значит, ты наконец женился?
– А ты наконец заставил принять твою пьесу?
– Да, – с мрачным видом ответил Этьен, – это моя пьеса.
– Почему ты не заходишь к нам? – продолжал Морис. – За эти два года произошло столько всего!..
– Да, – ворчливо ответил Этьен, – столько всего!
– Олимпия Вердье, моя обожаемая и очаровательная теща, вновь стала Жюли Мэйнотт; господин Брюно положил конец своим переодеваниям…
– Об этом я напишу еще одну пьесу…
– Ну уж нет! Хватит с тебя и этой! Она принесет тебе и славу, и состояние.
– Состояние! – горько усмехнулся Этьен. – Из тех десяти процентов выручки, положенных мне как автору, четыре я отдал Альфреду д'Артюру, а еще четыре Савиньену Ларсену…
– Ах, черт! Остается только два процента, негусто!
– Директора это устраивает, – вздохнул Этьен.
– Но по крайней мере тебе достанется слава!
– Автора! Автора! – принялся скандировать зал.
Этьен схватился за волосы и вырвал солидный клок.
– Господа, – объявил великий актер, исполнивший роль Трехлапого, – драма, которую мы имели честь вам представить, сочинена господами Альфредом д'Артюром и Савиньеном Ларсеном!
– А где же твое имя? – удивленно спросил Морис.
– Занавес!..
VII
ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД
– Спектакль не даст сборов! – предсказывал Сенситив.
– Держу пари на две сотни представлений, – сказал Туранжо. – Я отправлю на него всех своих земляков.
– Но они так и не рассказали, что скрывала удавка, – заметила госпожа Тубан.
– Расин наверняка сочинил бы иначе! – заявил критик.
– Подводя итоги этого дела, – говорил Адольф Шампион госпоже Бло, – скажу лишь, что бывший советник и бывший комиссар полиции работают как лошади, чтобы добиться пересмотра решения суда в Кане. Эдме, жена господина Мишеля, распорядилась, чтобы всем кредиторам господина Банселля было уплачено сполна, и бедная старушка госпожа Банселль скончалась вполне умиротворенной. У госпожи Бланш родилась хорошенькая девочка, у госпожи Эдме растет очаровательный мальчик, госпожа Мэйнотт цветет как никогда… а я, я два раза в неделю хожу удить рыбу.
– Но все-таки, – не отставала вдова пристава, – чем же закончилось дело с подставным Людовиком Семнадцатым?..
– Мой дорогой маркиз, – говорил влиятельный друг маркиза Гайарбуа, покидая вместе с ним зарешеченную ложу, – этот Лекок был просто мужлан! Король все больше и больше увлекается идеями, исходящими из предместья. Так что давайте-ка разыщем птенчика с клювом Святого Людовика!
– Карета господина Мэйнотта! – выкрикнул ливрейный лакей.
– Ого! – воскликнул Гайарбуа. – Так, значит, они сидели в ложе прямо напротив нас!
Прежде чем сесть к себе в карету, могущественный друг маркиза распечатал конверт, только что переданный ему каким-то прилично одетым мужчиной.
– А вот и эпилог, – прошептал он. – Граф Корона заколот кинжалом возле Сартэна неким Баттистой; этот Баттиста некогда служил кучером у его жены. Красивый малый.
И приказал слугам:
– В префектуру!
– Держу пари на две сотни представлений, – сказал Туранжо. – Я отправлю на него всех своих земляков.
– Но они так и не рассказали, что скрывала удавка, – заметила госпожа Тубан.
– Расин наверняка сочинил бы иначе! – заявил критик.
– Подводя итоги этого дела, – говорил Адольф Шампион госпоже Бло, – скажу лишь, что бывший советник и бывший комиссар полиции работают как лошади, чтобы добиться пересмотра решения суда в Кане. Эдме, жена господина Мишеля, распорядилась, чтобы всем кредиторам господина Банселля было уплачено сполна, и бедная старушка госпожа Банселль скончалась вполне умиротворенной. У госпожи Бланш родилась хорошенькая девочка, у госпожи Эдме растет очаровательный мальчик, госпожа Мэйнотт цветет как никогда… а я, я два раза в неделю хожу удить рыбу.
– Но все-таки, – не отставала вдова пристава, – чем же закончилось дело с подставным Людовиком Семнадцатым?..
– Мой дорогой маркиз, – говорил влиятельный друг маркиза Гайарбуа, покидая вместе с ним зарешеченную ложу, – этот Лекок был просто мужлан! Король все больше и больше увлекается идеями, исходящими из предместья. Так что давайте-ка разыщем птенчика с клювом Святого Людовика!
– Карета господина Мэйнотта! – выкрикнул ливрейный лакей.
– Ого! – воскликнул Гайарбуа. – Так, значит, они сидели в ложе прямо напротив нас!
Прежде чем сесть к себе в карету, могущественный друг маркиза распечатал конверт, только что переданный ему каким-то прилично одетым мужчиной.
– А вот и эпилог, – прошептал он. – Граф Корона заколот кинжалом возле Сартэна неким Баттистой; этот Баттиста некогда служил кучером у его жены. Красивый малый.
И приказал слугам:
– В префектуру!
VIII
«ТЕАТРАЛЬНОЕ КАФЕ»
Дымящиеся стаканы с грогом, желающим – сиропная настойка. Клубы табачного дыма.
– Добродетель малютки Тальма под угрозой!
– Лаферьеру не больше двенадцати…
– Этьен? – воскликнул Савиньен Ларсен, отвечая на какой-то нескромный вопрос, – какой Этьен? Не знаю такого.
– Если бы цензура не была столь строга, – разглагольствовал окруженный своими поклонниками Альфред д'Артюр, – банкирский дом Шварца наверняка бы купил рукопись за двести, а то и за триста тысяч франков. Что ж, подождем, пока народ пробудится!
– Пришлите мне текст, – сказал серьезный критик Савиньену. – Я заметил кое-какие обороты, которых нет у Лагарпа. Между прочим, как вам удалось так ловко польстить зрителю, что он простил вам свое неудовлетворенное любопытство? Ведь вы так и не раскрыли знаменитый секрет Черных Мантий!
– Я объявил всем, что скоро появится новая драма: «Секрет Каморры, или Фра Дьяволо в Обители Спасения».
– Добродетель малютки Тальма под угрозой!
– Лаферьеру не больше двенадцати…
– Этьен? – воскликнул Савиньен Ларсен, отвечая на какой-то нескромный вопрос, – какой Этьен? Не знаю такого.
– Если бы цензура не была столь строга, – разглагольствовал окруженный своими поклонниками Альфред д'Артюр, – банкирский дом Шварца наверняка бы купил рукопись за двести, а то и за триста тысяч франков. Что ж, подождем, пока народ пробудится!
– Пришлите мне текст, – сказал серьезный критик Савиньену. – Я заметил кое-какие обороты, которых нет у Лагарпа. Между прочим, как вам удалось так ловко польстить зрителю, что он простил вам свое неудовлетворенное любопытство? Ведь вы так и не раскрыли знаменитый секрет Черных Мантий!
– Я объявил всем, что скоро появится новая драма: «Секрет Каморры, или Фра Дьяволо в Обители Спасения».