Форестер Сесил Скотт. Мичман Хорнблоуэр

   Морская вода струйками стекала на палубу с промокшей одежды Хорнблоуэра, пока его матросы выполняли поворот оверштаг* [Поворот оверштаг - поворот парусного судна на новый галс, при котором судно пересекает линию ветра носом.]. Он весь дрожал, но не столько от порывов холодного пронизывающего ветра, сколько от возбуждения и нехорошего предчувствия.
   Корабль лег на левый борт, обнажив значительную часть корпуса ниже ватерлинии, заросшую ракушками и морскими водорослями. Матросы снова спустили его за борт, и очень скоро он обнаружил злосчастную пробоину в носовой части напротив фок-мачты* [Фок-мачта - передняя мачта на судне.].
   - Стоп! - заорал он. - Вот она!
   Матросы остановились. Хорнблоуэр попросил Мэтьюза опустить его на пару футов ниже, и тут же был наказан за это накрывшей его с головой волной. Но терять ему уже было нечего, - он и так промок до нитки. Пробоина оказалась двумя футами ниже ватерлинии и представляла собой скорее квадратную, чем круглую, дыру с рваными краями, около фута в поперечнике. Даже в накрененном положении брига волны перехлестывали через край пробоины, вызывая у Хорнблоуэра ощущение почти физического страдания. Ему казалось, что он слышит, как вливается с предательским бульканьем забортная вода в чрево несчастного "купца", хотя, конечно, все это могло быть лишь плодом его воспаленного воображения. Он приказал тащить его наверх и, оказавшись на палубе, поделился своими соображениями с матросами.
   - Два фута ниже ватерлинии... - задумчиво протянул Мэтьюз. - Должно быть, его здорово подбросило на волне в момент выстрела. Да и осадка сейчас много ниже.
   В этом-то и таилась главная опасность. Даже в накрененном положении бриг продолжал забирать воду, не говоря уже о том, что теперешний курс вел их прямиком к берегам Франции. А чем больше воды проникало в трюм, тем ниже делалась осадка; чем ниже делалась осадка, тем сильнее становилось давление воды, тем больше ее проникало в трюм... Одним словом, они попали в заколдованный круг, из которого был только один выход - как можно скорее наложить на пробоину пластырь. Хорнблоуэр знал, как это делается, правда, чисто теоретически - из учебников и справочников по морскому делу.
   - Мы должны простегать парус и завести его на эту пробоину, - сказал Хорнблоуэр. - Зовите французов, они нам понадобятся.
   Простегать парус означало сделать из него нечто вроде многослойного матраса, набитого пенькой и ветошью. Потом этот матрас следовало аккуратно наложить на пробоину, где он должен был держаться под давлением забортной воды, достаточно надежно перекрывая поступление ее в трюм.
   Французы оказались плохими помощниками. В конце концов, бриг им больше не принадлежал, в перспективе маячила английская тюрьма, так что даже нависшая над всеми смертельная угроза не могла вывести их из состояния апатии. Понадобилось немало времени, чтобы достать из парусной кладовой новый брамсель, на чем специально настаивал Хорнблоуэр, хорошо знавший, что новая парусина много хуже пропускает воду, чем бывшая в употреблении. Французов он заставил трепать пеньковые канаты для начинки пластыря. В это время на палубе показался французский капитан. Он окинул взглядом занятых делом матросов и остановился рядом с Хорнблоуэром.
   - Пять лет просидел я в Портсмутской тюрьме в прошлую войну, - сказал он, ни к кому особенно не обращаясь. - Пять долгих лет!
   - Сочувствую вам, - машинально отозвался Хорнблоуэр.
   Он и в самом деле сочувствовал старику, просто в этот момент ему было не до него. Его заботили собственные проблемы, к тому же он так и не переоделся и совсем закоченел. Как бы то ни было, его святым долгом было доставить француза вместе со всем его экипажем именно в тюрьму. А сейчас ему просто необходимо было спуститься вниз и срочно отыскать себе сухую одежду.
   Когда Хорнблоуэр спустился по трапу, ему показалось, что обычные для деревянного корабля, находящегося в плавании, поскрипывания и потрескивания обшивки и стен каюты звучат много громче обычного. Бриг шел по достаточно спокойному морю, под умеренным ветром, а трещал так, словно снаружи бушевал ураган. Сначала Хорнблоуэр решил не обращать на это внимания, но, переодевшись в сухую одежду, найденную в сундуке капитана, он вынужден был признать, что с судном творится что-то неладное.
   Он вышел на палубу и бросил взгляд на занятых работой французов. Один из них вдруг вскочил на ноги и с изумлением уставился на палубу. Потом нагнулся и потрогал рукой просмоленный паз, словно не веря увиденному. Глаза его встретились с глазами Хорнблоуэра, и француз отчаянно замахал руками, что-то выкрикивая. Что именно он кричал, Хорнблоуэр так и не разобрал, но приглашение подойти было выражено достаточно недвусмысленно. Приблизившись к французу, он уставился на вспучившуюся палубную доску. Между ней и соседней образовалась широкая щель, в которую легко можно было просунуть палец. Хорнблоуэр глядел на щель с изумлением, все еще не понимая, что происходит. Она тянулась на пару футов, но все остальные доски палубного настила были в полном порядке. Хотя нет! Он присмотрелся повнимательней и заметил, что палуба вспучилась еще в нескольких местах. Не слишком богатый морской опыт Хорнблоуэра и даже обширные теоретические познания, полученные от чтения книг и учебников, не давали ему и намека на то, как следует реагировать на столь необычный феномен. Хорнблоуэр мог еще некоторое время оставаться в неведении, если бы не французский капитан, незаметно приблизившийся и теперь с ужасом на лице разглядывающий зияющую щель.
   - О Боже! - прошептал он. - Рис! Это рис!
   Хорнблоуэр не знал французского слова "рис" и сначала не понял капитана, тогда тот несколько раз энергично топнул ногой по палубе и указал на нее пальцем.
   - Груз, - пояснил он, - карго* [Карго - в международной морской терминологии - груз на корабле.], он разбухает, становится больше в объеме...
   Мэтьюз каким-то образом тоже очутился рядом и, хотя не знал ни слова по-французски, сразу понял, что хочет сказать капитан.
   - Если я правильно понял, сэр, это судно нагружено рисом? - обратился он к Хорнблоуэру.
   - Да.
   - В таком случае, все понятно. От воды рис разбух и раздирает обшивку.
   Надо было посмотреть горькой правде в глаза. Рис способен втрое увеличиться в объеме под воздействием попавшей в него воды. Груз риса разбухал с каждой новой порцией воды, проникавшей в трюм через пробоину, и уже начал давить на палубный настил. Теперь Хорнблоуэру стало ясно, откуда взялись эти щели. Одновременно он припомнил скрип и треск корпуса внизу. У него потемнело в глазах, и только невероятным усилием воли удержался он от того, чтобы не выдать охватившее его отчаяние. Он обвел взглядом горизонт, словно надеясь там найти ответ. Но море было пустынным, горизонт чистым, и с неба не прозвучал трубный глас архангела, дающего спасительный совет. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы собраться с мыслями и высказать свое мнение спокойно и уверенно, как это подобает офицеру Флота Его Величества, исполняющему обязанности командира корабля.
   - Нам следует как можно скорее завести пластырь, - обратился он к Мэтьюзу, но как ни старался, не сумел до конца скрыть предательскую дрожь в голосе. - Поторопите этих французов.
   Он отвернулся и уставился в небо, ему нужно было несколько минут, чтобы прийти в себя и выработать план дальнейших действий. Но французский капитан схватил его за локоть и отчаянно завопил:
   - Я же предупреждал вас, что мой корабль сбавил ход и слишком низко сидит в воде!
   - Идите к черту! - огрызнулся Хорнблоуэр по-английски, так как не мог вспомнить, как эта фраза звучит по-французски, и бесцеремонно вырвал свой локоть из рук француза.
   Внезапно он ощутил резкий толчок под ногами, словно кто-то с силой ударил снизу молотом. Корабль начинал разваливаться на части буквально на глазах.
   - Да сколько же можно возиться с этим пластырем!? - заорал он в сердцах, поворачиваясь к занятым своим делом матросам, и тут же устыдился своей несдержанности и сорвавшегося на визг голоса.
   Но вот наконец парус был простеган, - его площадь составила около пяти квадратных футов, - и матросы начали заводить его на пробоину. Хорнблоуэр быстро разделся, не для того, правда, чтобы не испортить вещи капитана, а что-бы сохранить их сухими, и объявил, что лично станет наблюдать за наложением пластыря.
   - Мэтьюз, приготовьте булинь, - распорядился Хорнблоуэр.
   Голый и мокрый, он раскачивался под ударами холодного ветра, проникающего, казалось, в самые глубины его души. Его то и дело ударяло о борт, так что все тело покрылось ссадинами и кровоподтеками. Каждая вторая или третья волна окатывала его с головой. Но несмотря на все трудности, Хорнблоуэр держался стойко, пока лично не убедился, что простеганный парус правильно наложен на пробоину. Только тогда он позволил себе отдать приказ, чтобы его вытягивали обратно. Ступив на палубу, он весь дрожал от холода, зубы его выбивали крупную дробь, но деятельный мозг уже обдумывал, каким должен быть следующий шаг.
   - Приготовиться к повороту оверштаг! - приказал он. - Ложимся на прежний курс.
   Если бригу суждено было утонуть, не имело особого значения, произойдет это событие в сотне или в двух сотнях миль от французского побережья, но если, паче чаяния, корабль удастся сохранить, Хорнблоуэр желал удалиться от этих негостеприимных берегов возможно дальше. Подветренный берег всегда таил опасность и угрозу захвата. Конечно, пробоина с наложенным пластырем в новом положении судна находилась теперь глубоко под водой, но это был оправданный риск и достаточно хорошо просчитанный.
   Французский капитан, наблюдавший за маневром, подошел к Хорнблоуэру и начал энергично протестовать. По его словам, им не следовало менять курса, так как они могли в кратчайшие сроки добраться до Бордо. Хорнблоуэр ставит под угрозу жизни ни в чем не повинных людей, если собирается упорствовать в своем стремлении достичь английского побережья. Хорнблоуэр терпеливо выслушал француза и спокойно сказал, на этот раз по-французски: "Идите к черту!", принявшись, без дальнейших комментариев, натягивать через голову толстую шерстяную фуфайку, принадлежавшую его собеседнику.
   Когда голова Хорнблоуэра снова вынырнула на свет из складок непомерно большой для него фуфайки, капитан все еще продолжал что-то кричать, сопровождая свои протесты выразительной жестикуляцией. Такое поведение не могло не вызвать у Хорнблоуэра подозрений. Он отдал приказ Мэтьюзу еще раз обыскать пленников - не разжились ли те оружием из какого-нибудь тайника. Обыск не дал результатов: кроме матросских складных ножей, другого оружия не нашлось. На всякий случай Хорнблоуэр распорядился отобрать и их.
   Когда он полностью оделся, то уделил особое внимание трем пистолетам, которые засунул за пояс таким образом, чтобы они были хорошо видны всем пленникам. Предварительно он у всех на виду проверил затравку у каждого пистолета и подчеркнуто неторопливо перезарядил их. Теперь он смахивал на самого настоящего пирата и даже поймал себя на мысли, что эта игра ему чем-то нравится, напоминая о детстве. Впрочем, если отбросить глупости, он вполне отдавал себе отчет в том, что поставленные в безвыходное положение французы могут от отчаяния в любой момент решиться на открытый мятеж. В таком случае даже его три пистолета окажутся бессильными против двенадцати разъяренных лягушатников, которые, лишившись ножей, легко могли вооружиться баграми или просто палками.
   Мэтьюз прервал его мысли.
   - Прошу прощения, сэр, - доложил он, - но мне очень не нравится поведение судна. Должен признаться, сэр, что оно почти перестало слушаться руля, а самое плохое, сэр, состоит в том, что оно, кажется, начинает расползаться по швам. Еще раз прошу прощения, сэр, но я должен был сообщить вам это.
   Хорнблоуэр и сам видел, что творится с бригом. Из открытого люка доносилось громкое потрескивание, а палуба зияла многочисленными щелями. В некоторые из них уже можно было просунуть кулак. Все усилия по изготовлению и установке пластыря оказались напрасными. Это надо было сделать на сутки раньше, а теперь процесс разбухания риса зашел так далеко, что в трюме образовались еще течи, и число их продолжало увеличиваться. Под давлением риса бриг готов был вот-вот раскрыться, как цветочный бутон. Корабелы испокон веку строили суда так, чтобы они могли противостоять внешним воздействиям, но никто никогда не задумывался защитить их от внутреннего давления. Процесс, похоже, стал уже необратимым.
   - Посмотрите сюда, сэр! - раздался неожиданный возглас Мэтьюза.
   Хорнблоуэр оглянулся. Вдоль шпигатов* [Шпигат - отверстие в фальшборте и палубе корабля для стока воды.] левого борта скользнула маленькая серая крыса, за ней еще одна и еще...
   Должно быть, в трюме происходило нечто ужасное, заставившее этих грызунов выбраться на палубу средь бела дня. Видимо, давление риса разрушило их уютные гнездышки, сооруженные в недрах неограниченных запасов пищи. Хорнблоуэр почувствовал под ногами новый толчок. Но он еще не успел разыграть последнюю карту. Это был не конец, а только последний оборонительный редут!
   - Приказываю начать работы по ликвидации груза, - распорядился он. Мэтьюз, соберите французов и приступайте.
   Крышка главного люка причудливо выгнулась, один из запоров отлетел и торчал под углом. Когда общими усилиями крышку удалось поднять, в образовавшееся отверстие сразу же выдавило мешок риса. Он наполовину вылез наружу и застрял, зацепившись за край.
   - Крючья на тали и все за борт! - приказал Хорнблоуэр.
   Мешок за мешком извлекался из трюма, исчезая в волнах. Иногда мешки разрывались, осыпая палубу и матросов ливнем белых крупинок. Но на это уже никто не обращал внимания: часть команды подбирала разорванные мешки и сметала просыпавшийся рис за борт, а ненасытное море поглощало все с одинаковой жадностью.
   Верхние мешки удалось достать без особых проблем. Остальные оказались так плотно стиснуты, что вытаскивать каждый последующий приходилось с неимоверными трудностями и только совместными усилиями. Двое матросов постоянно находились внизу. Они растаскивали соседние мешки, цепляли крючьями новый груз и давали команду на подъем. Моряки с брига сначала артачились и что-то лопотали по-французски, не желая, очевидно, лезть в трюм, где их в любую минуту могло завалить. Но Хорнблоуэр находился в таком состоянии, что возражать ему было опасно. Он многозначительно положил руку на пистолеты и скривил такую зверскую рожу, что французы послушно полезли вниз. Эта мучительно тяжелая работа продолжалась уже несколько часов. Матросы у талей истекали потом и едва не падали с ног от усталости. Людей в трюме приходилось менять каждые полчаса.
   Хорнблоуэр наблюдал за разгрузкой, мучительно пытаясь придумать, как ему ускорить этот процесс, когда незаметно подошедший Мэтьюз тронул его за плечо.
   - Бесполезно, сэр, - доложил он шепотом, - осадка увеличивается с каждой минутой.
   Хорнблоуэр подошел к борту и посмотрел вниз. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в правоте Мэтьюза. Он хорошо помнил, что перед началом разгрузки край заведенного пластыря был еще виден. Теперь он ушел глубоко под воду, и это после того, как они выкинули за борт не менее пятидесяти тонн риса! Стало ясно, что бриг течет, как решето. Вода поступала сквозь многочисленные щели, образовавшиеся в корпусе, и тут же впитывалась развалами риса.
   Хорнблоуэр почувствовал резкую боль в левой руке и в недоумении перевел на нее взгляд. Оказалось, что он с такой силой сжал железный поручень, что края его впились ему в ладонь. Он разжал руку и огляделся по сторонам. Ему очень не хотелось сдаваться. В этот момент к нему снова приблизился французский капитан.
   - То, что вы делаете, - сказал он сердито, - это не просто глупость, а самое настоящее безумие. Мои люди валятся с ног по вашей милости.
   Хорнблоуэр бросил взгляд в сторону люка. Хантер, отчаянно ругаясь, размахивал во все стороны плеткой, пытаясь заставить французов работать быстрее, но те настолько измучились, что даже не реагировали на удары. Крупная волна сильно качнула "Мари Галант". Бриг тяжело вскарабкался на гребень и покатился вниз, зарываясь носом в волну. Даже неискушенному в подобных переделках Хорнблоуэру стало ясно, что на плаву он продержится не больше часа, и это время надо использовать как можно более рационально.
   - Прекратить разгрузку и приготовиться покинуть судно! - отдал он приказ Мэтьюзу; голос его звучал бесстрастно, подбородок был упрямо вздернут, на лице застыла маска безразличия, - он не имел права позволить догадаться о глубине владеющего им отчаяния никому, тем более стоящему рядом французу.
   - Так точно, сэр! - с облегчением откликнулся Мэтьюз.
   Единственная шлюпка "Мари Галант" была закреплена на полуклюзе* [Полуклюз - отверстие в фальшборте для прохода швартовного или буксирного троса.] между грот- и фок-мачтой. По приказу Мэтьюза все матросы прекратили разгрузку и начали загружать в шлюпку провизию и пресную воду.
   - Прошу прощения, сэр, - раздался рядом с ухом Хорнблоуэра голос Хантера, - вам не помешало бы прихватить с собой несколько теплых вещей. Я однажды десять суток болтался на шлюпке в этих широтах и хорошо знаю, что это такое.
   - Благодарю вас, Хантер, - сказал Хорнблоуэр.
   Ему предстояло подумать не только о теплой одежде. Навигационные инструменты, карты, компас - все должно быть погружено в шлюпку. Ему вдруг стало страшно от мысли, что он не сможет определить координаты, находясь в маленькой лодке, отданной во власть ветра и волн. Хватит ли им воды и пищи, если путешествие, не дай Бог, затянется? Надо проследить, чтобы припасов погрузили побольше. Тут его взгляд упал на шлюпку. Какая же она была маленькая! Да в ней не то что для припасов, но и для всех людей места не хватит. Он решил больше не думать о таких мрачных вещах и положиться на Мэтьюза и французского капитана, куда более сведущих в подобных делах.
   Матросы заняли свои места у лебедки и бережно опустили загруженную шлюпку в воду с подветренного борта. "Мари Галант" в очередной раз зарылась носом в волну, зеленая вода прокатилась по правому борту почти до самой кормы и с громким плеском устремилась обратно в море через шпигаты. На плаву бриг мог оставаться уже считанные минуты. В трюме что-то лопнуло с оглушительным треском. Разбухший рис ломал последние перекрытия. Среди французов началась паника. Они стали без приказа прыгать в шлюпку, отчаянно вопя от страха. Французский капитан бросил на Хорнблоуэра испуганный взгляд и последовал за своим экипажем. Хорнблоуэр огляделся. Двое из его матросов уже успели перебраться в шлюпку, но Мэтьюз и Карсон пока оставались на борту.
   - Покинуть корабль! - приказал он им; что ни говори, а все-таки он был капитаном целые сутки и имел полное право оставить свой корабль последним!
   Палуба брига к этому моменту уже оказалась на уровне моря. Холодные волны свободно перехлестывали через нее. Чтобы перейти в шлюпку, не требовалось никаких особых усилий - достаточно было просто шагнуть. Четверо британских матросов сгруппировались на корме. Когда Хорнблоуэр перешел в шлюпку, они слегка раздвинулись и освободили для него лучшее место.
   - Встаньте к рулю, Мэтьюз, - распорядился Хорнблоуэр; сам он не чувствовал себя достаточно опытным, чтобы управлять перегруженной шлюпкой. - Отваливайте, ребята!
   Шлюпка отошла от борта "Мари Галант", но успела продвинуться совсем недалеко, когда с покинутым кораблем начало происходить что-то странное: он сильно накренился, шпигаты правого борта скрылись под водой, по палубе прокатилась еще одна волна, захлестнув открытый носовой люк. С невероятным усилием обреченное судно сумело выправиться и занять горизонтальное положение. В таком положении оно и пошло ко дну - без переворачиваний и воронок, до конца сохраняя чувство собственного достоинства. Вот скрылись под водой верхушки мачт, последний раз блеснули белым верхние паруса, и "Мари Галант" ушла под воду.
   - Кончено, - с сожалением произнес Мэтьюз.
   Хорнблоуэр неотрывно следил за последними минутами судна, которое ему доверили отвести в английский порт и которое он потерял по собственной вине. Он повернул голову в сторону заходящего солнца, моля Бога, чтобы никто не обратил внимания на его мокрые от слез глаза.
   Наказание за неудачу
   Восходящее солнце озарило своими лучами одинокую шлюпку, затерявшуюся среди необозримых просторов Бискайского залива. Шлюпка была мала и сильно перегружена. Носовую ее часть занимала команда грузового французского брига "Мари Галант", затонувшего накануне вечером, в середине разместились капитан и его старший помощник, а корму оккупировали четверо английских матросов во главе с мичманом Флота Его Величества м-ром Горацио Хорнблоуэром. Эти пятеро представляли собой призовую команду брига, захваченного фрегатом "Неутомимый". Хорнблоуэр страдал от морской болезни. Его деликатный желудок, с таким трудом привыкший переносить качку на борту фрегата, положительно отказывался привыкать к хаотическим движениям хрупкого маленького суденышка, поставленного на ночь на плавучий якорь. Помимо морской болезни, мичмана терзали холод и усталость. Всю ночь его выворачивало наизнанку - это была для него уже вторая подряд ночь без сна. Но сильнее морской болезни угнетала его мысль о том, что он не оправдал доверия своего командира и потерял порученное ему судно. Он клял себя за то, что не догадался вовремя подвести пластырь под пробоину, нанесенную ядром с "Неутомимого". Чем дольше он об этом думал, тем непростительней казалась ему эта ошибка в его собственных глазах. Бесполезно было напоминать себе, что у него с самого начала оказалось слишком много дел и слишком мало людей. Надо было охранять пленников, чинить перебитую рею, прокладывать курс... И как он мог позабыть, что рис впитывает влагу не хуже губки!? Его обманула и сбила с толку сухость трюмных отстойников; откуда ему было знать, что это лишь видимость благополучия. Конечно, он мог привести эти факты в свое оправдание, но не было ему прощения в главном он погубил корабль и провалил свое задание.
   На рассвете французы, пробудившись от сна, оживленно болтали на своем птичьем языке, подобно сорочьей стае. Проснувшиеся Мэтьюз и Карсон сладко потягивались за спиной Хорнблоуэра, с хрустом расправляя затекшие за ночь члены.
   - Завтрак, сэр? - почтительно осведомился Мэтьюз.
   Слова матроса напомнили Хорнблоуэру его не столь уж далекое детство. Маленьким мальчиком он страшно любил играть в потерпевшего кораблекрушение. Он залезал в пустое корыто и представлял, что находится в одинокой шлюпке посреди океана. Он разрезал стянутый на кухне ломоть хлеба на дюжину кусочков, каждый из которых должен был изображать дневной паек. Затем он тщательно раскладывал их в ряд и пересчитывал. Но здоровый детский аппетит никогда не позволял ему растянуть двухнедельную норму больше чем на час. Он легко убеждал сам себя, что очередной день уже прошел, хотя в действительности не истекло еще и пяти минут, и проглатывал очередную "дневную" норму. Затем он поднимался на ноги, вставал посреди корыта, прикладывал к глазам руку козырьком и с важностью обозревал горизонт в поисках спасительного паруса. Не обнаружив такового, он снова садился, говорил себе, что вот и еще один день прошел, и съедал очередную пайку.
   Сейчас ему было не до игр. Под бдительным оком Хорнблоуэра французский капитан и его помощник занялись раздачей завтрака: один морской сухарь и кружка воды из анкерка* [Анкерок - небольшой деревянный бочоночек вместимостью два-три ведра воды, сплюснутый сверху и снизу.] на каждого. Знать бы ему тогда, сидя в своем корыте, что такое морская болезнь, как сводит ноги судорогой от холода и многочасового сидения на узкой банке, как болят ягодицы и позвоночник от постоянного контакта с твердой древесиной, а самое главное, как тяжел может быть груз ответственности на плечах семнадцатилетнего юноши!
   Хорнблоуэр отогнал от себя воспоминания детства и вернулся к суровой действительности. Насколько он мог судить, исходя из своего куцего опыта, небо не предвещало резкой перемены погоды. Он смочил палец слюной и поднял его над головой, заметив одновременно показания компаса.
   - Немного отклоняет к западу, сэр, - заметил Мэтьюз, вслед за Хорнблоуэром проделавший такую же операцию.
   - Пожалуй, - согласился Хорнблоуэр, лихорадочно вспоминая уроки в штурманском классе.
   Чтобы оставить остров Уэссан с наветренной стороны, следовало держаться курса норд-норд-ост. Он знал, что как бы круто он ни забирал парус к ветру, при вчерашнем-то направлении, он не смог бы держать круче восьми румбов. Поэтому он приказал отдать на ночь плавучий якорь. Сейчас ветер несколько изменил направление. Он быстро сделал прикидку в уме: восемь румбов... курс норд-норд-ост... да, получается. Если ветер не изменится, они не только смогут оставить Уэссан за правым бортом, но и сделают это с достаточно большим запасом. Угроза наветренного берега - этот кошмар моряка - кажется, больше их могла не волновать.
   - Поднять парус! - приказал он Мэтьюзу, все еще сжимая в руке сухарь, который так и не смог проглотить.
   - Так точно, сэр!
   Хорнблоуэр окликнул французов на носу, но те и без того поняли, что от них требуется и начали выбирать плавучий якорь. Это оказалось не таким простым делом в условиях всеобщей тесноты и опасно перегруженной шлюпки. Но вот все наконец устроилось, косой парус взлетел на мачту и можно было пускаться в плавание.