Форестер Сесил Скотт. Мичман Хорнблоуэр

   - Естественно. Я же хирург!
   - А что он за человек?
   - Кто, Магридж?
   - Да, если его так зовут.
   - Фельдшер он неплохой. Успокоительную микстурку, между прочим, отлично умеет смешивать. Я вижу, батенька, у вас отчего-то дурное настроение, так что рекомендую заскочить в лазарет - он и вам смешает. Очень полезно. На спирту!
   М-р Лоу допил ром из своего бокала и требовательно постучал кулаком по столу, подзывая стюарда. Хорнблоуэр сообразил, что ему крупно повезло застать м-ра Лоу в достаточно трезвом состоянии и выудить у него те крохи информации, которые он получил. Он решил подняться на топ* [Топ - верхний конец мачты.] бизани и там все обдумать в одиночестве. Этот пост был введен недавно. Только здесь, во время своей вахты, мог он спокойно расслабиться и отвлечься от тесноты кубрика; по мнению Хорнблоуэра, это было лучшее место на корабле. Плотно закутавшись в бушлат, сидел он в своей "корзине". Над головой раскачивалась на ветру, описывая концентрические окружности, стеньга бизань-мачты. За спиной тонко свистел в вантах очередной набирающий силу шторм, а внизу на палубе шла обычная жизнь большого фрегата. Ввиду приближения шторма, капитан Пеллью приказал убрать все верхние паруса. Когда же пробьет восемь склянок, фрегат сделает поворот оверштаг и пустится обратным курсом вдоль побережья. Вплоть до восьми склянок и окончания своей вахты Хорнблоуэр мог безнаказанно предаваться своим мыслям обо всем на свете, в частности, о фурункулах, внезапно высыпавших на лице Стайлса, а также о скрытых ухмылках на лицах матросов.
   Чьи-то руки ухватились за край "корзины", а проще сказать, деревянного помоста с бортиком. Хорнблоуэр с неудовольствием встретил незваного гостя, столь бесцеремонно прервавшего его размышления. Им оказался Финч, чье место по боевому расписанию было рядом с Хорнблоуэром на топе бизани. Это был маленький сухощавый человечек с редеющей шевелюрой, бледно-голубыми глазами и исключительно глупой улыбкой, появившейся на его лице, когда он залез в корзину и обнаружил там Хорнблоуэра.
   - Прошу прощения, сэр, - извинился он, - я и не знал, что здесь уже кто-то есть.
   Финч еще не успел перебраться через бортик и находился в довольно опасном положении, держась на одних руках. При первом же сильном порыве ветра он рисковал сорваться вниз.
   - Да залезай ты скорей, раз уж появился, - с некоторой грубостью оборвал его Хорнблоуэр, проклиная себя за мягкосердечие; любой другой офицер, желающий побыть наедине со своими мыслями, на его месте сразу же отправил бы Финча обратно на палубу.
   - Спасибо, огромное спасибо, сэр! - с чувством поблагодарил его Финч, готовый, видимо, именно к такому повороту событий.
   Он с облегчением перекинул через бортик сначала одну ногу, потом другую, не обращая внимания на качку. Затем скорчился на дне корзины, осмотрелся по сторонам, заглянул для чего-то в щель, сквозь которую можно было разглядеть лишь марсель на грот-мачте, и повернулся к Хорнблоуэру с обезоруживающей и удивительно доброй улыбкой. В этот момент он чем-то напоминал маленького ребенка, совершившего проступок и умоляющего случайного очевидца не выдавать его родителям.
   Хорнблоуэр знал, что у Финча не все было в порядке с головой, безжалостная вербовочная служба гребла всех подряд, включая идиотов и крестьян, освобожденных от морской службы по королевскому указу. Моряком, впрочем, он был неплохим и умел ставить и зарифлять паруса, а также стоять у штурвала. Только идиотская улыбка безошибочно выдавала настоящее положение дел.
   - Здесь гораздо лучше, чем внизу, сэр, - извиняющимся тоном объяснил Финч причину своего появления.
   - Это точно, - согласился Хорнблоуэр и отвернулся, чтобы не поощрять Финча к дальнейшему разговору.
   Привалившись спиной к бортику, Хорнблоуэр уставился в серое зимнее небо. Перед глазами у него равномерно раскачивалась стеньга. Ее движение имело, вероятно, определенный гипнотический эффект, потому что он погрузился в полудрему. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг проблемы "фурункулов". Но сосредоточиться не удавалось: Финч все время беспокойно вертелся, как белка в колесе, пересаживался с места на место, одним словом, отравлял Хорнблоуэру драгоценные минуты одиночества.
   - Да что, черт побери, с тобой происходит? - не выдержал наконец Хорнблоуэр. - Что ты крутишься, как карась на сковородке?
   - Черт? Вы сказали черт, сэр? - встрепенулся Финч. - Нет, сэр, там нет никакого черта.
   Опять на его лице появилась добрая, чуть лукавая, детская улыбка. На секунду Хорнблоуэру показалось, что в глубинах этих зрачков кроются ответы на величайшие тайны жизни и смерти. Финч опять выглянул в щелку на марсель грот-мачты, напомнив мичману подглядывающего за кем-то ребенка.
   - Вон он! - воскликнул вдруг Финч. - На этот раз я не мог ошибиться. Я видел его так же хорошо, как вижу вас, сэр. Это был Бог, сэр!
   - Бог?
   - Так точно, сэр. Он иногда появляется там, на топе грота, но редко, очень редко... Но сегодня я видел Его, и у Него была большая белая борода, развевающаяся на ветру. Его можно заметить только отсюда, сэр.
   Пока Хорнблоуэр подыскивал слова для ответа на такое бредовое заявление, Финч успел забыть о его присутствии и снова таращился в щель.
   - Это Он! - восторженно шептал Финч сам себе. - Я снова удостоился узреть Его! Да, все так: Бог на топе грота, а черт в канатной кладовой.
   - Вполне справедливое размещение! - сказал Хорнблоуэр, но тихо, вовсе не желая подшучивать над несчастным.
   - А черт в канатной кладовой во время "собачьей" вахты* ["Собачья вахта", или "собака" - вахта в вечернее и ночное время.], - повторил Финч. - Только Бог постоянно на топе грота. Жаль не всегда можно узреть Его, добавил он печально.
   - Интересное расписание! - прокомментировал Хорнблоуэр, но опять же вполголоса.
   С палубы донесся звук корабельного колокола: отбили восемь склянок. Вслед за этим запели боцманские дудки и послышался громовой бас самого боцмана Уолдрона.
   - Смена вахты! Смена вахты! Эй вы, лентяи, а ну наверх, да поживее! Все по местам, приготовиться к повороту! Разводящий! Записать фамилию того, кто последним поднимется на палубу.
   Короткий период отдыха, омраченный к тому же присутствием Финча, закончился. Хорнблоуэр перепрыгнул через бортик и схватился за ванты. Можно было спуститься через люк и по веревочной лестнице, но Хорнблоуэр знал, что старпом может его увидеть, и не желал потом иметь замечание от старшего офицера за "недостойное настоящего моряка поведение". Финч последовал за ним тем же способом, но уже к середине спуска далеко обогнал Хорнблоуэра, к огорчению последнего, считавшего себя в глубине души уже опытным морским волком. Но Финч, легкий как пушинка, буквально взлетал и слетал обратно по снастям с проворностью мартышки. Даже старые марсовые не могли с ним в этом тягаться.
   Но вот Хорнблоуэр очутился на палубе и присоединился к другим членам экипажа, занятым поворотом на другой галс. Финч и его странные речи были временно позабыты.
   Позже, однако, мысли Хорнблоуэра неизбежным образом вернулись к удивительным заявлениям несчастного полупомешанного. У него не было никаких сомнений, что Финч свято верил в свои слова и в самом деле что-то видел. Бога, например, он даже частично описал: большая белая борода, развевающаяся на ветру. Жаль только, что он не нашел слов и для описания черта в канатной кладовой. Что там могло быть? Рога, раздвоенные копыта и вилы? Или еще что-нибудь? Одно только было непонятно Хорнблоуэру - почему черт появляется только в канатной кладовой, да еще строго по расписанию, во время "собаки"?
   Неожиданно у Хорнблоуэра перехватило дыхание. Ему вдруг пришла в голову мысль, что появление черта в самом глухом месте корабля в самое неудобное время вполне может иметь не метафизическое, а самое что ни на есть логическое объяснение. Теперь ему предстояло решить, как себя вести, чтобы наилучшим образом разобраться с этой проблемой. Он мог доложить о своих подозрениях старшему помощнику м-ру Экклзу. Но такой метод, как уже достаточно хорошо знал Хорнблоуэр после года службы, мог привести к прямо противоположным результатам. Старпом не любил беспочвенных обвинений и бездоказательных заявлений и вполне мог устроить виновному в подобном проступке настоящую баню. Вернее было сначала посмотреть на все собственными глазами, а потом уже решать окончательно. Ведь он пока не знал, что именно ему удастся обнаружить, да и удастся ли вообще обнаружить что-либо... А хуже всего было то, что он плохо себе представлял, как ему действовать в случае, если он, все-таки, что-нибудь обнаружит. Больше всего на свете мичман Хорнблоуэр боялся прослыть трусом и попасть в дурацкое положение. К тому же, он отнюдь не был уверен в действенности своего авторитета флотского офицера. Он мог потерять контроль над ситуацией в случае каких-нибудь осложнений, что потом могло пасть на его же голову, а главное, могло бы крепко подорвать дисциплину.
   Дисциплина - это было единственное, что превращало офицеров и матросов фрегата в сплоченный, боеспособный коллектив из трех сотен самых разных людей. Только такой коллектив, управляемый железной волей капитана, мог безупречно переносить неслыханные тяготы зимнего блокадного крейсирования и идти на смерть по мановению руки своего командира. Вот почему Хорнблоуэр начал спускаться в трюм после начала "собачьей" вахты с большой осторожностью и с тяжестью на сердце.
   Единственная свеча в подсвечнике, который он нес в руке, едва освещала темные и затхлые нижние помещения. Он постоянно спотыкался о какой-то разбросанный хлам. Но вот впереди замаячил слабый свет, а до ушей Хорнблоуэра донесся приглушенный звук человеческих голосов. Людей было много, и Хорнблоуэр с ужасом подумал, уж не затевают ли они бунт на корабле. Он прикрыл ладонью пламя свечи и, стараясь ступать совершенно бесшумно, двинулся вперед. Две лампы, подвешенные на бимсах* [Бимсы поперечные балки на судне, служащие основанием для палубы.] нижней палубы, тускло освещали дверной проем канатной кладовой. В центре ее собрались в кружок более двух десятков человек. По мере приближения Хорнблоуэр все сильнее слышал их возбужденные голоса, хотя пока не мог разобрать слов. Внезапно шум резко усилился, и какой-то матрос в центре круга поднялся на ноги. Почему-то он дрожал с ног до головы, словно его била падучая. Хорнблоуэр не видел его лица - он стоял к нему задом, - зато с удивлением отметил, что руки у матроса крепко связаны за спиной. Зрители снова взревели, словно болельщики во время кулачного боя. Человек в центре повернулся, и Хорнблоуэр узнал в нем своего подчиненного Стайлса. Но не это заставило Хорнблоуэра содрогнуться от омерзения. В щеку страдающего фурункулами матроса вцепилась здоровенная серая крыса. Именно ее он пытался стряхнуть, конвульсивно вздрагивая и мотая головой. К горлу мичмана подкатила тошнота.
   Резким движением головы Стайлс наконец освободился от крысы. Она слетела на пол, а Стайлс опустился на колени и принялся неуклюже гоняться за крысой по импровизированной арене, стараясь схватить ее собственными зубами.
   - Время! - крикнул кто-то; Хорнблоуэр узнал по голосу Партриджа, помощника боцмана. Слишком часто этот голос поднимал его по утрам, чтобы он мог его позабыть даже на смертном одре.
   - Пять мертвых, - сказал другой голос. - Выплата ставок два к одному.
   Хорнблоуэр рванулся вперед и увидел, что часть круга была огорожена канатами, представляя собой некое подобие ринга, в центре которого стоял на коленях Стайлс, а вокруг него валялись дохлые крысы. Партридж склонился над ним, показывая небольшие песочные часы, служившие вместо хронометра.
   - Шесть мертвых! - запротестовал кто-то. - Последняя тоже готова.
   - Ничего подобного, она еще шевелится.
   - У нее хребет перегрызен, значит, считай подохла.
   - Раз шевелится, значит живая, - веско отрубил Партридж.
   Возражавший ему игрок хотел, видимо, поспорить на эту тему еще немного, но вдруг поднял глаза и заметил Хорнблоуэра. Он споткнулся на полуслове, чем привлек к себе всеобщее внимание. Теперь и остальные увидели мичмана и по многолетней привычке вытянулись при появлении офицера по стойке "смирно". Хорнблоуэр шагнул на середину. Он все еще не мог решить, что же ему делать, к тому же его до сих пор трясло от омерзения. Усилием воли он заставил себя собраться и думать, думать...
   - Кто здесь старший? - задал он нейтральный вопрос, чтобы выиграть время.
   Никто не ответил. Тогда Хорнблоуэр сам осмотрел собравшихся в кружок. Как ни странно, матросов среди них почти не было, а были, в основном, младшие офицеры, помощники боцмана и плотника и фельдшер Магридж. Его присутствие многое объяснило Хорнблоуэру, но его собственное положение не стало от этого легче. Начавший службу год назад мичман не мог рассчитывать на особый авторитет на борту "Неутомимого", если полагался при этом только на свое офицерское звание. К тому же, многие из этих людей по званию были равны Хорнблоуэру, а по должности даже превосходили. В самом деле, если уж принять во внимание все стороны морской службы, один мичман куда менее важен для обеспечения жизнедеятельности корабля, чем, скажем, присутствующий здесь же м-р Уошберн, помощник бондаря, знающий все на свете о том, как следует размещать в трюме бочки с питьевой водой.
   - Еще раз спрашиваю, кто здесь старший?
   На этот раз голос Хорнблоуэра звучал значительно тверже, но прямого ответа он опять не получил.
   - Наша вахта уже закончилась, - раздался неуверенный голос откуда-то из-за спины мичмана.
   Хотя возмущение поступком своих товарищей все еще бурлило в груди Хорнблоуэра, он успел достаточно овладеть собой, чтобы казаться внешне холодным.
   - Совершенно верно, ваша вахта кончилась, - согласился он спокойным голосом. - Зато сейчас вы все занимаетесь тем, что играете в запрещенные уставом азартные игры.
   Магридж решил вмешаться.
   - Ну о чем вы говорите, м-р Хорнблоуэр, - начал он елейным тоном, разве это можно назвать азартной игрой? Это так, джентльменские развлечения, вроде скачек. Боюсь, вам трудно будет доказать, что это были именно азартные игры.
   Магридж был пьян, так как перед глазами у него всегда был достойный пример - м-р Лоу, его начальник. К тому же, в лазарете хранился изрядный запас спирта, подобраться к которому на должности Магриджа было совсем нетрудно. Хорнблоуэра передернуло от запаха спиртного и отвращения, и в этот момент на него снизошло вдохновение.
   - Мистер Магридж, - сказал он ледяным тоном, - на вашем месте я бы вообще молчал. Помимо азартных игр, существуют куда более серьезные проступки, если не сказать преступления. Военнослужащий армии или Флота Его Величества, согласно уставу, может быть отдан под суд военного трибунала за намеренное нанесение себе увечий или иных повреждений, делающих его неспособным к несению военной службы. А равно... Это уже относится к вам, м-р Магридж, повторяю: а равно и лицо или лица, виновные в содействии подобного рода поступкам. Если я не забыл соответствующую статью в Военном Кодексе, наказанием за такое преступление является публичная порка в присутствии всего личного состава эскадры или флотилии.
   При этих словах Хорнблоуэр драматическим жестом указал на залитое кровью от крысиных укусов лицо Стайлса. Этот жест придал дополнительную весомость всем предыдущим аргументам. Магридж совершил стратегическую ошибку, попытавшись спорить с ним на основании существующих законов. Он не только потерпел сейчас сокрушительное поражение, но потерпел его на той почве, на которой счел себя неуязвимым. Теперь у Хорнблоуэра были на руках все старшие козыри, и он мог спокойно диктовать условия капитуляции.
   - Я бы мог каждого из вас отправить под трибунал, - орал он в притворном гневе, - каждого, от матроса до мичмана! А вы знаете, что такое трибунал? Лишь такие идиоты, как вы, способны рисковать своим званием и честью ради нескольких минут развлечения. А вы пробовали когда-нибудь на своей шкуре, что такое публичная порка? Еще один такой взгляд, Партридж, и я, пожалуй, решусь это сделать. Да вы же все окажетесь в кандалах через пять минут после моего доклада м-ру Экклзу! Но я не стану этого делать при условии, что вы прекратите свои грязные игры. И отпустите всех крыс из клетки. Это относится к вам, Олдройд, и к вам, Льюис. А вы, м-р Магридж, заклейте пожалуйста пластырем раны Стайлса. Вы, Партридж, возьмите пару людей и наведите в канатной полный порядок, пока не появился м-р Уолдрон. И запомните: я буду наблюдать за каждым из вас в будущем. Если до меня дойдут хотя бы слухи, что кто-то из вас взялся за старое, клянусь честью, на следующий день вы все будете драить палубу в матросских робах. Вот вам мои условия, и если вы отказываетесь, я немедленно иду к старпому.
   У Хорнблоуэра немного пересохло в горле, но ему очень понравилась собственная речь. Оказывается, у него есть ораторские способности, хотя прежде он этого и не подозревал. Но надо было еще достойно завершить урок. Хорнблоуэр повернулся на каблуках, и тут его снова осенило.
   - И чтобы после вахты я видел вас только на палубе, как настоящих английских моряков, а не в этом крысином загоне, где место только жалким лягушатникам.
   Такого рода тирада прозвучала бы вполне уместно в устах какого-нибудь старого, надутого, заслуженного капитана или адмирала, но для мичмана первого года службы это было слишком. Как ни странно, помпезность речи Хорнблоуэра не вызвала ни тени усмешки у слушателей, зато придала достойную солидность его ретираде с места преступления.
   Уходя, он слышал за спиной начавшийся базар взаимных обвинений, но не сомневался, что все его требования будут безоговорочно выполнены. Он поднялся наверх, в промозглую январскую ночь, и немного прошелся по палубе быстрым шагом, чтобы согреться перед сном. А "Неутомимый" неутомимо разрезал форштевнем серые волны Атлантики, не обращая внимания на клыки вцепившегося в него шторма, намерзающие на снастях брызги, рассохшиеся борта и течи в трюме. Прошел еще один день, такой же, каким был предыдущий и каким, почти наверняка, станет будущий.
   Дни и в самом деле походили один на другой, как две капли воды. Но однажды случилось происшествие, резко нарушившее надоевшее всем однообразие. Как-то утром впередсмотрящий на мачте разразился вдруг отчаянными криками, заставив всех, находившихся в тот момент на палубе, поднять головы. С наветренной стороны на горизонте появилась черная точка, могущая означать только одно: присутствие в этих водах какого-то неизвестного судна. Капитан Пеллью немедленно выскочил на палубу и лично распорядился переложить курс на ветер. Выглядел он при этом довольно комично, так как был только что разбужен и не успел еще одеться. Поверх ночной рубахи у него был натянут бушлат, он был без парика, зато в ночном колпаке розового цвета. Но никто не обратил на наряд капитана почти никакого внимания, когда он, заняв свое место на мостике, начал деловито отдавать распоряжения, не сводя с неизвестного судна своей подзорной трубы. Еще с полдюжины таких же инструментов было нацелено в ту же сторону. Хорнблоуэр приник к окуляру единственной подзорной трубы, находящейся в распоряжении младших офицеров. На его глазах с чужаком произошла удивительная метаморфоза: серый треугольник единственного паруса начал вдруг расширяться, постепенно превратился в целых три, а затем снова сузился до одного.
   - Он сделал поворот оверштаг и собирается улизнуть, - сказал Пеллью. Значит, это француз. Свистать всех наверх и приготовиться к повороту.
   "Неутомимый" изменил курс, на реях взвились дополнительные паруса, а офицеры на шканцах принялись лихорадочно прикидывать, есть ли у фрегата шансы догнать неприятельское судно раньше, чем оно укроется в спасительной близи французского побережья. Ветер дул довольно крепкий, и "Неутомимый" на новом курсе накренился так, что по палубе стало трудно передвигаться. Все свободные от вахты члены экипажа рассыпались по вантам и оттуда напряженно наблюдали за начавшейся погоней.
   - Грот и фок у него одинаковой высоты, - заметил лейтенант Болтон стоящему рядом Хорнблоуэру, - да и марселя такие белоснежные, как пальчики леди. Держу пари, что это лягушатники.
   Паруса английских кораблей за время многомесячного крейсирования успевали потемнеть, французские же корабли томились в портах. Поэтому их было легко опознать по девственной белизне оснастки, даже не принимая во внимание другие отличия.
   - Мы догоняем его, сэр, - сказал Хорнблоуэр, отрывая подзорную трубу от начавшего слезиться из-за напряжения глаза.
   - Да, но далеко не так быстро, как хотелось бы, - буркнул Болтон.
   - Обрасопить* [Обрасопить реи - повернуть реи при помощи брасов в одно из крайних положений под углом к диаметральной плоскости корабля.] реи! раздался громовой приказ Пеллью.
   В такой гонке выигрыш мог достаться тому, кто сумеет правильно распорядиться всей площадью парусов. Даже сотня выигранных ярдов в такую погоду могла значить больше, чем несколько миль в иной обстановке. От умения капитана вовремя отдать нужную команду зависели успех или неудача, но уж в этих делах сэру Эдуарду Пеллью равных не было. Вот и сейчас он вертелся во все стороны, поглядывая то на верхушки мачт, то на кливер, то прикидывая скорость ветра или проверяя, туго ли натянуты шкоты, - одним словом, делая все, чему научил его более чем полувековой опыт морской жизни.
   Секунду спустя, он распорядился перетащить все пушки с правого борта на левый, чтобы как-то компенсировать крен и взять еще круче к ветру.
   - Ну вот, теперь мы действительно его догоняем, - сказал Болтон с нескрываемым одобрением.
   - Приготовиться к бою! - прозвучал голос капитана.
   Экипаж уже давно ждал этой команды. Грохнули барабаны морской пехоты, запели боцманские дудки, и все разбежались по местам. Хорнблоуэр полез на свою боевую позицию на бизани. Его не удивляли оживленные и довольные лица матросов: он сам ощущал нечто подобное. Пусть будет смертельный риск и даже гибель в бою, чем эта унылая тягомотина, когда месяцами ничего не происходит. Добравшись до топа бизани, Хорнблоуэр с удовольствием оглядел свой боевой расчет. Мушкеты у всех были прочищены и заряжены, курки взведены, словом, все были готовы к предстоящему испытанию. Теперь предметом его внимания стало введенное недавно на военных кораблях небольшое орудие, установленное на вращающейся платформе. Он снял с него брезент, вынул затычку из жерла, распутал крепления, проверил, легко ли поворачивается ствол на шарнирах и как он ходит вверх и вниз меж цапфами. Затем дернул за шнурок и высек искру, убедившись, что менять кремень пока нет необходимости. Появился Финч с парусиновым мешком через плечо, в котором были сложены картузы с порохом. Заряды для орудия подняли загодя: мешочки с мушкетными пулями лежали аккуратной кучкой около бортика. Финч сразу же забил картуз в короткий ствол, а Хорнблоуэр уже стоял наготове с мешочком свинцовых шариков. Затем он вынул заправочное перо и втиснул его в запальное отверстие, пока его чуткие пальцы не почувствовали, что конец пера достает до картуза с порохом. Здесь, наверху, все еще приходилось пользоваться кремнем и затравкой, тогда как на орудийных палубах к услугам канониров были фитили и постоянно горящие жаровни. Слишком велика была опасность случайного выстрела среди парусов и снастей, поэтому приходилось действовать осторожно и дедовским методом. Однако новинка давала столь солидные преимущества, что ее установка на топах мачт была признана важным тактическим достижением. В ближнем бою Хорнблоуэр с помощью своей пушчонки мог в считанные минуты смести со шканцев вражеского корабля все его руководство.
   - Прекратите, матрос Финч! - сурово сказал Хорнблоуэр, заметив, что Финч пытается заглянуть в щель бортика. - Сейчас для этого не время и не место.
   - Так точно, сэр. Прошу прощения, - виновато сказал Финч и вернулся к своим обязанностям.
   Минуту спустя, однако, Хорнблоуэр услыхал, как Финч шепотом разговаривает сам с собой.
   - Там мистер Брейсгердл, - шептал Финч, - и старина Олдройд, и все остальные ребята. И Он тоже там, Он там, я знаю...
   - Поворот фордевинд!* [Поворот фордевинд - поворот на новый галс, при котором судно пересекает линию ветра кормой.] - прозвучал снизу приказ Пеллью.
   Старина "Неутомимый", кряхтя всеми шпангоутами, натужно выполнил разворот и как раз вовремя. Нахальный француз решил пойти на крайние меры и попытался протаранить перерезавший ему путь фрегат. Но капитан оказался начеку и успел предпринять необходимые меры, чтобы избежать столкновения. Теперь оба корабля шли по ветру параллельным курсом, находясь в пределах досягаемости дальнобойных длинноствольных пушек друг друга.
   - А французик-то ничего, - заметил Дуглас, один из матросов расчета Хорнблоуэра, - по двадцать пушек с каждого борта, не будь я шотландец!
   Стоя рядом с Дугласом, Хорнблоуэр отлично видел палубу французского корабля. Его орудийные порты были открыты, и вокруг пушек суетились обслуживающие их команды. Офицеры в белых штанах и синих мундирах бегали по палубе, отдавая приказания. Белые брызги пены летели из-под бушприта вдоль бортов.
   - Он будет выглядеть еще лучше, когда мы приведем его в Плимут и поставим на рейде, - отозвался другой матрос, стоящий справа от Хорнблоуэра.
   "Неутомимый" оказался чуть быстрей француза, что позволяло ему сократить дистанцию между судами и одновременно сохранить более удобное положение для стрельбы. На Хорнблоуэра произвела сильное впечатление выдержка обеих сторон: никто пока не открывал огня, не желая впустую расходовать самый первый, зачастую решающий залп. Он даже почувствовал к капитану французского судна некоторое уважение, поскольку привык считать так уж учили, - что французы всегда начинают стрелять с предельной дистанции, не заботясь о точности попаданий.